Деятельность светской и духовной власти по укреплению армии и флота России второй половины XIX – начала ХХ в. Монография

Ил. 43. Иеромонах Антоний (Смирнов)

Иеромонах Антоний (Смирнов) Бугульминского Александро-Невского монастыря, служивший на минном заградителе Черноморского флота «Прут» (бывший пароход Добровольного флота «Москва». – О. Ф.), когда судно было разбито и, не спуская флага, стало погружаться в воду, уступил свое место в шлюпке матросу. С тонущего корабля, надев облачение, он благословлял матросов. Иеромонах был награжден орденом Св. Георгия Победоносца 4-й ст. посмертно [50, с. 101. Ссылка на: Церковные ведомости. 1914. № 49]. Следует напомнить, что военные священники по иерархии приравнивались к офицерам (как правило, не ниже звания капитана). Поэтому батюшки, как в данном случае о. Антоний, заботились прежде всего о своих подчиненных – рядовых воинах, а потом уже, в последнюю очередь, думали о себе. Их жизнь, подвиги, а подчас и смерть являют собой пример подлинно рыцарского служения полкового и корабельного духовенства.

Этот далеко не полный список примеров самоотверженного служения представителей военного духовенства в условиях боевых действий можно было бы продолжить.

Среди неправославного и нехристианского военного духовенства также имелись герои, получившие награды за свои подвиги. Католические священники и протестантские пасторы, как и православные священнослужители, награждались возведением в определенный чин (должность), орденами, наперсными крестами (в том числе с украшениями из Кабинета Е. И. В.), золотыми и серебряными часами из Кабинета Е. И. В. Пасторы жаловались перстнями и табакерками из Кабинета Е.И.В.

Большинство неправославного христианского духовенства к началу Первой мировой войны не имело орденов. Наградами, заслуженными ими на войне, были: ордена Св. Станислава 3-й ст. с мечами и Св. Анны 3-й ст. с мечами. Примечательно, что эти награды в наградной лестнице стоят ниже орденов, полученных православным духовенством [49, с. 146–147].

Интересно, что в Первую мировую войну нередкими были случаи пожалования мусульманского военного духовенства орденами Св. Станислава 3-й ст. с мечами и Св. Анны 3-й ст. с мечами. Иноверное и инославное духовенство получало награды за те же типы подвигов, что и православные священнослужители. Полковой мулла Черкесского конного полка Мишеост Набоков в январе 1917 г. дослужился до ордена Св. Анны 3-й ст. с мечами, 21 ноября 1915 г. орден Св. Станислава 3-й ст. с мечами и бантом заслужил полковой мулла Ингушского полка Хаджи-Таубот Горбаков (несколько позже он умер от полученной в том бою контузии в голову осколком разорвавшегося артиллерийского снаряда. – О. Ф.). В 1917 г. орден Св. Станислава 3-й ст. с мечами заслужили мулла армий Западного фронта Абдул-Хавизов Морсаид Шариф и ахун 12-й армии 482-го Жиздринского полка Кучумов Мирсаид [49, с. 147].

Ил. 44. Группа старообрядцев г. Сухиничи Калужской губернии со священником о. Алексеем Журавлёвым

Старообрядческие священники до 1913 г. не признавались государством в качестве духовных лиц, а до 1853 г. они не имели права на получение воинских наград. Однако в 1916 г. в армию и на флот был допущен старообрядческий священнослужитель Алексей Михайлович Журавлёв, состоявший при штабе армий Западного фронта. 4 августа 1916 г. он был награжден орденом Св. Анны 3-й ст. с мечами [50, с. 102]. Однако единоверцы резко осудили своего героя-священ-ника за принятие данной награды и, по одной версии, либо запретили его в служении, либо, по другой версии, лишили сана, что стало поводом к непониманию между ними и награжденным пастырем. Примечательно, что именно деятельность А. М. Журавлёва по окормлению старообрядческих солдат и моряков часто приводил в пример военному православному духовенству местоблюститель Московской архиепископии епископ Рязанский и Егорьевский Александр (Богатенко).

Сознавая необходимость духовного окормления воинов-старообрядцев, с самого начала Первой мировой войны по инициативе представителей Белокриницкой иерархии и с согласия Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича (Младшего), а также протопресвитера Г. И. Шавельского в армию секретно были направлены 4 старообрядческих священника: по одному на каждый фронт [49, с. 168].

Священники не только делили все тяготы войны со своими духовными чадами – простыми солдатами и матросами, они также духовно направляли их. Кроме того, они подчас просвещали солдат в таких вопросах, которые, казалось, должны были быть разъяснены им военным руководством. Так, Г. И. Шавельский выступал против «серьезного дефекта идеологии офицерства, которое не замечало стремления солдат беспрерывно проявлять храбрость, подвергая свою жизнь риску, без нужды и пользы, иногда погибая без толку, когда солдатским девизом было: умру за Царя и Родину» [34, л. 53 об.]. Даже в 1911 г., при посещении воинских частей в Либаве, на речь председателя морского суда полковника Юрковского, говорившего о высоком настроении гарнизона и закончившего ее словами: «Передайте Его Величеству, что мы все готовы сложить головы свои за Царя и Отечество», протопресвитер ответил речью, содержание которой сводилось к следующему: «Ваша готовность пожертвовать собою весьма почтенна и достойна того звания, которое вы носите. Но все же задача вашего бытия и вашей службы не умирать, а побеждать. Если вы все вернетесь невредимыми, но с победой, Царь и Родина радостно увенчает вас лаврами; если же все вы доблестно умрете, но не достигнете победы, Родина погрузится в сугубый траур. Итак, не погибайте, а побеждайте!» «Как сейчас помню, – продолжает Г. И. Шавельский, – эти простые слова буквально ошеломили всех. На лицах читалось недоумение, удивление: какую это ересь проповедует протопресвитер!» [34, л. 53 об.-54].

Точное количество потерь среди священников в войнах не известно. В Крымскую войну были убиты или тяжело ранены более 30 священнослужителей. Имена некоторых погибших в Севастополе не известны. В этом смысле показательно то, что даже к 50-летию обороны города Ведомство православного исповедания так и не смогло узнать имена всех павших священнослужителей, которые исполняли свои пастырские обязанности при обороне Севастополя.

Во время Русско-японской войны погибло 16 священнослужителей, было ранено и контужено не менее 10 человек. Из них продолжили служить по Военному ведомству и участвовали в Первой мировой войне не менее 7 человек.

Имеющаяся статистика по Первой мировой войне такая: к лету 1917 г. на войне пострадал 181 священнослужитель. Из них: убиты -26, умерли от ран и болезней – 54, ранены – 48, контужены – 47, отравлены газами – 5 человек. Общее число убитых и умерших от ран составляет 80 человек. Не менее 105 человек перебывало или продолжало томиться в плену. Множество священников, проведших всю войну на позициях с боевыми частями, превратились в инвалидов, малоспособных к труду [50, с. 67].

Кроме того, к 1917 г. в плену находились не менее 18 духовных лиц неправославных или нехристианских исповеданий, из которых было 2 раввина [49, с. 91].

Итак, мы видим, что священники на войне выполняли не только свои прямые пастырские обязанности по совершению необходимых обрядов. Будучи истинными врачами духовными, стараясь спасти человеческие души, они выполняли также еще и множество других функций: совершали подвиги во имя Христа, спасая тела своих духовных чад, просвещали солдат и матросов, наставляли их и старались всячески помочь им. Все это священники делали, конечно, не для приобретения земных наград, а во имя стяжания нетленных венцов небесных. Они следовали словам апостола Павла: «За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно, не пользуясь моею властью в благовествовании. Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» [75, гл. 9, ст. 18–22].

§ 2. Пастырские труды последнего протопресвитера российской армии и флота Георгия Иоанновича Шавельского и его брошюра «Священник на войне»

Участник и герой Русско-японской войны Георгий Иоаннович Шавельский был назначен протопресвитером российской армии и флота 22 апреля 1911 г. в результате личного кадрового решения императора Николая II. Заняв этот пост, он достиг высшего звания, доступного для белого священника. По роду чинов протопресвитер приравнивался к архиепископу в духовном мире, к генерал-лейтенанту – в военном. Он мог иметь личные доклады у Государя. Положение его было более независимым, чем у всякого епархиального архиерея, а его влияние могло простираться на всю Россию. Честолюбец в таком назначении мог бы найти большое удовлетворение. Его же положение с властвованием и почетом совсем не прельщало. «Единственное, что в моем новом положении увлекало меня – это возможность широкой работы. Но за этой перспективой виделось много всякой горечи: расширение работы требовало нажима на военно-морское духовенство, а за ним всегда вызывает нарекания, обиды, обвинения и пр. Тут же всему этому в особенности надлежало случиться, ибо духовенство не было приучено к интенсивной и широкой работе. А так как недовольных моим назначением и без того было много, к ним принадлежали все обойденные претенденты и их сторонники, – то я не мог сомневаться, что меня поневоле тут же ожидает немало терний. Все же я, – можно сказать, с первого дня, – начал проводить решительно и отважно свой принцип: мы для дела, а не дело для нас. Пришлось несколько раз прибегнуть к самым крутым мерам, как, например, к расформированию целых принтов (Троицкого собора в Санкт-Петербурге и Кознинского в Коломне) и всего управления свечным заводом военного духовенства.

Обиженные и обойденные составили большой кадр моих противников, не стеснявшихся в средствах борьбы, по временам отравлявших мне существование. Первые три года управления своим ведомством я часто называл каторгой, которой я мог бы и не снести, если бы не встречал неизменной поддержки со стороны государя, в. кн. Николая Николаевича и военного министра. За эти три года Петербургское высшее общество, весь военный и морской мир, как и лучшая часть военно-морского духовенства, успели оценить мои стремления. Мне открылось поле для более спокойной работы. Но в это время разразилась война» [34, л. 18а].

Как человека, живо интересовавшегося всеми сторонами жизни, Г. И. Шавельского, происходившего из семьи сельского диакона, отличали острый ум и трезвомыслие, невольно подкупающие исследователя удивительно меткие замечания и здравые выводы, изложенные на страницах его заметок. В данном тезисе можно легко убедиться, лишь только ознакомившись с трудами этого человека. Его интересовали многие вопросы, казалось бы, не имевшие прямого отношения к его пастырской деятельности: начиная проблемой озеленения песчаных среднеазиатских степей и заканчивая острыми политико-государственными аспектами жизни предреволюционного и послереволюционного времени. Абсолютно непредвзятые, на наш взгляд, оценки даны им таким одиозным личностям его времени, как император Николай II, которого протопресвитер, несмотря на явную к нему симпатию, охарактеризовал как «слабого царя», императрица Александра Федоровна, вдовствующая императрица Мария Федоровна, великий князь Николай Николаевич Младший, Григорий Распутин и т. д. В частности, вину за так называемую распутинщину Г. И. Шавельский прямо возложил не столько на княжон-черногорок Милицу и Анастасию, введших его в высшие круги общества, но, главным образом, на последнюю русскую царицу Александру Федоровну [99, с. 39–41].

В 1913 г., непосредственно перед началом Первой мировой войны, последний протопресвитер российской армии и флота Г. И. Шавельский написал небольшую, в 40 страниц, брошюрку «Служение священника на войне», в которой просто и кратко изобразил, что, по его разумению, может и должен делать священник на войне. Брошюрка эта явилась результатом его девятимесячного, с марта по декабрь 1904 г., служения священником 33-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, участвовавшего за это время в 11 боях, в одном из которых он был сильно контужен и легко ранен. Брошюра эта, по мнению самого ее автора, не открывала никакой Америки. «В ней я просто и безыскусственно рассказывал, что может делать священник для чинов своей части в промежуточное между боями время и во время боя, что в спокойное время священник обязан чаще совершать богослужение, чаще беседовать – не по-школьному, на ученые темы, но попросту, по-отечески, по-дружески с нижними чинами, а во время боя ежедневно с крестом или просто в рясе и в епитрахили обходить окопы, чтобы благословением и ласковым словом давать утешение воинам, в прочее же время он должен находиться на передовом перевязочном пункте, куда стекались, кажется, все горе, все страдания, главный ужас войны, будучи готовым, однако, пойти вперед, если того потребует дело; что, кроме напутствия умирающих, погребения усопших, на священнике лежит долг наблюдения за уборкой раненых, оставшихся на боевом поле, собирание сведений об убитых и невынесенных с поля, сообщения родственникам о погибших; что на обязанности священника лежит забота о полковой библиотеке, об устройстве кладбищ, тщательное ведение метрических записей, столь важных для оставшихся вдов и наследников и т. п.» [35, л. 1].

И вдруг она обратила на себя внимание известнейшего публициста и философа В. В. Розанова. В одном из номеров «Нового времени» он посвятил ей обширный фельетон. В. В. Розанов до того времени думал, что все дело священника на войне сводилось к служению молебнов и панихид. Еще он видел на картинах священника с крестом в руке впереди полка, при развернутом знамени и оркестре музыки идущего в атаку, но такой, как нарисовал протопресвитер армии и флота Г. И. Шавельский, широкой деятельности священника на войне он и представить не мог (светские люди, конечно, не могли лучше представлять себе возможностей для священника на войне, чем еп. Вениамин (Федченков, который стоял во главе духовной работы в белой армии и флоте после Г. И. Шавельского. – О. Ф.) и прот. В. Востоков, собравшиеся идти из Крыма с походом и с крестным ходом на Москву).

Но так обстояло дело не только со светскими, далекими от духовной среды людьми. Сами военные священники, даже само военно-духовное начальство не представляли себе отчетливо особенности боевой работы священника, так же отличающейся от работы мирного времени, как и боевая работа офицера от его казарменных занятий.

В особенности поразило Розанова одно признание Г. И. Шавельского. Беспокойный вопрос Керенского и грубая выходка мальчишки-комиссара скрывали за собой мысль, которая волновала некоторых самых благонамеренных верующих людей, вызывая ряд вопросов: место ли священнику на войне; может ли священник – служитель мира и любви – быть возбудителем воинского духа, влечь воинов на борьбу, всегда соединенную с разорением, истреблением, кровью, убийствами? Не излагая длинного ряда рассуждений, путем которых могут быть разрешены данные вопросы, Г. И. Шавельский указал конечные выводы, к которым он пришел после долгих наблюдений, переживаний, размышлений, пожалуй, и сомнений.

«Священник на войне»

«Опыт ветеранов (священников, участвовавших в войнах: Отечественной 1812, Крымской 1853–1856 и Русско-турецкой 1877–1878 гг.), оставшись незафиксированным, умер вместе с ними. Подумать о системе боевой работы священников в последующее время никому не пришло в голову. И вот, когда разразилась Русско-японская война, когда пришлось отправлять на войну священников, то для них не оказалось у начальства ни плана, ни инструкций, ни даже разумного наставления, что и как там делать [35, л. 6].

Когда в феврале 1904 года я выезжал, а затем прибыл на войну, предо мною встал длинный ряд вопросов: что брать с собой на войну; где быть во время боя; какие богослужения и когда совершать и т. д. и т. д. Но на мои вопросы ни мое начальство, ни мои старшие собратья не могли дать положительных ответов: никаких положительных инструкций и руководств ни мне, ни другим священникам не было дано. Это могло бы быть и было бы извинительно, если бы объяснялось верой начальства в блестящую подготовленность военных священников ко всякой вообще духовной работе. Но, к сожалению, тут была совсем иная причина: само военно-духовное начальство не представляло всей военной обстановки и не понимало особенностей духовной работы на поле брани [35, л. 6, 6 об.].

В декабре 1904 года я был назначен на должность главного священника 1-й Маньчжурской армии. Тут я сразу увидел, как печально отразилось на деле отсутствие инструкций, руководств и вообще системы в работе, в какие дебри заводила иногда инициатива и собственное разумение самих священников, как нелепо иногда разрешались ими самые основные вопросы их служения. Укажу примеры. Наиболее серьезная пора для работы священника – это время боя. Первый вопрос, который надо тут разрешить священнику, – это где ему быть во время боя.

Как только ни разрешался этот вопрос:

Одни из полковых священников забирались в глубины тыла – в обозы второго разряда, стоявшие на 20–30 верст от позиции полка, и там проводили все время, не исключая и времени боя, оставаясь совершенно бесполезными для своих частей.

Другие во время боя неотступно держались около обоза 1-го разряда, тоже оставляя часть без пастырской помощи.

Третьи ударялись в иную крайность, – весьма доблестный священник 21-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Н. М-кий 19 августа 1905 г. при посещении мною этого полка пригласил меня посмотреть место, где он облюбовал себе один из блиндажей в передовом окопе. “Почему же здесь именно ваше потребуется присутствие?” – спросил я. “Этот район займет А рота, командир которой ненадежен, вот я и буду тут”,– шепнул мне о. М-кий. “Вы, значит, собираетесь командовать ротой? А кто будет священником для полка?” – спросил я. Батюшка смутился. Вопрос для него был неожиданным [35, л. 7].

Четвертые находились при штабах полковых, когда перевязочные кишели ранеными, умиравшими и умершими.

Наконец, пятые держались перевязочных пунктов, где утешали, напутствовали, причащали, хоронили, помогали врачам перевязывать больных, поили чаем раненых, наблюдали за питанием их и пр.

Так же пестро решался вопрос и о богослужении, о пастырских беседах с солдатами. Одни из священников почти совсем не совершали богослужений: до службы ли во время войны? Другие пользовались всяким поводом и причиной, чтобы отложить службу: то пристрелка, то полевые работы солдат, то продвижения – всё помехи. Привыкшие вести беседы в казармах, по-казенному, в определенные часы на отжившие темы, теперь не находили ни места, ни материалов для беседы и свое проповедническое дело ограничивали редкими “словами” пред молебнами и т. д. и т. д. [35, л. 7 об.].

В госпиталях одни из священников решительно заявляли, что их дело – причащать, когда позовут, и хоронить, когда кто умрет, и отказывались от совершения богослужений [35, л. 8].

В госпиталях и помину не было о книгах для чтения и библиотечках, а некоторые врачи, когда был поднят вопрос об устройстве библиотечек при госпиталях, решительно высказывались против всяких книг и брошюр, как могущих передавать заразу. (Летом 1911 года я посетил столичный городской госпиталь в Красном Селе. Огромный, чуть не на 100 чел., этот гвардейский госпиталь недели за две до того был посещен царем, о чем гласила мраморная доска на стене, где золотыми буквами была выбита сердечная благодарность царя всему госпитальному персоналу за блестящее состояние госпиталя. Меня сопровождало госпитальное начальство. По коридорам и особенно в саду бродили толпы выздоравливавших солдат. “Чем же вы занимаетесь теперь?” – спросил я. – “Ничем”. – “Читаете что-либо?” – “Нет, книг не дают”.-“Скучаете?” – “Очень”. – “Почему не дают больным книг? Неужели у вас нет библиотеки для больных солдат?” – обратился я к главному врачу госпиталя. – “Для больных мы книг не держим, опасаясь распространения заразы”, – ответил врач. Я не выдержал: “Хоть государь и признал вас госпиталем образцовым, но я не могу признать его таковым, ибо в нем нет духовной пищи для выздоравливающих. Я покорнейше прошу вас, г. доктор, и вас, батюшка, – обратился я к государственному уставному священнику Словцову, – как можно скорее завести библиотеку для выздоравливающих”.)

Такой же сумбур царил и в понятиях мирных военных начальников о церковном деле на войне» [35, л. 8].

Ил. 45. Походная церковь в лесу близ передовой

При этом протопресвитер армии и флота, будучи не просто верующим человеком, но духовным лицом, абсолютно был свободен от проявлений, которые бы сегодня назвали фанатизмом. Вот как он описывает свои представления об организации церковной службы в условиях военных действий: «В то время как некоторые начальники частей, а с ними и священники находили, что на войне для совершения богослужений достаточно ризы, а иногда и одного епитрахиля; креста, евангелия, кадила и одной-двух икон, усердный не по разуму начальник госпиталей 1-й армии генерал Д-в. прибавил, чтобы я выхлопотал у Главнокомандующего ассигновку на сооружение для всех подвижных госпиталей армии походных церквей не только с полным комплектом самой разнообразной утвари, но даже и с целыми “колокольнями” по 15 пудовых колоколов на каждую церковь. Я вынужден был протестовать против проекта набожного генерала, ибо находил, что на войне госпиталям можно обойтись при богослужении и без колоколен и без нарядной обстановки, а заведение необходимого для передвижения проектируемых церквей обоза потребовало бы неимоверных затрат и явилось бы большой обузой для армии, и без этого страдавшей от своих тылов и обозов» [35, л. 8 об.-9].

Таблица 15

Изменение численности неподвижных церквей Военного и Морского ведомств (XIX–XX вв.)

[49, с. 158].

Как протопресвитер армии и флота Г. И. Шавельский дал объективную оценку кадровому составу военного духовенства, служившего в армии и на флоте во время Первой мировой войны. «Для всякого понятно, что успех пастырской работы главным образом зависит от личности священника: от его способностей, умений и усердия. Кадровые священники более или менее строго подбирались протопресвитером и, попав на военную службу, более или менее подготовлялись к работе в военной среде. Но с объявлением войны сразу же вырастает множество второочередных полков, подвижных и других госпиталей и разных иных учреждений. В эти полки и госпитали священники уже назначаются по мобилизации, то есть не протопресвитером, а епархиальными начальниками. В 1-й Маньчжурской армии такие священники имелись чуть ли не из десяти епархий. Только одна Екатеринославская епархия прислала на войну священников молодых, образованных, энергичных и идейных. Все остальные прислали кое-кого, в большинстве случаев безграмотных иеромонахов, не могущих толком отправить требу, не то что поучать свою паству. Некоторые прислали спившихся или совершенно опустившихся священников, обрадовавшись случаю освободиться от них. Так, впрочем, делали многие и многие русские полки, сбыв на войну в первую очередь самых негодных офицеров. Поступая так, и епархиальные начальства, и полки не понимают, какое страшное зло они причиняют армии» [35, л. 9–9 об.].

Характеризуя в общих чертах участие духовенства в Русско-японской войне, он обратил внимание на то, что:

1) духовенство тогда вышло на боевую работу без определенного плана и понимания своих обязанностей, которые разными священниками понимались разнообразно, – чаще неправильно, чем правильно, – и каждым исполнялись по своему усмотрению;

2) сознание, что полевой священник должен разделять со своей паствой все лишения и опасности и чем труднее минуты, тем быть ближе к ней, – это сознание было сравнительно немногим присуще, поэтому появление священника в окопах и особенно во время боя считалось явлением из ряда вон выходящим и расценивалось как подвиг;

3) потери в составе духовенства были ничтожны: за все время войны убит один священник Любомудров и то своей же пулей во время ложной тревоги; раненых было трое и, кажется, трое контуженых;

4) в начале войны никаких библиотечек в госпиталях и полках не было, хотя сразу же ощутилась колоссальная нужда в них. Всякие попытки завести в госпиталях библиотеки встречали много возражений, принимались с большими подозрениями и с трудом удавались (весной 1905 г. Г. И. Шавельскому удалось наделить 20 госпиталей 1-й Маньчжурской армии библиотеками, выписанными им из «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной церкви» из Петрограда. Библиотеки были подобраны прот. Ф.Н. Орнатским и стоили по удешевленной цене каждая 10 руб.);

5) епархиальные начальства высылали на войну священников без разбору, а иногда выбирали самых негодных, чтобы освободиться от них;

6) петербургское военно-духовное начальство, то есть престарелый протопресвитер и Духовные правления при нем, решительно ни в чем не проявили ни интереса к работе духовенства, ни попытки помочь ему. Главным священникам армии даже не было вменено в обязанность делиться с протопресвитером и Духовным правлением своими наблюдениями за духовной работой, недоумениями и сомнениями, а главным священникам и в голову не могло прийти, чтобы обратиться в Петербург за разрешением своих сомнений. Обе стороны не решались беспокоить друг друга и тем были довольны, что одна другую не беспокоила (с 1 декабря 1904 по 1 марта 1906 г.).

В качестве иллюстрации Г. И. Шавельский в своих воспоминаниях поместил подлинный документ, относящийся ко времени Русско-японской войны. «Я получил всего одно письмо от протопресвитера. Оно так характерно, что я дословно приведу его. “Достопочтенный о. Г… И… ч. Блаженной памяти Император Николай Павлович однажды сказал: пока у меня есть Митрополиты Филарет Московский и Филарет Киевский, я в Церкви спокоен. Так и я скажу: пока у меня в армии есть о. Г. Ш. и о. Александр Журавский, я за работу духовенства спокоен. Божие благословение да будет с вами. Ваш собрат протопресвитер А. Ж… ий”» [35, л. 9 об.-10 об.].

Тем не менее он отмечал, что имелись и положительные итоги работы военных священников во время Русско-японской войны: «Несомненно, однако, что некоторый сдвиг вперед в работе военного духовенства на поле брани в Русско-японскую войну был сделан: завелись библиотеки в полках и госпиталях; установлен, если не везде, то во многих местах, определенный должный взгляд на совершение богослужений, на пастырские беседы, на посещение окопов, на обслуживание перевязочных пунктов и пр. и пр. Оставалось нажитый опыт закрепить, систематизировать, продолжить и развить. Первое было сделано пред самым началом войны, второе – во время войны» [35, л. 11].

Далее, возвращаясь к главной теме брошюры о роли и месте представителей духовенства на поле боя, Г. И. Шавельский анализирует вопросы, заданные ему членами Временного правительства во время ареста: «Нужен ли священник на войне и место ли ему там; может ли священник – служитель мира и любви – быть возбудителем воинского духа. Идущий на войну священник должен иметь ясный и определенный ответ на эти вопросы.

Священник, безусловно, крайне необходим на войне. И не только для напутствования умирающих, для погребения умерших, но и для постоянного служения всем.

Обязанности военного священника:

а) поддерживать и питать в воинах особенно чуткое во время войны религиозное чувство для охранения их от уныния и отчаяния, с одной стороны, от разврата, насилий и грабежа, ожесточения или озверения, с другой. Война своими ужасами и вообще всею своей обстановкой открывает большую возможность тому и другому;

б) поддерживать и возбуждать в воинах дух мужества, честного и самоотверженного исполнения ими долга, ибо трусость одних воинов, измена долгу – других 1) влечет за собою огромные невинные лишние жертвы в войне; 2) наносит неисчислимый вред Отечеству, народу и 3) представляет само по себе унизительное, недостойное человека развращающее явление. Священник, таким образом, обязан поддерживать и воспитывать в воинах: веру, правду и праведность, долг и честь. Его средства: богослужение, беседа и проповедь, личный пример и книга» [35, л. 11 об.].

Отсюда, по его мнению, вытекают более частные его обязанности: возможно чаще, пользуясь всяким удобным случаем, совершать богослужение; как можно чаще по-пастырски беседовать, стараясь возможно ближе стать к солдатам и офицеру; делить с воинами все лишения, труды и опасности и всячески проявлять свою заботливость о них. Отсюда же следуют дальнейшие обязанности:

а) для полкового священника: находиться там, где больше всего требуется его присутствие и откуда легче всего подавать помощь, то есть не в тылу, не в обозах, а при самом же полку; во время же боя – на передовом перевязочном пункте, а когда потребуется и в окопах, ежедневно обходить или просто, или со Святым Крестом и святой водой окопы и позиции;

б) для госпитального священника: ежедневно обходить палаты больных и раненых (воскресные дни с Крестом и святым антидором или святой водою); в палатах для выздоравливающих вести чтения и беседы, писать для солдат письма на родину и т. д.;

в) для того и другого: заботиться о пополнении библиотечек, извещать родственников убитых и умерших воинов о смерти последних (с обозначением где, когда, от чего умер, где погребен, не завещал ли что пред смертью. В Русско-японскую войну возложение мною этой обязанности на полковых и госпитальных священников вызывало, бывало, большие нарекания на меня, но военные начальства поддержали меня. В последнюю войну сообщение на родину о смерти убитых и умерших воинов уже везде составляло прямую обязанность военного священника), наблюдение за приведением в порядок военных кладбищ и т. п. [35, л. 12–12 об.].

Свои наблюдения над работой священника на поле брани и выводы Г. И. Шавельский изложил в упомянутой брошюре «Священник на войне». Когда же 1 июля 1914 г. открылся собранный им Первый Всероссийский съезд военного и морского духовенства, в значительной степени составленный из участников Русско-японской войны, одна из секций съезда занялась рассмотрением вопроса о служении священника на войне. Съезд принял все выводы и указания, сделанные в брошюре, дополнил их и свое постановление облек в форму инструкции для полковых, госпитальных и других священников на театре военных действий.