Когда Майе в том году выпало нечто с пустотой ниже правого плеча, она всё так же мыла полы и посуду, а разбитая слабостью прибывшего ей однажды набора из конечностей тоньше спиц, как и прежде, тянулась к полкам, чтобы стереть пыль… Когда брату Майи выпало тело немощного старика, он радовался: не пошел в школу и весь день баловался, играя с дряхлой шестипалой рукой. Несправедливо, ему уже семь.

Мать прощала ему неуважение к чужим телам. Майе же всегда твердила: «Ведь у кого-то сейчас твое. Хочешь, чтобы с ним поступали так же?» И Майя смазывала кремом чужие сухие пальцы, подстригала чужие желтые ногти, делала пробежку в тучном теле и усиленно питалась в худом…

Майе часто хотелось сдаться. «Люди запускали себя и прежде, до обмена телами, а сейчас вовсе – кто будет беречь чужое? Напоят, накурят, обколют, всё равно через неделю дадут новое. За больными телами ухаживать неприятно и тяжело, и кто–то просто пережидает такие недели в кровати, не своё же и ладно. Почему мне нельзя?»

Брат отказался от ужина и убежал к себе в комнату. В этот раз ему попалось взрослое женское тело, и он, судя по всему, снова проведёт вечер, перемеряя весь материнский шкаф, как в прошлый раз, защемит молнией платья чужую кожу, истыкает иголками брошей… Захотелось скорее сбежать из дома.

После уборки Майя наконец вырвалась. Спустившись во двор, отдышалась, а потом вызвала такси до набережной.

Да, пусть ехать рискованно, мало кто доверял водителям на все сто, ведь руки теперь у всех чужие, но ей так хотелось застать закат!

Усевшись в машину, Майя глянула на свои острые колени в синих колготках. Для семидесятилетних ног, конечно, синие колготки – явная пошлость. Плевать.

Майя тоже как будто больше не любила себя. Красота для неё изменила значение. Быть красивой – значило подходить головой к новому телу, его шее, плечам, быть пропорциональной и одноцветной.

О, Майе выпадали удивительно разные тела! Каждое утро в новом теле она подходила к зеркалу и долго рассматривала границу на шее – тонкую линию, разделяющую ее и чужую кожу, ее голову и чужое остальное, гадала, чье же оно сегодня, какая у этого тела жизнь?

Разнообразие пугало и удивляло бесконечно. Она то люто ненавидела людей, то безгранично любила ни за что.

В конце мая её кожа была цвета горького шоколада, сама по себе лоснилась на солнце, и шрамы на ней, такие же темные, казались насыпанными дорожками какао.

В начале июня Майе удалось вернуться в прошлое лет на восемь. Детскому телу пришлось таскать её взрослую голову по социальным магазинам – как раз пришло время обновить обувные пары. Тощие мальчишеские ножки несли Майю по улице легко и весело, правда, за высоким столом было сидеть некомфортно, низко.

Прилетали – со шрамами, смешными татуировками, вроде «левая сиська», и страшными, вроде «тебе захочется героина» и «уже дупло».

Попался мужской торс с суздальскими церквями и храмами, почти что карта.

Свезло как–то с ногами: короткими, деформированными, почти декоративными… Майе пришлось с ними ползать по квартире, потому что брат почём зря занимал общую инвалидную коляску, катался и пел.

– Там, где пехота не пройдёт и бронепоезд не промчится, солдат на пузе проползёт! – сопровождал он натужные перемещения сестры. – И ничего с ним не случится!