Свободный полёт. Фантастические повести

Измена

По челночному бизнесу Юлька продолжала ездить теперь одна и не на долго. Ей одной уже не стремно – дорога протоптана.

В тот памятный год все у Юльки складывалось удачно. Возвращалась она из Германии с хорошим наваром, с кучей подарков для своей любимой и для ее родни, с новыми куколками, которых Юлька уже без наглядного примеру, из головы сочинила, да и смастрячила. Вот размещает она этих куколок в Лилькин домик, Трезорка под ногами радостная крутится, а у Юльки на душе погано, муторно, не приведи Господь. Вертится в голове любимая песенка, непонятно зачем и почему, но вертится:

 
Пока белеют питерские ночи,
пока стареет звонкий серп луны…
Давай друг другу голову морочить
не вспоминая, что кому должны.
 
 
В разгаре лето пряного июля
вчерашнего, сегодняшнего дня.
Кого-то этой ночью обманули,
но каждый верит: «это не меня».
 
 
С такою верой прыгнув с парапета,
с Невою побарахтавшись на ты,
мы дожили до нынешнего лета,
и что нам разведенные мосты.
 
 
Любовь моя, я так давно скучаю!
Давай, тесней прижмемся как-нибудь.
Но завтра, из России вдаль отчалив,
ты обо мне, пожалуйста, забудь.
 
 
Забудь, что я тебе сегодня пела,
сгорая от безумного огня…
Тем более, что песня устарела,
едва коснувшись будущего дня.
 

Подумаешь, песенка на ум взбрела! Но мотивчик настораживал. И, вроде встретили ее радушно, и в постели они с любимой натешились, аж до полудня следующих суток… А как стали на тусовку, в ночной клуб собираться, так ее вовсе колбасить начало. Ну, прямо, плющит-таращит, хоть удавись.

А Лилька-то Юльку на одиннадцать лет моложе, нельзя ее вечерами дома мариновать – сбежит. Она не кукла, ее в терем не запрешь. Значит расклад один: Если любишь – выгуливай! Вот и поперлись они сперва в «МОЛОКО», а потом в «ГРЕШНИКИ», а потом…

Подошел какой-то малознакомый пижон, протянул Юльке свою папироску, вроде бы как по-братски, ну она и затянулась пару-тройку раз, чтобы человека не обидеть. А чувак еще какую-то свою философскую базу под этот косяк стал подводить. Только Юлька философов терпеть не может. От них же государственные перевороты случаются, да религиозные секты всякие образуются. Она ему так и сказала:

– Какой, блин, смысл жизни? Коси и забивай.

А он ей тогда с другой стороны запел:

– Да у меня той травы дома, целая наволочка насушена. И с собой на всю кодлу хватит. Я не дилер – я угощаю.

Кто смог бы сейчас объяснить: Чего не хватало двум любящим друг друга дурам? Зачем счастливым девчонкам, вместо того, чтобы радоваться ночам уединения, шляться по богемным пирушкам и демонстрировать свое счастье на пьяных презентациях бездарно выпендрежных нонконформистских мазил с манерами панельных проституток? Где, когда и после какой по счету рюмки, и после какого по счету косяка, они подцепили этого модернового дядьку? – Юлька уже вряд ли вспомнит. По всем своим повадкам, он смахивал на голубого. Вот почему. безо всяких опасений, они потащили его к себе домой, где и продолжали тусоваться с песнями и плясками.

Нельзя сказать, что Юлька перепила, поскольку не имеет привычки напиваться и, обычно, прекращает пить на автопилоте, как только начинает слегка хмелеть. Но тут она вырубилась – не помнит как.

А дальше, только крутится в башке, что бежит, высунув язык, вдоль нескончаемого забора…

Соображение же включилось, когда проснулась с жуткой головной болью на полу, на матрасике, в обнимку с дрожащей и поскуливающей Трезоркой, за шкафом, в своей коммунальной комнатенке и поняла, что ее Лилька там, с другой стороны шкафа, на их свежекупленном и очень даже уютном диванчике и не одна…

Вот тут-то Юлька и вспомнила его, того самого прилизанного крысеныша, постоянно шныряющего в курилке, у буфетной стойки, у дверей их макетной мастерской и неизменно сидящего ненароком, слегка, только краешком правого полужопия на мраморном подоконнике в кабинете начальника первого отдела. Она вспомнила его, но было поздно. Ей и в голову не могло прийти, что это серое существо, именуемое Веня Цыпин, в стенах других учреждений носило майорские погоны с ГэБэшной расцветкой двух тоненьких полосочек.

Тот, из-за кого ушла из жизни их главный инженер проекта Антонина Николавна, кто растоптал судьбы самых лучших инженеров, сегодня скользким солитером вполз в Юлькину постель.

Если дым стелется по земле – вернись и выключи утюг, если поднимается столбом – можешь не возвращаться. Кончилось счастье, рухнуло! И уже все равно по чьей вине. Разбитую чашку, как ни склеивай, а она все равно разбита.

А может если любовь закончилась – она и не начиналась? Сначала сбежала Трезорка. Не пропала, не потерялась, а просто конкретно сбежала в соседний двор, в коробку из под бананов. Юлькина кислая рожа ее достала. А Юлька даже обратно звать собаку не кинулась. Ушла? Ну и хрен с ней!

А в комнате завелась крыса. И первое, что она сделала, это пробралась в Лилькин картонный домик, нагло прогрызла в нем приличную дырку, расшвыряла там всю обстановку, вместе с Юлькиными куколками, и стала жить.

Ой, Лилька, Лилька! Что ты натворила? С каким гадом ты в койку залетела? Он же пидор голимый, из латентных мудаков, который миллион баб перетрахать готов, чтобы всему свету доказать обратное! И на каждом углу кричит: «Я мужчина!». Да, разве натуральный мужик будет так надрываться? И прицепился он к тебе неспроста, мозгами пораскинь, чего ему от тебя надо?

И не станет Юлька гонять крысу. Пусть живет, падлюка, раз ей приспичило. В доме зря крысы не заводятся.

В конечном итоге, ему, этому пидору из спецуры, приглянулась загородная квартира Лилькиной родни, которой он возжелал завладеть, во что бы то ни стало, для внедрения туда своей законной супруги, которую всем офицерам, не взирая на их личные предпочтения и наклонности, полагается иметь, и выращивания своего потомства, которое уж у майора-то всяко должно быть. У ГэБэшного майора губа не дура. Шутка ли, квартира на Оранжерейной улице города Пушкина! Это же дворцово-парковая зона! И он надрывался изо всех сил, трахая Юлькину возлюбленную, пока не получил обменный ордер. И Лилька, с мамой и бабушкой, оказалась в обшарпанной хрущебе на Пискаревке, с ревущими поездами под окнами.

Собутыльница

Предостережения, по поводу господина офицера, раздражали Лильку. Когда же предсказание сбылось, ей оставалось только возненавидеть Юльку, хотя бы за то, что «накаркала». Но деться, со своей ненавистью, Лильке было некуда, дома бабушке и матери в глаза смотреть невмоготу. Так что дубликаты ключей от Юлькиного жилища на Петроградке, с роскошным видом на Петропавловку из окон, и станцией метро под боком, по-прежнему оставались ее ключами. Живая прелесть самой Петроградки, с ее архитектурой и устоявшимися традициями, а не примитивные хрущебные пятиэтажки, в которых невозможно представить себя живущей в легендарном Питере, тянула Лильку в сей дом. Юлькино же присутствие в этом доме, рисовало на Лилькином лице чувство брезгливости и омерзения. Черная аура неприязни вытесняла Юльку из ее комнатенки, и вечернему досугу на диване, у телевизора, она предпочла коммунальную кухню.

Юлькина соседка по квартире, незамедлительно решила воспользоваться сложившейся ситуацией. Будучи одинокой дамой, страдающей запущенным алкоголизмом, на почве личного неустройства в быту, она испытывала весьма нездоровый интерес ко всем чужим индивидуальным жизням, и обладала богатейшим воображением, и могучей фантазией на тему секса, а тем паче нетрадиционного. Мамаша малолетнего торговца мелкорозничной анаши, в миру, являлась строгим главбухом СпецМашДорСтроя, расположенного во дворе дома художника Кустодиева, что на улице Введенской, ближе к Большой Пушкарской.

– Я знаю про тебя все – сказала она и, достав с Юлькиной полки стакан, плеснула ей из своей бутылки.

– Это моя жизнь! – привычно окрысилась Юлька.

– Думаешь, я не понимаю, что у вас там с Лилькой? – Приторно улыбнулась она…

Встать и уйти, показалось Юльке унизительным жестом. Она предпочла сидеть и с наглой улыбкой тянуть соседское пиво. Через пару часов, после седьмой бутылки (сачковать в подобных ситуациях Юлька навострилась), соседка. умываясь слезами, расписывала ей свою нелегкую жизнь.

Юлька рассеянно слушала, потягивая пиво и думая о своем. В голове вертелись строчки Роберта Бернса.

 
Для пьянства есть такие поводы:
поминки, праздник, встреча, проводы,
крестины, свадьба и развод,
мороз, охота, Новый год,
выздоровленье, новоселье,
печаль, раскаянье, веселье,
успех, награда, новый чин,
и просто… пьянство – без причин.
 

А под строчки шотландского поэта стучалась навязчивая совесть. Она стучалась, кричала и зудела: «Юля! Кончай пить!»

Этот банкет на коммунальной кухне повторялся буквально через день, на протяжении недели. Ничего нового из соседских постоянных рассказов более не вытекало. И вот, однажды, во время очередного просмотра одного и того же фотоальбома, в котором самым старым фотографиям не было и семнадцати лет – Юлька молча встала, и ушла спать. На следующий вечер Юлька закрылась в своей комнате и не вышла. Еще через вечер, когда соседка ворвалась в опрометчиво незапертую дверь, Юлька выставила ее вон.

– Ах так? – закричала соседка. – Ну и засрись! – и сорвала с туалета картинку с писающим мальчиком, которую еще так недавно любовно приколачивала, оказывается для Юльки. – И живи теперь в сарае! – твердила она, утаскивая, наконец из кухни вечно орущий приемник и сколупывая со стен плакаты грудастых телок.

Началась жестокая коммунальная война с отключением газовой колонки, когда Юлька принимает ванну, гашением света в сортире в момент ее там заседания и объявлением, что здесь такая не живет всем звонящим в Юлькину дверь и по квартирному телефону.

Хронически уторченый, от непрерывного потребления анаши, соседский недоросль, по дворовой кличке Жаба, снова попал в мамкино поле зрения. Лишенная внимательного слушателя ее околесицы, она набросилась на свое чадо с педагогической любовью, подключив, заодно, его и всех захожих покупателей-наркоманов на непримиримую борьбу с Юлькой. В коридоре ее подлавливали недотыкамки-подростки так, что еле успевала уворачиваться и отбиваться. За стеной круглые сутки грохотала техно-музыка. Из-под дверей в Юлькину комнату струился едкий дым, от которого голова шла кругом, и очень тянуло сигануть в окошко, с четвертого этажа, на заманчиво блестящие трамвайные рельсы.

Когда везение отворачивается, зубы ломаются даже от творога. Так Юльке и надо! Кто виноват? Ездила бы себе в Финляндию и обратно, крутила бы свой товар, стругала бы денюшку… Еще бы чуток и на отдельную квартиру накопила. Нет, надо тебе в Питере сидеть, заработанное просерать, караулить, чтобы Лилька кого в твою хату на перепихнин не привела. От и сигай, кувыркайся теперь из окошка, да под трамвай. Только в наше-то время этот трамвай так редко ходит, что ты своей смертушки не дождешься.

Драка

Нарезает Юлька по району круги – домой ноги не идут. А навстречу ей подруга детства и юности Анютка-Нюрка со своим супругом Николаем.

– Привет!

– Привет!

– Давно не виделись! Идем к нам пиво пить.

А чего бы не пойти? И пошла. У Нюрки с Николаем своя фирма процветает. Они процесс так наладили, что все на мази само фурычит, работники работают, а они гуляют и вечерами пиво пьют. Умные люди. Юлька так не умеет. Не умеет и не любит другими командовать. Нет у ней командирских задатков и организаторских способностей. Вечерами пиво пить она, конечно, тоже не против, но вот весь день просто гулять никакого терпения не хватит, обязательно руки зачешутся и тоска нападет. Может потому-то Анютка с Николаем на крепленое пиво налягают и перекуром с травкой частят, что на таком пиве и простых цыгарках тоска не скоро глушится? Вот под крепленое-то пиво с креветками и сервелатом, слово за слово и у Нюрки с Николаем на ровном месте спор вышел нешуточный, дело до драки дошло. А Юльку на том пиве наоборот добродушие нечеловеческое обуяло и она, в неутолимой жажде супругов помирить, встряла промеж ними.

– Юлька! Ты мне подруга или где?

– Подруга!

– А раз подруга, так тресни Кольку по башке!

– Юлька, ты Нюрку не слушай! Сама знаешь, как я ее люблю. Давай лучше помоги мне ее скрутить и спать уложить.

– Юлька, если ты сейчас будешь за Кольку, то ты мне больше не подруга! Я сама тебя тресну так, что ты…

Как долго они там препирались неизвестно, известно только, что дело кончилось дракой, при которой Юлька зачем-то выпрыгнула из окна четвертого этажа.

И скрутила Юльку нестерпимая боль, да так, что она только и видела, как опять бежит вдоль забора, высунув язык из разинутой пасти…

Традиционный кошмарный сон продолжался довольно долго. Когда боль, наконец отпустила, и стало невероятно легко, Юлька вздохнула глубоко и свободно. И не вздохнула, не выдохнула. Почему-то этого больше не потребовалось. Ощущение безумной жажды летать. И она полетела.

От хрен вам, чай не птица! Натянутый провод трамвайной линии затормозил полет, но физического столкновения с ним не произошло. Может Юлька умерла? Внизу, на рельсах, очень некрасиво скрючившись, лежали ее останки, испражняя остатки экскрементов. Как она там оказалась? Вроде бы только что с Наташкой и ее мужем пиво пили.

Короче, лежит Юлька на трамвайных путях вся никакая, не моргая, в вечернее небо таращится. Отвратительная действительность, которую Юлька, как-то не предусмотрела, уходя из этой жизни. Надо ж было так на чужом косяке задрыгаться! Честно говоря, Юлька не собиралась умирать, а посему совершенно не была готова. Скоро придет домой с работы Лилька. А у ней слабое сердце, она и так постоянно не в духе, а тут еще Юлька Икаром недолетным букву зю посреди дороги изображает. Надо бы как-то попробовать вернуться. Но эта жуткая боль с таким свистом вышибла Юльку из собственной тушки. что она совершенно не заметила, откуда вылетела. И как ей теперь обратно?

НЕБЫТИЕ

Воскрешение

Все оказалось очень просто. Достаточно сесть себе на нос. Попробовала поморгать глазами – моргают. Встала. Какая гадость это воскрешение! Понятно, почему младенцы, при рождении, так отчаянно плачут. Они ж тоже в нечистотах родятся. Только их заботливо обмывают, а тут все самой. Вот так сразу вставай и…

И все из-за того, что не научилась Юлька заранее на хрен посылать, для профилактики, чтобы ситуации не усугублялись. Не научилась чужим спиногрызам уши крутить, да по сопатке кровищу пускать. Не научилась в драку промеж друзей не встревать.

Вот и ползи теперь домой, растирая собственные испражнения промеж ног по трусам. Слава Богу, прохожие в это время либо пьяные, либо уторченные, либо углубленные в себя, либо вовсе не в себе. Город большой, шумный, никому ни до кого дела нет. Юлькино выпадение из окна, вроде бы, никого и не заинтересовало, а воскрешение и тем паче. Да хорошо еще, что не все чувства в теле после смерти и воскрешения восстановились. Напрочь пропало обоняние и осязание. Юлька перестала не только испытывать боль, но руки ее не ощущали ничего. Ноги не чувствовали поверхности, по которой она ступала. Приходилось очень внимательно следить за каждым собственным движением. С трудом, но без малейшего мышечного напряжения, Юлька открыла парадную дверь и вскарабкалась по лестнице. Ключи, слава Богу, из кармана, при полете, не выпали. Буквально через час Юлькина одежда была выстирана и тело выкупано. Зато не понадобилось включать водогрей. Юлька знала, что вода ледяная, но холод ее больше не беспокоил, а сварить свое тело в кипятке она теперь могла запросто. К тому же стирать кровищу и дерьмо лучше хозяйственным мылом и в холодной воде.

А одна моя хорошая, даже прямо очень хорошая знакомая, Наташка Романова, с которой я до сих пор по вечерам коньячком душу грею, которая еще может кучу мужей поменяет, а подругой моей закадычной останется навсегда, сказала, что нынче истории без «мяса» не катят. Ну, вот, вроде оно самое «мясо-то» и началось, стало быть эта история из меня, как была, так и поперла. История выживания души из человеческой плоти, история выживания человека среди особей с калькулятором вместо души и совести. Раз уж время такого выживания наступило, то пусть оно само так и идет.

Пришла Лилька, как всегда, в последнее время, мрачная. И Юлька, конечно, понадеялась, что может быть та и не заметит ее нынешнего состояния, при котором она, как бы не совсем в себе. Правда, один раз, с непривычки, Юлька опрокинула стул и разбили стакан, и осколком поранила палец.

От упавшего стула Лилька поморщилась, от разбитого стакана гневно зыркнула в Юлькину сторону. Юлька бросились собирать осколки.

– Осторожно, руки! – Крикнула Лилька и, подбежав схватила Юльку за запястье. Из большого пальца торчал полутора-сантиметровый конец глубоко засевшего осколка, который без труда вынули, но кровь, вопреки всем правилам, не закапала и даже не выступила. А когда сели ужинать, у Юльки не то, чтобы не было аппетита, просто испытывать свое реанимированное естество, в присутствии любимой подруги она не рискнула. К тому же, чувство голода, видимо, тоже пропало.

Вот, таким образом, Юлька и «живет», если теперь это слово подходит к той, у которой не бьется сердце, не потеют подмышки, которая больше не пользуется сортиром, а только подолгу стоит под холодным душем. Зато сердце не болит. Ну. не то, чтобы не болит, а его, как бы нет. И Юлька перестала дышать. Она не сразу это заметила но, однажды, поднимаясь пешедралом по эскалатору метрополитена, обнаружила, что совсем не задыхается, вот тогда-то она и поняла, что не дышит вовсе.

А, ведь, это не правильно! Все животные, в том числе и человек, дышат, поглощая из окружающей среды кислород и выделяя в нее углекислый газ. Поскольку, кислород необходим для окисления органических веществ. Именно освобождающаяся при этом энергия, расходуется на все процессы жизнедеятельности. Может Юлька была нерадивой школьницей и чего-то пропустила на уроках, не прочитав ни разу про другую вероятность существования живого организма? Ведь, если сердце не работает, значит, оно не толкает кровь по жилам, и все клетки Юлькиного тела не снабжаются постоянным источником энергии. Как же она живет? Обнаружились еще несколько утраченных чувств, отсутствие которых можно было бы только приветствовать, если бы не приходилось постоянно следить за собой, за каждым членом своего тела. Значит, утрачены основные свойства нервной ткани – возбудимость и проводимость. Юлька больше ничего ни ест. Оказывается это совсем не обязательно. Достаточно смачивать глотку водой и, время от времени, прикасаться пальцами к оголенным контактам, не до конца вставленной в розетку вилки какого-нибудь электроприбора. Она больше не спит и не хочет спать. Просто ложится одновременно с Лилькой и тихо ждет, когда та крепко заснет.

Жизнь не кино и ужастики в ней, конечно, могут случаться и по круче, но такие…

А Юльке с этим надо как-то жить, но как?

Так вот она, доля мытяря, слоняться по ночному городу изнывая от тоски.

За смертью

У Биржевого моста Юльку нагнал автомобиль с четырьмя оловянноглазыми «спортсменами». Пригласили с ними покататься.

Юлька уже не верила в благополучное выздоровление и, как раз брела искать окончательную смерть вне дома. И, дабы не заморачивать Лильку похоронными процедурами, решено было загнуться так, чтобы в морге не опознали.

«А почему бы и нет?» – сказала Юлька и села в машину. От ее голоса мальчики притихли. Юлька сама теперь балдела от собственного голоса. Он у нее и раньше-то был ничего, а теперь густое грудное контральто с резонирующим оттенком, как будто из динамика качественной голосовой аппаратуры.

– Давайте ка ребята к Исаакию повернем – там хороший индийский ресторанчик.

– Ты, подруга, сиди, и нам карты не путай, у нас свои дела.

– А зачем тогда в тачку пригласили?

– А то ты не знаешь зачем? Сиди, пока сидишь, и помалкивай. В чужую машину со своей кассетой не садятся. У нас тут своя музыка.

Юлька, хоть и соображала, что ее невинная прогулка по ночному Питеру должна была бы закончиться не счастливой развязочкой, а для таких, как они, одноклеточных качков, ее променад под фонарями может означать исключительно промысловый выход на панель и не более того. Она конкретно попала в традиционно мерзкую ситуацию, из которой возможны только два выхода: Или смирно и тупо перетерпеть, чтобы потом всю жизнь, вспоминая этот кошмар, загодя ненавидеть все мужское население планеты, или отбиваться до тех пор, пока тебе не вышибут мозги, и ты больше никогда не вспомнишь этот кошмар, а может и саму себя лично тоже не вспомнишь. А может тебя растерзанную догрызут на ближайшей помойке бродячие собаки. Но лучше всего вызвать к себе отвращение, чтобы, так и не наигравшись, отметелили до смерти. А там уж пусть и собаки…

– Конечно, конечно! Какие могут быть возражения? На чьей подводе едут, того и песни поют. Ну, я то, может, и знаю зачем в вашей тачке сижу, а вот ты, шелудивый, похоже уже подцепил. С конца у тебя закапает завтра утром. Я-то что, я «нержавейка», с меня, как с гуся вода. А вот то, что пропустив мою шкуру по кругу, ты наградишь весь свой экипаж гнусявой заразой, это правда.

Машина завизжала на тормозах, крутанулась на скользкой дороге и встала. Юлькин разъяренный оппонент выскочил, как ошпаренный, обежав автомобиль сзади, распахнул дверцу, и остервенело выволок Юльку в сугроб. Будет бить. Юлька в этом не сомневалась и особо ни на что хорошее не надеялась. Только знала – боль для нее не существует. Но какие возникнут повреждения?..

От первого удара ботинком в живот, проснулась древняя лютая сучья ненависть и обида за весь бабский род. Падая, Юлька изо всех сил ухватила парня за ногу и крутанула ее. Силы-то оказались не малые. Юлька даже и не догадывалась, на что нынче стала способна. Нога у парня как-то хрустнула, тот рухнул, скрючился и завыл. Из машины больше никто не вышел. Она развернулась и газанула в ночь, выпустив Юльке в спину автоматную очередь. Конкретные пули изрешетили Юльку, застряв где-то в легких, сердце и печени. А она встала, как ни в чем ни бывало, попинала еще чуток своего обидчика и пошла дальше, мурлыча под нос песенку любимой, но уже стареющей певицы:

 
Вольные крылья мои
склеились там, за спиной.
Жжет под лопаткой, болит —
я не с тобой, не с тобой,
 
 
город восставший от сна,
город прозревших детей.
Оздоровления знак
отзвук тревожных вестей.
 
 
В небе душа, высоко.
Тело прибито к земле.
Боль по хребту тесаком —
красные угли в золе.
 
 
Боль моя, шалый звонарь,
в колокол бешено бьет.
Старой гитары струна
вторит, гудит, не дает
 
 
музыку нашу забыть,
вольную музыку слов.
Не улететь, ни уплыть,
плоть прошибает озноб.
 
 
Я же живая еще!
Я же могу с вами спеть!
Годы, морщины не в счет,
только бы снова взлететь.
 
 
Утро уже впереди,
скоро закончится ночь.
Как бы не сбиться с пути,
бреда вранье превозмочь,
 
 
в город вернуться родной,
чтобы дойти до конца
и грозовою весной
смыть злую порчу с лица.
 

А действительно! Может это просто какая-то злая порча, такая злая, что ее даже смерть не берет? Да, смерти на этот раз не случилось. Зато Юлька вспомнила про одну славную медсестричку, которой она могла бы доверить на просмотр свою неумирающую плоть.

Ее звали Маринка и она жила на Большой Зеленина Петроградской Стороны. С похотливыми «ёжиками» Юлька заехала на стрелку Васильевского Острова, но можно прогуляться и обратно на Петроградку. Тем более, что гулять придется до утра. Не будить же человека среди ночи.

Юлька решила побродить по Васильевскому. На 4 линии грабили ночной ларек. Один спортсмен продавщицу за волосы до плеч вытащил из окошка и, заткнув рот ее же шапкой, тихо уговаривал не рыпаться. А другой, взломав дверь, вытаскивал товар и аккуратненько загружал его в близстоящую «копейку».

Юлька подошла тихонько и как рявкнет: «Ну, шо? Работаим?» От неожиданности продавщицу из рук выпустили, от чего она истошно заорала, а тот, который тачку загружал, выронил коробку, выхватил из багажника монтировку и по всем правилам фехтования к Юльке подскочил. Юлька руками за его монтировку хвать и давай вертеть вокруг себя. Эти не стреляли. Так все побросали, в тачку заскочили и отъехали. Их уже и след простыл, а Юлька из бешеного фуэте никак выйти не может. Продавщица воет, Юлька крутится – кино, да и только.

– Отключай, красотка, сирену. Сейчас менты заявятся.

– Ой, спасибо тебе. Они, хоть кассу тронуть не успели. Да никакие менты больше сюда не заявятся. Ты ж их сама и спугнула.

– Ты хочешь сказать, что это были…

– ОМОН подхалтуривает. Хозяйка «крыше» вовремя не доплатила.

– Много взяли?

– Пару блоков дешевых сигарет, да пять упаковок баночного пива. Отобьем, сигареты всяко левые, а пиво… Слушай, возьми, хоть пару банок, и сигарет блок. Ведь, если б не ты…

– Не, пива не хочу, курева тоже не надо, а вот мне утром на прием к медичке идти, так шоколадку возьму.

Наконец и утро забрезжило, вот и Маринкино окошко засветилось – можно и наведаться, надо только из телефонного автомата звякнуть, чтобы девушку врасплох не застать. Позвонила:

– Марин, привет, этоя, Юлька.

– Привет, горюшко моё, ты далеко?

– Я на Васильевском, от тебя почти рядом.

– Мне через два часа на смену. Успеешь заскочить?

– Лечу!

Маришкина резолюция была неумолима:

– Ты, по всем признакам, ходячий труп и такое не лечится. Очень странно, что ты до сих пор не окоченела. А что пули в спине, так их лучше и не ковырять вовсе. И так замедленное разложение идет.

То, что Юлька давно уже не в себе, она и без Маринкиных умозаключений догадывалась. Ей бы кто научно-практическую базу под это подвел.

– Мариша! Ты, что ли уже с такими случаями сталкивалась. Или где в медицинском справочнике вычитала?

– Нет, ужастиков на ночь насмотрелась!.. Ты не заметила, что у тебя сердце не бьется, и ты не дышишь? А что кровью от ран не истекаешь?..

– И что теперь?

– Как тебя угораздило после погибели встать?

– Просто, залетела обратно и встала…

– И что же ты думаешь, что в такой дохлятине можно и дальше жить?

– Но, ведь, живу же!

– Да, но уже воняешь и не потовыделением, как все живые, а сладковатеньким трупным духом.

– Марин, что делать? Мне не помирается, и не охота.

– Другую шкуру, более свежую, искать. Будь на связи, звони – подберем чего-нибудь.