– Твоего «конторского» я послал. Разве ты не слышал? – пробормотал Латышев сквозь зубы.
Если начальник Гены приехал одновременно с Олегом, если он все знает о сумке, об Олеге и Максе, то почему их не арестуют? Латышев смотрел немало детективов и догадался, что бандитов берут с поличным. С сумкой. Для того Олегу и потребовался дурачок, готовый за сто рублей тащить эту сумку из Симферополя в Ялту. Если сумку он довезет – честь ему и хвала, а нет – значит, судьба его такая. Но если милиция не даст убить Наташку, то никакой сумки из Ялты никто не повезет и никакого взятия с поличным не будет! Неужели? Да нет, такого просто не может быть! Получается, и Гене, и его начальнику, и милиции тоже нужна убитая девственница? Все предопределено?
Найти Наташку. Предупредить. Отвести домой. Это же самое очевидное! Самое простое! И незачем было тратить столько времени, расспрашивать Гену, пытаться в чем-то убедить Олега… Знать бы только, где ее искать!
– Мне идти надо, – Латышев взглянул на Макса у запертой двери.
– Да ну? Куда это?
– Оставь его, Макс, – скривился Олег. – Я спать хочу.
– Уверен? – Макс смерил Олега взглядом.
Олег не ответил.
Выйти отсюда любой ценой и как можно быстрей!
– На самом деле, они все про вас знают, – Латышев кашлянул – голос почему-то осип. – Эти конторские. И толстяк вчера ночью приехал ради этого. И Наташку они охраняют, и что я сюда пошел, тоже видели. Я им ничего не говорил, и Наташка ничего не говорила. Они сами все знали.
Макс шагнул вперед слишком быстро, Латышев не успел и дернуться, как жесткая рука сжала ему горло.
– А ну-ка быстро повтори, что ты сказал… – Макс развернул его одним движением и от души жахнул затылком о стенку. Воздуха уже не хватало, а от удара по голове лицо Макса поплыло перед глазами. Ничего сказать, очевидно, Латышев не мог – да и не пытался.
– Ну? – Макс разжал хватку, и, не услышав ответа, коротко и больно ударил Латышева по лицу. Затылок снова приложился о стенку, Латышев судорожно вдохнул и понял, что сползает на пол, закрыв лицо руками. Упасть ему не дали – Макс сгреб его за волосы пятерней и, развернув, припечатал лицом о стену. Удар пришелся по пальцам, и Латышев завыл от боли.
– Обалдел? – вскрикнул Олег. – Нашел место!
– Пусть по порядку все расскажет, – Макс шумно перевел дух и толкнул Латышева в кресло напротив Олега.
Пожалуй, Латышев слегка растерял уверенность в себе… Если не сказать грубей и конкретней. Хотелось подтянуть колени к животу и прикрыть голову руками. Помешала этому, разве что, злость, потому он только зажмурился. И сказать ничего не мог, даже если бы и хотел, – губы разъезжались. Впрочем, он боялся не только разреветься, но и плохо соврать.
– Макс! – нервно рявкнул Олег. – Хватит. Пацан честно предупредил. Чего тебе еще надо?
– Честно? Честности я пока не вижу.
– В соседних номерах все слышно. И папаша, чего доброго, припрется.
– Тебя кроме папаши еще что-нибудь волнует, ты, мажор хренов?
– У них на нас ничего нет. А если пацан что-то ляпнет, я ему в лицо плюну и скажу, что он врет.
– Это на тебя у них ничего нет, – проворчал Макс и выдернул Латышева из кресла за воротник. – Если ты только одно слово скажешь, недоносок, я тебя на куски порежу. Ты понял?
Латышев не только понял, но и поверил. И когда вылетел в коридор, хлопнувшись на четвереньки, все еще продолжал верить.
Тошнило. Глотать было неудобно. И почему-то сильней всего болели пальцы, а не голова. А еще мерзенько тряслись коленки и губы. Латышев нетвердо встал на ноги, утешая себя мыслью, что пока легко отделался. А еще радовался, что из носа не пошла кровь и не испортила пусер – но, скорей, по привычке.
Двери в холл перед лифтом были открыты с обеих сторон коридора, освещенного странно тускло – Латышев не сразу сообразил, что по режиму в одиннадцать часов в «Айвазовском» отбой и пора гасить свет. Противоположный конец коридора терялся в сумеречном свете, как вдруг в темном окне на секунду мелькнул язык пламени. И на его фоне Латышев отчетливо увидел грузную фигуру в махровом халате… Он сделал несколько неуверенных шагов к холлу, всматриваясь вперед – не было сомнений, у окна, неотрывно глядя на Латышева, кто-то стоял. И Латышев мог поклясться, что это начальник «Геннадия Ивановича», толстяк с разными глазами!
А из-за двери четыреста второго номера доносились зловещие звуки неизвестной Латышеву песни: он разобрал только «ave, ave versus Christus» – наверное, что-то вроде «Иисус Христос – суперзвезда»…
Окно снова осветилось огнем, и показалось, что снаружи его освещают горящие факелы – и черный их чад поднимается вверх вместе со сполохами пламени. Человек в конце коридора не двигался и – Латышев был уверен! – не моргал.
Нет, не в махровом халате… На толстяке была надета черная хламида с широким капюшоном, а когда новый язык пламени мелькнул за стеклом, на его бедре блеснуло что-то длинное и тонкое. Шпага… Не хватало только чаши из человеческого черепа, наполненной кровью.
Он ни во что не вмешивается. Он лишь наблюдает. Как «людская кровь рекой по клинку течет булата»… Да ему и не нужно вмешиваться – Макс и Олег действуют без его подсказки. И Латышев без его подсказки соглашался везти в Ялту эту чертову сумку! И чертову ли?
Не чувствуя боли в разбитых пальцах, Латышев сжал кулаки и бросился вперед: если кто-то может изменить предопределенность, то только этот надменный, неподвижный наблюдатель. Он же всесилен! Всесилен! Наташка же ни в чем не виновата! Она просто глупая и честная!
Споткнувшись о порог в холле, Латышев растянулся на ковре, а когда поднял голову, не увидел ничего, кроме темного окна в конце коридора… Никаких горящих факелов, никакого толстяка в черной хламиде со шпагой… А внутренний голос насмешливо произнес: «Здорово же тебя головой о стенку приложили – чертики мерещатся».
Вместо зловещей музыки из-за двери четыреста второго номера полилась английская речь – там просто смотрели какой-то западный фильм. Люди в «Айвазовском» отдыхают не бедные, наверное и видеомагнитофоны имеют…
Спуститься на второй этаж? Упасть толстяку в ноги, потребовать, чтобы он изменил предопределенность? Или хотя бы приказал милиционерам защитить Наташку? Как-то не сочетается: упасть в ноги и потребовать…
Латышев представил себе, как врывается в номер к серьезному человеку, большому начальнику, и понял, что тот ему ответит. «Иди домой, мальчик». Или резонно спросит: «Кто виноват?»
Он ни во что не вмешивается. Он только наблюдает. И глупо его о чем-то просить, если сам виноват в том, что происходит.
Если бы Латышев знал, как найти Наташку! Где она может искать черную собаку? На Солнечной, скорей всего на Солнечной, там магазины, и бездомным собакам есть где подъедаться… Сбегая по лестнице, он успел разработать план поисков – несовершенный, конечно, но, наверное, единственно возможный: по Объездной дороге на Солнечную, по ней – к берегу, а там… А там будет видно. Но больше всего Латышева пугала мысль: вдруг он уже опоздал?
На площадке между первым и вторым этажом он вспомнил о Дэнисе и его друзьях – вот только не хватало сейчас еще одной драки! Заведомо безнадежной… Распухшие пальцы заныли сильней, а в затылке зашевелилось что-то тошнотворное. В другой раз он бы посчитал ниже своего достоинства выбираться из корпуса через окно, а тем более бочком пробираться мимо вестибюля на первом этаже…
Окно в конце коридора было забито гвоздями, и Латышев сначала растерялся, но присмотревшись понял, что он не первый покидает корпус именно здесь – гвозди были расшатаны, их ничего не стоило повернуть.
В распахнутое окно потянуло отвратительным и смутно знакомым запахом, от которого стало неуютно и немного жутковато. Высокие деревья с торца корпуса закрывали свет фонарей из парка – Латышев вылез наружу в полной темноте. И первое, что он увидел, оказавшись на газоне, – два горящих зеленых огонька в десяти шагах впереди. Он потряс головой в надежде, что видение исчезнет, но от этого только затошнило сильней. Зеленые огоньки в ночи на миг погасли и снова зажглись.
Глаза быстро привыкли к темноте, тем более что в коридоре было сумрачно, и Латышев разглядел вокруг зеленых огоньков очертания сидящей собаки. Он бы и посмеялся над своим страхом – ведь подумал почему-то про волка, – но слишком уж эти очертания напомнили сбитого «Волгой» черного пса…
Латышев неуверенно свистнул и чмокнул губами, но пес не пошевелился, только сморгнул. Запах… Отвратительный запах протухшей крови и гниющей на жаре плоти… Лучше бы это был волк! Некстати вспомнилось, что наволочку с телом собаки он в мусорных баках так и не нашел. Лучше бы он вышел через дверь, на освещенную фонарями дорожку… Даже попятиться было некуда!
И сколько Латышев ни убеждал себя, что бояться нечего, что мертвые собаки не моргают и по паркам ночами не бегают, что страшилками столь низкого пошиба пугают только младшеклассниц в пионерских лагерях, – ему было гораздо страшней, чем пять минут назад в номере Олега. Он и шевельнуться не мог. Горящие глаза смотрели неотрывно, запах мертвечины ощущался все отчетливей, и Латышев вспоминал, как в полутьме вестибюля блестел желтый клык дохлого пса. А внутренний голос радостно воскликнул: «Ага, попался!»
– Слушай… – выговорил Латышев полушепотом, обращаясь то ли к внутреннему голосу, то ли к дохлому псу, – мне очень надо идти. Правда, очень…
Пес мигнул, шевельнулся, встал на четыре лапы и… махнул хвостом.
– Ведь я же тебя не убивал… – взмолился Латышев. – Ну уйди, а?
Пес развернулся и потрусил в темноту. Послушался?
Нет. Пропав на секунду, он вернулся назад, остановился в десяти шагах, все так же виляя хвостом. Потом снова исчез в темноте, и снова возвратился, заглядывая в глаза зелеными огоньками… Латышев редко имел дело с собаками и не очень разбирался в их поведении, но тут отчетливо понял: пес зовет его за собой. Куда? Прямо в преисподнюю? В существование преисподней Латышев не очень-то верил…
Нет, не в ад – пес повел его за ворота «Айвазовского», но вовсе не на Объездную дорогу, а совсем в другую сторону по Фрунзенскому шоссе – к Партенитской. И если сначала Латышев шел за ним на негнувшихся ногах, а пес оглядывался, забегал вперед и возвращался, то в свете фонарей (вполне убедившись, что перед ним та самая сбитая «Волгой» собака!) Латышев припустил за ней во весь дух. И чем быстрей он бежал, тем меньше рассуждал о реальности дохлой собаки, и больше – о том, что опаздывает. И о том, как хороши его кроссовки – спасибо фирме «Адидас».
Пес держался в тени (а может, и был тенью?), иногда пропадал из виду, но неизменно появлялся вновь. Латышев задыхался, спотыкался, сомневался, что поступает правильно, ведь пес ведет его домой – туда, куда ему велел отправляться Гена! И все равно бежал за псом – потому что не знал, куда еще ему бежать. План пройти по всей Солнечной сверху донизу теперь казался ему глупым.
А пес выбирал самую короткую дорогу к дому – в этом Латышев убедился, когда бежать за ним пришлось не по асфальту, а «дворами», мимо каких-то домов, через кусты, без дорожек – еще раз спасибо кроссовкам.
Нет, не домой – пес вывел Латышева на угол Фрунзенского шоссе и Партенитской. И… исчез. Латышев, валившийся с ног от усталости, надеялся, что пес появится снова, остановился на развилке, не зная, куда двигаться дальше, смотрел в растерянности по сторонам, надеялся отдышаться… Пес не появлялся.
Латышев хорошо видел то место, на котором «Волга» сбила собаку. Неужели он так спешил только ради этого? Чтобы еще раз вспомнить, кто виноват в том, что пес оказался на дороге, а не в тени своей родной пятиэтажки?
Дыхание постепенно выравнивалось, в «Крыме» еще продолжалась дискотека – пел идеологически невредный Джо Дассен. А с ним соперничал «Гуляка», доносившийся из опущенного окошка припаркованных возле магазина красных «жигулей». Мирный вечер в курортном поселке: никаких ужасов, дохлых собак, уголовников… Наваждение растворялось в теплом ветерке, перестал мерещится отвратительный запах мертвечины…
Латышев медленно двинулся вниз, все еще озираясь в поисках черной собаки. И тут увидел Наташку! Она шла ему наперерез, вдоль бетонного забора – возвращалась домой. Живая и здоровая. В той же невообразимой кофте, что и на пляже, только волосы у нее высохли и плавно легли на плечи. И была она такой же несчастной, как тогда, когда Латышев целовал ее возле лифта. Нет, не несчастной – маленькой какой-то, беззащитной… И подходила к тому самому месту, где черная «Волга» сбила черную собаку.
Он собирался вздохнуть с облегчением и пойти за ней потихоньку, чтобы Наташка его не видела – убедиться, что она дошла до дома, и заявиться туда минут на десять попозже…
Но в тот миг, когда мощные скрипки прервали голос французского шансонье, с обочины тронулись красные «жигули», сразу набирая скорость, и Латышев понял, что́ сейчас произойдет. Все предопределено! Где еще они могли ждать Наташку? Он ведь сам сказал, что она дочка физрука, а выяснить, где живет сотрудник «Айвазовского» совсем нетрудно!
Латышев рванул с места, надеясь, что машина его не обгонит, и ему казалось, что бежит он очень долго и медленно.
Наташка повернула голову и приостановилась. Точно на том самом месте! Все предопределено!
– Беги, сестренка! – что есть силы выкрикнул Латышев и тут же понял, что бежать ей некуда – догонят. И ему самому тоже нет никакого смысла бежать, ведь единственное, что он может сделать, – встать на пути «жигулей» (он не подумал тогда, что машину это не остановит).
До Наташки оставалось каких-то пять шагов, когда Латышев развернулся к машине лицом и развел руки в стороны, будто в самом деле надеялся закрыть Наташку от удара. Будто этим мог изменить предопределенность…
Он не заметил, что со всех сторон к ним бегут люди в серой форме, – его ослепил свет фар, глянувший прямо в глаза. И, может быть, в тот миг он даже испугался, но сделать все равно ничего не успел. Оглушительно завизжали тормоза – водитель, в отличие от Латышева, увидел, что попался. Но спасло Латышева не это – снизу, с Партенитской, в бок «жигулям» на полной скорости врезалась черная «Волга». Ее развернуло от удара, и Латышева бросил на дорогу не бампер «жигулей», а багажник «Волги». И он успел подумать, обдирая об асфальт локти и колени: конец и пусеру, и джинсам.
– Я так и знал, ребята, что о машине вы не подумали… – далеко за спиной раздался хлопок дверцы, и голос «Геннадия Ивановича» (насмешливый и спокойный) вернул Латышева к действительности.
Наташка ревела навзрыд – испугалась, наверное. Людей было много, голосов много. Рации шикали, а в них кричали о «скорой» и труповозке, заглушая далекую дискотеку. И Латышев решил было, что труповозка предназначена для него, и попробовал сесть, морщась и шипя сквозь зубы, – чтобы убедиться в том, что жив. Но хотя удар багажником показался ему сильным, на самом-то деле пришелся вскользь.
Водитель «Волги» не вышел из машины и сидел, опустив голову на руль. И Латышев понял почему (верней, ему сказал об этом внутренний голос): потому что минуту назад убил человека. Того, который вел «жигули». И хотелось узнать, кто сидел за рулем «жигулей», но Латышев побоялся взглянуть в ту сторону.
– Танк, а не машина, – «Геннадий Иванович» (в неизменном сером костюме) похлопал «Волгу» по капоту и подмигнул Латышеву: – Мы бок хотели подставить – не успели.
А Латышев подумал, что если бы он не сунулся, то «Волге» как раз хватило бы места, чтобы подставить бок.
– Не, ты так не думай, – «Геннадий Иванович» подошел к Латышеву и сел на асфальт рядом с ним (в брюках-то со стрелками!). – Дурак ты, конечно, но все равно молодец. Сильно ушибся?
Латышев покачал головой.
– К врачу надо обязательно. Может, ты просто не чувствуешь. – «Геннадий Иванович» помолчал, глядя на смятые «жигули». – Люди гибнут за металл…
Наташку обнимала и успокаивала женщина в милицейской форме, а когда они вдвоем двинулись в сторону дома, Гена, посмотрев им вслед, сказал:
– Вот так одна маленькая глупая девчонка срывает операцию двух серьезных силовых структур. Прав был папа Мюллер, невозможно понять логику непрофессионала.
– Почему невозможно? По-моему, все просто…
– Ох, конечно же просто! Как в сказке. Ни один профессионал недотумкает, что Герда пойдет вызволять Кая. Это нелогично!
Он и про Герду знал? Подслушивал? Латышев подумал об этом устало и беспомощно.
– А ведь она тебя в самом деле спасла, Саня Латышев, – хмыкнул Гена. Его голос тоже постепенно терял бодрость и оптимизм. Он замолкал на полуслове, думал о чем-то, то улыбался сам себе, то морщился.
– Почему это? – в глубине души Латышев считал, что все же приложился к спасению Наташки, но никак не наоборот.
– Одно дело – экспортные этикетки на «Массандру», и совсем другое – перевозка наркотиков с целью сбыта, группой лиц, по предварительному сговору, да еще и в крупных размерах… Знаешь, насколько это тянет?
– Наркотиков? – Латышев вздрогнул и поднял глаза.
– А ты думал, персики за сто рублей в Ялту повезешь? Или тут двумя ведомствами торговцев жвачкой пасут?
– Я думал… вам тоже выгодно, чтобы ее убили.
– Не без этого, – Гена скроил подобие кривой улыбки, и Латышев отчетливо увидел мелькнувший клык. – Но если бы об этом узнали наверху, никому из нас мало бы не показалось. Все надеялись, что она отсидится дома, что не придется таскаться за ней по Фрунзенскому до самой ночи…
Гена пригнулся к Латышеву и продолжил вполголоса:
– Понимаешь, никто не верил, что все предопределено, что девственница должна умереть там же, где и черная собака. И так же…
– Откуда ты знал, что девственница должна умереть там же, где черная собака?
– Это же очевидно! Это закономерно. Если мы не можем отследить причинно-следственную связь, это не означает, что ее нет.
– По-моему, это вовсе не очевидно… – пробормотал Латышев.
– Да брось. Ты-то как раз поверил. Ведь поверил!
Латышев вскинул голову:
– Скажи, ты нарочно все это подстроил?
– Я? Даже если бы я захотел, то так подстроить не сумел бы… Да я вообще не при делах – я совсем другим занимался, пока товарищ полковник не приехал. Так, спустили сверху рекомендацию к твоей Кристине присмотреться, и только. Но кто-то определенно это подстроил.
– Кто?
– Не знаю, – хмыкнул Гена. – Тыщу лет живу на свете, и до сих пор не знаю.
– Может быть, та сила, что вечно хочет зла?..
– Да нет такой силы. Ни бога нет, ни черта. Миром управляют причинно-следственные связи, поверь мне.
Латышев не поверил.
– Зачем ты отправил ее искать черную собаку? Зачем? Почему домой не отвел?
Гена пожал плечами и усмехнулся:
– Если честно – не знаю. Наитие. Она бы все равно дома сидеть не стала. Считай, чтоб менты не расслаблялись.
– А если бы… если бы вы не успели?
– Как это – не успели? – Гена воззрился на Латышева исподлобья. – А впрочем… Это был бы конец моей карьеры. Товарищ полковник тоже на меня орал…
– Послушай, но ведь ты с самого начала… Это ведь ты про пропащего беса сказал, про черную собаку, про неразменный рубль…
– Я пошутил. В самом деле. Тогда еще можно было шутить – я же не знал об этой операции.
– Зачем ты сбил собаку?
– Я не сбивал собаку, – равнодушно и честно ответил Гена.
– Но я же видел – ее сбила черная «Волга»!
– Батюшки мои, мало черных «Волг» приезжает в «Айвазовское»? – Гена смерил Латышева насмешливым взглядом. – Вон, гляди-ка. Это не за тобой?
Мама бежала смешно, косолапо, в домашних шлепанцах, не вытирая, а будто сбрасывая слезы с лица, – растрепанная, в застиранном ситцевом халатике, – и Латышеву казалось, что она того и гляди упадет. Он думал, что не встанет ни за что – не столько из-за ободранных локтей и коленок, сколько от навалившейся усталости, ватной слабости во всем теле. Но смотреть, как мама бежит, и не подняться ей на встречу было бы гнусно.
Она обхватила его за шею с разбега (пришлось поддержать ее под локти, чтобы она не сбила его с ног) и целовала, как сумасшедшая (хотя всегда считала, что это ни к чему), и ревела совсем как маленькая, громко, навзрыд. И повторяла как заведенная:
– Санька, Санька, боже мой, Санька…
Лицо стало мокрым от ее слез. Латышев был бы рад провалиться сквозь землю – столько людей со всех сторон на это смотрело, – но только шипел сквозь зубы:
– Мам, ну прекрати… Ты чего? Ну перестань же…
Оказалось, это Наташка ляпнула, будто Латышева сбила машина… Дура… Потом мама ощупала его с головы до ног и (это при всегдашнем-то ее самообладании!) даже вскрикнула, увидев кровь на рваных джинсах.
– Ма, я просто коленки разбил. Ты чего? Успокойся, ладно?
И тут она сказала такое, от чего Латышев просто обалдел:
– Санька, ты не переживай, я тебе новые джинсы куплю, самые фирменные, честное слово.
– Да иди ты… – фыркнул он, ощущая, как горло перекрывает твердый болезненный ком. – Ты хоть представляешь, сколько это стоит?
А он-то считал, что мама никогда этого не поймет…
Когда они с мамой вернулись из травмы, где Латышеву сделали рентген и укол против столбняка, Наташка уже спала – ей дали какое-то сильное успокоительное. И это было к лучшему, потому что объясняться с ней не хотелось. Физрук собирался о чем-то спросить, но мама вытолкала его вон (вежливо, впрочем), сунула Латышеву таблетку валерьянки и, зачем-то перевязав бинтом ссадины, уложила его спать. Да еще и сидела рядом с раскладушкой, поглаживала по голове редко и осторожно – наверное, надеялась, что Латышев спит и не замечает. И, конечно, было неловко немного – он же не маленький, – но зато хорошо и спокойно. Словно все произошло не на самом деле.
После шторма возле берега толклись медузы – купаться было противно. А солнце, между тем, пекло нещадно. Латышев стирал о камень третий рапан – из них получались классные подвески. Нет, не для продажи – слишком уж хлопотно. Для продажи надо покупать точило с меленьким наждаком, руками на этом много не заработаешь.
Легкие волны шлепали о камень, с которого Латышев свесил ноги, чавкали и причмокивали, потому он не заметил шагов за спиной и вздрогнул, услышав:
– Я так и знала, что ты здесь.
Латышев медленно повернулся и смерил Кристинку долгим взглядом: красивая, стерва…
– Что тебе надо? – спросил он холодно, продолжая ее разглядывать.
Она не нашлась, что ответить: просто стояла, отводила глаза и теребила поясок короткого сарафана.
Латышев выдержал паузу и вернулся к своему монотонному занятию. Кристинка не выдержала молчания первой: