Вне себя

Глава 4

Снежные точки беспорядочно носились под лучами солнца: вниз, вверх, вбок, опять вниз. Кружа и обгоняя друг друга, они врезались в кожу, оставляя на ней неприятный режущий след. Хотелось прикрыть глаза и чувствовать эти маленькие уколы сразу всей кожей. Видеть что-то было сложно, но я продолжала смотреть сквозь этот бешеный поток на солнце и щурилась от яркости, скользя глазами по белому мраморному небу.

Солнечно даже сквозь пелену неба. Ярко, а всё равно жутко тоскливо. Хотелось найти под рукой кнопку плеера, нажать и услышать грустные песни. И вот тогда уж точно закрыть глаза, может даже начать плакать, пропевая знакомые строчки.

Домой идти не хотелось, поэтому я выдохнула все свои печальные эмоции в мороз, чтобы они застыли и не тревожили меня какое-то время, и пошла ходить по улицам.

Погода, конечно, выкручивала руки и окатывала лицо такой волной холода, словно получил порцию анестезии у зубного или пластического хирурга. Мимика стала каменной, что даже немного радовало. Грустить или радоваться сейчас не получалось чисто физически.

Гулять и оставаться с мыслями отправилась в самое идеальное место – в центр города. Ведь где можно ещё ощущать себя настолько одиноким и обезличенным, как не в толпе людей.

Пошёл снег: крупный, немного грузный, зато бархатный и очень спокойный. Пока длилась моя прогулка, солнце успело сесть, уступая место неестественным фонарям. Они же гордо высились вдоль дорог и засвечивали за секунду целые мириады снежинок, будто ловили преступников.

Снег то кружил, то ровно падал, слетаю плавно на одежду. То взвинчивался, то ложился ровным одеялом на землю.

Помню, как давно, в детстве, мы часто гуляли вечерами или днём, когда было особенно солнечно. Взрослые шли и о чём-то говорили, а я завороженно смотрела на чистый блестящий снег. Мне всегда казалось, что он похож на бриллианты, которые сверху щедрой рукой рассыпаются над городом. Может даже с утра здесь пробегал Серебряное копытце и успел наследить красивыми сугробами. В любом случае, это было очень красиво.

От воспоминаний в животе пробежало лёгкое тепло, а потом стало опять грустно. В центре снимали ёлочные украшения, сматывая гирлянды очень грубо, небрежно. Огоньки всё ещё продолжали гореть, пока их сворачивали в тугие кольца. Мотки света росли, здания становились всё более голыми. А потом резко всё погасло. Лишь фонари остались сторожить город.

Ненавижу этот момент года. Сначала видишь появление всей красоты. Это уютное сияние, способное сделать привлекательным даже серость зимнего города. Вся эта радость, ощущение наполненности и праздника. После – смерть. Каждый год проходит этот маленький круговорот от рождения до самого конца. Каждый, каждый год.

И ведь моя жизнь тоже закончится подобно этим гирляндам – болезни начнут сматывать меня в тесный клубок, а потом просто останется вечная темнота. Только повтора не будет, не смогу зажечься на следующий год. Кстати, я всех обманула. Ведь есть ещё одна вещь, которой я боюсь даже больше сумасшествия. Это – смерть. Порой, мысли о ней преследуют и угнетают, порой, до такой степени, что парализуется вся жизнь. Кажется, что я не успею сделать и половины того, что хочу. В итоге, не начинаю ничего.

Впереди нет дорог и дверей, словно уже одна пустота, а сейчас окружает лень и бесцельность. Два года я раздавала своё время, два года теряла его, пытаясь думать, что эта жизнь – моя. Просмотры километров фильмов, сериалов, чтения книг. Эмоции я черпала только оттуда, признавая, что эмоции я могу получить только оттуда. Может пора изменить этот распорядок. Да и, пожалуй, пора возвращаться домой.

***

Дома хотелось услышать тишину. Но квартира разрывалась звуками телевизора. Никогда не понимала, зачем этот вечный фоновый шум. Неужели всем так страшно остаться наедине со своими мыслями?

Хотя да, мне ведь страшно. Часто возникает ощущение потери себя, как только смолкает свет. Становится невыносимо страшно. Такое ощущение, будто не уверен на все сто в собственно личности. Нет, мне не кажется, словно я парю над своим телом и вижу всё стороны, но внутренне есть какое-то неприятное ощущение отстранённости. Перестою понимать, что значит быть собой: реальность мутнеет и начинает уплывать, сознание творит дурацкие фокусы. А я в этой темноте просто пытаюсь искать себя, цепляясь за знакомые предметы в комнате. Пытаюсь вспомнить что-то связанное с ними или собственных родителей, будто рассказываю собственную жизнь, собирая осколки памяти как хлебные крошки. Если мне не помогает и кажется, что схожу с ума, то просто со всей силы влепляю себе пощечину. Щепки не срабатывают. Это работает. Маленький якорь боли для возврата сознания.

Если признаться ещё больше – я боюсь вечера, боюсь ложиться спать и оставаться с собой. Вдруг однажды бросить якорь не получится и сознание не сможет всплыть обратно… Скоро новая пытка тишиной и ночью. Сейчас же из мыслей вывели родители.

Они о чём-то говорили, перекрикивая телевизор. Ну вот почему его просто не выключить?! Я стояла в дверях, смотрела на них, всё ещё пытаясь поверить в новую реальность без Дюка и с маминой болезнью.

– О, ты дома. Разве ты не ушла к Дюку?

– Мы расстались.

– И ты так поздно вернулась одна?! Или он тебя проводил?

Разревелась. Теперь стало обидно. И жалко себя. Меня сильно обидели, а мама даже не хочет пожалеть ил поддержать. Только цепляется. Неужели я такой плохой человек, чтобы меня так игнорировать. А почему Дюк никогда не хотел обо мне заботиться? Ведь я всегда была готова на всё… От мамы просто вечные упрёки. Видимо, я – самая худшая дочь на свете. Будто я всегда могла быть лучше кого-то или лучше самой себя, но так и не стала. Всегда не дотягивала до роли дочери, до роли девушки. Интересно, до роли человека тоже не дотягиваю?

И снова оно. Голова… Туман… Снова вижу крошечные ручки… Вижу, как мама засуетилась и начала сюсюкать. Хотя ведь ненавидит, когда так общаются с детьми. Со мной с самого детства говорила, как со взрослой. Да вечно повторяла, что маленькая я была умнее…

– Доченька. Ну не плачь. Я рядом. Ну тихо, тихо. – мама меня баюкала, ходила по комнате. Потом даже начала мурлыкать что-то колыбельное.

Мама умеет петь? Откуда вдруг этот обострившийся материнский инстинкт?

Было приятно и странно. С другой стороны, сейчас всё было странно, но далеко не всё так приятно.

– Я с тобой, с тобой. Никуда не уйду. Всё наладится. Не переживай.

Может это и есть гармония. Покой и тишина, даже телевизор не слышно. Давно хотелось услышать от мамы поддержку. Может она мне когда-то говорила такие слова, но я забыла? Почему-то более колкие я помню слишком хорошо. Эти острые ранящие фразы всегда так метко попадали в сердце. Они как тысячи маленьких ядовитых термитов – проникали и начинали грызть. Наверное, моё взрослое сердце изъедено ими полностью. И я даже не знаю, есть ли способ их вытравить и восстановиться.

Но сейчас хорошо. Отпустило. Мысли… Есть или кошка? Может в этот раз асфальт… Апельсиновый, такой мягкий и оранжевый на вкус…

***

Я проснулась рядом с мамой. Конечно же, я уже выросла обратно до своего печального тела. Правда, ощущение покоя недолго оставалось рядом, заглушив часть чего-то разрушительного в голове.

– Проснулась?

– Да. Но, перебила сон и теперь точно не усну.

– Тогда пошли что-нибудь съедим.

– Не хочу. Чай выпью.

– Ты и не хочешь есть. – мама удивлённо подняла бровь и пошла на кухню.

Необычно. Мама сама разливает чай и достаёт еду. Чаще всего она обо всём просила меня. Точнее, из её уст это всегда звучало словно приказ. Будто если что-то она сделает сама, то её авторитет подорвётся, а я навсегда стану разбалованной и ленивой. Каждый раз она устраивала для меня вызов, особенно, когда действие доставляло мне дикий дискомфорт. Никак не могу понять, было это садизмом или странным воспитанием. А может воспитание и есть садизм.

Сегодня же было иначе. Может, ей было меня жалко, а может она меня просто действительно любит? Хотя я смотрю на неё, и мне кажется, что она несчастна и не любит даже себя. Всю нашу совместную жизнь она выливала на меня нелюбовь словно помои. То ли желая отомстить, то ли желая меня сломать под какие-то свои стандарты, чтобы я пошла путём, который она для меня придумала. А может когда-то придумала его для себя.

Находясь в сейчас, было спокойно, но сначала несколько неловко. Будто я начала знакомиться с ней заново или впервые в жизни. Мы немного поговорили о настоящем, повспоминали её и моё детство. Пили чай и даже посмеялись. Какая часть историй меня всегда очень веселила, а какую-то часть я успела напрочь забыть. Слушала их как в первый раз.

– Помнишь, как Бабу любила эксперименты? Её фирменные жареные огурцы?

– О, нет. Про них я знаю только от тебя. В моём детстве она их уже не готовила.

– Как тебе повезло. Ненавидела их всей душой. Она всегда готовила не очень хорошо, но эти огурцы… Я периодически уносила их нашей собаке, а если она была рядом, то прятала под подушку. Ох, мне влетело, когда она раз нашла мой тайник с луком и жареными огурцами.

– Прятала под подушку? Ох, представляю в какой ярости была Бабу!

– Она как увидела, начала так орать. Сначала грозилась вылить на меня тарелку с супом, а потом больше вообще не кормить. А помнишь историю с коровами и беляшом?

– Неееет. А может и помню…

Ох, а ведь я и правда забыла эту историю. Забавно, ведь она же произошла со мной. Но так давно. Я ведь всегда была жалостливым ребёнком. Плакала над мультиками так, словно у меня отпиливали в этот момент ногу. Ревела над мышатами, котятами и другими -ятами, если видела их на улице одних, без мамы. И постоянно просила забрать их домой. Так вот, однажды мы поехали с родителями на отдых. День был, конечно же чудесный и солнечный. Для меня эта поездка была вообще событием как минимум космического масштаба. Ещё бы, я впервые уезжала из дома так далеко.

Мы ехали по одной из нескольких одинаковых дорог. Пейзажи тоже были совсем одинаковыми, как в той песне-прибаутке: «А за деревом дерево, а деревом дерево, а за деревом дерево, а деревом куст. За кустом снова дерево, а за деревом дерево, а за деревом…» И так до бесконечности, пока не доведёшь кого-нибудь этой песенкой до истерики. Итак, мы ехали мимо пресных пейзажей, но даже эти клонированные деревья и дороги потрясали детское воображение.

Открытое окно машины плющило лицо; ветер врывался в салон через небольшую щель окошка и колыхал короткие детские волосы. Деревья неслись стройными рядами так быстро, что начинало казаться, что они мне машут зелёными руками.

Всё было в тот день интересно, хотя ехали мы довольно спокойно, молча. Вдруг, мама слышит мой истеричный плач с заднего сидения машины.

Попробуйте только представить, что такого ужасного мог увидеть ребёнок в череде деревьев и полей с тракторами? Сбитую собаку? Аварию?

Но нет, мы проезжали мимо пастбища с коровами. Мама сначала попыталась увидеть в окружающем мире причину для такой реакции. Не найдя ни одной объяснимой причины для слёз, начала расспрашивать меня.

– Корооооовы. – ревела я в ответ.

– Что коровы? – недоумённо переспросила мама.

– Они такие грязные. Мама, посмотри, какие они неухоженные и грязные. За ними никто не смотрит, никто не убирает. Мне их так жаааалкоооо.

Какое-то время и магия маминого строгого голоса ушли на то, чтобы меня успокоить. Потоки слёз высыхали, снова завороженные мирными рядами деревьев. Десять минут и мир снова обрёл краски, а я радостно ехала дальше, продавливая стекло лбом.

Вскоре мы остановились на самом популярном месте с едой среди всех дальнобойщиков и туристов. Хотя, честнее сказать, почти единственном на этом участке дороги.

Мы вышли перекусить и передохнуть. Первым делом, конечно же, был туалет и еда. Иначе мои пухлые щёчки не смогли бы спокойно доехать до конечного пункта. Минуту размяли ноги и зашли в столовскую часть райского комплекса, родители что-то выбрали для себя, пока я просто завороженно смотрела на витрины с едой.

– Что будешь? – спросила мама.

– Беляш, – без колебаний ответила я и пошла к папе за столик.

– А ты знаешь, что беляши делают из коров? – хитро улыбнувшись спросила мама, вручая мне через несколько маслянистую салфетку, скрывавшую огромный жирный беляш.

– Афа. – ответила я с набитым ртом и радостно улыбнулась маме.

Тёплые внутренности беляша уже успели познакомиться с моими собственными внутренностями. Стало сытно и уже совсем не жалко тех несчастных коров.

Вот такая вот история. Наверное, уже тогда всем стало понятно, что никогда не быть мне вегетарианкой.

***

Истории не заканчивались, разговор тоже. Мы разматывали клубки воспоминаний сначала осторожно, боясь порвать. Нежно держа каждую нить, аккуратно разглядывали их, разглаживали. Потом же осмелели и буквально вырывали огромными кусками самое сочное из всей нашей памяти. Хотелось заморозить этот момент, спрятать в памяти и доставать его, когда станет одиноко. Хотелось сделать так, чтобы этот вечер не заканчивался.

– Мам, а ты помнишь, кем ты хотела стать в детстве?

– Да… А может и нет. Давно об этом не думала.

– Кем хотела быть?

– Знаешь, всегда хотелось заниматься математикой. Когда-то давно, ещё в школе, меня всегда вызывали на олимпиады. Мне нравилось считать, могла часами решать задачи. Мечтала, что стану учёным.

– Какая скука. Серьёзно? А почему всё-таки не стала?

– Тогда женщинам не принято было много учиться. А ведь учёный – это как медик, всегда нужно быть в учёбе и работе. Да и кто бы мне платил за это… Почти все учёные нищие, никуда бы я не пробилась. Мне нужно было получить какую-то рабочую профессию, оплачиваемую. Бабу не стала бы меня обеспечивать или слишком помогать. Да и как учёной женщине найти мужа? А нужно же было и семью завести успеть. Ребёнка родить.

– А ты хотела стать матерью?

– Смешная ты. Никто тогда не спрашивал. Всем нужна была профессия и муж с детьми. Иначе никак. Клеймо поставят и всё.

– Какое?

– Старой девой бы называли, синим чулком. Знаешь, люди очень здорово вешают ярлыки. Это единственное, о чём никого просить не нужно.

– Но ты хоть была счастлива от того, что стала мамой?

– Знаешь, я должна была чувствовать счастье, ведь все об этом всегда твердили. Не знаю, никогда об этом не думала. Удалось исполнить то, для чего создана каждая женщина, значит была счастлива. Хотя, конечно, слишком рано. Нет, вру. Мне уже было 22 года. По тем меркам – это уже слишком взрослой была. Вот была сама ещё дочерью, а тут раз, и на руках уже свой ребёнок.

– Всего 22 года. Я до сих пор чувствую себя маленькой.

– С этим точно не поспоришь. – мама щипнула меня за щёку.

– А тебе нравилось быть мамой, не было скучно от того, что всегда одно и тоже. – спросила я, убирая мамину руку.

– Иногда да. Дни тянулись бесконечно. День перетекал в день. Хотя нет, правильнее сказать, что ночь перетекала в ночь. Было тяжело, но что ты всё про детей. Беременная что ли?

– Нет, что ты!

– Хорошо. Рано тебе. А потом, как время придёт и у тебя так будет. Хоть у меня многие знакомые уже стали бабушками, а я пока не готова. Да и вздумаешь рожать, сразу учти – я тебе помогать не буду. У меня и здоровье ни к чёрту, да и работа. Некогда мне будет нянькаться.

А я задумалась, хочу ли я быть мамой вот прямо сейчас? Смогу ли я быть счастливой от этого. Смогу ли сделать беззащитного маленького человека счастливым. Думаю, нет, ведь я пока для себя не нашла ответа на этот вопрос.

***

Так и прошла половина ночи. Никогда мы столько не болтали. Просто так, о жизни, о прошлом. Без обсуждения будней, наших соседей или каких-то совершенно посторонних людей. Было приятно провести время без токсичности или сарказма. Словно наконец-то перестали защищаться.

Я боялась, что эта магия кончится, но сон был необходим, ведь работу никто не отменил. Мы помыли посуду и разошлись по своим спальням. Наверное, пора разъезжаться. Пожалуй, если будем видеться редко, то и шансов на такое общение станет больше. Может станем чаще собираться вечером на кухне, ощущая исключительность этого события. Было бы хорошо. Так хорошо, что стало страшно. Вдруг операция пройдёт плохо и наш последний душевный разговор.

Всё меняется. Слишком много всего происходит. Частично со мной, хотя всё больше как-то рядом. Пожалуй, стоит осмотреться и попробовать хоть что-то активное или просто попробовать что-то, что я всегда хотела сделать. К психологу стоит записаться, определённо стоит.

Глава 5

Вы когда-нибудь впадали в прошлое от запаха? Когда улавливаешь самую тонкую нить знакомого аромата, сначала тянешь за неё потихоньку. Потом начинаешь разматывать быстрее. И вот уже держишь целый клубок из собственных воспоминаний.

Иногда этот клубок яркий и приятный, кашемировый. Тогда мысленно улыбаешься тем дням, которые вязали эти воспоминания. В другой раз клубок тёмный и тяжёлый, сердце нервно покалывает, а сам пытаешься не отдаться рефлексии, иначе этот клубок превратиться в камень, тянущий в дно тяжёлых воспоминаний.

Сегодня запах оказался котом в мешке. Потянула за серую нить. Почти сразу поняла, что на конце ждёт чёрный клубок, но не тянуть уже не могла. Во мне было слишком много мазохизма, который настоятельно рекомендовал периодически устраивать себе болетерапию. Сомнительный совет собственной психики, да только всё равно по привычке следовала ему уже много лет.

Так вот, я почувствовала в нашем офисном центре запах столовой: каша, запах нагретого молока, разбадяженного водой и запах присутствия детей. Так бывает в больницах, детских садах, школах. Нить тянулась склизко, неприятно, болезненно долго.

В итоге я вспомнила школу. Её длинный коридор, направо от столовой, недалеко маленький неуютный гардероб и лестница на второй этаж. Вспоминала одноклассников, которых ненавидела, и свои слёзы счастья на выпускном, что это всё закончилось.

***

В школе я была заучкой. Но не из тех злюк, которые поднимают нос и ничем не делятся, а той, что с улыбкой давала всем списывать. Тогда мне казалось, что раз учёба даётся легко, нужно помогать другим. А может просто надеялась, если дам списать, то хоть кто-то начнёт меня любить. Но меня не любили. Охотно пользовались, когда я предлагала что-то списать, а то и вовсе начинали требовать. Классическая схема жизни.

Я была тихой, никогда не спорила и всегда писала сочинения «отличницы», рассказывая всё так, чтобы учитель умилился моей точки зрения. Я всё делала правильно. Хорошо себя вела, делала вовремя уроки, притом без помощи родителей, которые всегда были заняты работой. Самое главное – никогда не позволяла себе попасть в плохую компанию. Редкие школьные друзья, которые и сами были «хорошими», на моём фоне смотрелись отморозками и всегда называли меня своей «совестью». Даже остальные тихони редко брали на какие-то тусовки, когда мы вступили в подростковый период. Ну кто пойдёт со своей совестью пробовать пить в подъезде или воровать сигареты в супермаркете с мальчиками, чтобы потом курить недалеко от школы? Конечно никто. Может из-за этого я и осталась к шестому классу совершенно одна.

Пока мы росли, я ощущала непохожесть на других. Всегда была не идеальна внешне и стара душой. Хорошо, хотя бы вес вначале был обычный. Было время, когда мне доставалось меньше других. Ведь в нашем быдловатом классе было несколько девочек, которые сильнее прочих выделялись внешне и тогда обижали именно их. Жесткость класса меня сильно тревожила и, пока я сама не стала жертвой насмешек, старательно пыталась отбивать нападки мальчишек на этих несчастны девочек. Если видела, что над кем-то грубо смеются, то враз прощалась со своей скромностью и летела спасать.

К шестому классу всё изменилось, девочки изросли свои изъяны. Внезапно в числе некрасивых аутсайдеров оказалась я – толстая девочка с тихим голосом и дурацким желанием всем помочь.

***

Сила ушла от меня, замещённая жиром и низкой самооценкой. Я стала такой огромной мишенью, что просто так пройти мимо стало действительно сложно. Правда, почему-то, по мою душу не нашлось защитников. Девочки, видимо, слишком боялись снова оказаться по ту сторону сил, поэтому начали травить меня.

Шестой год учёбы начался сложно. Про то, что лишний вес стал особенно заметен я уже успела узнать от мамы. Однажды она закатила мне целую истерику на тему: «тебе снова нужен школьный костюм?!». Денег всегда не хватало, а я вместо благодарности заставляю родителей покупать новые вещи. Только теперь, как сказала мама, с моими новыми габаритами, нужно не просто покупать новый костюм, а шить дорого на заказ.

Первое сентября. Я шла в школу в новом костюме, со старым, слишком детским, рюкзаком и новым букетом комплексов.

Долго ждать мне не пришлось. Почти сразу ко мне приклеилось новая кличка «Жирнючка», ну это решили соединить мой вес с моей внутренностью заучки. Обидные прозвища, связанные с фамилией, оказались забыты. На арене шестого класса заблистала Жирнючка.

***

Прошёл месяц. Со мной перестали говорить. Это было так мучительно, что даже хотелось поддразниваний. Только бы не это молчание. Но экзамены были далеко, необходимости списывать ещё не возникло, в связи с этим одноклассники могли себе позволить устроить самый настоящий бойкот.

Этот славный период молчания был не так прост. У меня несколько раз успела случиться «новая стрижка». Добрые одноклассники помогали мне становиться другой, и я начала периодически домой возвращаться с жвачкой в волосах. Вечерами я ревела, но, когда мама или Бабу вытаскивали из моих волос остатки чужих пережёванных слюней, всегда была угрюма и партизански молчалива. Пару раз пришлось обрезать волосы, потому что жвачка налипла снизу и так сильно скатала волоски, что возможность обойтись без жертв отпала.

Родители грозились идти убивать одноклассников, нужно было лишь сдать их, но мне было страшно от того, что насмешек будет ещё больше. И я говорила, что никто меня не трогает и вообще сама со всем разберусь. А ещё было очень стыдно, что со мной так обращаются. Почему-то отчаянно не хотелось этим с кем-то делиться.

Вечер сменялся утром, снова приходила в школу и молилась, чтобы учитель перед уроком нигде не задержался, ведь именно тогда мне доставалось больше всего. Перемены я проводила в одиночестве. Они могли даже начать мне нравиться, если бы никто меня не трогал. Когда удавалось незаметно ретироваться и скрыться между школьными корпусами под лестницей, удавалось избежать ада. В остальное время кара настигала меня в виде внезапных ударов по голове учебниками или грубых издёвок. Потом с угрозой звенел звонок, и я сразу начинала молиться, чтобы темы в учительской оказались менее интересными, чем желание наорать на нас или чему-то научить. Внезапная тишина коридоров до сих пор пугает меня. Тишина, которая затем летит в твою голову чем-то звонким.

Иногда нас успевали запустить в класс, и учитель демонически растворялся в дверях, оставляя меня наедине с демонами реальными. Тогда было больнее всего. Иногда до меня долетала лёгкая артиллерия – жвачки или крохотные, смоченные слюной, бумажки, которые ровным строем неслись из ручек на мою голову и одежду. Они, кстати, оставили больше всего следов на моей самооценке, попадая сразу так глубоко, куда я ещё до сих пор не могу впустить ни одного человека.

Иногда летела и тяжёлая артиллерия в виде портфеля, но физическая боль не доставляла этим монстрам такой радости, как моральная. Одноклассники старались уничтожать меня изящно, сражаясь меж собой в остроумии кличек и унижений.

Конечно, доставалось не только мне. Была пара мальчишек, которые не пользовались популярностью у элиты классы, но чаще под раздачу попадала я, тогда они радовались отдыху и присоединялись к нападавшим как мерзкие гиены. Ведь так классно побывать по ту сторону баррикад.

Так и проходили школьные будни. На переменах девочки меня пародировали и высмеивали, а потом одаривали игнором. Тот шестой год в школе почти весь прошёл именно так.

***

Ещё отчетливо рисуется грусть тех времён, когда у меня первой в классе начала расти грудь. Не помню точно, когда это случилось, но помню, как было стыдно однажды утром. Тогда мама сказала:

– Ты посмотри на себя. Стала в этом году настоящим бегемотом. Я всё понять не могу, то ли ты ещё прибавила, то ли сиськи расти начали. – и больно щипнула меня за грудь. – Ну точно, началось. Теперь надо ещё и нижнее бельё покупать.

– Не хочу я никакое бельё! – я вспыхнула румянцем и сразу подумала о том, что выпирающие лямки лифчика точно не останутся незамеченными.

– Так ходить уже неприлично. Мало ли, что ты не хочешь?! Да и кто тебя заставлял всё это наедать? После школы идём за лифчиком. Это не обсуждается.

***

Конечно же, как и ожидалось, подоспели новые насмешки и издевательства. Теперь одноклассницы пытались расстёгивать мой новый лифчик разными способами. Мальчишки тут не рисковали, зато девочки умудрялись проявлять фантазию. Всем, кроме меня было смешно.

А ещё вспоминаю случай, когда я шла спокойно по узкому коридору, который соединял несколько корпусов нашей школы. Коридор был длинный, с поворотами. Там частенько кто-то проходил, но бывали и такие моменты, что ты оказывался наедине с пустотой. Там я иногда замирала, когда шла, потому что чувствовала спокойные объятия тишины и даже что-то похожее на комфорт. Я всегда замедляла там шаг и продлевала этот момент уединения.

В тот раз я также замедлилась, стараясь оттянуть необходимость выходить к людям. Тут услышала за спиной шаги. Почему-то стало страшно уже от самого затылка. Охотно верю, что в минуту опасности все чувства обостряются. Тело напряглось, но я не стала оборачиваться и продолжила медленно идти, стараясь не привлекать внимания. Сзади оказался один из обидчиков. Он догнал меня и сильно толкнул сзади в лопатку. Я обернулась, а он зло улыбнулся, вывернул мне руку и начал клонить к полу. Больше никого не было. Спокойная тишина превратилась звон.

Обидчик был намного выше, был сильный. Пожалуй, тогда я впервые так остро ощутила то, насколько мужчины сильнее женщин. Он довернул руку так, что коленями я резко упала на пол. Всё ещё держа моя руку за спиной, одноклассник резко обошёл меня таким образом, что я оказалась лицом прямо у его ширинки.

– Отсоси, сука! – прошипел он и театрально сделал пару движений моей головой по направлению к себе.

Потом он просто заржал, отпустил меня и спокойно ушёл. Тишина опять успокоилась и удивлённо смотрела на меня. Коридор деликатно промолчал, стыдливо опустив глаза.

***

Сейчас понимаю, что эти годы могли сломать меня намного больше. Такая слабая девочка, какой я всегда была, смогла как-то это пережить. Я даже ни разу не заревела рядом с этими садистами. Коридоры школы точно могли бы дать показания, что это правда. Пожалуй, это единственное, чем я действительно горжусь со времён школы. Эти маленькие зверята так и не увидели моих слёз.