Змеиный волк

Глава 5

С приходом весны Вера снова воспряла духом. В городе она привыкла считать настоящей весной только конец апреля – начало мая, когда снег окончательно сходил, газоны зеленели, и на деревьях появлялась первая листва. Время же с марта по апрель было для нее такой же зимой, только еще более унылой: с чередованием оттепелей и морозов, с мелкой снежной крупой, набивавшейся за воротник, с гололедом и грязью под серым небом – но уже без новогодних декораций, без елок и огоньков, которые хоть немного скрашивали темноту и холод календарной зимы.

В Осиновой Вера ощутила первое дыхание весны еще в феврале. Нет, морозы никуда не делись – здесь, в дальнем Подмосковье, было даже на несколько градусов холоднее, чем в Москве, согреваемой парниковыми газами. Но свет – сколько же здесь было света! В городе Вера почти не замечала удлинившийся день, поднимаясь в полпятого-пять, трясясь в подземке, проводя все рабочее время в четырех стенах, стиснутых со всех сторон такими же бетонными и кирпичными коробками. Здесь же она встречала февральский рассвет за утренним кофе, наблюдая, как розовеет снег на ветвях рябины за окном, как собираются на кормушку первые птицы. Солнце уже начинало немного пригревать, и на оконном карнизе повисали сверкающие сосульки. Вера всю зиму слушала в приложении голоса разных птиц, и теперь с радостью узнала первую весеннюю трель большой синицы.

А уж в марте, когда небо пронзительно синело, на сугробы ложились длинные тени, а сам снег под деревьями становился ломким и ноздреватым, покрывался темными точками хвои и семян – весну и подавно было невозможно не заметить. Вера надевала на валенки калоши и шлепала из школы домой по отсыревшей мартовской тропинке, подставляя лицо теплому солнцу и слушая вовсю заливавшихся птиц: больших синиц, лазоревок, овсянок, зеленушек.

Андрей, не выносивший любой сырости, словно кот, почти все дни проводил дома, ворча на лужи и капель. Зато он, наконец, нашел работу. Правда, не постоянную, а договорную – писать диссертации по политологии за каких-то не то высокопоставленных, не то просто богатых людей, у которых не было времени заниматься исследованиями, но при этом имелась необходимость в кандидатских и докторских корочках, причем настоящих, а не купленных на черном рынке. Для чего – Вера так и не поняла, да и не слишком вникала. Она давно смирилась с тем, что политика – не ее ума дело, и люди там живут и действуют по каким-то особым, ни что не похожим и непостижимым для нее самой правилам. Ей, правда, не очень нравилась сама идея – писать диссертации за других. Ведь диссертация и научная степень – доказательство того, что человек способен проводить научную работу. Но какое же это доказательство, если пишет один, а корочки получает другой?

– Ты ничего не понимаешь, – морщился Андрей. – Все эти корочки для чиновников и бизнесменов – просто формальность, они ведь не собираются двигать науку. Это нужно для престижа, для должностей, еще для чего-нибудь подобного. Зато я получаю возможность продвинуть свои идеи под именем уважаемых людей! Ведь неважно, чье имя там будет стоять – важно, чтобы идеи были озвучены, чтобы их применяли. А чем авторитетнее автор, тем скорее начнут применять. Да и платят они достойно.

Аванс Андрею за первую диссертацию и правда перевели весьма неплохой. И Вера, пожав плечами, решила просто об этом не думать. Хорошая, понимающая жена не должна лезть в мужские дела. Хватит с нее школы и быта.

О рыси больше ничего не было слышно, и Вера понемногу успокоилась. К середине марта она настолько осмелела, что даже решила запланировать для учеников первую краеведческую экскурсию: ведь обещала же разгрузить Юлию Сергеевну.

Куда бы сводить ребят? Она ведь пока сама почти ничего не знала про здешние места. А в Кривандино и Шатуре ее ученики наверняка и так бывали много раз. Может быть, в окрестностях есть какая-нибудь старая церковь, усадьба или что-нибудь вроде того?

Вначале Верино внимание привлекла соседняя деревня Саматиха, с ее старинной усадьбой лесопромышленника Дашкова. Но, порывшись немного в интернете, она эту идею отвергла: оказалось, что в усадьбе теперь находится психиатрическая больница. Что ж, для психических больных это и правда было удачное место: тихо, спокойно, свежий воздух и пение птиц. Недаром и сам лесопромышленник Дашков когда-то выбрал это заброшенное урочище под дачу и назвал ее Саматихой – то есть Самое Тихое Место. Но вести туда школьников все-таки не хотелось.

Вера еще немного поползала по карте в телефоне. И обнаружила, что не так далеко от Осиновой имелась точка с необычным названием Шахмалова Гора. Неужели и правда гора – в Мещерских лесах? Вера немного приблизила карту и чуть не рассмеялась: высота этой горы была всего 135 метров. Что ж, забавно, а для здешних заболоченных низменностей – гора, не поспоришь!

Она загуглила Шахмалову Гору и вскоре узнала, что еще не так давно с этим местом были связаны легенды о лешем. Будто бы жил он как раз в окрестностях «горы», и тот, кому удавалось найти его избушку и подружиться с хозяином, потом не имел себе равных в лесу: и зверь с птицей на него сами выбегали и вылетали, если он охотник, и грибы сами показывались, если грибник, и клюквы такой человек набирал больше всех. Поэтому находились смельчаки, отправлявшиеся на поиски лешего. Вот только у большинства из них ничего не получалось – а кто-то и навсегда пропадал в лесу.

Мрачновато, конечно, для школьной экскурсии. Но Вера прочла, что уже в наше время, буквально лет десять назад, какой-то энтузиаст построил на «горе» настоящую сказочную избушку для туристов, вырезал из дерева фигуры «леших» – совсем не страшных, скорее забавных, как в старом советском мультике про домовенка Кузю. И не берет за это ни копейки – просто решил сделать для людей красивую сказку.

Вот куда надо сводить ребят! В апреле-мае, конечно, когда сойдет снег. Правда, туристы в интернете писали про какие-то болота вокруг, про труднодоступность… Но они, наверное, просто не ищут легких путей, на то и туристы. Должна же там быть какая-то дорожка, тропинка. Иначе как сам энтузиаст добирается туда, да еще с плотницкими инструментами? Наверняка местные жители обо всем этом знают.

Но первая же местная жительница, которую Вера решила расспросить – тетя Клава-продавщица – затею не одобрила.

– Брось ты это, Вер, – к Вере уже настолько привыкли в поселке, что тетя Клава перешла с ней на «ты», как со всеми соседками. – Нехорошее место. Блудят там.

– Как? – у Веры с этим словом были только неприличные ассоциации, она даже слегка покраснела, представив себе деревенские парочки по кустам.

– Блудят. Ну, кружат. Ходят кругами, а дорогу найти не могут. И тропинок там хороших нет, потому что не ходит туда никто.

– Как – никто? А туристы? А энтузиаст?

– Я тебе про добрых людей, – досадливо махнула рукой тетя Клава. – Нормальные которые. Леший там водит, говорю.

– Да это же все просто легенды! Мало ли что там рассказывали сто лет назад, ну, пятьдесят…

– Пятьдесят, говоришь? – прищурилась тетя Клава. – А два года не хошь? Золовка моя из Митино в позатот год сама видела, когда строчки собирала, грибы-то весенние: ходят в лесу будто мужик да баба. То ли в красном, то ли в золотом – у нее вроде шапка, а у него куртка. Какой тебе человек в лес в золотом пойдет? Она было поближе к ним подалась, поглядеть, кто да что – а они шасть в кусты! И растворились. Ничо не видать, веришь! А какой человек от людей шарахаться станет? Как лоси будто, золовка-то говорит.

– Может, приезжие? Туристы?

– Если б так, то в Митино бы зашли или в Осиновую. Все через них ходят. И ночевать ведь им где-то надо – апрель был, холодища, под утро иней везде лежал. В строчках этих самых лед хрупал. А не видал их никто, золотых этих. Золовка-то расспрашивала потом. Лешак с лешачихой, вот тебе и весь сказ.

Она придвинулась поближе, заговорщицки понизила голос.

– А в ту зиму еще свояк мой видал – в лесу следы! Как от босой ноги, только огромные – раз в десять против человечьих. И кто босиком по снегу-то пойдет? А эти еще идут – не проваливаются, прям поверх снега будто летят – а снег тогда только нападал, пухлый был, рыхлый. Тут и обычный мужик шагнет – по эти самые провалится, вместо следов одни ямы будут. А те огромные – идут поверх, как так и надо. Две пары, говорит. Поменьше и побольше – мужик и баба, значит. И уводят-то в самую глухомань, в Блудную мшару. Туда и летом добрые люди не ходят, а эти зимой… Лешаки, тебе говорю.

Вера поежилась. Мало ей было рыси… Та хотя бы понятна: просто большая кошка. Можно сходить посмотреть на нее в зоопарк, почитать в учебнике биологии, найти видео в интернете. А тут – какие-то золотые… огромные существа, шагают-парят по снегу босиком и не проваливаются. Шатурские йети, снежные люди? Да нет, абсурдно. Всего в сотне с лишним километрах от Москвы, пусть даже и в глухомани…

Прогулка через лес к Шахмаловой Горе уже не выглядела такой привлекательной. Кто знает, в какой момент… непонятное, безымянное нечто может выскочить из-за кустов? Не это ли нечто следило зимой за Верой, когда она беспечно прогуливалась на лыжах вдоль митинской дороги?

– Но… на людей ведь они не нападают? – робко попыталась она ухватиться за соломинку.

– А кто их знает, – хмыкнула тетя Клава. – Лешие-то, говорят, баб утаскивают. В жены, значит, берут. Никогда потом те бабы из лесу не возвращаются.

– А зачем лешему женщины? Раз у него лешачиха?

– Так лешачиха-то разве жена? Это начальство евонное!

Вера почувствовала, что у нее начинает кружиться голова. Взялась обеими руками за виски в тщетной попытке укротить, выстроить в единый ряд все это темное, странное. Она уже ничего не понимала.

Подумать только, всего несколько месяцев назад и представить было невозможно, что в четырех часах езды от города, от метро и торговых центров…

А тетя Клава с видимым удовольствием продолжала объяснять «молодой училке» все тонкости профессиональной вертикали лешаков.

– Главная у них, значит, Медовая матушка. Вроде как директриса у вас. Эта всем заведует – и лесом, и озером, и рекой, и полями. И болотами даже, всем. Пчелы-то, они везде летают, все ей докладают. Раньше у нас пасечник самый уважаемый человек был – зря, думаешь?

Да, вспомнила Вера вычитанное где-то давным-давно: здесь ведь северный край Мещеры. А Мещера вроде бы и значит что-то вроде «медовой страны», «пчеловодов».

– За Медовой матушкой Березовая девка идет. Вроде как дочка ее, или чего у них там. А по-вашему завуч. Вот она как раз лешачиха. Лесом, значит, заведует. Медовой матушке отчитывается. А леший – это уж ее подчиненный, Березовой девки-то. Их много может быть, леших. А девка Березовая одна.

– А полем тогда кто заведует? Болотом, рекой? – Вера чувствовала себя, как в странном сне, всерьез задавая такие вопросы. Но почему-то никак не могла проснуться.

– Ну, там свои авки, – махнула рукой тетя Клава, будто говорила о соседках.

– Кто?

– Авки. Тоже девки или мамки, кто уж как зовет. Полевые есть, озерные есть, болотные. Всякие. Бабка моя еще помнила, как у них помощи надо было просить, смотря за чем идешь – клюкву в болото собирать или еще куда. Вот у той авки и просишь, подарок ей даешь. Хлеба там или что. Или еще патрет их из глины лепили, тоже вроде как подарок: баба на кабане, баба на утке, с петухом, еще чего-то там… Но уж это давно было, я не видала. Мы-то не лепили.

– Ну вот, вы сами говорите – помогают они… – сделала еще одну робкую попытку Вера. – Значит, ничего страшного? И женщин, наверное, тоже давным-давно не крали, да? Тоже только во времена вашей бабушки?

– Да как сказать, – вздохнула тетя Клава. – Люди-то пропадают у нас. И не только бабы молодые – и мужики, и старики, и детишки, всякие. Каждый год, почитай, пойдет кто-нибудь в лес и не вернется. Вон, в Жилино-то прошлой осенью пошел Петька Семенов за клюквой – и все, посейчас не нашли. Ни косточки, ни клочочка. А то в Ушме еще, года три назад – возвращались двое со свадьбы. Ну, выпимши, знамо дело. Один другому и говорит – я другой дорогой пойду. Вроде как позвал его кто-то. И пошел, и не нашли его больше… А раньше, как скот держали, так и скот пропадал. Это еще я сама помню.

– Так, может… волки?

Кто бы мог подумать, что волки-людоеды покажутся Вере меньшим злом, чем непонятные золотые йети с огромными ногами!

– Может, и волки, – усмехнулась тетя Клава. – Да только непростые. От простых-то волков поеди находят. А тут без следа. Правда, слышала я от старушек, в детстве еще, – она снова наклонилась поближе к Вере и перешла почти на шепот, – будто есть в здешних лесах такой… змеиный волк. Вроде как самой Медовой матушки сторож. Она его поставила лес охранять. А уж как он там охраняет – кто его знает…

От этого шепота по спине Веры побежали неприятные мурашки – будто десятки крошечных ежиков катались по спине, кололи иглами.

– Змеиный… волк? Почему змеиный? Как он выглядит?

– А этого уж я не знаю, – совсем будничным тоном ответила тетя Клава. – Сама не видала. А старушек уже не спросишь – померли.

«А куда же охотовед смотрит?», снова чуть не возмутилась Вера, как тогда, со Светой – но вовремя прикусила язык. Требовать, чтобы охотовед, вполне реальный, наверняка серьезный мужик, гонялся за лешаками и чудищами? Может, еще и штрафовал их за нарушения и хулиганство? Это было бы слишком сюрреалистично даже для Осиновой.

Вера долго не решалась никому рассказать про этот разговор – еще засмеют. Как же, московская учительница, переводчица – и вдруг какие-то старушечьи сказки про леших и змеиного волка…

Но и про поход с ребятами на Шахмалову Гору ей теперь тоже думать не хотелось. Леса вокруг перестали казаться уютными.

А потом в соседней деревне пропал человек.

Глава 6

Все началось с диких гусей. Вернее, с дружной весны. В самом конце марта случилась метель, казалось, будто зима решила вернуться всерьез. А потом солнце неожиданно пригрело так, что за какую-нибудь неделю снега в полях почти не осталось. Начали вскрываться реки и речушки, по всему поселку плескались огромные лужи и журчали ручьи. Только в лесу еще лежали сугробы, но и те, было видно, держались из последних сил. По синему, сверкающему небу потянули перелетные птицы.

Вера еще не умела различать косяки и стайки на глаз – схематические рисунки в приложении помогали мало. Но дядя Паша, прищурив глаз на яркое солнце, сказал:

– Вот и гусь потянул! Озимые-то под Ушмой небось оттаяли. Эх, погуляют скоро охотнички в полях!

В голосе его звучала зависть. Свое собственное ружье он, как насплетничали Вере старушки в магазине, пропил еще лет двадцать назад, и с тех пор больше не нажил ни столько денег, ни здоровья.

Действительно, дня через два, в субботу, Вера с утра пораньше увидела в окно, что по улице быстрым шагом идет Витька-охотник, явно направляясь к автобусной остановке. Он был в новой красивой куртке, а за плечами у него, помимо рюкзака, висело ружье. Неужели то самое, что утащила рысь?

Вера удивилась, но выходить и окликать Витю не стала – ей успели уже объяснить, что для местных охотников это плохая примета. Кто-то после такого приветствия может даже сплюнуть и повернуть обратно домой – все равно, мол, охоты теперь не будет.

Но, встретив у магазина Свету, Вера все-таки не смогла удержаться от вопроса.

– Так нашел он ружье-то! – охотно откликнулась та. – Как тогда рысь утащила, так недели через три и нашел! Висит, говорит, на сучочке, даже не заржавело.

– Неужели рысь повесила? – засомневалась Вера.

– А кто ее знает, – безмятежно ответила Света. – Дело-то зверское. Чего только в лесу не случается.

А потом вдруг насупилась и вздохнула.

– Лишь бы не запил там с Генкой. Дружок его из Ушмы, алкаш алкашом. Один толк, что ружье имеет. Мой-то с ним припасом делится, вместе на гуся ходят – тот все места возле Ушмы знает. Да только иногда вместо гусей… – она махнула рукой.

Предчувствия Светы оправдались – хотя и немного не так, как она думала.

Вернуться Витька должен был на следующий день, под вечер: как объяснил Вере дядя Паша, стреляют гусей обычно на зорьке, когда они летят кормиться с полей и в поля. Поэтому еще засветло, пока гуси заняты кормежкой, охотники делают укрытие-скрадок и там же проводят ночь. Правда, ночи стояли еще холодные, а Витька с Генкой (тут дядя Паша скривился) охотнички были от слова худо – где уж им у костра ночевать. Но рядом Ушма, а в Ушме Генкина развалюха – ночевали приятели обычно в ней и возвращались в скрадок под утро, до рассвета.

Однако Витька появился в поселке в тот же вечер. Он почти бежал, и лицо у него было белым как мел. От Витьки пахло водкой, но выглядел он при этом совершенно трезвым. Разве что, когда пытался открыть калитку собственного дома, соседи увидели, что руки у него трясутся.

– Генка… п-пропал, – только и смог выдавить он на расспросы жены и сбежавшихся соседей.

– Как пропал? Куда? А ты что?

– Н-не знаю, – тупо твердил Витька. – Я д-домой… вот.

Ружье в этот раз было при нем.

Наконец, Света догадалась налить ему стакан. И постепенно все узнали, что произошло в полях под Ушмой – хотя, по правде говоря, понятней эта история от Витькиного рассказа не стала.

Витька с Генкой действительно соорудили скрадок в кустах, в урочище Вичиха, между недавно вскрывшимся Большим озером и полем с озимыми. Времени до зорьки оставалось еще много, поэтому охотники просто сидели в скрадке и отдыхали.

– Выпивали, небось, – ехидно заметил дядя Вася-печник. Он откровенно недолюбливал «раздолбая» Витьку, да и его жену, которую в глаза и за глаза называл «дурой блаженной».

Витька сделал вид, что не заметил дяди Васиных комментариев. Впрочем, соседи слишком хорошо его знали, и глас народа в лице дяди Васи был им не особенно нужен, чтобы обо всем догадаться.

В какой-то момент уже изрядно отдохнувшему Генке понадобилось прогуляться в соседние кусты. Там он задержался настолько, что Витька, поругивая приятеля, даже сподобился вылезти посмотреть – где он там, не уснул ли прямо в кустах.

Генки нигде не было. Витька звал его, кричал, сначала ходил, а потом и бегал туда и сюда – все без толку. Можно было бы поискать следы – но снег уже весь сошел, а прошлогодняя трава в этом месте была такая густая, что устилала землю толстым бурым ковром, и следы на ней различались плохо. К тому же Витька с Генкой, таская ветки для скрадка, так истоптали все вокруг, что невозможно было понять – где старые следы, где новые.

В последней надежде Витька направился к лесу, где еще лежали изрядно порыхлевшие сугробы. Может быть, Генке втемяшилось пойти именно туда, а потом он завяз в снежной каше? Там и следы могли оказаться почетче.

Следы на краю леса действительно нашлись. Они уходили в чащу. Вот только это были совсем не Генкины следы.

– Ог-громные! – заикался Витька, сжимая стакан дрожащими пальцами. – Как д-десять моих. И не п-проваливаются, черти…

Последнее было особенно невероятно. Если огромные размеры следов можно было еще списать на то, что у страха глаза велики, а сквозь бутылку – вдвое, то уж совсем ничем нельзя было объяснить, почему таинственный хозяин следов не проваливался в снежную кашу. По ней ведь сейчас даже на лыжах почти невозможно было пройти.

Вернее, не хозяин, а хозяева – Витька уверял, что следов было две цепочки.

– Побольше и поменьше? – тут же деловито осведомилась тетя Клава. – Как мужик и баба ходили?

– Да не п-присматривался я…

Изрядно перетрухнувший Витька, чуть не позабыв про ружье с рюкзаком (в последний момент все же вспомнил вернуться за ними, хотя и дрожал отчаянно), припустил прямиком в Ушму. Там он доложил о происшествии местным мужикам, и пока те вяло обсуждали – идти им искать алкаша Генку или сам проспится в кустах (в огромные следы они не слишком поверили) – бочком, бочком улизнул к автобусной остановке.

– Вот так дружки закадычные, – крякнул дядя Вася. – Приятель, значит, с чудищами в лесу, а ты на автобус, к бабе под бочок. Да-а, с таким дружком и в разведку не страшно! Не разлей вода, одно слово!

– Так не вода, а водка, – съехидничала и его жена, тетя Маша. По поводу Витьки и Светки, а также и Генки они были с супругом полностью единодушны. – Правда что «не разлей»!

– Так надо в полицию заявить! – волновалась Вера. Все-таки сын Витьки был ее учеником, поэтому она не могла остаться в стороне от происшествия и прибежала сразу же, как узнала. – Охотоведу сообщить! Надо же искать человека!

Витька смотрел в пол, насупившись, и ничего не отвечал.

– Сообщил один такой! – продолжал ехидничать дядя Вася. – На гусей-то охота только через две недели откроется! За такие дела и ружье отобрать могут. Михалыч-то, лесник, чай не рысь – на сучок аккуратненько вешать не станет!

Посовещавшись немного, собрание пришло к выводу: раз Генка ушминский – то пусть ушминские мужики его и ищут. И в полицию пусть заявляют тоже они – если захотят, конечно.

А вот насчет огромных следов мнения разделились.

– Медведь это был, – не терпящим возражений тоном утверждал дядя Вася. – Как раз они из берлог выходить начинают. Может, он и Генку того… подцепил. Отощал после спячки, а тут мяско… маринованное.

– Так Витька-то говорит – след в десять раз человечьего больше! – сомневался дядя Паша-сторож. – У медведя все ж не в десять…

– Слушай больше своего Витьку, – отмахивался, морщась, дядя Вася. – У вас, алкашей, все в десять раз больше кажется. А этот еще и в штаны наложил со страху. Медведь, говорю!

– Лешаки это были! – горячилась тетя Клава. – Сват мой в ту зиму тоже видал, следы-то огромные, у Блудной мшары. А он только по праздникам употребляет.

– Зачем же лешакам Генка-алкаш?

– Лешакам, может, и незачем, – прищурилась тетя Клава. – А вот другому кому…

На этом месте она загадочно замолчала, ожидая, как видно, расспросов. Но дядя Вася тут же снова перевел разговор на медведей, все стали спорить с ним, и тетя Клава, обиженно поджав губы, развернулась и покинула собрание. Впрочем, ей все равно давно было пора возвращаться в магазин.

В тот же день по поселку поползли слухи о змеином волке.

А Вера все же собиралась заявить в полицию: мало ли что там решат ушминские мужики. Или хотя бы сообщить охотоведу. Ей становилось страшно при мысли, что где-то совсем недалеко, может быть, еще живой человек ждет помощи, а никто его не ищет.

Но Андрей, узнав обо всем, зашипел как рассерженный кот:

– Не лезь не в свое дело! Сколько раз тебе говорить – не высовывайся! Местные решили – значит, на то причина есть. Хочешь, чтоб нас и отсюда поперли? Только жизнь начала налаживаться… И куда ты из этой глуши поедешь – куда-нибудь в Кострому на этот раз? Хватит с меня и того, что Москвы лишился по твоей милости!

Раздавленная его напором, Вера никуда не пошла, и звонить тоже не стала. Но чувство вины сжимало сердце: ведь она, получается, бросила в беде другого человека. Пусть незнакомого, пусть не самого лучшего – но человека. Она чувствовала себя предательницей. С другой стороны – не предаст ли она Андрея, если все же ослушается его? Он ведь и так натерпелся из-за ее наивности.

Не в силах оставаться дома, Вера отправилась побродить по улицам – и по пути завернула в магазин за хлебом. А тетя Клава, похоже, только и ждала случая договорить обо всем том, о чем ей не дали высказаться на собрании во дворе Витькиного дома.

– Место там непростое, – заговорщики зашептала она, пробивая Верины покупки. В магазине больше никого не было, и тетя Клава чувствовала себя совершенно свободно.

– Вот где эти два дурака-то засели. Им и невдомек, дурацкое дело нехитрое, а знали бы, дак… Урочище-то почему Вичиха называется? Хутор там был, еще до укрупнения. Да только съехали оттуда люди не из-за укрупнения – их Бур-Яга вычихала! Вичиха – вычихала, смекаешь?

Вера чуть не застонала. Бур-Яга! Сколько еще чудищ скрывается в этих лесах?

– Это как Баба-Яга? В ступе летает?

– Какая тебе еще ступа, – досадливо отмахнулась тетя Клава. – Я ж не сказки тебе рассказываю. Бур-Яга – она на кабане ездит. И на лосе еще, это если зимой. А живет в колодце. Под Новый Год засыпает – тогда Баба Коляда в лесу и на озерах хозяйничает. А как праздники пройдут, так и просыпается. Думаешь, чего в феврале метели-то метут? А это Бур-Яга на лосе своем скачет, поживу ищет! И бурелому у нас в лесах вон сколько – чего, думаешь, нападало? Все она…

Тетя Клава оглянулась – покупателей все еще не было – и устроилась поудобнее на стуле у кассы, настроившись на обстоятельный разговор.

– Это мне бабка еще рассказывала. Вот там, где Вичиха, хутор стоял, а на хуторе жил мужик с семьей. Жил бы себе и жил, да втемяшилось дураку колодец почистить. Говорили ему, что место непростое – выкопай, мол, новый колодец лучше. Нет, чего я копать буду, когда старый есть! Вроде Витьки этого, лень вперед него родилась. Полез он в колодец – а оттуда как выскочит Бур-Яга! Как начнет бушевать – зачем ее потревожили! Крышу-то с хутора разом сорвало, корову деревом задавило, и самого мужика чуть совсем не пришибло. Пришлось ему хутор бросить, куда-то в другие места с семьей уходить. А место с тех пор так Вичихой и зовется – потому что Бур-Яга оттуда мужика вычихала. И не селится там никто, одним ежам раздолье. Они такие места любят, ежи-то – откуда люди ушли…

– А Гена-то пропавший тут при чем? – пыталась слабо протестовать Вера. – Он ведь не копал колодец.

– При том, – хмыкнула тетя Клава. – Бур-Яга-то, она знаешь, с кем дружбу водит? – продавщица снова перешла на таинственный шепот. – С волком! Бабка моя говорила, верная примета – как волка увидишь, так и Бур-Яга недалеко. А где обычный волк – там и, сама понимаешь… Змеиный! Вот оно в чем дело-то, девонька. А это мужичье – медведь, медведь… Сколько живу – не помню, чтобы у нас медведь человека трогал. Не Сибирь небось. Наши медведи пуганые, от человека с ружьем не хуже зайцев шугаются. Тем более от таких… промаринованных, – она презрительно фыркнула.

Целую неделю Вера не находила себе места. Судьба пропавшего Генки не давала ей покоя. Ей уже начинало казаться, что он погиб из-за нее. Ведь если бы она тогда все же решилась позвонить в полицию…

А потом дядя Вася отправился в Ушму – перекладывать печь каким-то московским дачникам. Вернулся он оттуда веселый, явно с интересными новостями.

– Нашелся твой Генка! – заорал он, остановившись у забора Витькиного дома, прямо в молчаливые окна. Витька с того случая почти не показывался на улице и даже не ездил в Кривандино на работу – говорили, запил.

– Нашелся, говорю, дружок закадычный! В больнице лежит, в Шатуре. Скажи спасибо Михалычу-леснику, а то б околел, с таким-то приятелем!

Дядя Вася явно рассчитывал на аудиторию. И она не заставила себя ждать. Скоро во всем поселке пересказывали друг другу историю Генкиной незадавшейся охоты.

Оказывается, Генка решил отойти от скрадка подальше – в сторону леса. Но до леса он не дошел, так как провалился в старый колодец, плотно прикрытый сверху ковром прошлогодней травы – не заметишь, пока не ухнешь. Колодец, к счастью, за долгие годы почти совсем обвалился и был уже не колодцем, а просто глубокой ямой. Поэтому Генка не разбился насмерть и не утонул, но при падении здорово ушибся головой и, видимо, потерял сознание – потому что не слышал, когда Витька звал его. Очнулся он уже в темноте, попытался выбраться, но из этого ничего не вышло. Крики о помощи тоже ничего не дали – Витька давно был дома, а ушминские мужики не собирались шариться по полю в темноте ради какого-то алкаша, пусть даже и соседа. К тому же Генка, падая, вывихнул руку. Ему ничего не оставалось, как заливать страх, боль и холод водкой из фляжки, которую он удачно припрятал от приятеля в сапоге. Высосав фляжку одним махом, Генка впал в пьяное забытье. В этом состоянии его и обнаружил на следующий день охотовед Михалыч, которому ушминцы все же доложили о происшествии. Никаких огромных следов Михалыч в лесу, конечно, уже не нашел: их успело слизать жаркое апрельское солнце. А вот ружья Генке пришлось лишиться: все улики были налицо. Впрочем, оно и к лучшему, заключил дядя Вася. Такие личности, как Витька и Генка, с ружьем – все равно что обезьяна с гранатой.

– Так, значит, никто его не съедал? – с чувством невыразимого облегчения сказала Вера. – Никто не утаскивал? Просто в колодец провалился, и все?

– Да тут ведь как, – несколько озадаченно поскреб в затылке дядя Вася. – Генка-то в больнице рассказал – свалился он не просто так. Пошел, говорит, к лесу – а там вроде возится кто-то. Мелькает будто в елках – не то красное, не то золотое. Он было сунулся поближе посмотреть – а оттуда сова как заорет! Откуда днем сова? Остановился, слушает. А из елок – соловей защелкал! Это в апреле-то. А потом, говорит, как зашипит – будто змея. Ну, он шарахнулся от змеи-то, в колодец и угодил. Может, и врет, конечно. С пьяных глаз чего не привидится.

– Змеиный волк это был! – торжествующе заключила баба Клава. – Я вам всем сразу сказала – змеиный волк! А вы – медведь, медведь… Это Генке еще повезло, что в колодец свалился. А то утащил бы его, и клочочка бы не нашли.

История эта, несмотря на счастливый исход, оставила у Веры тяжелое чувство. Все вроде бы обошлось – но если бы ушминцы не сказали вовремя охотоведу (а они могли не сказать!), Генка бы так и замерз в старом колодце. А она – испугалась. Позволила Андрею продавить ее и на этот раз. И если бы Генка все же погиб – получается, это была бы ее вина? Значит, она предала… саму себя?

Впервые в жизни в ее душе шевельнулось нечто вроде досады на мужа. Но Вера постаралась поскорее загасить это чувство. Не хватало еще обвинять самого близкого человека в собственных промахах.

Лес сжимал кольцо вокруг Осиновой, смотрел непонятно и жутко темными глазами ельников. Солнце весело играло на зеленой хвое и остатках сугробов, на бронзовых стволах елей – но оно больше не могло обмануть Веру. Где-то там, в кустах и бурой траве, таились старые колодцы, будто ловчие ямы леших. Болото молчало под ядовито-зеленой травой, поджидая жертву. Золотые чудовища прятались между деревьев, и где-то под выворотнем обвивал полусгнившие корни хвостом змеиный волк.

Древняя, темная жуть скакала за Верой на кабане вместе с Бур-Ягой. И она не знала, где и как спрятаться от того, чему не было даже названия.