Змеиный волк

Глава 9

На следующий день у Андрея разыгралась поджелудочная. Он лежал в постели, держась за бок со страдальческим лицом, листал ленту в телефоне и ничего не говорил – но Веру эта невысказанность мучила еще сильнее, чем если бы муж упрекал ее. Она чувствовала свою вину: наверняка это из-за утки, недаром Андрей так отреагировал на нее вчера. А Вера не придала значения, подсунула ему то же мясо в картошке, не предупредила… И специи – там же были специи. Совсем немного, практически незаметно – Андрей не любил приправ, и в их доме специи были почти под запретом. Но Вера все же иногда потихоньку добавляла то сушеного укропа или петрушки, то перчика, то лаврового листа. Думала только о себе, какая же она все-таки эгоистка. И вот результат ее беспечности.

Вера не знала, что делать. Случись подобное в Москве, Андрей давно бы потребовал вызвать «скорую». Но в Осиновой это было бесполезно: ближайшая подстанция находилась в Кривандино, и бригада выезжала оттуда только на очень серьезные случаи – инфаркты, инсульты, тяжелые травмы и отравления. Вера боялась даже представить себе реакцию «скорой», если бы кто-то попытался вызвать бригаду в эту глушь, по непросохшим еще после половодья дорогам, из-за проблем с поджелудочной.

Идти к фельдшерице Вера тоже не решилась: у человека выходной, а помочь она сможет только тем, что даст ферменты и обезболивающие – точно такие же, каких у Веры и так всегда был приличный запас. Поэтому, скормив мужу очередную таблетку, она накинула плащ и под теплым весенним дождиком побежала к знакомому дому с зеленым забором.

Марина сразу согласилась помочь и озвучила не слишком высокую сумму за прием. Правда, она сразу предупредила, что ей придется обстоятельно побеседовать с пациентом с глазу на глаз – ведь, в отличие от официальной медицины, гомеопатия работает с душой человека, а не только с телом. Разумеется, Вера ничего не имела против – лишь бы Андрею стало хоть немного полегче. Она даже решила совсем покинуть квартиру на время их с Мариной беседы – все-таки комнаты были смежные, от слышимости никуда не денешься, и не стоит смущать Андрея чужим присутствием. Пусть беседа с врачом будет полностью доверительной.

Куда бы только пойти? На улице дождь, не погуляешь.

Впрочем, она ведь в пятницу не успела поговорить с директрисой о краеведческой экскурсии!

Людмила Николаевна явно обрадовалась, увидев Веру – а она-то еще боялась побеспокоить начальницу в законный выходной. Директриса сразу пригласила ее в дом – у нее, как и у большинства местных жителей, был небольшой деревянный домик постройки 60-х годов – заварила чаю в пузатом фарфоровом чайнике, расписанном сказочными наливными яблоками с позолотой. А может быть, это была рябина? Кажется, такую посуду делали когда-то на подмосковной фабрике в Дулево, не так далеко от здешних мест, вспомнила Вера. У ее бабушки был похожий сервиз, и Вера в детстве любила его рассматривать через стекло серванта, представляя себе, как в гуще этих ало-золотых ветвей с волшебными плодами прячутся разные сказочные существа. Сервиз ставили на стол только по праздникам – на Новый Год, на Девятое мая, на чей-нибудь день рождения – и Вера каждый раз с нетерпением ждала этого. Она мечтала, как вырастет, бабушка подарит ей этот сервиз, и она станет пить из него каждый день! Или хотя бы каждое воскресенье. А потом бабушка умерла. И Верина мама продала сервиз на «Авито», вместе с хрустальными мисочками и рюмочками из того же серванта – за все это заплатили хорошие деньги, несколько тысяч. Вере тогда было уже семнадцать, она заканчивала школу, думала о поступлении в университет. Но расставание со сказочным сервизом оказалось для нее, уже почти взрослой (как Вера считала тогда – совсем взрослой), маленькой трагедией. Она даже тихонько поплакала, пока мама не видела. И позже, когда уже закончила университет и жила одна, пыталась найти на «Авито» что-нибудь похожее, хотя бы одну чашечку. Ей не повезло тогда – а потом в ее жизни появился Андрей, не признававший всей этой «старомодной безвкусицы», и поиски пришлось прекратить.

И вот теперь – волшебный сервиз, выходит, сам ее нашел! Пусть и принадлежал не ей. Вера тихонько гладила пальцами чашку с золотым ободком, любовалась жаркими яблоками (или рябиной?) на боках чайника – и ей казалось, что сегодня праздник. Настоящий, совсем как в детстве, когда все собирались за столом – бабушка, они с мамой, какие-то дальние дяди и тети, их жены и мужья, дети всех возрастов, бабушкины соседи. Было шумно и немного суматошно, но Вере нравилось сидеть вместе со всеми, чокаться лимонадом с другими детьми (на каждом стакане была особая подвеска в виде рыбки, льва, петушка или еще кого-нибудь, чтобы не перепутать) и слушать взрослые разговоры, не всегда понятные, но оттого еще более интересные. После бабушкиной смерти все это прекратилось: мама не любила многолюдства, а остальных родственников как-то разнесло по жизни. Для Андрея же и подавно каждый праздник был лишь поводом отправить сотню с лишним одинаковых поздравительных сообщений в мессенджерах и мейле – всем контактам подряд, «чтобы про меня не забывали, никогда не знаешь, кто и когда окажется полезен». На это у него уходило полдня, а остальные полдня он попросту спал. Вера в это время скучала на кухне – не могла же она пойти куда-то без мужа, но и мешать ему спать тоже было нельзя. Она давно уже не любила праздники.

Верину идею о краеведческой экскурсии Людмила Николаевна сразу же поддержала.

– Вот это правильно, Вера Петровна! К наличникам все так привыкли, никто не присматривается – признаться, я и сама грешна… А ведь это действительно красота! Уходящая красота, я бы сказала. Даже в годы моей юности такого уже не делали – видите, у меня на окнах совсем ничего нет, обычные рамы. Да и мастеров, пожалуй, не осталось. А ведь наличники разрушаются, и не все хотят их ремонтировать, просто не ценят. Если вы с учениками соберете материал, сделаете презентацию – может, мы даже сумеем выбить из администрации какой-нибудь проект по сохранению культурного наследия! Им там давно пора заняться делом, а то…

Но прежде чем директриса успела оседлать любимого конька и начала перечислять грехи администрации – настоящие, прошлые и будущие, Вера быстро спросила:

– Людмила Николаевна, а вы слышали что-нибудь… о Шушморе?

Сразу назвать змеиного волка она не решилась.

Директриса задумчиво хмыкнула.

– Шушмор… Да, ходят такие слухи. Будто бы аномальная зона, с квадратными деревьями, с таинственным камнем. Даже на сайте администрации про нее написали. Но я, признаться, в это не слишком верю. Я ведь родом из этих краев – то есть не совсем, мои родители сюда приехали на торфоразработки, отец был геодезистом… Но родилась и выросла я здесь, вернулась сюда же после педагогического – и, знаете, годов до девяностых никто не рассказывал ни про какой Шушмор. Камень там есть, это правда. Говорят, местные старушки ходили к нему то ли вызывать дождь, то ли что-то еще… Но таких камней у нас много. В Рошале в парке сделали целый музей из них, свезли со всего района и установили. И под Кобелево в болоте, говорят, тоже что-то такое лежит, только никто пока не находил… В общем, ничего уникального.

– Но люди там… действительно пропадают? Я слышала, что в девятнадцатом веке целые обозы…

– А где у нас люди не пропадают, – вздохнула директриса. – Вы посмотрите, какие у нас леса – заблудиться проще простого. К тому же болота, тлеющие торфяники… Страшная вещь. Они могут тлеть годами. А снаружи это почти незаметно, и бывало, что люди проваливались прямо в огонь. Были даже случаи, когда проваливались целые машины.

Вера поежилась. Что же это за край, где земля горит под ногами?

– А раньше здесь и разбойники водились. Помните песню – «В заповедных и дремучих, страшных Муромских лесах, всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх»?.. Ах да, ваше поколение, наверное, Высоцкого уже и не знает. Впрочем, немного потеряли. Так о чем я – не знаю, что там под Муромом, но в наших краях таких Соловьев-разбойников еще лет сто назад было пруд пруди. И большинство из них так никогда и не поймали. Полиция, конечно, отчитывалась – мол, розыск произведен – но какой там розыск… Они, наверное, и сунуться боялись в здешние болота.

Вера вспомнила непролазные заросли тоненьких деревьев-хлыстов – то ли березок, то ли осинок – которые видела из окна «кукушки». Сейчас там, должно быть, везде стоит вода – она уже знала, что такие заросли бывают на болотах. Действительно, попробуй сунься. Особенно если знаешь, что где-то за этими зарослями притаились вооруженные разбойники.

– Да что там царская полиция – еще в советские годы… Мне рассказывали, что не так далеко отсюда есть заброшенный хутор. Сейчас от него, наверное, и следа не осталось – а в годах то ли двадцатых, то ли тридцатых там накрыли целое разбойное семейство. Хозяин хутора с братом поджидали на тропинке одиноких путников, убивали их и грабили, а тела бросали в болото. И поймали их только после того, как они убили монахиню. Думали, наверно, что она совсем одинокая, к тому же монахов тогда преследовали – а у нее родной брат служил следователем в милиции… Не знаю, что с ними стало потом. Наверное, расстреляли.

Вера почувствовала, как по спине бежит неприятный холодок. Неужели Марина была права, когда говорила об атмосфере зла в этих лесах?

Но спросила она совсем о другом.

– Монахиня? Здесь разве есть монастыри?

Людмила Николаевна задумалась.

– Есть один, в Радовицах. Правда, он мужской. Но, наверное, до революции было больше. И старообрядцы здесь у нас жили в скитах – места глухие. А может быть и так, что эта монахиня была не совсем монахиней, а матушкой…

– Женой священника? – не поняла Вера. – Почему же тогда…

– Нет, это другое. У нас здесь матушками называют… знаете, таких мудрых старушек. Они раньше ходили покойников отпевать – может, поэтому их путали с монахинями. А может, кто-то из них и правда был из монахинь, не знаю. Но не все. И еще они лечили – наверное, и сейчас лечат. Недаром же говорят, что у нас в районе в каждой деревне по бабке. То есть по ведьме, или по знахарке – кто как называет.

– Как-то это грубо – «бабка».

– Согласна, – кивнула директриса. – Это ведь только неместные так говорят. А здешние – «матушка». Их уважают. Только не каждому о них расскажут – ну, это понятно, в советское время такое не жаловали, да и сейчас… Все больше инопланетяне в моде, вот этот Шушмор. А старушки никому не интересны – я имею в виду, из городских.

Она подлила Вере чаю – он пах какими-то душистыми травками. Вера поднесла чашку поближе к носу, в очередной раз силясь понять, что же это такое.

– Нравится? – улыбнулась Людмила Николаевна. – Это мелисса и зверобой. Мелиссу я сама выращиваю, а зверобой собирала летом. Пейте, пейте, это полезно.

Вера с благодарностью отхлебнула – от чая по всему телу растекалось приятное тепло. Как же она не узнала мелиссу и зверобой? А впрочем, сушеные из фабричного пакетика, к которым она привыкла в Москве, наверное, пахли совсем не так, как выращенные и собранные своими руками.

– А эти старушки, матушки – тоже лечили травами?

– И травами тоже. Но, знаете, – Людмила Николаевна задумчиво, долгим взглядом посмотрела на Веру – будто решала, можно ли ей доверять такой рассказ, – в детстве, еще до школы, я много болела… Меня, конечно, водили к врачу. Но результатов особых не было. Правда, врачи в нашей глубинке вряд ли были светилами – хотя, несомненно, были тружениками… И тогда наша соседка, баба Таня, тайком от родителей повела меня куда-то на хутор, к «матушке».

– Почему – тайно от родителей?

– Они же были советские люди. Разумеется, ей бы не разрешили. Дочь советского геодезиста и учительницы – и какая-то «бабка»! Но баба Таня присматривала за мной, пока родители на работе – знаете, вроде няни, они ей даже что-то платили – и она, наверно, считала, что несет ответственность за меня. Нам с вами, как педагогам, это понятно, правда? – Людмила Николаевна улыбнулась. – Тоже иной раз приходится идти наперекор родителям. И вот баба Таня рассудила по-своему, и мы с ней пошли «погулять в лесок», и пришли к этой бабушке… Я сначала испугалась, заплакала – решила, что это Баба-Яга. А та еще и говорит – «дитя-то большое, перепекать уж поздно».

– Как это – перепекать? – Вере показалось, что она ослышалась.

– Было такое народное средство – хилых детей грели в печи, как будто запекали. Особенно недоношенных. Говорят, многим помогало – в те времена ведь кювезов не было… Но это я, конечно, узнала гораздо позже, а тогда подумала – сейчас меня Баба-Яга на лопату и в печь!

Она негромко рассмеялась воспоминаниям.

– Но баба Таня так уважительно ее называла «матушкой». А мне дали меду в сотах, показали ежика в кустах – он еще так смешно запыхтел – и я быстро успокоилась. Много ли ребенку надо! А потом… Знаете, я плохо помню, это ведь было очень давно… Но у меня такое ощущение, что у этой матушки был бубен. Меня посадили на стульчик, а она била в этот бубен, как бы кругами вокруг меня, и что-то говорила, пела… Я понимаю, это очень странно звучит, но потом, уже много позже, когда я смотрела по телевизору выступления разных артистов с Севера – знаете, чукчи, якуты… Я сразу узнала эти движения с бубном, и ритм был очень похож. Только у «матушки» был другой звук, как бы немного металлический… А впрочем, может быть, мне просто так запомнилось. Я же была совсем маленькой.

Вера не знала, что и сказать. Шаманский бубен в Подмосковье?

– И как, вы… перестали болеть после этого?

– Представьте себе – перестала! Лет до двенадцати была исключительно здоровым ребенком. А потом, знаете, созревание – наверное, что-то нарушилось… С тех пор болела, конечно. Но все-таки не настолько сильно, как раньше. Впрочем, я думаю, «матушка» тогда не просто била в бубен, она наверняка дала бабе Тане какие-то травки для меня. Меня ведь чем-то поили потом, чем-то вкусным, но это я уже плохо помню. Детям такое не объясняют.

– И вы больше никогда у нее не бывали? – Вера все еще надеялась, что тайна шаманского бубна как-нибудь разрешится.

– Никогда, – вздохнула Людмила Николаевна. – Подросла, пошла в школу, была октябренком, потом пионеркой, потом комсомолкой… Какие тут «бабки» и «матушки», что вы. А потом та старушка умерла. У нее никого не было – может быть, она как раз была монахиней, а может, просто так сложилось. От хутора теперь и следа не осталось. И уже никого не спросишь – что там был за бубен, да и был ли он.

Они помолчали немного. Людмила Николаевна, чуть отвернувшись, смотрела в окно – видимо, погружаясь в воспоминания. А потом, будто желая переменить тему, сказала:

– Да, по поводу экскурсии. Думаю, вам стоит пообщаться с местным краеведом. Он живет не очень далеко отсюда, в Заовражье. Попросите кого-нибудь свозить вас – или, хотите, я попрошу. Честно говоря, сама я с ним не общалась, но вроде бы он сотрудничает с музеем в Рошале… Его зовут Семеном Павловичем – Семен Павлович Поехалов, запишите. Где-то у меня был его телефон… Может быть, он что-нибудь полезное вам подскажет.

Вере очень хотелось еще расспросить Людмилу Николаевну о «матушках», спросить, не слышала ли та о змеином волке – но в это время у нее запищал телефон. Андрей прислал сообщение, что сеанс закончился, и она может возвращаться. Вера заторопилась – нельзя ведь оставлять больного мужа одного.

Андрей выглядел непривычно довольным – даже слегка улыбался. Вера обрадовалась – значит, ему действительно стало лучше! Не зря она попросила Марину помочь.

На столе лежали гомеопатические препараты с инструкцией по приему. Самой Марины уже не было – по словам Андрея, у нее оказались какие-то срочные дела, и она решила не дожидаться Веры.

– Знаешь, неожиданно приятная дама. Настоящий специалист. Удивительно даже – встретить такую в деревне. Мы даже о литературе поговорили. Кстати, тоже сторонница здорового питания – говорит, вообще не держит специй в доме.

Вере показалось, что при этих словах муж посмотрел на нее со значением – и вся вспыхнула от стыда и чувства вины. Все-таки дело в специях…

Она боялась теперь даже заикнуться Андрею о том, что хотела бы съездить в Заовражье, поговорить с краеведом. Только из чувства долга (ведь она обещала Людмиле Николаевне подготовить экскурсию!) Вера, наконец, решилась об этом сказать – почти уверенная, что муж ее не отпустит.

Но тот встретил новость неожиданно благодушно.

– Ну что ж, съезди, если найдется с кем. Надо же вашей школе создавать видимость деятельности – а остальные ваши тетки вряд ли это сумеют. Приготовь только еды заранее. И без экзотических ингредиентов, пожалуйста…

Глава 10

Дядя Вася-печник повез Веру в Заовражье уже после того, как закончилась весенняя охота. Можно было бы, конечно, съездить и на автобусе – но Вера рассудила, что краевед-пенсионер тоже может оказаться заядлым охотником, и незачем в это время набиваться к нему в гости. Да и автобус в Заовражье ходил очень редко и неудобно.

Стоял уже почти май, все вокруг зеленело задорной юной листвой, дороги просохли, и старая дяди Васина «копейка» лихо преодолевала километры, лишь иногда подпрыгивая на ухабах и выбоинах. А на одном лесном повороте дяде Васе пришлось резко затормозить, так что они с Верой едва не стукнулись лбами в стекло: дорогу не спеша пересекали лосиха с лосенком. Дядя Вася громко заругался, а Веру поначалу испугала огромная лосиха – она впервые видела этих зверей настолько близко. Но лосенок был такой смешной, рыжий и голенастый, совсем еще младенец, и так забавно ковылял за матерью, путаясь в собственных длинных ногах, что Вера умиленно рассмеялась.

– В лесопосадки небось идут, на старую вырубку, – проворчал дядя Вася. – Там Михалыч, лесник, года два назад саженцы садил. А эти зверюги верхушки объедают – весной-то они мягкие, сладенькие. Вроде как маманя дите в кафе-мороженое повела. Ох, обрадую я Михалыча, как в Митино буду, хе-хе…

– Он расстроится? – не поняла Вера.

– Да не, – мотнул головой дядя Вася, не отрывая рук от руля. – Чего ему расстраиваться. Это уж судьба у молодых деревцов такая – чтоб лоси их жрали. А Михалыч и сам их прикармливает по зиме. Лосей-то. Будут лоси – будет и охота. Настоящая, а не как у тех бахал по уткам. Эх, бывало и я, когда молодой-то был…

Дядя Вася вздохнул и молчал до следующего поворота.

– И чего тебя, девка, в такую даль тянет, да еще к Семену этому, – наконец, снова заворчал он. – Было бы чего доброго, а то Семен. Скандалист, каких свет не видывал.

– Вы с ним поссорились? – осторожно спросила Вера.

– Я-то? – усмехнулся дядя Вася. – Поссорилcя один такой! Со мной, дочка, никто не ссорится, на то я печник. Печника не уважишь – себе дороже выйдет, это уж все знают.

– Не пойдете к нему тогда печку чинить? Или перекладывать, так ведь это называется?

– Почему же, пойду. Печник-то, он не откажет. Да только как бы потом та печь прямо посреди зимы не рухнула. Вот возьмет да и рухнет, и прямо с огнем, а? И не докажешь ничего, времени-то сколько уж пройдет, печник не дурак небось… А то еще бывает – замажут вредному хозяину в трубу горшок или там еще чего. И начнутся у него в дому охи и стоны, вроде как замогильные. Бабы-то до смерти пугаются – «ой, домово-ой»!

Дядя Вася тоненьким голосом передразнил напуганных баб.

– А вы не верите в домовых?

– А чего в них верить, – дядя Вася пожал плечами. – Есть они, и все. Только такими глупостями на занимаются, чтоб баб вечерами пугать. Они, домовые-то, трудяги, вроде доброго мужика. Дел у них всегда по горло. А как без работы останутся, так и дичают. Вон Пашка-то ваш, говорят – сам домовой бывший. Одичалый только.

Вера аж поперхнулась от неожиданности.

– К-как – домовой? Дядя Паша-сторож?

– Он самый, – кивнул дядя Вася. – Нездешний ведь он. Тут у нас одна баба жила, Ксения, вдова – муж у нее по пьяни повесился. А она молодая еще. Старухи ей и говорят – мол, надо тебе, Ксенька, снова замуж идти. А то вон ты какая, в самом соку – не ровен час, леший украдет. Или жаровый змей начнет через трубу летать.

– Что за змей? – Вера уже готова была застонать от обилия в здешних местах разных чудовищ. Они будто наступали на нее полчищами из-за каждого куста.

– Да видят его, по зимам особенно, когда все по домам сидят. Будто гирлянда новогодняя на небе, и вся так и ходит, так и вьется – ну, чисто змея. Говорят, по вдовушкам он летает, которые молодые и без этого дела страдают. И к девкам даже залетает, если засидятся. У тех-то тоже копится… Ну дак вот, стала Ксения мужа искать, а где ж его найдешь, по нынешним-то временам. Кто женатый, кто пьющий, кто в город уехал да там и пропал, глаз в родную деревню не кажет. Маялась, мыкалась, а потом возьми да и приведи откуда-то этого самого Пашку. Он тогда не пил еще, и мужик рукастый был – все ей по дому переделал, и венцы поменял, и крышу перебрал, и сарай починил, и то, и се. Как ни посмотришь – все по хозяйству возится. А откуда он взялся – кто его знает. Говорил, из дальней деревни, из Мышцов каких-то. Я и не слыхал про такие. И стали поговаривать, что, мол, Ксенька-то из заброшенной деревни домового к себе жить позвала. Тут ведь у нас домов заброшенных по лесам…

Дядя Вася присвистнул.

– А домового разве можно… вот так позвать?

– И можно, и нужно. Когда на новое место переезжают, в новый дом или еще там что, всегда домового с собой зовут. Это если хозяева добрые. А если оторвы какие, в город смотались с концами, то и бросают, бывает. Или, к примеру, померли все, некому позвать. Тогда домовые брошенные дичают. Сначала долго терпят, ждут – вдруг люди вернутся, а потом как озлобятся… Дурить начинают. Ты, девонька, если в лесу чего брошенное увидишь – подходи осторожно. А лучше всего – вовсе не подходи. Если только домового тамошнего к себе в дом позвать не захочешь. Доброе дело, значит, сделать, и себе помощника завести. Лишь бы только они со старым домовым не повздорили. Ну, да если сама хозяйка позвала – разберутся как-нибудь. У вас, у баб, сила большая. Человеческие мужики, и то слушаются, хе-хе…

– Так у нас, наверно, и нет домового. Мы же в квартире живем.

– Как это нет, – удивился дядя Вася. – Обязательно есть, мало ли, что квартира. Люди-то и в доме, и в квартире живут, домовой чем хуже? Я сам, когда дочка с зятем в Шатуру переехали, домового из брошенного дома к ним жить позвал. Была у нас такая бабка Любка, померла, детей никого нет, дом стоял пустой, домовой там маялся. Ну, я его и позвал – молодых на новом месте оберегать. Вроде как приданое.

– И он пошел?

– Как не пойти? Домовому, ему без дела худо. Он тогда вроде бомжа. Рад, если на хозяйство позовут.

– А откуда вы знаете, что пошел?

– Что я – дурак? – обиделся дядя Вася. – Небось знаю, как звать. И дочка видела, как за «кукушкой» вроде бы вихрь из пыли бежал. Не большой, а так, вихорек, от земли чуть видный… Откуда знаю, надо же! Небось не первый год на свете живу.

Несколько минут он молчал и только обиженно пыхтел, не отрывая глаз от дороги. Вера мучилась чувством вины – человек ее везет, к тому же совершенно бесплатно, тратит время и бензин, а она…

Но дяде Васе, видимо, очень хотелось досказать историю домового Паши.

– Ну дак вот, – продолжил он вдруг, как ни в чем не бывало. – Ксенька, видать, тоже домового из пустого дома позвала. Да не просто на хозяйство, а жить с ним стала, как с мужем. Не расписывались только – ну дак это и понятно, откуда у домового паспорт? И детей не было у них. Тоже понятно, породы-то разные. Хотя, говорят, у иных баб, да и у мужиков тоже от Живущих дети бывали…

– От кого?

– От Живущих. Ну, которые не люди и не звери. Домовые там, русалки, лешие. Матушки лесные, полевые и болотные. Вот они все – Живущие. Потому как раньше человека тут поселились. Их сама Матушка Богородица, когда еще мир творила, здешние места стеречь поставила… Ну дак вот, а у Ксении, видать, чего-то не срослось. Не было детишек. Но жили хорошо. Лет пятнадцать, наверно, прожили. А потом, – дядя Вася тяжело вздохнул, – поехала эта Ксенька зачем-то в Шатуру. А там пьяный водила, ну и сбил ее насмерть. Вот не надо ей было от дома-то отрываться – она с домовым пожила, дак и сама считай что домовихой стала. А им без дома смерть… Пашка-то и запил. Любил ее, видать. Да и каково – второй раз без хозяйки остаться? Чуть снова не одичал, да добрые люди к вам в школу пристроили, сторожем. Знали, какую работу ему дать! Сторож – все одно что домовой, вот он и при деле оказался. Пить, правда, все равно пьет, ну дак что уж тут поделаешь…

Дядя Вася вдруг свернул на едва заметную дорожку, почти тропинку, уводящую куда-то влево. Неужели тут и будет Заовражье? Вера оглянулась – ни намека на автобусную остановку.

– Куда это мы, дядя Вася?

– Да родник тут святой. Раз уж мимо едем, дак завернем воды набрать. А то старуха моя спросит, чего, мол, заехать поленился, небось колеса бы не отвалились у драндулета твоего.

Он заглушил мотор там, где дорожка окончательно сузилась и зазмеилась куда-то в кусты. Впрочем, видно было, что она вполне натоптана – люди ходили здесь часто. Просто не ездили на машинах.

– На колесах-то дальше не годится, – объяснил дядя Вася, выходя из машины и помогая Вере открыть заклинившую дверь. – Нечего у родника бензином вонять. Пешочком пройдем, небось не отвалятся ноги. И уважение надо хозяйке колодца показать.

Тропинка шла под уклон и была очень сырой – местами Вере приходилось обходить, а то и перепрыгивать лужи. Дядя Вася не мог ей помочь – в обеих руках он нес по пластиковой пятилитровой бутылке.

Наконец, они вышли на небольшую полянку-углубление, похожее то ли на крошечный овражек, то ли на воронку. Там стояло большое бетонное кольцо, прикрытое деревянной крышкой, а над крышкой имелся колодезный ворот с железной цепью и ведром. Вокруг на кустах были привязаны разноцветные ленточки и лоскутки, а возле самого кольца красовался жестяной православный крест с табличкой «Источник святой великомученицы Параскевы Иконийской».

Дядя Вася почтительно приблизился к бетонному колодцу, осторожно поднял крышку и что-то зашептал.

– Что это вы читаете, дядя Вася? – почему-то тоже шепотом спросила Вера, дождавшись, пока он умолкнет. – Молитву?

– Да не, – отмахнулся дядя Вася. – Я в эти поповские штучки не верю. Все у них Бог, Бог, а как жить, сами не знают. На Бога кивать любой дурак может. Это я у хозяйки колодца позволения прошу воды напиться. Ну, и здороваюсь, значит. И ты давай поздоровайся, в гости-то без здоровканья не ходят!

– А кто она – хозяйка колодца? Неужели… – Вера не решилась произнести имя Бур-Яги.

– Как кто, – удивился дядя Вася. – Ты ж училка, читать не умеешь? Вон все написано, – он кивнул на крест с табличкой. – Матушка Параскева! Она в колодце живет, и колодец, значит, ее.

– Но она ведь, кажется… христианская святая? – у Веры снова начинала кружиться голова от обилия непонятного. – А вы говорите, что священников не любите… Крест с табличкой ведь они поставили?

– Ой, поставили они, – насмешливо протянул, прищурившись, дядя Вася. – да кресту этому лет десять от силы. А источник-то Параскевин всегда тут был, небось от самого сотворения мира еще. А то мы без попов не знали, чей он и кто в нем живет. Меня еще бабка моя сюда от малокровия лечиться возила.

Он покрутил ворот, опустил ведро в колодец и вскоре достал его, полное чистейшей прозрачной воды. Взял стоявшую тут же эмалированную кружку с нарисованным петушком, зачерпнул, протянул Вере:

– Пей, и тебе полезно. Только матушку сначала поблагодари, здоровья попроси. Тогда все сбудется.

Вера поднесла кружку к губам – вода была ледяной, пить ее можно было только крошечными глоточками, иначе ломило зубы. Но такой вкусной воды ей никогда еще не приходилось пробовать. В Осиновой Андрей запрещал ей пить из колодца – боялся инфекции. Они покупали питьевую воду в «Пятерочке» – в таких же бутылках, как у дяди Васи.

Что бы сказал Андрей, если бы увидел ее сейчас – пьющую сырую воду из немытой кружки, откуда до нее наверняка пило множество людей?

Дядя Вася тем временем наполнял водой из ведра свои бутылки.

– А зачем ленточки на деревьях? – спросила Вера, оторвавшись, наконец, от кружки. – Для красоты?

– Скажешь тоже – для красоты! Это к матушке Параскеве просьбы. Вот есть у тебя какая печаль – дак ты ленточку повяжи или там лоскуток. Поговори с ней, попроси. И по тому лоскутку все твои просьбы к матушке в колодец дойдут, а уж она разберется. Только осторожно надо. По пустякам если станешь ее беспокоить или наговаривать на кого – так и тебе самой мало не покажется. Строгая она!

Под кустом, совсем рядом с колодцем, раздалось недовольное пыхтение. Вера посмотрела туда – небольшой ежик свернулся в шар, видимо, испугавшись людей.

– Вот, матушка-то тоже нас приветствует! – кивнул в его сторону дядя Вася. – Ежа встретить – это примета хорошая.

– Но он же боится нас, кажется?

– А это уж его дело. Матушка послала – дак боись, не боись – надо службу сполнять. Говорю же, великая сила вам, бабам, дана. Матушкам дак особенно.

Наконец обе бутылки были полны, и дядя Вася, поплотнее завинтив крышки, довольно крякнул.

– Ну, теперь можно и в Заовражье к Семену! Небось после святого источника не съест он тебя, матушки постесняется. Ее, как и печника, всем уважать приходится, хе-хе…

Дядя Вася ополоснул кружку, аккуратно закрыл за собой крышку колодца и с бутылками в руках уверенно зашагал обратно к машине. А Вера задержалась на несколько секунд, еще колеблясь. Машинально запустила руку в карман – и вдруг нащупала там ленточку. Откуда? Ах да, завалялась, наверное, со школьного праздника…

Вера, оглянувшись – не видит ли дядя Вася? – шагнула к ближайшему кусту и быстро повязала на него ленточку. А потом так же быстро зашагала по тропинке к машине.

Что она загадала, повязывая ленточку, чего пожелала, о чем подумала – в этом Вера, пожалуй, не призналась бы даже себе самой.