Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

III

А дальше Джеймс Грейсли попал в прерии. Обычная судьба боевого офицера. По гарнизонам и назначениям, дорогам и направлениям. Здесь, в прериях, Джейми понял всегда сдержанного, молчаливого Натаниэля. Джеймс вспомнил, что он ведь вырос где-то здесь. В распахнутом просторе синего неба и зеленой травы понималась цена слов и как-то по-особенному звучали все высказывания, такими неуместными становились все ненужные и пустые разговоры или чувства. Точно, как в книге Екклезиаста: «Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги» (Еккл.5:1).

Джейми понял это, когда однажды наступило утро и туман подступал к самой дороге, а потом настал день, и было просто невозможно нарушить пространство этого мира вокруг каким-нибудь случайным словом. Все, что единственно стоило мыслить и понимать – это славить Бога. Как славили его эти дали. А потом подскакал сержант и спросил о привале. Сказка оборвалась. Джейми снова стал прежним Джейми. Когда постоянно помни и удерживай язык, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего или в насмешку. Но успел понять, каким, наверное, видел Натаниэль мир. В преломлении этой зеленой травы и синего неба. Славы Богу. Детские впечатления ведь самые сильные. А еще Джейми успел вздохнуть о друге и подумать, где-то он сейчас. Тоже в Миннесоте, как оказалось. Как же хороша Миннесота, как же хороша эта зеленая трава… Снова все вместе. Не совсем, конечно. Уильяма Вингстона не хватает на всю полноту старой боевой дружбы.

– Где-то наш Уилли, – невольно вспомнил и заметил вслух Джеймс.

– Да. Уильям, – сказал и Натаниэль.

Джейми увидел первым. Нат стоял спиной. Группа всадников показалась из-за поворота. Светлоголовый, сероглазый всадник с хрупкой, красивой девушкой рядом резко выделялись на общем фоне дакотов. И этим всадником был Уильям Вингстон. Третий капитан из их боевого товарищества тоже оказался здесь в прериях.

IV

Когда-то была обычная история. Два сына и стесненные обстоятельства семьи. Оба талантливых, любимых, подающих большие надежды. Кто-то должен был наступить на горло своей собственной песне. Уильям был старшим, и он решил, что это будет он. Младший поехал в Англию поступать в Оксфорд. А Уильям оставил Гарвард и перешел в Вест-Пойнт, куда у него получилось поступить от избирательного округа по рекомендательному письму к сенатору штата. Дальше отец с матерью тоже уехали в Англию. Продали обедневшую и опустевшую родовую усадьбу. А он остался со своими капитанскими погонами, а он успокаивал мать, что живут же другие люди, и, значит, он проживет тоже, а они пусть будут лучше рядом с братом, который и стал талантливым математиком, и уже женился, и у которого даже ведь появился и новый Вингстон-младший. Они уехали. А потом все стало уже неважно. Потому что началась война.

Когда наступил мир, все уже было как было. Вместо Гарварда его вкус, его талант и вся его учеба в Вест-Пойнте стали уже инженерным делом^[243]. Проектирование и расчеты. Уильям Вингстон получил назначение на Запад, в Миннеаполис. Какое-то время полк стоял в Висконсине. Здесь Уильям Вингстон сделал предложение руки и сердца местной поселенке с серо-зелено-карими глазами. По таинственному стечению обстоятельств этой поселенкой была Хелен, сестра его друга. Правда, самого Натаниэля Уильям не застал дома. Где-то в прериях, где-то в Миннесоте.

Где-то в прериях, где-то в Миннесоте Уильям и Хелен на своем пути в Миннеаполис, куда отправились вдвоем вдогонку уже ушедшего полка, повстречали дакотов, непонятно, то ли дружественных, то ли враждебных. Хелен посмотрела на своего Уильяма. На его капитанские погоны. Вспомнила детство. Вспомнила Сколкза Крылатого Сокола, который упорно и непоколебимо ненавидел ее брата. И почувствовала, как дрогнуло и похолодело сердце. Как земля уходит из-под ног ее мустанга. Наверное, она даже и не думала, что так любит своего мужа. Наверное, даже и не представляла. Вот почему люди тогда больше не женятся и не выходят замуж. «Брак по природе один, как одно рождение и одна смерть, – отвечала сестра святителя Григория Нисского, святая Макрина, когда по смерти жениха ей предложили выйти замуж за другого, – жених мой жив в надежде воскресения, и было бы нехорошо не сохранить ему верности».

Хелен поняла. Ты ведь теряешь своего товарища. Своего друга. Свою душу. Это ведь недаром так сказал Иоанн Златоуст: «Перенести разлуку с любимой душой, это подвиг не малый, для него нужна и очень мужественная душа, и любомудрый ум»^[244]. Нет такого крика, чтобы крикнуть, нет такого вопля, чтобы закричать от этой боли. Молчать. Только молчать. Как всё сказал святитель отче Иоанне Златоусте: «Видишь, какой величайший подвиг – быть в состоянии спокойно перенести разлуку с любимым человеком, и как горестно и печально это дело, как оно требует для себя души возвышенной и мужественной?» Хелен глянула долгим, запоминающим взглядом на своего сероглазого офицера. Уильям, Уилл, Уилли. Его темные серые глаза, глаза боевого капитана, были полны спокойствия и беспристрастности.

– Я не подумала, мне надо было тебя одеть в дорогу в какой-нибудь из оставшихся костюмов Ната, – не удержалась она от горького высказывания. – Вы ведь с ним одного роста. А тогда ты бы сошел за друга индейцев, и мы сейчас были бы в большей безопасности.

– Почему мы должны из всего делать трагедию, Хелен? – заметил Уильям. – Пускай получилось как получилось. Что уже теперь?

Хелен невольно улыбнулась. Какой он отважный и просто спокойный, Уильям. Придвинулась ближе к нему. И спокойно посмотрела на прерии. На приближающуюся группу индейцев. Странно, но ярости не было. Отчаяния не было. Была только тишина, звенящая тишина, когда все просто и понятно, и есть стойкость. Через печаль. Щемящую сердце и щемящую глаза печаль. Но все равно. «Ибо крепка, как смерть, любовь» (Песн.8:6).

Приблизившийся вождь дакотов приветственно поднял руку. Наверное, он тоже не знал, как отнестись к встречным путникам. Вроде бы мирная семейная пара, если бы не синяя форма мужчины, которая невольно создавала превратное впечатление. Сколкз постарался не обратить внимания на поднявшуюся ненависть. Как бы то ни было, но мирный договор есть мирный договор, и жизнь в чужом племени – жизнь в чужом племени, и он должен поступить так, как поступил бы сейчас Синяя Стрела.

– Приветствую чужих путешественников в наших краях, но должен предупредить, что с вашей стороны крайне неразумно странствовать в прериях вот так в одиночку. У нашего племени мирный договор, но иногда закон мести ведь бывает выше закона мира. Вы не можете знать, кого повстречаете на своем пути.

Уильям кивнул и тоже приветственно поднял руку:

– Ваша правда, но мы уже в пути. Как-нибудь, но постараемся добраться. Как будет, так будет.

Сколкз Крылатый Сокол смотрел на девушку. Наверное, нельзя вспомнить другого человека через пространство и время, когда ведь он только случайный знакомый. Но это она. Наверное, такой же была мать Натаниэля в юности. Та доблестная и спокойная женщина, вышедшая к нему из дома, когда он тогда пришел за Уинаки. И еще эта девочка слишком похожа на Маленького Сына Волка. Не цветом глаз. Чем-то неуловимым, чем-то тем, чего не увидишь взглядом. Складом, устроением души. Молчанием. Сколкз не знал, как хорошо все сказано: «Есть золото и много жемчуга, но драгоценная утварь – уста разумные» (Притч.20:15). Она молчала. И смотрела спокойным и непринужденным взглядом. Таким же взглядом, какой был и у Натаниэля. Все равно, какая беда или какая опасность. Только затаенная горесть тогда, затаенная печаль – и только. Но Сколкз тоже не знал. «Не воспрекословит, не возопиет и никто не услышит голоса Его» (Мф.12:19)…

– У меня предложение к вам стать нашими гостями, – сказал он. – А потом мы дадим вам провожатых в дорогу до ближних вигвамов бледнолицых.

– Мы как-нибудь сами, – прозвучал теперь голос Хелен. Наверное, это было заманчивое мирное предложение, но она все-таки рассудила, что лучше не надо лишнего риска. – Большая благодарность.

– Воля ваша, – усмехнулся индеец. – Но я Сколкз Крылатый Сокол. Вы хотите увидеть своего брата? Он рядом.

Она увидела своего брата. И Уильям Вингстон – своего друга. И еще одного своего друга. И Хелен тоже – свою названую сестру… Обоих своих названых сестер.

– Джейми… – только и сказал Уильям.

– Элизабет! – поняла Хелен, когда отступила наконец с объятиями от брата.

Это тоже была неожиданность. Она уже стояла вместе с ней и не видела ничего вокруг.

– Нелл, – раздался мелодичный, с серебристыми переливами голос сзади. Это Уинаки Первый Утренний Луч вышла встречать своего Сокола и тоже оказалась здесь. – Ты тоже знаешь Элизабет? Я рада. Будем теперь назваными сестрами втроем?

Она обняла Хелен:

– Помнишь, как всегда говорил наш настоятель храма, у Бога всего много. Солнца, неба, травы, дождей. Хватит всем и на всех.

V

А дальше Натаниэль и Элизабет поступили, как и решили ведь в этот день немного раньше. Словно свадебное путешествие – поездки в Виргинию, в Висконсин. Сэнди Дэйв смотрел на нагрянувшую к нему наконец счастливую пару, смотрел и вспоминал того капитана-федерала где-то там, под Манассасом. Думал ли он тогда, как все получится потом? Но вот этот бравый мальчишка – все равно ведь, что сын. Элизабет не удержалась и вздохнула. Она знала тайну своего отца. Что он очень ждал сына, вырастить его настоящим полковником, а родилась она. Не удержалась и заметила:

– Папа, ну почему ты не хочешь поверить в Бога? Посмотри, у него даже имя «Натаниэль». «Дар Божий»…

Сэнди Дэйв вздохнет. Элизабет отвернется к окну. Может быть, когда-то. А может быть, и нет… Но как просто жила, и верила, и ходила в храм Мэдилин, и Рэндольф Лэйс что-то ведь для себя все-таки и понял, и однажды стал уже тоже всегда ходить на Исповедь и Причастие. Неизвестно. Никогда ничего неизвестно. «Никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды; а иначе и новую раздерет, и к старой не подойдет заплата от новой.

И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут;

но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережется и то и другое.

И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: «старое лучше» (Лк.5:36–39).

«Возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает, не даст в век молвы праведнику» (Пс.54:23). «Имеющий своего мертвеца, о нем плачет, о нем молится. Заключенные в темницу преступники не могут принимать на себя ходатайства о других преступниках. Господь есть Любовь, и столько желает спасения всех, что мы и постичь не можем. Предоставим этой Любви спасение наше – и всех, а со своей стороны постараемся о том, что зависит от нас – о очищении себя. Тогда этого достигнем, когда умрем ко всему. – Богу нашему слава!»^[245]

Мэдилин встретит в Висконсине и улыбнется. Она еще не знает. Однажды она словно снова возьмет на руки своего маленького Натаниэля. Как он будет похож на своего отца. Такие же глаза… И, наверное, такой же характер. Словно бы ее мужа Рэндольфа у обоих. Только звать иначе. Уже не Нат, Натаниэль, Тэн, Натти… Павлуша, Павлусь, Павел, Павлик… Но это будет. Это еще лишь только будет когда-то. Или не будет. Потому что так все сказано Апостолом: «Теперь послушайте вы, говорящие: “сегодня или завтра отправимся в такой-то город, и проживем там один год, и будем торговать и получать прибыль”; вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий. Вместо того, чтобы вам говорить: “если угодно будет Господу и живы будем, то сделаем то или другое”, – вы, по своей надменности, тщеславитесь: всякое такое тщеславие есть зло» (Иак.4:13–16).

Но пока Натаниэль и Элизабет ничего не думали. Пока Натаниэль и Элизабет стояли перед золотым аналоем. В осенении тайны: «Господи Боже наш, славою и честию венчай их…»^[246]

VI

Между всеми своими поездками Нат с Лиззи побывали и в Миннеаполисе. Зашли к Вингстонам. Полюбовались на купола местного православного храма. Город. Все-таки город. «Хотя все это не главное», – подумала Элизабет. Главное – Литургия. Но все равно – красиво. Элизабет вздохнула. Она любила прерии. Но в прериях нет звона колоколов и солнечного восхода по вот таким золоченым куполам. «Кто живет рядом с храмом, тот живет рядом с Небом», – уже и не вспомнить, читала где-то или слышала. Элизабет коснулась руки Натаниэля:

– Может, поселимся где-то здесь, Натти? Просто жить своим домом рядом с храмом, – заметила она. – «Едино просих от Господа, то взыщу…» (Пс.26:24)

Натаниэль посмотрел на нее. Наверное, это ведь будет правильное решение. «Святой пророк Давид хотя был царь, хотя имел обширные и великолепные палаты, хотя обладал всеми средствами земного наслаждения и увеселения, но, как бы рассмотрев все и оценив все должным образом, сказал: «Едино просих от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зрети ми красоту Господню и посещати храм святый Его» (Пс.26:4)^[247] Да, Миннаполис. А он будет снова ходить на службы^[248]. Сколько не был и сколько ведь напропускал со своими капитанскими погонами. «Поди, горделивый, к духовному отцу твоему, у ног его найди милосердие Отца Небесного! Одна, одна исповедь искренняя и частая может освободить от греховных навыков, соделать покаяние плодоносным, исправление прочным и истинным»^[249].

А потом они шли плечом к плечу по улочкам города, счастливые друг в друге и в своем решении, в своей надежде на завтрашний день. Наверное, так бывает только в сказках. Так и правда могло быть только в сказке. Они вдвоем забыли, на какой земле и под каким небом жили.

VII

Джейми не знал, как он оказался комендантом форта. Его звания никак не хватало на такую должность. Наверное, просто в той глуши, куда его послали, это было неважно. Или это просто был совсем забытый и беззащитный форт, как раз на командование капитана. Но так или иначе, Джеймс Грейсли вступил на свой пост и в ближних окрестностях наступил мир. На веки вечные, как всем хотелось верить. Только однажды в полузабытый и заброшенный форт все-таки вдруг добрался с инспекцией случайный полковник:

– Я не вижу, чтобы вы выполняли свои обязанности, сэр, – вынес он свой вердикт. – У вас в двух шагах от форта индейцы, но вы ничего не предпринимаете. Даю вам два дня. «Законом о переселении индейцев в резервации», принятом Конгрессом в этом 1867 году, все индейцы должны быть выселены в резервации.

– У этого племени договор о мире. Тоже от имени правительства Соединенных Штатов, – невозмутимо ответил Джеймс Грейсли.

– Это не ваши заботы, капитан. Просто выполняйте то, что вам сказали. Ваше дело – отправить своих солдат.

– Нет, – спокойно сказал Джеймс.

– Мятеж против власти и государства? – посмотрел на него полковник.

– Тоже нет. Полномочия власти коменданта форта на местном уровне.

– Очень хорошие слова, сэр, – помолчав, отозвался тот. И добавил: – Вы переведены в Миннеаполис. Выступаете завтра.

Джеймс вышел. Синее-синее небо… Звездочки штатов горят на таком же на звездно-полосатом флаге. И на таком же цвете были звезды на наградной колодке медали Почета у Натаниэля, когда он еще носил свой синий мундир. Нат погибнет вместе с дакотами. Это у него – просто Миннеаполис. Но куда Натаниэлю со своими прериями и со своими друзьями?..

VIII

Джейми шел по легшему на землю отсвету заката. Синяя Стрела и Натаниэль шли рядом. И молчали. Непонятно, когда жизнь вот так меняется. Непонятно и не верится. Вроде мир, вроде счастье. «Суета сует, все суета…»

– Вы не оставайтесь здесь, Синяя Стрела, – неожиданно для себя самого предложил Джеймс Грейсли. – Уже близко ведь начинаются северные леса. Уходите в Канаду. Граница рядом. Наверное, не самое лучшее решение. Но там нет войн против индейцев, как здесь, в прериях.

– Все равно тоже неизвестность, – заметил Синяя Стрела. – Другая страна, другие люди. Свои племена. Я предложу это решение на совете вождей и старейшин. Но не знаю.

Натаниэль молчал. Вечерние травы клонились и никли. Последние краски заката гасли, как угасал где-то на памяти и в мыслях Миннеаполис. Миннеаполиса не будет. Все повернулось по-другому. Он не должен. Он никому ничего не должен. Но друзья познаются в беде.

Джейми наконец прервал установившееся молчание:

– Я с тобой, Нат. Что нужно, чтобы стать воином дакотов?

Натаниэль не удержался от невольной улыбки:

– Это надо вырасти в прериях. Знать лес. Уметь читать следы зверей. Стрелять из лука. Понимать, как разговаривать на местном языке. Нас не учили этому в Вест-Пойнте. Ты только сам задаром погибнешь и других погубишь.

– Тогда я подниму свой отряд и снесу всю эту власть и ее начальников хотя бы здесь, в прериях, и хотя бы на три дня, – не отступил Джеймс.

– Нельзя, – серьезно сказал Натаниэль. – Оставь, Джейми. Все равно добра не будет. Вон, у Юга ничего не получилось, как они хотели.

– Но мы не можем. Мы не можем расстаться вот так просто, – решительно возразил Джеймс Грейсли.

– Я ведь не прощаюсь насовсем, – заметил Нат. – Будем надеяться. Будем верить. Будем всегда помнить.

Он замолчал. Как всегда. Всегда спокойный, ясный свет этих серо-голубых глаз. Они подали друг другу руки. На многая лета. На вечную память.

Джейми взобрался на коня. Последний луч солнца озарял траву. Эта щемящая душу бизонова трава… Щемящая душу дружба… Но он знает. Они с Натаниэлем всё знают. «Любовь никогда не перестает…»(1Кор.13:8)

Синяя Стрела и Натаниэль посмотрели теперь друг на друга. Пожали руки. На все, что было, и на все, что будет. Или, наоборот, что уже ведь не будет. В вигваме Большого Совета Синяя Стрела сказал про Канаду. Но сразу же за его выступлением встал шаман племени Кэйтехэкассэ Черное Копыто:

– Я знаю, почему и откуда пришла эта беда. Мы приютили у себя под кровом сына бледнолицых. У него нет ни одного нашего тотема и амулета, но он носит на своей груди крест. Крест. Символ смерти. Маниту отвернулся от нас и оставил нас своим покровительством. Я требую его к ответу. Маленького Сына Волка.

Натаниэль вышел к огню. Его крестильный православный крест. Всегда под рубашкой. Как ближе к телу и ближе к сердцу. Он ведь не носится напоказ. Только если случайно и ненароком – на чужие глаза. Когда скинуты рубахи рядом на берегу реки. Его нательный православный крест. «Покажи ми веру твою от дел твоих» (Иак.2:18).

– Он не символ смерти. Он символ любви^[250], – звеняще зазвучал его голос. – «Ибо крепка, как смерть, любовь».

«Учись, обучайся евангельскому образу жизни, верности очей, воздержности языка, порабощению тела, смиренному о себе мнению, чистоте мысли, истреблению в себе гнева! Вынуждают у тебя силою – приложи от себя; отнимают – не судись; ненавидят – люби; гонят – терпи; хулят – молись; умертви себя греху, распнись с Христом, всю любовь свою обрати к Господу» (Василий Великий), – вспомнил он уже про себя и для себя. И добавил:

– Только нам нет нужды говорить обо всем этом. Мы здесь собрались не для того, чтобы решать, кто и во что верит, а у нас совсем другое собрание. Я все сказал, – он повернулся, собираясь вернуться на свое место.

– Стой, где стоишь, бледнолицый, – прозвучали резкий, властный голос Кэйтэхэкассэ ему в спину. – Мне не нужны твои слова. Мне нужен твой крест, который у тебя на груди. Дай его сюда, и пусть его поглотит огонь.

Натаниэль повернулся.

– Не отдам, – сказал он.

– Хорошо. Ты все сказал, – заметил Кэйтэхэкассэ. – Тогда твоя жизнь.

– Тогда так, – спокойно согласился Натаниэль.

Отшвырнул оружие. Огонь рванулся навстречу. Только, наверное, это все не с ним, это все не здесь. Это все прямо как в какой-нибудь книжке, которую он читал когда-то раньше. Не может быть такой славы на его грешную душу. Мученическая гибель за веру и за крест? Наверное, так даже и не страшно. Но это не может быть про него. Эта слава всегда была и будет только святым избранным Божиим.

Синяя Стрела и Текамсех вскочили со своих мест. Но не рвануться и не крикнуть. Они все знали. Никто не пойдет против слов Кэйтэхэкассэ. Его ведь как-то по-особенному уважают и боятся. Никто не услышит их защиты за своего друга. Сейчас все за верховного жреца племени. А их самих всего двое. Митег и Вамбли-Васте простые воины и они не здесь.

Сколкз Крылатый Сокол тоже встал. Неверный свет пламени озарял сейчас фигуру стоящего в середине собрания Натти Лэйса с ног и до головы. Наверное, он, Сколкз Крылатый Сокол, может быть наконец удовлетворен. Месть восторжествовала. Но Сколкз не понимал. Он не хотел того, что сейчас произойдет. Он смотрел на Натаниэля, и почему-то ненависти ведь не было.

Сколкз перевел взгляд на языки огня. Смотрел так, как будто что-то видел через этот огонь. Наверное, он снова видел того беззаботного светологолового сверстника тогда на берегу реки с луком и стрелами. Или дружеского и улыбающегося, когда они разговаривали в ту свою случайную встречу над книгой Святого Евангелия. Счастливого и обрадованного неожиданной встречей со своим старым знакомым, как он гладил и трепал по шее этого белого красавца коня. С сияющими глазами и такого восхищенного на празднике своей свадьбы с красавицей невестой. А вот он – сдержанный, молчаливый и серьезный, такой, как больше всегда. Но вот – капитан в своей синей форме, и река синеет за его спиной. Он стоит перед ним. Молча и спокойно. Вот он друг Синей Стрелы. А еще ведь – вот. Тот звонкий, нарушивший вдруг тишину берега голос: «Сколкз Крылатый Сокол! Ну что тебе стоит! Оставь мне жизнь…»

Сколкз поднял глаза от огня. Он смотрел на него и не понимал. Когда? Когда она утихла, его непримиримая ярость на него, когда она зарубцевалась и исцелилась, эта кровоточащая рана его души? Может быть, уже тогда, еще в детстве, когда на том берегу реки он стоял над поверженным противником, и сердце кипело, и хотелось бить и добивать, а он протянул руку и помог встать? Или тогда, когда все-таки переступил через себя снова уже на другом берегу и на другой реке и через многие годы? Сколкз не знал, когда. Сколкз знал только одно: там, у огня, стоял не только когда-то ненавистный ему Маленький Сын Волка. Он сам – тоже. У этого Натаниэля ведь теперь – словно частичка его собственного сердца. Часть его запекшейся кровью души. Просто каким-то таинственным образом через все случившиеся события между ними. Во исполнение заповеди: «Любите враги ваша…»

Сколкз вышел и встал рядом с Лэйсом. Его звенящий голос отдался эхом от стен вигвама и затих таинственными отзвуками в наступившей тишине:

– Кэйтэхэкассэ Черное Копыто! Я долго искал мести этому человеку! Ты дашь его мне в руки?

Кэйтэхэкассэ было все равно.

– Его жизнь – твоя жизнь, Сколкз Крылатый Сокол. Делай, что хочешь.

Натаниэль поворачивается к нему. На мгновение их взгляды встречаются, а потом Нат снова переводит взгляд на языки пламени. Это неважно, это все равно неважно, но это ведь – как предательство. Как кошке помучить и поиграться мышью. Сколкз взял его за запястье. Натаниэль в невольном и отчаянном протесте рванул было свою руку из его, но смирился. Не вырвешься. Все равно отсюда не вырвешься. Из этого круга, от этой доли. Что уже теперь. Сколкз так Сколкз. «Не осуждай ни нечестивого, ни явного злодея: “Своему Господеви стоит он, или падает” (Рим.14:4). Не возненавидь ни клеветника твоего, ни ругателя, ни грабителя, ни убийцы: они распинают тебя одесную Господа, по непостижимому устроению судеб Божиих, чтоб ты, от сердечного сознания и убеждения, мог сказать в молитве твоей Господу: “Достойное по делам приемлю, помяни мя, Господи, в Царстве Твоем”. Уразумей из попущаемых тебе скорбей твое несказанное благополучие, твое избрание Богом и помолись теплейшею молитвою о тех благодетелях твоих, посредством которых доставляется тебе благополучие, руками которых ты отторгаешься от мира, и умерщвляешься для него, руками которых ты возносишься к Богу. Ощути к ним милость по подобию той милости, которую ощущает к несчастному, утопающему в грехах человечеству Бог, Который предал Сына Своего в искупительную жертву за враждебное создание Создателю, ведая, что это создание в большинстве своем посмеется и этой Жертве, пренебрежет ею. Такая милость, простирающаяся до любви к врагам, изливающаяся в слезных молитвах о них, приводит к опытному познанию Истины. Истина есть Слово Божие, Евангелие; Истина есть Христос»^[251].

Сколкз Крылатый Сокол чуть сильнее сжал руку Натаниэля. Не понимает. Ничего не понимает. Даже не смотрит.

– Кэйтэхэкассе Черное Копыто, – громко и отчетливо снова раздается в вигваме голос дакотского вождя. – Его жизнь – моя жизнь. Я сказал, как все было, но я не обещал мести. Твое слово верно. И мое – тоже.

Он потянул Натаниэля за руку:

– Пошли, Маленький Сын Волка.

Они пробирались к выходу, и наступившая тишина казалась такой густой и тяжелой, совсем как бывает порой плотный туман над рекой.

– Мы не решили главного, – услышали они вдвоем где-то там, сзади. – Но я все уже решил сам. Я увожу своих немногих людей в Канаду. Кто со мной, снимаемся завтра со стоянки.

Синяя Стрела откинул полотнище у входа и вышел. Вместе с Текамсехом. Натаниэль попал в счастливые объятия своих друзей. Сколкз Крылатый Сокол уже исчез где-то в темноте. Сколкз Крылатый Сокол хотел побыть один. Подумать. Собраться с мыслями. Понять.