Варя долго лежала без сна. Слышала, как в комнате на диване ворочалась Валя, силясь уснуть. Во дворе, отсчитывая часы, кричали петухи, приближали рассвет. Наконец, и Варвара уснула.

Во сне она шла по изумрудно-зеленому полю. Пронзительно синий, сверкал над головой небосвод. Тихой походкой навстречу к ней приближалась невысокая женщина. Длинная накидка из струящейся ткани полностью скрывала её хрупкое тело, прозрачным шлейфом тянулся за спиной невесомый шарф. Шаги её были легки и неслышны, казалось, незнакомка парит в воздухе. Следом за ней бежал весёлый малыш, и теплый ветерок играл его золотыми кудрями.

Женщина улыбнулась Варе, и на нее вдруг пролился тёплый живительный свет. Хотелось плыть в тихом лучезарном потоке. Глаза незнакомки сияли, но не жгли – лишь ласкали. Варя вдруг поняла, что где-то видела эти взгляд и лицо, женщина была ей знакома. Даже имя вспомнилось…

Мария протянула малышу руку, и, тот, звонко рассмеявшись, подбежал к матери. Прыгая от радости, схватился пухлыми ладошками за алые щёчки.

Они прошли совсем близко от Вари, и она почувствовала на лице легкое движение воздуха.

На дворе рассвело. В палисаднике тонко запел скворец. Улыбаясь и потягиваясь от неги, Варвара с трудом разомкнула глаза. В передней она услышала спокойное дыхание подруги – Валя спала.

Варя обхватила руками свое здоровое, сильное тело. Положила ладонь на живот. Провела рукой по крутому бедру, налитой груди, нашла упругий сосок. Снова увидела веселого румяного малыша – Мария Египетская вела его Варе навстречу.

Семена Варвара заметила, не доходя до ручья. Он стоял на обочине дороги у железного коня и смотрел в противоположную сторону. Льняные волосы сверкали в лучах восходящего из-за леса солнца.

От земли шла испарина, день занимался жаркий. Желтое от одуванчиков поле раскинулось до горизонта.

Варя замедлила шаг и остановилась. Вдохнув полной грудью, вскинула к небу руки. Нежась, ласкаясь, подставила лицо под струю тёплого воздуха. Зажмурилась от яркого солнца, щедрого дня.

Семён увидел любимую и шагнул ей навстречу. А Варя вдруг звонко рассмеялась – от счастья.

ЖАРКИЙ ДЕНЬ В ГОРОХОВКЕ

– Подожди! Ещё минутку! – Антонина с мольбой посмотрела.

Уже битый час стояли мы на старом деревенском кладбище среди высоких берёз у могилы, заросшей земляникой. С фотографии на деревянном кресте на нас, улыбаясь, смотрел белозубый мужчина. Среди покосившихся крестов и полинялых венков, исхлёстанных непогодой, он – весёлый, чуть полноватый, полный жизненных сил – выглядел странным, неправдоподобно живым.

Склонив голову, Антонина беззвучно шептала молитву. Она держала в руке свечку, прикрывая огонек ладонью. Маленький язычок пламени бился на ветру. Вспыхнув, затухал. Трясущимися пальцами Антонина доставала из кармана спички, суетливо, неудобно чиркала о стёсанный коробок, вновь разжигала свечу.

Бледное лицо, под глазами тени. Тихая скорбь во взгляде…

Я не посмела её торопить, отошла в сторону. Села на землю в тень черёмухи. Мягкая трава по колено легко приняла меня, расстелившись.

На сизом лепестке клевера я увидела божью коровку, которая упорно карабкалась вверх по стебельку, перебирая мохнатыми лапками. Я подставила малышке руку, и она доверчиво упала в ладонь. Раскрыв крылышки, приготовилась к полету. «Божья коровка, улети на небо, там твои детки, кушают конфетки…» – вспомнилось из детства.

С ветки земляники свисала спелая ягода. Мне захотелось её сорвать, но я не решилась – отдёрнула руку.

Мы не сразу отыскали деревню, кладбище и эту могилу. Сначала нам долго пришлось ехать по дороге в жёлтых подсолнухах мимо вольготно раскинувшихся деревушек, по прогнившему мостику через высохший ручей, по широким полям, на котором мирно паслись стада. Повернув головы, коровы задумчиво смотрели нам вслед, провожая взглядом.

Наконец, мы прибыли. Я заглушила мотор.

О том, что здесь когда-то жили люди, мы догадались, увидев в заросших травой и кустами насыпях одиноко торчащие в копоти печки-свечки, которые встали друг за другом в ряд, в прежде широкую улицу.

Мы вышли на воздух. В лицо пахнул сытный горячий зной. Солнце пекло от души. Я сразу почувствовала на открытой спине его безжалостное дыхание и пожалела, что не захватила что-то из одежды прикрыть плечи.

С трудом продираясь сквозь острые заросли сирени, мы попали на узкую, почти затерянную в лопухах тропинку. Молча постояли, глядя по сторонам. Тишина оглушила. Ни души…

В запущенных палисадниках, заполонённых бурьяном, на деревьях бесполезно качались яблоки. Ветки тянулись к нам, маня налитыми плодами.

«Город-призрак», – внезапно пришло на ум.

Казалось, прошло сражение. Жители бегством покинули насиженные места, спасаясь от разорения. Земляные холмики – прежде здесь красовались избы – напоминали братскую могилу.

Меня больно обожгло крапивой.

– Вот здесь были качели…

Антонина подошла к высокой сосне и подняла голову к небу. Её печальное лицо вдруг просияло.

– Качели взлетали… – Она вскинула руки. – Высоко-высоко, до небес! – звонко рассмеялась.

В гнетущей тишине её смех прозвучал неестественно громко.

– А это был клуб.

Мы подошли к высокой насыпи, заросшей чертополохом.

– Смотри! И сцена осталась!

По трухлявым ступенькам в крапиве она ловко взобралась на подмостки.

– Здесь я пела…

Антонина восторженно огляделась вокруг. Мне показалось, внезапно помолодела. Тёмные волосы оттенили румянец щёк. Посмотрев вдаль, она обхватила руками себя за плечи, полной грудью вдохнула и зажмурилась. Чуть запрокинув голову, затянула дрожащим, срывающимся голосом: «Ой, то не вечер – то не вечер… Мне малым-мало спало-о-сь…»

Заламывая полные руки, она не пела – голосила. Голос – сильный, чуть хрипловатый, ещё способный творить чудеса, – скорбя, летел в звенящей тишине, пробирая морозом. В жаркий день я поёжилась, словно от холода.

Все та же узкая тропинка вывела нас на край посёлка. Под палящим солнцем мы направились к кладбищу. Цветастое от ромашек, лютиков и васильков, оно раскинулось в середине пшеничного поля.

Подойдя ближе, я увидела покосившуюся ограду, сломанные ворота, обглоданные березки… Поняла, что сюда нечасто приходят. Скорее всего, через несколько лет землю вспашут, и здесь одинаково пышно заколосится пшеница.

– Вот он – Коля! – Антонина тихонько вскрикнула.

И тогда я увидела весёлого мужчину на фотографии.

– Я звала его «солнечный зайчик» – такой он был… – Антонина пожала плечами, – светлый, лёгкий… Все ему нипочём! Встретишь в поле или на речке, – и так радостно на душе!

– Любила?

– Да какая любовь! Дети!

– Что ж, и не целовались? – захихикала я.

– Что ты! – Она замахала рукой, внезапно застеснявшись.

Мы сидели под старой берёзой. Мелкие листочки, похожие на монетки, слабо трепетали на ветру. Казалось, звенят.

– А чувствуешь – воздух! Жаркий, сладкий! Дышишь – словно пьёшь! – Антонина глубоко вдохнула.

Я медленно повела носом и почувствовала лёгкий аромат цветущего шиповника.

– В столице воздух тугой, влажный. Чтобы его прокачать, грудь напрягаешь. А в наших краях он сухой, невесомый. Не замечаешь – дышишь.

– А петь где лучше? – спросила я.

– Здесь, конечно! Я и пела! Ох, как я пела! – Антонина мечтательно закрыла глаза. – Из соседних деревень приезжали. Знали, концерт будет.

– Наверное, аплодисменты, поклонники…

– Какие поклонники! Тогда и слова-то такого не знали. Чувствовала – радость от меня людям. Аплодисментов особых не помню. Помню, сидят рядком зрители на скамейках, скупо хлопают тугими натруженными ладонями, сдержаны. Весь их восторг – в глазах. Скромные люди, красивые…

– А в хоре Пятницкого?

– Там – конечно! И блеск, и овации. И поклонники… Ты знаешь, – Антонина повернулась ко мне. – Где потом я только не выступала: и в Москве, и на гастролях по странам, а все равно эти вечера вспоминаю, деревенские…

– И за границей пела?

– А как же! Хор Пятницкого – сама понимаешь, престиж… Только отсюда все любовь и нежность, запал. – Тонкими пальцами она прикоснулась к шершавой коре берёзы. – Я до сих пор надежный тыл чувствую, словно стоит кто-то за спиной, щитом прикрывает. Столько лет прошло… Многих дорогих уже нет в живых… – Она посмотрела на крест.

– Но подожди – а Коля? Он тебя слушал? Ему нравилось, как ты поешь?

– Думаю, нравилось… Но он скромный, стеснялся сказать. И слова про любовь говорить не решился. А может, и не умел… Чувствовал, не судьба нам век вековать – я на сцену рвалась.

– Но как ты поняла, что он любит?

Я сорвала с берёзы серёжку, собрала в ладонь семена и подбросила их лететь по ветру.

– А так и поняла: покойно и радостно, когда вместе. Счастьем накрывает с головы до пят – как объяснишь? Говоришь без остановки, идёшь, куда глаза глядят, не считая часов…

– А потом? Почему вы расстались?

– Я учиться уехала. Коля постеснялся меня беспокоить. Говорю – скромный. Понимаешь, я была для него… – Антонина задумалась. – Вроде иконы, Мадонны… Шли рядом, а он не смел взять за руку.

– Может, боялся обжечься? А ты?

– А я бы все отдала, чтобы вместе быть!

– Но почему ты сама не призналась в любви? – Я возмущённо стряхнула с руки букашку. – Если Коля стеснялся, почему ты – то молчала?

– Я была гордая. Прежде девушкам не пристало активничать, так родители воспитали. А может, не дорожила любовью, думала – блажь. А уехала, меня сразу замуж позвали, – ответила горестно, тихо.

– Ты девушка видная, – Я залюбовалась тонким профилем нежного, чуть увядающего лица ещё красивой Антонины, её пухлыми губами, даже горестной морщинкой на лбу. – И сейчас ничего.

Из чёрных глаз-вишен, в пол-лица, на меня изливался тихий благостный свет. От жары Антонина раскраснелась.

– Сидела я как-то у открытого окна, к экзамену готовилась, распевалась. Солдатик по улице проходил, услышал мой голос. Он приехал служить в наши края из далекой Москвы. Отец его важным человеком был, в Кремле работал.

– О! Номенклатурная семейка? – воскликнула я удивленно.

Антонина кивнула.

– Так, подожди. Получалось, в прежние годы дети чиновников служили в армии? И их в тьмутаракань отправляли?

Я хорошо знала ее историю, но мне очень хотелось, чтобы у могилы улыбающегося Коли она ещё раз прозвучала. Пусть расскажет не мне, а ему. Столько не виделись…

– Ухаживал красиво столичный щёголь, слова горячие говорил. Я пела, он стонал от восторга. Коля так не умел.

Антонина задумалась. Сдула с руки берёзовую пыльцу. Прислонила голову к дереву.

– Коля – тот не стонал… Молча слушал, стоя в сторонке, – На лицо Антонины легла печальная тень.

Я увидела, как над нами высоко в небе медленно кружил коршун – маленькой точкой. Высматривал на земле жертву.

– И что же? А Коля? – спросила я.

– Коля сдал позиции, не задав вопроса, – глухо прозвучал голос Антонины. – Безоговорочно капитулировал, сразу же признав поражение. Вот, подарил колечко… – Певица полезла в сумку. – Храню до сих пор, – показала на ладони. – Протянул мне, стесняясь, когда прощались. А больше я его и не видела.

– Как, и ты ничего о нем не знала? Столько лет?

Мне до слез стало жалко весёлого паренька и Антонину, которые никогда больше в жизни не встретились.

– Я жила все эти годы… неплохо, счастливо… О Коле почти не думала. Лишь иногда вспоминала, – украдкой, если грусть налетала. Знала, что здесь он, в нашей деревне. Значит, не одна я на земле, есть мне защитник. А теперь… Как узнала, что Коля умер… – Её голос дрогнул. – Словно дыра в сердце…

– Но…

– Приехала я из своей деревни в валенках в блестящее столичное общество… – Вдруг жестко сказала певица, – Свекровь перину увидела, ахнула. Чужестранка явилась, шок. Не ровня им. Не спасло даже то, что меня в хор Пятницкого приняли с одного прослушивания. – Антонина встала с травы, отряхнулась. Подошла снова к кресту. – Прощай, Коля! – перекрестилась и поклонилась до земли другу.

Той же тропинкой сквозь пшеничное поле мы вернулись в деревню-призрак. Неужели здесь когда-то протекала жизнь?

– Сидели благочинно старички на лавочках: все как один, набожные, просветлённые… С длинными–предлинными бородами. Это наша совесть. Мимо них и пробежать-то стыдились. Остановишься неподалеку, завидев мудрецов. Тихонько пройдёшь, склонив голову… и уж потом побежишь.

– А куда же люди разъехались? – Я в недоумении посмотрела вокруг.

– По городам и разъехались. Там легче жить…

Мы подошли к зажаренному автомобилю. Машина стояла, завалившись на бок.

– Вот, приключение… – Я запаниковала, увидев спущенное колесо.

Несмотря на солидный водительский стаж, мне ни разу не приходилось ставить запаску. Это и понятно – в Москве на каждом углу шиномонтаж. Отправляясь в дальнее путешествие, я неосмотрительно не подумала о такой мелочи, как проколотое колесо. И вот…

Было жарко. Руки и плечи горели. Очень хотелось пить.

– Не смогу поставить исправное, не буду и пробовать. – Я виновато посмотрела. – Не умею. Да и сил не хватит.

– Надо кого-то звать на подмогу.

Мы огляделись. Нам в лицо, усмехнувшись, дохнула зловещая тишина.

Вдруг стало жутко. Казалось, теперь и мы приговорены остаться в медвежьем краю среди уснувших братских могил. Я вгляделась во встревоженное лицо Антонины. По-моему, она прочитала мои мысли – ее глаза потемнели.

– Коля не отпускает, – сказала едва слышно.

Я ощутила неприятный холод в груди.

– Пойдём по дороге, как приехали. Может, встретим кого по пути…

Мы торопливо направились к мостику.

Казалось, нас кто-то преследует. Невидящим взором колет спины. Мы ускорили шаг, почти побежали.

– Пой, гони духов! – приказала я.

Антонина завела развесёлую песню про молодца, который ночью во дворе ждал свою залетку на свидание, а она все не приходила – больно строгий был батюшка. Пела громко, красиво, легко. Сильный голос – с грустинкой – летел над дорогой, рвался ввысь, рассказывая о страданиях влюблённого юноши.

Я шла торопливо, бежала и смеялась над незатейливым деревенским пареньком, а сама все время, страшась, оборачивалась назад. Смотрела то на Антонину, любуясь её статью и грацией, то на пустую деревню за спиной. А перед глазами неотступно стоял смеющийся Коля, так безоговорочно сдавший позиции. Хотелось плакать от вселенской тоски.

Страх отпустил, как только мы вышли на пригорок. Сверху я увидела, как перед нами, обнявшись с сияющим небом, безбрежно раскинулось зелёное поле. Переворачиваясь белёсым боком, пшеница на ветру колосилась. Казалось, на нас надвигалась волна.

Подойдя к мостику, мы с радостью обнаружили, что под его сводами ещё сохранилась вода.

Я сняла пыльные туфли и ступила в тёплую лужицу, окружённую кустами осоки. Вспугивая сверкающих стрекоз, пошла по направлению тока воды. Лед ключевой воды сковал ноги. У склонившейся ивы маленький ручеек внезапно окреп. Я влезла в лужу, не раздумывая. Перебирая руками по дну, цепляясь за выступающие коряги, поползла на животе, едва помещаясь в прохладном корыте.

Вода остудила мои опалённые плечи.

– Идём купаться! – крикнула я Антонине.

Пробираясь следом за мной берегом, моя попутчица обнаружила в зарослях родник. Маленькая струйка чистейшей воды стекала по канаве в каменный желобок. Я подставила ладони, и ледяная вода наполнила мне руки. Жадно проглотила водичку, ощутив, как приятно живот обожгло влагой.