А по асфальту каблучки…
Природа всё предусмотрела. Вот разве может человек догадаться, что в будущем появится фотоаппарат? Или электромобиль? Нет. А девочки уже с младенчества знают, что они девочки. Уже с детства позируют, показывают себя: «Вот я какая растакая, посмотрите на меня!»
Они еще не понимают, насколько они красивы, но уже потенциально готовы стать моделями и актрисами. Они готовы выслушивать комплименты и признания, получать подарки, цветы и другие знаки внимания. Такова девичья природа. Даже в девяностолетней старушке, если приглядеться, вы найдете кокетку и модницу!
Во времена СССР не так легко было принарядиться. Оттого я помню все свои платья! Их шила мне мама. Они были жутко оригинальны и эксклюзивны! Даже не потому, что в ход шли занавески, плюшевые покрывала и прежние наряды, а потому, что использовались неповторимые сочетания тканей и умелые руки матери, с любовью превращающие простые модели в кукольные наряды для принцессы.
Маме приходилось всё шить самой, для того, чтобы хоть как-то отличаться от подростков. Она носила маленькие размеры, и одежду приходилось покупать в магазине «Детский мир». Она закончила курсы кройки и шитья и как заправский портной делала выкройки, обшивая себя и меня. Не подумайте, что мама была карликом. Просто носила тридцать пятый размер обуви при росте метр пятьдесят. Моя мама была красавицей!
Иногда, и это чистая правда, она заказывала вещи по каталогу со склада в Москве! Было в СССР и такое, как не удивительно.
Благодаря этому в нашем доме появлялись предметы, которых не найдешь в магазине: красивые детские книжки, диафильмы, немецкие замшевые сапоги и многое другое. Так у мамы появились кожаные босоножки серо-зеленого цвета на высоком полосатом каблуке и маленькая бежевая сумочка с тремя отделениями. Как три карамельки-подушечки, склеенные вместе. Мягкая, из кожзама, имитирующего грубую ткань – рогожку. Отделения были перетянуты ремешком более тёмного цвета. Шоколадного.
Я тихо визжала от восторга и ждала, когда мамины босоножки тридцать пятого размера, наконец, будут мне в пору.
Я уже и ждать замаялась, как вдруг… тополиный пух, жара, июнь и мальчишки с нашего двора, приглашают девчонок в кино. Я тоже была приглашена. На вечерний сеанс, то ли в четыре, то ли в шесть. Когда тебе тринадцать это вообще не важно! Важно, что три мальчика пригласили в кино трех девочек!
Наверняка всё это не просто так! С трудом припоминаю нравился мне кто-то тогда или нет. В детстве я была жутко влюбчивой девочкой. Кого ж я тогда любила? Ладно. Это тоже сейчас уже не важно. В моей жизни есть тот, единственный, который был предназначен мне Богом.
Я собиралась в кино. Из шкафов летели платья, из коробок – мамины туфли с надеждой: «А вдруг!»
И «вдруг» случилось именно там, где меньше всего надеялся: серо-зеленые босоножки с каблуком в десять сантиметров оказались почти впору!
На эту картинку без смеха и боли смотреть было невозможно. Вот бы встретить этих бравых кавалеров из детства и спросить: «Как мы выглядели со стороны?» Выпендриться решила не только я. Две мои подружки показали себя ещё теми девочками! Мамины блузки, каблуки, накрашенные детские мордашки… и в кино ходить не нужно. То ещё наслаждение от просмотра!
А по асфальту каблучки, каблучки, каблучки… с Наташки они сваливались периодически, ноги не разгибались в коленках, и через сто метров променад превратился в настоящую пытку. Красные напомаженные губы кривились от боли, но внутренняя гордость не позволяла никому из нас расслабиться.
До летнего кинотеатра в Городском саду идти недалеко, но нам этот путь запомнился надолго. На всю жизнь! Дорога до кинотеатра, словно Млечный Путь: казалась бесконечной. А мозоли, нажитые таким способом незаживающими.
О чем был тот фильм? Да Бог его знает! Кто вообще придумал всё это: каблуки, кино, свидания…
Каблуки мы с мамой сносили, а вот сумочка… Она пропала безвозвратно. Как? Когда? Зачем? На эти вопросы не могла ответить даже мама.
– Что за сумочка? Что ты привязалась к этой сумочке? – отвечала она.
«Ну та, бежевая, с коричневым ремешком?» – приставала я, пару лет спустя.
– Та, которую ты в кинотеатре посеяла?
– Я? В кинотеатре посеяла…» – что-то мямлила я, осознавая горькую правду.
– И попало же тебе тогда! Не помнишь? Каблуки сбила, сумку потеряла… Невеста!» – поставила мама все точки над i, попивая молоко в прикуску со сдобой.
А ведь эта сумочка – она была не просто сумочка. Сумочка – мечта! Мечта стать такой же красивой как мама. Она являлась частью яркого образа мамы, нарисованного мной в детстве. Всего несколько элементов: фиолетовое крепдешиновое платье с брошью, туфли на высоком каблуке, та самая сумочка и зимнее пальто: зелёное, с ярко-рыжим лисьим воротником. Высокая прическа с начесом а-ля Бабетта и карие глаза – Софи Лорен, ни дать ни взять!
Красавица. Люблю свою маму, которая могла оставаться капризной девочкой, но при этом быть взрослой, мудрой женщиной. Работать на двух работах, одной растить двоих детей, но не забывать, что у девочки должна быть сумочка и туфли на высоких каблуках!
Ветер, ветер ты могуч…
В тот день я проспала. Всю ночь занималась, готовясь к последнему в этом семестре экзамену, готовилась до последнего, пока глаза не закрылись и сон: «ту-ту-у-у» покатил её по волшебным рельсам в страну забытья. Как сидела за столом, так и растеклась по нему бесформенным тестом пухлых юношеских щёк и русых кудрявых волос.
Будильник звонил и звонил, напевая ей одно и тоже каждые пять минут. В какой-то момент между сном и явью он смог прорваться к сознательному бессознательному и я подскочила, посмотрела на телефон и бегая из угла в угол почти без толку, с трудом собралась на выход.
Вчера, было тридцать градусов жары и я без раздумий надела легкое синее платье. Не ожидала, что после знойной ночи может настать такое холодное, ветреное утро. Когда ветер не поднимал подол, превращая пышную юбку в убористый колокол, было ещё терпимо, но с ветром – аж, перехватывало дыхание! Мало того, через пять минут заморосил промозглый дождь.
«Река пошла, точняк!» – сказал кто-то умный в моей голове.
О возвращении домой не могло быть и речи, время поджимало. Я критически опаздывала к началу экзамена, но пронизывающий ветер сжимал тело и мозг, в тисках холодной судороги.
Я скукожилась, невольно вспоминая своё детство.
В детстве у меня было пальтишко. Пальто осеннее, плюс пальто зимнее, как и у всех детей во дворе и в классе. Только Катя Петухова носила красивую мутоновую шубку, пошитую её мамой из своей старой. Всё детство я мёрзла. Холодный зимний ветер, продувал пальто насквозь, так, что жилы стыли. До дрожи в коленках. Идти до школы каких-то пятнадцать минут, но длинная прямая улица была просто проходным двором для всех ветров мира. Я наклонялась вперед, противостоя ветру, и начинала читать древнее сильное заклинание:
– Ветер, ветер! Ты могуч, ты гоняешь стаи туч, ты волнуешь сине море, всюду веешь на просторе. Пожалей меня немножко, колкой вьюгой не кружи, а в сугробе полежи!
Вам, наверное, покажется, что это стихотворение Пушкина Александра Сергеевича? Я тоже так думала, но после многократного повторения «древнего заклинания» ветер стихал, и я успевала добежать до школы, не продрогнув. Пять-десять минут стоял полный штиль. Начало стихотворения было пушкинским, а конец всегда складывался разный, что в голову придёт. Тогда я поняла одну вещь: Пушкин потому и писал сказки, что сам, наверняка, был волшебником. Просто очень умело маскировался под писателя. Или бабка его, Арина Родионовна, волшебница. Как пить дать!
Детство давно закончилось, только волшебное заклинание как и прежде работало. Я начала читать заклинание. Ещё раз и ещё, и ветер стал обдувать, так, словно вокруг вырос стеклянный кокон – невидимая защита от непогоды. Тепло разливалось по телу, наполняя мозг эндорфинами. Две секунды и я расправив грудь, вдохнула холодный аромат лета с тонкой перчинкой скошенной травы и благодарно улыбнулась Пушкину (Богу): «Спасибо».
Левитация на уроке литературы
Если где-то, описывая свою жизнь, я могла слегка приврать, то этот рассказ – чистая правда. Он никогда бы не появился на свет. С чего бы?
Ну так как? Верите? Вы должны мне верить – я же ваш автор!
У всех в жизни, да случались мистические события, а у меня нет! Просто обидно даже. Не сказать, что я сильно хочу, но как жизнь бы сразу преобразилась! Новые краски, сильные эмоции. Поэту они ох, как надобны!
Жизнь стала тихая и богобоязненная, скучная. Но мистические явления происходили когда-то и со мной! Не то чтобы «ах», но были.
В старших классах я столкнулась с явлением левитации! Один яркий момент, как вспышка, как вызов! Обидно, что левитировала не я. А произошло это на уроке литературы…
– Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек. Ветер, ветер – на всем Божьем свете! – увлеченно читал Блока наш препод Валентин Валентинович Растоцкий, расхаживая из угла в угол. Он любил свой предмет, а вот мои одноклассники не очень. В кабинете стоял гул, да и я не очень-то слушала: ходили слухи, что мой «милый» в воскресенье ходил в кино с рыжей девчонкой из соседней школы.
Я мстительно щурила глаза, гневно сжимала губы и нервно крутила ручкой в пальцах. В один момент ручка выскочила из перекрестья среднего и указательных пальцев и собралась с шумом упасть на парту. Я резко зажмурилась и вжала плечи, ожидая громкого «Бацц!» Но в ответ услышала лишь тишину.
Потихоньку я стала приоткрывать сначала один глаз, а за тем и другой, при этом постепенно осматривая картину «мира»: моя ручка, металлическая, позолоченная, (как я думала), висела в воздухе на расстоянии десяти сантиметров от поверхности парты! И это при полном классе народу среди бела дня!
Я практически не дышала и, стараясь не шевелиться, чтобы не всколыхнуть воздух окружающего пространства. Тихонечко протянув руку к подружке спереди, я постучала её по плечу одним пальцем. Ленка резко повернулась, и я указала ей на ручку. На неё с ужасом в глазах пялился мой сосед, а теперь ещё несколько человек выворачивали шеи, чтобы понять: «В чём же весь подвох?»
– Так, так, так! Что происходит! Я кому рассказываю? А? – окрикнул класс Валентин Валентинович. Все вместе вздрогнули, и ручка завершила свой блистательный маневр громким падением. Упав на парту, она развалилась на две половинки. Из середины выпала тонкая пружинка и навсегда затерялась в грязных щелях рваного линолеума…
Осколки детства
Самые ранние воспоминания моего детства – самые яркие. Это воспоминания до семи лет…
Я помню ящик с углём и как я, маленькая, копаюсь в угле квадратной самодельной лопаткой, такой, которые отжимают из оцинковки специально для печек. Ящик с углём стоит на импровизированном балкончике, нависающем над оврагом. Или это был не балкончик? Но моя память помнит его таким. Помню, как я с лопаткой в руке смотрю вниз, и лопатка падает в глубокий заснеженный лог. Я подаюсь всем телом и лечу вниз головой вслед за ней.
Помню, как в полумраке маленькой деревенской комнаты, при свете настольной лампы мы с тётей Таней учим кости, повторяя по десять раз: ключица, лопатка, клювовидный отросток, акромион… И снова: ключица, лопатка, клювовидный отросток, акромион…
Помню, как высунувшись, в форточку, я, зажмурив глаза, громко кричу на всю улицу: «А папа маму бьёт, а папа маму бьёт…» И как меня рывком вытаскивают из узкого проёма форточки.
Помню, как лечу в самолёте в другой город к бабушке Кате, зажимая в кулачке горсть леденцов «взлётные». Мне не сидится, и я болтаюсь по салону самолета туда-сюда…
Помню бабушку Катю. Она сидит во дворе на пирамиде свежих брёвен для дома, а я злюсь на неё, кричу и бросаюсь игрушками.
Помню, как мы мчимся на мотоцикле по гороховому полю: папа, я и мама, срывая стручки гороха на полном ходу, и счастливо, заливисто смеёмся. Вместе.
И снова вижу, как беззвучно плачет мама за занавеской деревенского дома… и как обычно, полупустой салон самолета Новосибирск-Томск. И опять мятный леденец холодит за щекой.
Помню, как бабушка Катя рассказывает о том, что на Кубани во-о-от такие большие семечки! И как однажды во время страды её молодую девушку украл черкес, закинув на лошадь поперёк седла. Говорит, хорошо, что деревенские быстро догнали и отбили.
Снова вспоминаю деревню и другую бабушку Глашу, которая разливает по стаканам вoдкy мужу и трём своим сыновьям, отправляя на сенокос.
И снова я лечу в самолете…
Помню, как мы едем с мамой в сосновый бор. Там в больнице лежала худенькая, слабая бабушка Катя… Мама протягивает ей банку вишневого компота, но вижу по пустым бабушкиным глазам, что есть она его не будет. Что она ничего больше есть не будет… и мне становится жалко… её и компот.
Помню, как однажды вечером к нам в дом ворвался дядя Петя, папин брат, и, запыхавшись, сказал, что бежал к нам всю ночь и что папа на мотоцикле попал под поезд.
После этого я уже никогда не летала на самолёте. Потому что мама и папа больше не ссорились…
В прошлой жизни я была судостроителем
Вот раньше, когда я жила с мамой и маленьким братишкой без отца, всё приходилось делать самой. Многому меня научила мама: гвозди забивать, чинить утюги, маленькую одноконфорочную плитку. Изолировать провода для меня – пара пустяков. Однажды на работе – в библиотеке, в общей бытовке я, не задумываясь, изолировала оба провода одной изолентой, когда ремонтировала перегоревший шнур. Тогда три этажа библиотеки на пару часов остались без электричества. Но зато я чётко уяснила, что эти медные проволочки нужно изолировать отдельно.
Когда я жила с мамой и братиком, из инструментов у нас было всего ничего: плоскогубцы, молоток и отвертка. Тяжело было жить! Всё изменилось, когда я вышла замуж. С тех пор у нас в доме есть всё: дрель, пила, перфоратор, кусачки, шуруповёрт… всего и не перечислить!
Жить стало лучше, жить стало веселей. Мы съехали от родителей и начали жить с мужем отдельно. Столько всего в доме необходимо сделать: и книжные полки повесить, и в ванну вешалку для полотенец, и кран починить – протекает. Делов: сколько не делай, никогда не переделаешь.
Муж у меня загляденье! Золотые руки. А сам красавец писаный и работает… и по дому. Поэтому всё успеть он не может. А я тогда на что?
С утра стены дрожат. Гвозди вбиты, полки повешены. В ванной раздается убойный звук перфоратора, и к вечеру все соседи уже вешаются.
– Ты опять за своё? Сколько можно! Я сказал – сам сделаю! – кричит недовольный муж. Он в шоке от того, что его молодая жена с перфоратором в руках крушит кухню и ванную, деловито забивая пробки в отверстия.
– Я скоро от тебя инструменты прятать буду!
– А что, разве что-то не так? Будто ровно… Я вот ещё подставку для обуви сколотила и полки книжные повесила, – хвалюсь я.
– Аааа, – хватается за голову мой хозяйственный муж.
–…и спираль на плите поменяла, – уже виновато добавляю я к сказанному выше.
– В доме мужчина такими вещами должен заниматься! Мне неудобно, что ты всё это делаешь! Ты не должна! – нависает он, широко растопыривая глаза и сердито поджимая губы.
– Не беспокойся. Это у меня в крови. В пятом классе мы гадали, кто кем был в прошлой жизни. Так вот, я была кораблестроителем! У меня прекрасные вековые навыки в строительном ремесле! А ещё…– я заулыбалась, загордилась:
– Твой отец говорит, что я обладаю инженерным складом ума! А главное, столько инструментов!
Муж долго хлопал глазами, глядя на свою новобрачную, и гадал: хорошо всё это или плохо? А я отшкурила двоечкой чёрную от копоти чугунную сковородку, довела до блеска нулёвкой и поставила жарить котлеты, затачивая нож большим новеньким напильником.