Воспоминание о Пузырях
Сперва она почувствовала, как сверлит шею. Словно тупое, широкое сверло упёрлось в туго переплетённое жилами горло и вдавливается, с каждым следующим бесшумным оборотом срезая новую стружку, проникая глубже и разрывая сознания на части от боли.
Потом смогла дотянуться резиновыми нечувствительными пальцами до шеи и нелепо ткнуться ими в невидимое сверло. Боль стала едва терпимой. Перед глазами полыхнула белая вспышка. И это заставило её замычать от двойного мучения.
– Не трогай! Убери руки!
Голос сестры Софьи, – обычно ласковый и спокойный, – зазвенел прямо над ухом напряжённой леской.
Сглотнув, Алиса послушно одёрнула руку от раны. Легче не стало, но показалось, что сверло остановилось, в холостую прокручиваясь на уже выгрызенной воронке.
На рану потекла вода, прохладой и зудящей щекоткой раздражая оголённый нерв. Алиса застонала и стиснула зубы. Открыть глаза всё ещё не получалось – сознание барахталось на грани между пробуждением и страстным желанием снова уплыть в бесчувственность глубокого сна. Но чутьём уже понимала – ей не кажется, рана действительно есть. Иначе бы её не промывали заботливые руки сестры Софьи, иначе бы не опаляло ноздри горьким запахом спирта.
На горло лёг лёгким, почти невесомым покрывалом бинтовой валик.
– Воды… – просипела Алиса, протягивая руки в никуда, не чувствуя ни рук, ни пространства. Только ощущение – яркое, сильное – ходящих вокруг рыбьих пузырей – радужных, раздутых, полных воздуха и плещущейся озером – в ком больше, в ком меньше – красной жидкостью. Соком? Вином?
Она облизала губы. Страстно хотелось пить. Нет, даже не так. Страстно хотелось выпить.
– Воды…
– Поднимите! – властный голос матушки Ольги спутать с другими было невозможно.
Сестра Софья послушно приподняла край бинтовой подушки.
– Да…
Алиса почувствовала – не увидела – как дородное лицо настоятельницы брезгливо кривится, как сходятся брови, создавая неуклонную ложбинку, появление которой опасался весь монастырь.
– Ах, тварь! – прошипела мать Ольга. – Ах, стерва такая! Выкормыш змеиный! Ах!
А она в ответ потянулась нечувствительными руками – словно ничего в них нет, одни резиновые перчатки на отшибленных нервных волокнах. Схватилась за что-то. И даже не ощутила, что схватила. Только поняла это, чем-то иным, чем собственными руками. Будто все ощущения теперь жили не в ней, а во вне, где-то рядом с телом, где-то вне его, но транслировались в её сознание. С помехами, но транслировались.
Она схватилась за нечто, мотающееся перед ней. Радужное, полое, в котором плескалась красная вода.
– А! – закричала мать Ольга.
Радужное, полое, с красным, заметалось, стремясь выскользнуть. И тогда Алиса ухватилась сильнее и распахнула рот, таща к себе. Пить, пить – билось в каждой жилке, колотилось под черепом.
– Да отцепись же! А!
– Матушка!
Она почти уже доволокла сопротивляющийся пузырь, почти, но… Пузырь метался, тянулся обратно, тащил за собой так, что у Алисы трещали все жилы, схожие с расплавленным мороженным – тяжёлые, малоподвижные и растекающиеся под кожей вялым киселём.
– Да что это же это! Господи!
Алиса задержала схваченный ломоть почти у жадно раскрывшегося рта и задумалась: «О чём говорит матушка Ольга? Что происходит?». Но жажда была сильна. Потом узнаю… И снова потащила.
– Да чего вы стоите?! Помогите!
– Матушка! А!
И плещущемуся яростным бурлением красной воды рыбьему пузырю на помощь прикатился ещё пузырь, и ещё, и ещё. И вместе они, спихивая её руки по пальцу, коряво вцепившемуся в полый сосуд, начали отрывать добычу от её лица.
– Алиса, брось! Брось! Брось, я сказала!
Голос сестры Софьи зазвенел от напряжения. Это значило, что происходило что-то важное, особенное, где нельзя было не подчиняться. И она согласно разжала пальцы. Полый сосуд заплескал красной водой и отдалился.
– Воды… – просипела Алиса.
– Матушка? Как вы?
– Сволочь! Гадина! Дрянь такая!
Голос матушки метался вокруг неё, срываясь с металла в слёзы. И всё пространство между ними словно поляризовалось, притягиваясь и отталкиваясь.
– Она не понимает ещё, матушка. Она ещё под наркотиком. Когда очнётся – даже помнить не будет. Поймите, это не сознательные действия. Она ещё не может…
– Дрянь! – матушка Ольга сплюнула.
И Алиса почувствовала, как по лицу – резиновому, чужому, словно маска, – стекает влажное пятно.
– Значит так… Запомните! Ничего не было! Понятно?
– Матушка?
– Ничего не было! Ни укуса, ни жажды! Ясно?
Алиса зашарила по миру вокруг, упорно протягивая руки к рыбным пузырям. Но те тут же сместились, став недостижимы. Красная вода в них бурлила от сил и энергии. А она хотела пить.
– Но… по правилам…
– По правилам?
– Её нужно усыпить и передать в…
– Передать!
Матушка Ольга вдохнула, словно собиралась разразиться гневной отповедью, но вместо этого заговорила на удивление спокойным голосом:
– Это первый выпуск с нашей общины. И вы хотите, чтобы сразу мы потеряли доверие круга? Эти возможности, которые перед нами открылись? Потерять – просто, девочки. Обрести – сложнее. Достаточно кому-либо на стороне дознаться, что мы не удержали Прото, что одна из наших самых подготовленных девушек получила укус, а не вакцину… Вы поняли меня?
– Да, но…
У Алисы задрожали губы. Боль в шее становилась тише, словно сверло решило остановиться, но ощущение стягивания под бинтами болезненно подёргивало всё вокруг раны. И страстно хотелось пить.
– Не волнуйся, Софья, – матушка настоятельница мрачно усмехнулась. – Она получила такое воспитание, что ей хватит, чтобы сдерживаться. И потом… если она не справится… Она же будет на поводке. Уничтожить всегда успеем.
Самый большой рыбий пузырь поплыл к выходу, и Алиса застонала, протягивая к нему малочувствительные руки.
– Пиииить…
…
35. Алтарь
Когда, уже сменив пару машин, они прибыли к убежищу, Марк первый вышел из машины в круг встречающих людей и кивнул Даниилу:
– Буди её. Теперь пешком.
Данила успел лишь наклониться над девушкой, как её губы растянулись в оскале, а вздыбливающаяся мускулатура сделала плечи покатыми. Руки альфы опасно выстрелили в противника, но Даниил успел. Схватил запястья в броске, не дав когтям ударить в горло.
– Это я, Аля, я.
Алиса широко распахнула глаза. Мучительная жажда и безумье стиснули зрачки в тонкие чёрточки, и разумность покинула взгляд. Но всё-таки она расслабла руки.
Даниил отпустил её и негромко позвал:
– Идём со мной, идём.
Девушка послушно встала. Щурясь на окружающих, поплелась за ним. Она смотрела на молчаливо окружающих их людей и не скрывающиеся клыки раздвигали губы в дикую усмешку. И оттого Даниилу приходилось идти рядом, словно держать её на поводке.
– Я здесь, я здесь, – ровно говорил он, и Алиса шла вперёд, за показывающим дорогу Марком. Но глаза её блуждали по лицам людей вокруг. Никто не знал, что она видела перед собой белые тела, залитые кровью, словно тяжёлым багряным желе. Только знакомый голос где-то на границе сознания напоминал ей о существовавшем когда-то запрете.
Они прошли извилистый узкий путь между брошенными зданиями, где через каждые сто метров Марк поднимал руку, давая знак настороженным постовым. И лишь после этого вышли на заброшенный полуразвалившийся рынок, за которым и оказался вход в убежище. Лагерь сопротивления находился под землей, в станции метро. Ветку, уходящую от центральной к промышленным кварталам, когда-то оставили за ненадобностью – заводы и фабрики закрылись, а люди в поисках новой работы были вынуждены разъехаться. А станция – огромная, мозаичная, добротной постройки прошлого века – стала приютом для тех, кто бежал от новой жизни.
– Двигайтесь следом, – коротко проинструктировал Марк. – Я для них первосвященник Йахаса, а вы – дети его.
Даниил промолчал, а Алиса была не в состоянии говорить.
Люди высыпали им навстречу, принимая уже у подножья лестницы. Безмолвно они тянули руки к йахам и двумя перстами, торжественно, трогали себе лбы в точке меж бровей, склоняясь. Марк величественно наклонил голову и бросив за спину:
– За мной! – двинулся через раздавшееся море людей.
Ступив за Марком в коридор молчаливо кланяющихся людей, Алиса тут же вздрогнула и потянулась вперёд.
– Аля, нет, – одёрнул Даниил. Схватил её за пальцы.
И она в ответ стиснула кулак, вонзив когти в его ладонь. Скулы Данилы побелели, но голос остался ровен:
– Я здесь. Я здесь. Идём.
Она шла, вздрагивая от каждой новой волны запахов, от каждого шага в море людей, пахнущих гнилостным потом, огнём и порохом, но и ароматом незапретной крови, – и невольно прижималась к бету всё сильнее.
Марк, не останавливаясь, провёл их через толпу до многоэтажных деревянных построек под самый потолок, на котором в десятках аквариумах, словно в лампадках, горели огни.
– Это не электричество, – разомкнул плотно сжатые губы Даниил, кивая наверх.
Марк кивнул, не оборачиваясь:
– Огнь негасимый.
Они прошли проходом под самодельным зданием, в ячейках которого ютились люди сопротивления. И оказались на другой стороне станции, где уже ждали распахнутые бронированные двери в стене – жилище Марка оказалось внутри самой защищённой части.
Бойцы сопровождения с коротким поклоном вышли, и Марк щелком пальцев включил свет в комнате и обернулся к поражённым гостям:
– Не удивляйтесь, – снисходительно улыбнулся он. – Сопротивление религии может быть только религиозным сопротивлением. Даже если у него оружие и военная дисциплина.
– Где мы? – Даниил запрокинул голову, рассматривая потолок.
– В Храме йахаса, – развёл руками Марк. – Кровью за кровь воздаю… – и церемониально тронул двумя пальцами точку между бровей. Лёгкая насмешливая улыбка так и не сошла с его лица.
Комната, когда-то бывшая диспетчерской, оказалась тщательно выкрашена в чёрный цвет. По глянцевой краске россыпью лежали золотистые звёзды, а на потолке красовались пять лун в разных фазах. В середине помещения находилась плита белого мрамора, на которой стояла широкая глиняная чаша, размером с таз. Рядом с ней курились благовонья.
Алиса вдруг дёрнулась, напружинилась всем телом и, зашипев, рванулась вперёд.
– Аля!
Поздно. Альфа за рывок перемахнула весь зал и вцепилась в чашу – не оторвёшь.
– Не трогай её, – мягко сказал Марк, задерживая Даниила за плечо. – Ей это нужно сейчас.
Алиса подняла чашу от алтаря и захлёбываясь, начала пить. Красная маслянистая жидкость бежала по её лицу, плескала на плечи и бежала каплями-жучками по подранной рясе.
– Чья? – угрюмо спросил Даниил, поводя плечом.
Марк убрал руку и усмехнулся:
– Человечья, естественно. Это чан для пожертвований.
Даниил стремительно обернулся к Марку – тело трансформировалось, взбугрившись напряжёнными мышцами.
Марк вовремя отступил, разводя руки, и сокрушённо покачал головой:
– И опять ты не понимаешь, брат. Тут нет принуждения! И нет обмана! В этом Храме никто не утверждает, что сын божий – человек, подсовывая кровь йахаса в вине причащения. Тут всё честно: человек приносит свою кровь, чтобы кормить то, что бережёт его род и даёт ему силу. В этой церкви, – Марк раскрыл руки, словно желая обнять мир вокруг: – каждый убогий или святой может отдать частицу себя на алтарь йахаса. И каждый страждущий может получить то, чего желает. Я не делаю исключений, не делю людей на достойных и недостойных, каждый вошедший в мой дом с желанием приобщиться – достоин.
Покатав напряжение по скулам, Даниил коротко кивнул и отвернулся. Но наблюдая за тем, как насыщается Алиса – шумно дыша, захлёбываясь и тяжело поднимая плечи с каждым вдохом и глотком, он не мог вернуться в человечье обличье.
– И что ты даёшь им взамен? – угрюмо спросил он.
Марк достал сигарету и снова закурил, задумчиво следя за дымом:
– Да то же, что и церковь. И она, и я – мы все созданы с одной целью – дать человеку опору в момент его разочарования в себе. Но вместо веры в посмертие для лучших, я даю веру в бессмертие. Я также совершаю чудеса исцелений. Даю дар ясновидения, и чувство полноценности. Ну и защищаю – приобщаю к крови йахаса причащением – они становятся, по сути, родичами по крови и инициаторам «на поводке» и истинным йахам, не проходя изменений. А у хищников, как ты понимаешь, очень развиты законы «свой-чужой»…
– Да? – почти равнодушно спросил Даниил. – Мне рассказывали, что причащение лишь снимает последствия укуса.
Марк незлобиво улыбнулся, оглядывая Алису, едва стоящую на ногах – из чаши, ходящей ходуном в её руках, вовсю хлестала кровь, заливая лицо, шею и чёрное платье.
– Таким оно стало теперь. Тогда, во времена Христа, причащение делали именно кровью, в которое превращалось вино от присутствия настоящей, а не консервированной крови. Тогда ещё не было церквей, далёких друг от друга, да и в тех, что были, хранили правило – священником мог быть только тот, кто нёс в себе частицу йахов. Потому и причастие не было обманом. Первые христиане тянулись к этому обряду, даже под угрозой смерти, не отказываясь от чувства полноценности, которое возникало в миг причастия. Своим последователям я вернул это чувство. Я возвращаю истинную церковь – в этом моё право и сила!
Алиса поставила – почти уронила – тяжёлую чашу на алтарь и покачнулась. Опёрлась о каменный стол, опустила голову. Красные волосы волнами легли на опавшие плечи, когти уменьшились, начав отливать розовым блеском.
– Аля?
Даниил подошёл к альфе и взял её за плечи. Она с трудом обернулась, тяжело подняла взгляд на товарища. Её глаза вновь были живыми, и в них занозой сидела боль.
– Даня? Я… что я сделала? Я… порвала? Кого?
Даниил обнял её за вздрагивающие плечи, неловко сжал:
– Всё хорошо, всё хорошо. Это незапрещённая кровь.
Алиса облизала мокрые губы. Взгляд её был туманным, словно у человека, принявшим наркотическое лекарство.
– Незапрещённая… – повторила она. – Что это? Незапрещённая кровь…
Марк подошёл к йахам едва слышно. Попытался положить Алисе на плечо ладонь, но нежно обнимающая его рука Даниила, тут же напряглась – вены взбугрились, а ногти прорастили крепкую чёрную пластинку.
Марк усмехнулся и, отодвинувшись, мягко сказал:
– Всегда есть незапрещённая кровь, сестра, потому что всегда есть «свои» и «чужие». В этом сила и право природы.
Алиса пошатнулась. Даниил поддержал, остановив падение. Марк подступил с другой стороны. Напоролся на холодный взгляд бета исподлобья, но не отступил. Даниил отвёл глаза. Вместе они бережно усадили падающую Алису возле алтаря. Та прижалась спиной к камню и вжала затылок в холодный мрамор. Стиснула руки в замок и закрыла глаза:
– Моя вера… Моя наставница учила меня, что надо любить всех. Бог – это любовь… Это говорил его сын, спасший нас своей смертью. Бог – любовь. Без границ, без различий. За это я работала инициатором, за это пыталась остановить тебя. Я теперь ничего не знаю. И не верю. Ни в себя. Ни в Бога. Если бы Он был… Он бы не позволил.
Даниил взял в руки девушки в свои ладони, тихонько сжал, смотря на белое неживое лицо. Слёз не было, но это только больше тревожило его.
Марк присел на корточки рядом с девушкой, так же прислонился затылком к алтарю и, глядя в нарисованное небо с пятью лунами, отозвался:
– Ты всё правильно знаешь. Любовь – основа всего. И йахасу это чувство не чуждо…
Он помолчал и заговорил устало:
– Было на земле много человечеств, и было множество божеств. Божества были хищниками, а человеки – стадами. И первые жрали вторых. И пили их. И брали их жён и наслаждались. И сражались друг с другом за свои стада. И клеймили своих верой, и издевались над чужими. Пока однажды не появился йах, полюбивший людей не менее, чем своих собратьев. Он сошёл к ним и дал им алтарь и право приношения жертвы – выбора никчёмного для получения защиты и силы оставшимся. Божества, поставленные перед новым законом, силой и хитростью пленили этого йаха и, искалечив, выпустили обратно, чтобы люди ужаснулись. Но случилось иначе – йах сам упал в колодец-алтарь, и сила его жертвы заставила богов на многие годы отступить…
Алиса вздрогнула, прижимаясь к плечу Даниила. Она помнила колодец смерти. Белые тела в желе крови. Сдавленное рванное дыхание. Пустые глаза. И йаха…
Марк продолжил:
– Новые божества воевали с людьми и вновь загнали их в стада. И тогда вновь появился йах, который возлюбил людей как собратьев. Он сошёл к людям и принёс дар, сделавший их равными богам. Он дал им огонь негасимый, не жалящий жаром, но светящийся от силы человека. Божества возмутились и поймали этого йаха и назначили ему казнь, которую и мог выдержать только бессмертный с сильной волей и любовью…
Марк замолчал, и Даниил перевёл на него равнодушный взгляд.
– Прометей, – сказал он.
– Кто? – шёпотом спросила Алиса, но ей не ответили.
– Прошли века, и снова люди были лишь стадом для тех, кто хотел есть в любое время дня и ночи. И тогда вновь пришёл йах…
Марк встряхнулся и криво усмехнулся:
– Это длинная цепочка. Век за веком среди тех, кто мог жрать людей без помех, вдруг оказывался тот, кто любил людей. Просто любил всех, не деля на своих и чужих. И любил йахов. И пытался сделать что-то особое, чтобы эта цепочка хищник-жертва нарушилась.
– Христос, – коротко сказал Даниил.
– Бессмертие, чудеса, вознесение, обряд, обращающий человечество к чудовищному, противному его природе каннибализму… Не сложно было догадаться, правда? – усмехнулся Марк. Усмешка быстро погасла: – Увы, когда я ещё был человеком, я не смог прийти к пониманию сам. Даже зная о существовании Прото, я был уверен, как все, кто служил церкви, что он – лишь донор для чудес, лишь артефакт, подаренный нам небесами! Я не видел в нём Человека. Не видел Жизни. Не чувствовал божественного духа! Тем страшнее для меня оказалось прозрение…
…
36. Ответы
Как и в каждом форпосте отверженных, здесь содержалась комната, которая предназначалась Марку. За ней следили, её хранили только для йаха, воспринимая как символ его присутствия рядом, даже когда он был далеко.
Комнатка не отличалась роскошью. Да она и не была нужна утомлённым беглецам. Аскетичная обстановка – одеяла в углу, словно лежанка, стол с запечатанными кувшинчиками и вазочка с сухоцветом – всё это казалось богатством от одной мысли о том, что здесь не нужно быть вечно настороже, зная, что буфером меж тобой и неизвестными стоят люди, гарантирующие спокойствие.
Алиса тут же прошла в угол, стащила с себя влажное платье, сорвала пропитавшееся кровью бельё, и, смахнув с лежанки верхнее одеяло, упала на оставшиеся и замерла. Ощущение тишины и покоя окутало её. Угрюмый Даниил присел рядом, накинул на обнажённую девушку одеяло, подоткнул. А Марк прошёл к столу и забрался на него, сложив ноги по-турецки. Сверху ему хорошо стали видны утомлённые гости.
Глухая тишина комнаты, напоминающая отсек ушедшей на дно подводной лодки, казалось вязкой, словно разлитое масло. И появлялась уверенность, что любое сказанное слово, даже самое отчаянное и острое, останется здесь, не в силах прорваться за пределы этой глубины. И это располагало к откровенности и настраивало на трудный разговор.
– Спрашивайте, – коротко кивнул Марк.
Даниил задумчиво потёр висок под прядью отросших волос:
– Скажи…
Но его перебил расслабленный тихий голос Алисы:
– Ты убил стольких людей… Ради чего?
Марк удивлённо приподнял брови – вопрос застал его врасплох, но ответил ровно и быстро:
– Освободить вас. Люди смяли кольцо. Дальше было проще.
Даниил, хмуро теребя концы порванной рубашки, спросил:
– Стоило ли это того?
– Думаю, стоило, – отозвался Марк, задумчиво оглядывая собеседников.
Алиса и Даниил глаз не поднимали и общались будто с неохотой, цедя слова и устало поводя плечами.
– Полагаю, что они сошли с ума не по своей воле…
Марк отозвался ровно:
– Конечно. Тяжело слабым идти на смерть с чистым сознанием. Требуется помощь высших сил. Смотреть в глаза своей смерти – удел сильных.
– Ты легко идёшь на смерть людей, – голос Даниила оставался ровным, но в нём зазвучала стальная нотка: – Считаешь себя вправе распоряжаться?
Марк посмотрел на него внимательно:
– А ты? Будучи командиром, исполняющим команды свыше – жалел ли своих солдат?
Скулы Даниила побелели:
– Ты говоришь о жалости или необходимости? О жалости – да, жалел. Но когда была нужда…
– Вот видишь, – улыбнулся Марк.
– Нет, не вижу! В твоём случае крайней необходимости посылать людей на смерть не было.
Марк пожал плечами:
– Будешь на моём месте – понятие крайней необходимости в тебе претерпит изменения.
– Я не на твоём месте.
– Пока, – пожал плечами Марк. – Есть миссия выше жизни. Её исполнение убивает, да. Но ради чего только не умирают в нашем мире люди! Ради каких только глупостей не отдают душу и тело тлену. Так почему ты считаешь грязной смерть ради возвышенных идеалов?
– Я не верю в их возвышенность.
Марк с интересом кивнул:
– Конечно. Но почему бы не поверить в то, что каждый человек имеет право выбирать себе цели и ценности? Какими бы нелепыми они не казались тебе – для многих они высшее, достойное смерти на алтаре…
Даниил смотрел хмуро. Спросить он не успел – Алиса опередила:
– И ради чего всё это?… – она повернулась на спину и закрыла глаза.
Марк кивнул:
– Рад, что мы, наконец, пришли к самому важному… Наша с вами цель – освободить Прото.
– А разбудить все вулканы земли или десяток ядрёных бомб взорвать не надо? – угрюмо поинтересовался бет.
– Иронизируешь, – поморщился старый йах. – Думаешь, это равнозначно? Или что я хочу обновить человечество умерщвлением?
– А что, Прото пойдёт цветочки кушать и дарить всем воздушные поцелуи?
Марк нахмурился, на скулах обозначились белые пятна.
– Нет, ты не понимаешь… Возможно, твои поверхностные познания религии не позволяют тебе понять… Я объясню тебе это. И постарайся постичь глубину этой истины.
– Ну?
– Прото – спаситель.
Алиса повернулась на бок, внимательно оглядывая старого йаха, а Даниил пожал плечами:
– И что? Его, кажется, распяли когда-то? И сегодня, вон, йахов с удовольствием распинают и сжигают, – он кивнул на Алису. – Керосина и гвоздей на всех хватит.
Марк кивнул благожелательно, словно не понял намёка:
– Да, его распяли. И он возродился и вознёсся. Существенное отличие от просто йаха, способного надолго впадать в состояние восстановления, схожее с клинической смертью. Но на то он и истинородный йах! На то он и Прото. На то и – спаситель, способный своей волей привести нас к процветанию. Но пока он в застенках церкви… Пока церковь на его крови творит бесправие. Йахи давно покинули нас, но жрецы – надсмотрщики и верные слуги их – до сих пор держат нас в рамках веры, сохраняя свою власть! Религия – рабское ярмо. И стоит она на том, что способно спасти нас всех.
– Спасти от чего? – задумчиво поинтересовался Даннил. – Всегда было интересно, отчего это нас надо спасти? От Гнева божьего? От второго потопа?
– От йахов, – улыбнулся Марк, обнажая узкие зубы.
– Забавно, – пробормотал Даниил, поёжившись.
– Если злых йахов больше нет, то вера скоро отпадёт, как ненужная, и Прото освободят… – вмешалась Алиса.
– Нет, сестра. Именно потому, что их власть ослабла, церковь укрепляет свои позиции. И потому держит Прото в тисках своей власти. Церковь пьёт его кровь, нужную ей для поддержания своей власти. На его крови тут всё – от защищающей инициации до чудес! Прямая речь инквизиторов – его дар! Чудеса превращений, что сейчас демонстрируют владыки – его умения. Молчаливая выносливость храмовников, врачевание наложением рук, умение исповедников отличать ложь от правды истинной… Да многое! Всё это – части его. Части, которыми владеет церковь, а не люди.
– Допустим…
– Мы должны освободить его, брат мой. Теперь, когда нас уже трое… Должны сделать это. Церковь – камень – терзающий его плоть, а её новые законы – нож – кромсающий его душу. Он – наш отец по крови, наш создатель по сути – и он достоин свободы и шанса дать этому миру новый Закон и новое Понимание судьбы! Наш долг перед ним, стоящий на крови нашего бессмертия – его свобода.
– Довольно, – Даниил отмахнулся. – Патетика. А в сухом остатке что?
Марк пожевал губами, задумчиво оглядывая пальцы рук, сплетённых на коленях в замысловатый жест.
– Тебе мало того, что беспредел Единой будет остановлен? И что люди обретут настоящие силы? Все люди, а не единицы в чёрных юбках? Сколько войн остановится, когда исчезнут барьеры меж вер? Сколько смертей обратит вспять чудесная сила йаха?
– Все станут йахам и – счастливый конец? – хмуро спросила Алиса. – А кого пить будем? Коз?
Марк усмехнулся:
– Все йахами не станут. Да и не нужно это. Попы йахами не делаются, когда получают толику его силы… Так и будет для всех людей на земле.
– Воистину – пейте кровь мою, жрите мясо моё, – передёрнул плечами Даниил.
Глянул на Алису, та задумчиво покусывала губы и смотрела в сторону, на бледный сухоцвет в вазе. Марк тоже перевёл взгляд на сухоцвет и опять улыбнулся:
– Прото – высший. Он вернётся и выполнит обещанное в последний приход. И наступит эра добродетели и благополучия.
– Перед этим обещали Апокалипсис, – меланхолично напомнила Алиса.
– Обещали. Разве вы не это видите вокруг ныне?
Даниил и Алиса мрачно покосились друг на друга.
– Как ты собираешься освободить Прото?
– Обряды зовут его. Они расшатывают клетку, в которую он заключён.
– Обряды? Клетку? Что за бред!
Марк поменял знак на коленях – пальцы вскинулись, распрямляясь, и снова упали, образуя сложный замок.
– Клетка, в которой его держат – его душа. Её захватили, её удерживают как натянутую нить. И смерти, взывающие к его справедливости и сострадательности – зовут его, прорываясь через любые преграды. Ему хватит сил разорвать путы, когда слёзы затопят мир. Когда наступит время Апокалипсиса.
Разрывая знак, Марк развёл руки и спрыгнул со стола:
– Довольно на сегодня! Отдыхайте. Завтра будет день – будет и разговор.
Когда Марк оставил их, свет в комнате поменялся. Синие тона сменились тёплыми жёлтыми, а яркость умерилась, словно подстраиваясь под уставших йахов, молчаливо сидящих в углу и смотрящих на закрывшуюся дверь.
– Даня…
Даниил развернулся. Бледное лицо Алисы с припухшими глазами и истончившаяся кожа, сквозь которую проглядывали тонкие синие жилки вен заставили его стиснуть зубы.
– Тебе нужно поспать, – взял он её за локоть.
Алиса, не сопротивляясь, легла. За последние дни она перестала ощущать реальность происходящего. Словно всё ещё лежала в склепе в подземелье храма и видела сны. Сны, в которых хватало место и страху и боли и тихому ощущению блаженной усталости. Это чувство – усталости – было хорошо знакомо ей по времени ученичества, но забыто за время служения – йахас усталости не знает, только раны, жара или жажда могли загнать в угол и заставить отлёживаться. Но теперь её угнетала именно усталость, тяжёлым сургучом заполняющая мышцы и перекатывающаяся в них ленивой волной.
Даниил помог ей опуститься на лежанку и сам сел рядом. Алиса устроилась, вытянувшись в струну, и смотря в потолок.
– Спи, я посторожу.
Даниил взял в ладонь белые холодные пальцы и, стиснув зубы, отвернулся. В теле Алисы словно не оставалось жизни.
Алиса послушно закрыла глаза, но потом облизала губы и спросила:
– Почему?
– Что – почему? – вздохнул Даниил.
– Почему ты не оставишь меня?
Даниил расправил на своей ладони её тонкие вялые пальцы, повёл мизинцем по складкам и морщинкам и задумчиво спросил:
– Всё в этом мире делается только по одной причине. Потому что мы – живые. Все мы – живые. Даже те, что как мы… мёртвые душой, умирающие телом. Жизнь толкает к поступкам, жизнь заставляет жить. Всё, что мы делаем – и есть наша жизнь. Не совершая ничего – не живёшь. И нельзя останавливаться. И невозможно не двигаться. Даже тогда, когда твоя пуля уже нашла тебя…
– Живые… – повторила Алиса.
Смотря в потолок, она оставалась равнодушной, словно происходящее не касалось её, словно не звучали слова, нужные ей как воздух, как кровь – свежая, живая, бьющаяся из взрезанной артерии по губам.
Даниил устало улыбнулся:
– Всё в мире сводится только к жизни. Или смерти. И желание быть рядом – тоже…
Она закрыла глаза и замерла.
В глубине грудной клетки стало замирать сердце, задерживаться вдох. И только сознание, заволакиваемое белым туманом, ещё металось, сиротливо ударяясь о клетку бессмысленности существования. Оно искало ответы, но вокруг оставался только туман, медленно заполняющийся красным…
…