Эвтаназия в долг
TekstМеханически одевая и раздевая детей, расставляя столы и стулья, бегая в кухню за полдником и ужином, моя санузел, Ольга все время мониторила состояние матери. Необъяснимо тревожно как-то было сегодня, подсасывало что-то под ложечкой, мутило легонько. Вроде бы все было как обычно, но какое-то беззвучное нечто внутри беспокоило, будто попавшая в сапог крупинка, то напоминая о себе, то пропадая. То ли пахло сегодня утром в спальне матери по-другому, то ли голос у нее был не такой. Может и показалось, конечно…
Когда Маша подговорила детей залезть в приемной на шкафчики и бегать по ним «как обезьянки», Ольга бросила все, отключилась на несколько минут от мониторинга, стаскивая детей со шкафов, и не сразу поняла вызов домашнего искина матери: аларм!
Она закрыла дверь приемной за Тарасиком и застыла на месте, прислонившись спиной к двери. Не веря, смотрела на сообщение и не могла заставить себя пошевелиться.
Наконец, связалась с Вадимом: «Забери Петьку из сада через час!», с Алисой: «После школы сразу домой!», со службой соцподдержки: «Выезжаю!».
Все чувства в ней словно замерзли мгновенно, осталась только способность к действиям.
Мама умерла.
4
Когда маму увезли, Ольга открыла ее комнату, включила и выключила верхний свет и села на кровать.
Посмотрела на медблок под салфеточкой. Мама вязала кружева из тонких ниток, и ее научила тоже. Старое, забытое искусство, сейчас такое уже почти никто не вяжет… Ольге больше нравилось вязать свитеры и шапки-шарфы из толстой шерсти.
Настольная лампа горела в режиме ночника, как Ольга оставила ее утром. На тумбочке стоял недопитый стакан с холодным чаем и нетронутые контейнеры с едой. На измятой подушке чернели крохотные брызги крови. Одеяло сбитым комом лежало у изножья кровати. Коврик затоптан чем-то белесым. На мамином сетевике, покрытом тончайшим налетом пыли, беззвучно мелькали новости.
Откуда пыль, мертвенно подумала Ольга, я же каждый день все обрабатывала. Она не притронулась к сетевику. Сидела на кровати молча, безвольно сложив руки на коленях.
В комнате было оглушительно тихо. Никто не стонал, не ворочался, не просил попить, не спрашивал – что там, за окном. «Надеюсь, она не сильно мучалась», подумала Ольга, стараясь не смотреть на брызги крови на подушке…
Щелкнула входная дверь – пришли Вадим с Петей. Сын, раздеваясь, громким шепотом спрашивал: «А какой торт? Ну пап, какой? С Гаррипоттером или Трансформерами?.. Ну пап!». Вадим гудел что-то неразборчиво. Шуршала одежда, звучали шаги, зашумел кран в ванной, затих. Дверь в комнату приоткрылась, и Вадим спросил: «Ты здесь?». Ольга не ответила.
– Оль…
– Да…
{Предложение услуги}
{Отказ}
– Оль… Ну что поделаешь…
– Да…
{Предложение услуги}
{Отказ}
– Оля.
– Не надо, Вадим. Я так посижу.
Вадим сел рядом с Ольгой на кровать, приобнял ее за плечо. Рука его была горячей. Ольга удивилась отстраненно – как так, с мороза, а рука горячая? Странно. Как все стало странно вдруг.
Посидели молча.
– Пойду детей накормлю.
– Алиса пришла?
– Да, мы в школу за ней зашли вместе с Петькой.
– Хорошо… Пусть они сами себе еду…
– Оля, перестань. Или с нами поешь.
– Я потом…
{Предложение услуги}
{Отказ}
– Ну, как знаешь, – сказал Вадим, и Ольге послышалось в его голосе облегчение.
– Ты как будто даже рад, – она посмотрела на мужа исподлобья.
– Оля… Ей тяжело было. И нам тоже. Сейчас все закончилось. Все когда-то заканчивается.
– И жизнь, и слезы, и любовь… – ответила она едва слышно, не глядя на Вадима.
– Пойдем?
– Я посижу еще.
Ей не хотелось признаваться себе в том, что она тоже чувствует облегчение.
Да, основное чувство – усталость. Это было как забег на непосильно длинную дистанцию. Когда уже сил никаких нет, но открывается второе дыхание, потом откуда-то третье, потом бог знает какое по счету, и ты тупо переставляешь ноги, отмечая безучастно «вдох-выдох», а финиша и не видно, и сколько еще бежать – можешь прикинуть только умозрительно, навскидку, и все переставляешь и переставляешь деревенеющие, забитые ноги. А после финиша, отупев от монотонных движений, продолжаешь вяло бежать, ничего не соображая и не чувствуя уже ничего почти, кроме болезненной пустоты внутри, и когда тебя поймают за руку и остановят, навалится вдруг облегчение, не приносящее истинного облегчения – слишком много сил было потрачено, слишком долго ты бежал, отключив мозг.
За стенкой тихо заговорили. Ольга слушала и не слышала. Странно как-то все теперь….
Мама. Запах остался, а тебя уже нет. Салфетка осталась, дыхательный аппарат, контейнеры с ненужной больше едой.
Пришло сообщение от соцслужбы. Ольга не глядя скинула его в отложенные. Сообщение всплыло как срочное, Ольга еще раз его скинула, уже раздраженно: не до вас, до завтра потерпите.
Когда Вадим уложил детей, она прошла в кухню, вскипятила воду и села пить чай. Есть не хотелось совершенно, но хоть что-то в желудок закинуть было надо, в животе бурчало. Открыв пачку вафель, Ольга взяла одну, покрутила ее в руке и положила обратно. Отрезала кусок хлеба, намазала сливочным маслом и посолила крупной солью. Вадим всегда высмеивал ее вкусовые привычки. Хорошо, что его сейчас нет на кухне и можно попить чай в одиночестве.
Сообщение от соцслужбы пришло еще раз, сбросить его в отложенные не получилось: пометка «безотлагательно» не давала это сделать. Ольга насыпала в кружку сахару, взяла бутерброд и, усевшись за стол, открыла мигающее сообщение.
Прочитав и не поняв смысла, скинула его в прочитанные. Набила рот хлебом и запила горячим чаем.
Сообщение вернулось с требованием «подтвердить согласие / отказ».
Закипая злобой, Ольга тщательно прожевала кусок, поставила кружку с чаем на стол и сосредоточилась на сообщении.
– Вадим! – позвала она мужа.
{Запрос услуги}
{Согласие}
{Отказ: недостаточно средств на счете}
{Отложенная услуга}
{Согласие}
– Что? – муж зашел в кухню с Петькиной книжкой сказок в руке.
– Я тебе перекину, прочитай пожалуйста. Не понимаю – что за долги? Я долг матери два часа назад списала… Что. Они. От меня. Хотят. – Ольга говорила тихо, сдерживаясь из последних сил. Щеки сводило от напряжения, в голове стучало «ну что им надо всем от меня?»
– Сейчас, Петьку уложу только.
– Давай.
Она перекинула сообщение Вадиму и медленно доела хлеб с соленым маслом, не чувствуя вкуса.
Вы не люди, что ли? Я только что мать в труповозку положила, а вы тут… И осеклась, вспомнив: не люди. Это искин соцслужбы долбит ее почту. Ничего человеческого, просто закон.
Глядя невидящими глазами в стол, Ольга вдруг беззвучно облилась слезами, как горячим душем. Слезы капали на стол с хлебными крошками, на пустую чашку, на руки. И пришло настоящее облегчение: все закончилось, вот теперь. Ночью, в морозном январе, в квартире со спящими детьми, равнодушным мужем, забрызганной кровью подушкой, бессмысленными ледяными звездами за окном, предстоящим рабочим днем, с вылезшими откуда-то непонятными долгами, с необходимостью совершать какие-то телодвижения, когда хочется одного: залезть под одеяло и потерять сознание, пока не отпустит…
– Оля. Это почти наша квартира по сумме, – услышала она голос Вадима.
Подняла глаза, посмотрела на него. Сутулящийся, с пробивающейся щетиной на щеках, в старенькой растянутой футболке. Руки волосатые. Осунувшееся лицо.
– Что? – тупо спросила она, продолжая разглядывать мужа.
– Ты отказалась от социальной эвтаназии и забрала мать домой.
– И что?
– Ты оказывала ей навязанные услуги. За это прилетел штраф.
– Какой?
– Вот, – Вадим скинул ей сумму.
Она всмотрелась и не поверила глазам. У нее не было таких денег. Сумма была равна трем четвертям стоимости квартиры.
– Ты подтвердила списание долга мамы перед тобой, а это приравнивается к получению оплаты за оказанные ей услуги, и ты должна заплатить налог на доход.
– Ну пусть вычтут.
– Так вычитать не с чего, у тебя нет денег на счете. Мама ведь ничего тебе…
– ….
– Если ты сейчас откажешься списать ее долг и заплатить налог на доход, то ее долг берет на себя государство. Но оно оспорит его, как навязанную услугу. И заставит выплатить тебя штраф за это. Вот, – Вадим ткнул пальцем в другую графу сообщения. Сумма была почти такая же, как налог на доход.
Ольга открыла запрос соцслужбы еще раз и заставила себя прочитать все так, будто от этого зависела ее дальнейшая жизнь. Прочитала. Получилось, что от этого действительно зависела ее дальнейшая жизнь. И ее, и семьи.
– Вадя, я ничего не понимаю, – ее губы задрожали, разъехались, она никак не могла сжать их, – что им надо от меня? Мама минус миллион за этот год, я плюс миллион, минус на плюс получается ноль, так ведь? Ну так ведь? Никто никому ничего не должен больше. Что за…