Мне тоже нужно было к этому мосту, потому что в место – бывшее еще двадцать лет назад самым плотно застроенным заводами и цехами кварталом на нижнем берегу, а теперь превратившееся в один из крупнейших культурных и тусовочных хабов города, в котором бывшие склады и заводские помещения были переделаны под арт-пространства, коворкинги, залы для театральных постановок, творческие мастерские, ивент-холлы и так далее – в это место нельзя было попасть из Старого города, потому что ни один мост не возвышался над изгибом, который река делала вокруг квартала, действительно почти принимая форму кольца, оставляя на нижнем берегу, со стороны югов, лишь узкую горловину прохода, не шире двухсот метров. Это выглядело довольно забавно, когда ты ночью гуляешь по Старому городу вдоль набережной, и вдруг перед тобой вырастает странный район – здоровенные кирпичные здания с силуэтами фабрик и складов, расписанные граффити, украшенные лианами, и где-то там, в центре этого места что-то гудит, долбит музыка, из малочисленных и небольших окон вырываются лучи света, тогда как улицы этого квартала едва-едва освещены, но все же видно, как там происходит оживленное движение, и можно услышать отдаленный шум голосов. Река начинает огибать этот участок, и ты проходить его почти что по периметру, не наблюдая ни единого моста, ведущего в сие занятное место. Но через несколько минут перед тобой все же появляется мост на другой берег, где наверняка можно будет найти вход и посмотреть, что же там происходит. И ты, разумеется, не отказываешь своему любопытству. Фактически, именно так я сюда и попал в первый раз, лет девять-десять назад, когда кольцо еще только начинало свою метаморфозу, а сам я еще был школьником, развившим в себе чудную привычку выбираться на ночные прогулки, даже когда было не с кем. Улыбнувшись этому забавному воспоминанию, я закурил и направился к мосту.
* * *
Здание кирпички, где должно было проходить “Затмение”, находилось в левой части кольца, недалеко от набережной. Туда можно было попасть либо с самой набережной, либо свернув с одной из двух главных улиц квартала в короткое ответвление, в котором, помимо бывшего корпуса кирпичного завода, располагались блинная, фастфуд с претензией на приготовление мяса на открытом огне и выставочный комплекс “Скважина”, к задней части которого примыкали парковка и небольшая пешеходная зона, по периметру заставленная типичными для уличного фуд-корта вещами: широкими деревянными бобинами в качестве импровизированных столов, окружающими их простыми стульями без спинок, лавками, двумя лестницами-амфитеатрами в углах. На парковке частенько – не только по субботам и пятницам – было полным-полно байкеров, отчего-то избравших этот участок кольца одним из своих излюбленных мест для встреч. Когда я проходил мимо глубокой арки, ведущей из переулка в этот своеобразный дворик, я успел заметить с десяток мотоциклов на парковке, да в самом пространстве уже было довольно многолюдно. Люди сновали туда-сюда через арку, стояли группами у стен “Скважины”, рассаживались за столики и на ступенях лестниц, болтали, подходили к небольшому прицепу, в котором продавали алкогольное мороженое, кто-то уже был навеселе и исполнял какие-то не слишком техничные, но рьяные танцы. Из чьих-то колонок играла музыка – тот же мимолетный летний попс, что я недавно слушал в метро.
Люди здесь были самые разные: от явных школьников – не старше, чем я был во время первого своего визита сюда – кричаще одетых, громких, эмоционально возбужденных, и до пожилых пар, с любопытством прогуливающихся по улицам и переулкам. Ну и все, кто между ними: укутанные в кожу байкеры, офисный планктон в лоферах и со стаканами жизненно необходимого им кофе, небольшие отряды из неразлучных с телефонами девиц в откровенных легких нарядах, бодро щебечущие на своих языках туристы, отвязного вида студентота с рюкзаками и сумками, влюбленные парочки, гуляющие по набережной или уединившиеся за столиками, бодрящиеся дамы за сорок, диджеи и организаторы ивентов, локально известные рэперы, рабочий люд с производств… Благодаря такому разнообразию кольцо всегда казалось мне одним из самых ярких и колоритных мест в городе.
Я прошел мимо кирпички, глянув на внутренний двор – по нему сейчас ходило несколько человек, завершая подготовку площадки. Это место было похоже на двор за выставкой, только побольше, а в остальном – те же лавки и стулья, бобины-столы, расставленные перед небольшой сценой поддоны с матрацами, та же лестница-амфитеатр, только пониже и пошире, прилегающая к основному зданию большая деревянная веранда, на которую можно было попасть из просторного коридора, что обычно служил баром или гардеробом – смотря кто и в каком формате организовывал движ. Отличительной особенностью двора кирпички была трехметровая строительная вышка, которую использовали во время ремонта и обновления внешнего вида заводского корпуса, для перекраски рыжего кирпича в красный, ну и для разрисовки стен завода сюрреалистическими граффити. Когда ремонт закончился, новый владелец решил выкупить вышку, за время работ приобретшую весьма колоритный вид, и с тех пор она стоит в центре двора, вмонтированная в бетонное основание. Иногда ее использовали как большую горку для лазания или площадку для сидения, иногда на самом верху устанавливали проектор или какую-нибудь светомузыку.
До начала было еще минут сорок – вполне достаточно времени, чтобы где-нибудь перекусить, и я зашел в фастфуд напротив кирпички. Заказал два бургера по акции и стакан пива и сел у окна, ожидая своего заказа. Не успел я погрузиться в чтение ленты, как кассир объявила мой номер, и пиво с бургерами перекочевали на столик.
После первого, умятого довольно быстро, я скривился и откинулся на спинку стула. Зачем мне все это? Почему я ем бургеры и картошку, хотя обещал себе, что начну питаться нормальной едой, почему я каждый день пью, а не бегаю и не хожу в зал, как когда-то собирался делать, почему я ложусь спать в час-два ночи, хотя знаю, что нужно будет проснуться в 8:00, и из-за недосыпа первые несколько часов я буду полным овощем? Да может и не несколько часов. Вполне возможно, что я уже так сильно подорвал свой режим и запустил здоровье, что то, что кажется мне сейчас нормой – это на самом деле серьезная степень деградации. Ну, если подумать: усталость, апатия, рутинность и серость всего вокруг, за исключением редких часов или дней, слабость физическая и моральная – это все ведь не взялось из ниоткуда. Так зачем я делаю с собой такое? Думать об этом совсем не хотелось, что наверняка означало: подумать об этом стоит. Хорошо, ну не буду я всего этого делать, возьму себя в руки, оздоровлю образ жизни. И что дальше? Как будто я раньше не пытался. Всегда получалось одно и то же: спустя какое-то время без нескольких лишних часов на залипание в сети или в играх, без выпивки, без вредной еды, без веществ, без тусовок, без прокрастинации, занимаясь почти все время лишь “нужными” и “полезными” занятиями, я испытывал эмоциональный шок и впадал в жестокую меланхолию – остатки смысла пропадали из жизни, и бодрость с мотивацией, переполнявшие меня в начале этих “проектов улучшения жизни”, мгновенно испарялись, столкнувшись с реальным миром. Реальным миром, в котором стараются тысячи, а добиваются своих целей единицы; реальным миром, который твердит одно, а делает прямо противоположное; реальным миром, где я знаю, каким человеком хотел бы быть, но не могу приблизиться к этому ни на шаг. Наверное, больше всего в окружающей действительности меня раздражало именно лицемерие происходящего – пропаганда оптимизма, лживые заявления политиков, деструктивность примененных на практике социальных идей, тотальное безразличие к судьбам отдельных людей при вылизывании задницы безликому обществу, и так далее. Слова и прокламации здесь так часто расходились с действиями, что почти обесценились. Невозможно было понять, что на самом деле происходит в мире, кто прав, а кто виноват, чем являлось и было вызвано определенное событие – слишком много у нас появилось инструментов для обмана и манипуляций. По факту у тебя оставалось два пути: следовать своим мечтам или плыть по течению. Первый путь почти всегда заканчивался неудачей и пониманием, что тебя обманули. Второй обычно приводил тебя к разложению личности и ненависти к себе. Только в первом случае ты старался что-то делать, а во втором – просто отдался на волю судьбы. Оба пути вели к краху, но в первом случае ты прикладывал усилия. Те, кто все же сумели добиться того, чего хотели, получали от жизни удовольствие большее, чем те, кто сдался и не страдал от этого – большее пропорционально разнице между усилиями их единомышленников-лузеров и усилиями тех, кто отказался от мечты. Проще говоря, стремясь к чему-то, пытаясь чего-то достичь и прикладывая к этому усилия, ты лишь повышаешь ставки, а сама выбранная стратегия никак не влияет на вероятность стать счастливым.
Пересилив отвращение к себе, я все же сделал большой глоток из стакана и откусил второй бургер. В общем-то, можно было объяснить все эти мысли и чувства, легко объяснить все мои нездоровые привычки, зависимости и отношение к жизни. Так же легко, как понять те же проблемы у других людей. Ведь если разбираться подробнее, если вникать в суть, то все действительно пугающе банально. Каждый человек чего-то хочет, к чему-то стремится, и какие-то вещи общие для всех, какие-то – уникальны. Что же мешает всем нам достичь своих целей, исполнить свои мечты? Наличие других людей. Большинство наших желаний завязано на окружающих – на тех, кого мы любим, кого ненавидим, на семьи, друзей, группы и нации, общества или все человечество. Почему? Потому что мы, как учат в школе, социальные животные. Мы живем в обществе, в общем мире, но взгляды на то, каким должен быть этот мир, у нас часто разнятся – в общем или в деталях. Политики режут мир на зоны влияния, культуру кроят из разных материалов, люди соперничают друг с другом в повседневной жизни, компании пытаются отжать друг у друга часть рынка. И чем масштабнее твои цели, чем глобальнее твоя мечта, тем больше у нее врагов. Тех людей, кого твоя картина мира не устраивает, потому что она противоречит их собственной. И пусть мы хотим более-менее одного и того же – на фундаментальном уровне – наши картины мира слишком отличаются, чтобы реальный общий мир мог быть хорошим местом. Даже когда мы соглашаемся, что что-то правильно и хорошо, мы продолжаем по-разному интерпретировать это. Сколько в мире существует трактовок равенства, свободы, справедливости? Стоит просто оглянуться назад и вспомнить, чем обернулась идея коммунизма, во что превратилось капиталистическое общество, к чему привело движение за равноправие, во что вылилось раскрепощение нравов и получение людьми многих свобод. Ведь в своей основе это были весьма положительные концепции, но разница между людьми извратила и поглотила все хорошее, что в этих концепциях было, вновь родив что-то гротескно-отвратительное и жуткое, доведенное до абсурда. Слишком много противоречий, слишком много взаимоисключений в нашей жизни. Разве может не быть проигравших в мире, где есть победители? Вот нам и приходится изворачиваться, всю дорогу ограничивая себя, идя друг другу на уступки, чтобы мир хоть как-то мог существовать. И все равно конфликты неизбежны, неотвратимы, они пронизывают все уровни и сферы нашей жизни. Даже те наши цели, которые не связаны напрямую с другими людьми, связаны с ними косвенно. Можно, конечно, найти такой пример, который на первый взгляд полностью бы противоречил этой аксиоме, но лишь на первый взгляд. Чем дальше ты вникаешь в суть проблемы, чем дальше раскручиваешь клубок причинно-следственных связей, тем яснее понимаешь, что на том или ином уровне вновь натыкаешься на внешний конфликт, вновь в уравнении появляются другие люди – рано или поздно, но это неизбежно. Хотя бы потому, что мы стоим на плечах цивилизации с историей в тысячи лет, мы рождены в обществе, мы рождены другими людьми, и даже само наше существование, наш образ мыслей, наше восприятие мира – все это следствие определенных причин в нашем прошлом. Вот и получается, что мы все друг друга взаимно ограничиваем, сдерживаем, делаем одновременно несчастными и счастливыми: несчастными – потому что в мире, полном других, не похожих на нас людей, мы не можем рассчитывать на многое, мы так часто терпим неудачи, натыкаемся на сопротивление и непонимание, довольствуемся малым, что само понятие счастья стало для нас чем-то абстрактным, почти насмешкой или суррогатом, как когда любовью называют симпатию, а счастьем – удовольствие; счастливыми – потому что без других людей нам нечего делать в мире, ведь никто, наверное, в здравом уме не смог бы существовать совсем один на всей планете, как если бы все остальные вдруг исчезли, потому что наше счастье никогда не может состоять из одного лишь поглощения питательных веществ и информации из прошлого, наши цели и мечты неразрывно связаны с другими людьми и взаимодействием с ними.
Потягивая пиво, я смотрел в окно, рассеянно наблюдая за людьми снаружи. Солнце уже почти скрылось, и кольцо погружалось в предночную прохладную темноту. Силуэты пересекали переулок, огибали здания, стояли, сидели, сбивались в группки, болтали и смеялись. Все эти люди сейчас весьма довольны – они свободны от забот, от обязанностей, от быта, они отдыхают. Я тоже не особенно несчастен прямо сейчас – всего лишь ненадолго погрузился в рефлексию. Скоро я выйду из заведения, встречу Лекса и Фай, угорю на движе, наверняка встречу Алису, и не буду думать обо всех этих мрачных вещах. Но пока что я здесь, и я о них думаю. Двери фастфуда хлопали, впуская и выпуская посетителей, и пожилая уборщица сновала между столиками, наводя вокруг себя чистоту и порядок.
Ну, насчет того, почему мы все в какой-то мере несчастны – это мы поняли, да. Дело в наших различиях. А что же сами эти различия? Если никак нельзя изжить конфликты, избавить мир от непониманий и противоречий, взаимоисключения моих целей твоими, то можно ли что-то сделать с самими различиями между нами? Ну, а что с ними сделать. Различия и делают нас людьми, разве нет? Если я откажусь от своей картины мира и полностью разделю чужую – это уже буду не я, это будет копия другого человека. В глобальных масштабах это еще возможно представить: каким-то образом скооперировавшись, объединившись между собой, люди вырабатывают идеальный общественный строй. Политика, экономика, культура – все это становится неким усредненным идеалом, который (невероятно!) принимают все. Но что делать с масштабом локальным, личным? Как решить, кто из двоих соискателей получит должность, кто из двоих парней будет встречаться с девушкой, в которую оба влюблены, кто из двоих писателей-фантастов будет опубликован и станет известным? Где есть свобода, там нет равенства, где есть равенство, там нет свободы. Проблема разницы выгоды заключается в сравнении и измерении определенных параметров этой выгоды – в том, что касается материальных благ, которые измеряются и оцениваются всеми сравнительно одинаково. Решением этой проблемы было бы нахождение способа исключения возможности сравнения как таковой, или нахождение способа уравнивания степени субъективно ощущаемого удовлетворения каждой стороны. Либо мы убираем из уравнения разницу между людьми, либо убираем общую для всех среду существования, либо убираем возможность оценки и сравнения условий, либо убираем самих людей. Ну надо же, целых четыре варианта! Звучат они все так себе, конечно, но что-то наверняка должно сработать. Остается только попробовать.
Мне понравился такой ход мыслей, и, взглянув на часы, я решил остановиться на этом моменте, уже не таком мрачном и отчего-то даже обнадеживающем. Закусив остатком бургера последний глоток пива, я зашел в туалет и через минуту направлялся к входу в кирпичку, у которого уже выстроилась немалая очередь.
В толпе людей, как обычно, царило веселье и возбуждение, все шумели, нетерпеливо топтались на месте или бродили вдоль стены, пара чуваков обходила очередь, предлагая билеты, кто-то делал селфи на фоне арки входа, кто-то присел у стены, качая головой в такт музыке в наушниках, настраиваясь на тусовочный вайб. Меня тоже почти сразу захватило стандартное предвкушение движа, и я сам не заметил, как начал кивать головой и ухмыляться, улавливая вибрацию в здании за стеной.
Через пару минут подошел Лекс с блестящими глазами и тоже ухмыляющийся. Мы начали обсуждать заявленные лайн-апы для разных залов, строить догадки о планировке, которую скоро увидим. За нами встала компания из девчонки и двух парней, которые горячо обсуждали свою проблему – нехватку одного билета. Я предложил им один, четвертый лишний у меня, и их радости не было предела. Мы разговорились, и оказалось, что ребята – выпускники медицинского, и на тусу приехали как раз отмечать свой выпуск. За несколько минут до начала к нам присоединилась Фай, и после того, как мы втроем отбили друг другу пятюни и коротко обменялись громкими куражными подначками, мы вместе со стоящими позади нас ребятами погрузились в привычное состояние веселости и легкого мандража. Это было одной из моих любимых вещей в походах на ивенты – настоящие эмоции приятного волнения и непринужденности, доступные даже без каких-то искусственных стимуляторов, рожденные одним только воображением на пару с памятью о предыдущих похожих вечерах.
Когда на часах было уже начало одиннадцатого, шум в начале очереди стал громче, железные ворота, закрывающие проход в арку, звякнули, и к очереди вышли два фейсконтрольщика. Вскоре очередь начала понемногу двигаться вперед, и я полез в карман за билетами и паспортом.
* * *
В этот раз коридор за верандой, прилегающий к первому залу, в который сразу попадали люди, пройдя через арку в своеобразный тамбур, оказался баром – да и неудивительно, в июне людям было особо нечего сдавать в гардероб. По правой стороне была барная стойка, по левой, через проход – диваны и плетеные столики. Я сразу обратил внимание на отсутствие пепельниц – значит, сегодня курить на баре нельзя, нужно будет по-любому выходить на улицу. Ну и ладно, даже лучше – будет больше поводов проветриться. Народ еще только подходил, и в залах было пустовато, хотя в том, что был ближе всего к выходу на веранду, уже на полную выкладывался диджей. Мы втроем обходили зал, давая то восторженные, то слегка разочарованные комментарии (чаще все же восторженные), осматривая все и постепенно подхватывая ритм музыки. В этом зале по плану должны были всю ночь ставить драм, транс и прочую электронщину, остальные два зала – с хип-хипом и ремиксами сезонной попсы – должно быть, стартуют чуть позже. Фай уже вовсю болтала со своей новой знакомой – наверняка об учебе в медицинском, Фай сама два года там проучилась, пока не поняла, что быстрее сопьется, чем станет медиком. Пока девчонки осматривались и соображали, что будут пить и где будут танцевать, мы с Лексом позвали чуваков с собой покурить на улицу. Лекс жестами показал Фай, куда мы идем, она вскинула вверх оба больших пальца, и мы направились к выходу на веранду.
Рассевшись вокруг столика на краю деревянной платформы, мы закурили и начали трепаться о тусе и смежных вещах.
– Какие у вас, ребят, планы на движ? – я с любопытством спросил у одного из выпускников, представившегося Кином. – Так просто заглянули или будете гореть до победного?
– Да какое заглянули, ты что, – он так фыркнул, что даже слегка поперхнулся дымом. – После шести лет этой каторги мы будем гореть так, что утром придется ложиться под капельницу.
– Круто, если еще и ваша спутница вывезет ваш настрой!
– Не, ну если что, так мы ее на кресло в чилл-зоне усадим откисать. – Второй, которого звали Хол, пожал плечами. – Но я точно буду до финала движить.
– Еще бы. Когда мы выпуск отмечали, двоих увозили ночью на скорой. – Эл усмехнулся, вспоминая то, что я даже при желании вспоминал с большим трудом, хотя прошло всего-то три года. Я тогда даже не то чтобы сильно накидался – хотя, если верить Ми, она несколько раз за вечер конкретно спасла мою жопу – и пробуждение вечером встретило меня всего лишь стандартным похмельем, но почти все ключевые моменты я помню только по смутным ассоциациям и рассказам Ми и Эйча.
– Хера себе! – Кин от удивления присвистнул. – Это где вы так отдыхали?
Лекс ткнул себе за спину, примерно в ту сторону, где находился “Кайман”.
– Да есть тут на соседней улице заведуха, три этажа с залами – мелкие танцполы, бар, диванчики, все дела. Называется как-то по-крокодильи, я и не помню.
– Ну начали-то мы у тебя на хате, вся дичка уже там началась. Тогда Курт начал смешивать в себе этот крутой коктейль, а С.М. уже тогда нормально накидался и чуть окно тебе не разбил, когда ему кто-то с улицы фак показал. – начало вечера я помнил довольно неплохо, примерно до полуночи, а вот дальше уже начинались сплошные белые пятна. – А в “Каймане” они уже просто забыли, чего в себя на хате напихали и залили.
– Во, точняк, я еще помню, как Курт с Триппи пересрались, потому что она не ставила на ноуте треки, которые он просил.
– Ты тоже тогда неплохо отличился, кстати. – я вспомнил, почему совсем не в интересах Лекса было вспоминать этот вечер. – Помнится, подкатил ты к одной девчонке, когда уже в хлам был…
– Ну-ну, подкатил и подкатил! Главное ведь, что все все поняли, и закончилось все хорошо, так? – спешно перебил меня Лекс, немного смущаясь.
Ничего удивительного, что он так активно съехал с темы. Девчонка-то в итоге парнем оказалась – благо Лекс не сразу полез, а все же дождался, пока цель его алкоподката что-то ответит. Хах, интересно, а Фай ту историю помнит? Улыбнувшись, я затянулся и попытался выдохнуть колечко дыма. Надо бы спросить.
– Еще помню, как нас чуть велосипедист не сбил по пути из “Койота”, когда мы песни орали и по всему тротуару прыгали. – Эл, уже не такой смущенный, сменил тему, погружаясь дальше в тот вечер, насколько ему позволяла память.
Хол о чем-то задумался, а Кин с ухмылкой и любопытством переводил взгляд с меня на Лекса, пока мы вспоминали события неформального выпускного и подсчитывали потери. В итоге Лекс пожелал чувакам, чтобы с ними такого не произошло, и мы еще пару минут обсуждали, что на второй сцене должно быть круто, что народу сегодня – мы видели арку входа через забор дворика – уже до черта, а Лекс обещал развалить бар, если они будут так же сильно разбавлять ром с колой, как и в прошлом году, а потом Холу написала их подруга, и они пошли в зал, заверив, что еще нас найдут. На входе они разминулись с Фай, которая виртуозно лавировала в потоке людей.
– Ну там и движуха! Уже пришла какая-то банда хореографов, что ли, захватили весь танцпол…
В руках Фай несла подставку с шестью шотами, при помощи врожденного чувства равновесия даже ничего не расплескивая. Лекс улыбнулся, а потом застыл в притворном изумлении.
– Фай, ало, где апельсины? Ты чего, в склероз впадаешь?
– У них не было ни апельсинов, ни грейпфрутов. А ты что, просто так уже не можешь какой-то шотик выпить?
Фай поставила сет на столик и заняла кресло между мной и Лексом, угрожающе глядя на того и подбочениваясь. Лекс, как мне показалось, слегка порозовевший, поднял бровь.
– Я-то могу хоть весь сетик шотиков выпить, но ты же по-любому просто забыла и не спрашивала!
– Спрашивала-спрашивала! Давай обратимся к независимому эксперту, – она глянула на меня. – Который сходит на бар и спросит, есть ли у них апельсины.
Я только покачал головой, скрещивая руки перед лицом в жесте отрицания.
– Ребят, если вам надо ненадолго уединиться – вы так и скажите, а просто на бар я не пойду. Лучше шот-другой опрокину и еще покурю.
Теперь порозовели уже оба, и Лекс, и Фай, и не нашли, что бы такого сразу возразить – видимо, внутри них боролись желание по-детски все отрицать и ощущение, что такая неловкость им обоим даже приятна. Я усмехнулся и протянул в воздух руку с первым шотом, довольный эффектом. Мы чокнулись и опрокинули стопки, и по телу разлилось тепло. Вообще, наблюдать такое поведение уже взрослых, в общем-то, людей, было и неловко, и здорово. Неловко – потому что становишься невольным свидетелем перехода просто личных отношений в романтически-интимные, и дело в том, что ты одновременно и нужен, и не нужен в этой ситуации, ведь ты и кажешься лишним, некоторой помехой, но и в то же время ты – необходимая публика, без которой не могут обойтись некоторые ситуации на этом этапе отношений. Здорово – потому что, хоть это и выглядело глуповато и нарочито, как любые брачные игры, все же было приятно понимать, что не все у людей строится на похоти и бытовухе, что есть – особенно в начале отношений – место и для таких вот вещей, довольно милых и наивных. Мы с Ми-Ми так себя вели месяца два-три, чем, наверное, дико достали всех вокруг, но именно это время я вспоминал с наибольшей теплотой. Вскоре на веранду вернулся Кин, закурил и рассказал, что в первом зале валят какое-то дичайшее техно, а второй и третий уже начали разогрев, и что народу везде уже нормально, можно врываться. Придя к консенсусу, что да, действительно, можно уже идти, мы втроем махом выпили еще по шоту и направились к входу в коридор. Еще даже дверь за нами не успела закрыться, как я уже почувствовал легкость в голове и улыбнулся. Вечер начался.
* * *
Уж не знаю, как дела обстояли с ромом, но виски с колой на баре смешивали довольно честно. Через полчаса отрыва в первом и втором зале первые два шота выветрились из меня, мы с Лексом и Фай вышли покурить, после чего они сразу же вернулись в толпу, а я решил догнаться и немного посидеть, чтобы не пить все сразу и не расплескать стакан на танцполе – сегодня было действительно много людей и периодически даже слишком тесно, несмотря на внушительные размеры всех залов. Все было ништяк, когда в этой тесноте к тебе прижималась и прыгала рядом какая-нибудь приятная леди, но, когда это был размахивающий локтями, словно мельница крыльями, ошалевший чувак, приходилось немного отступать.
Я выбрал место у правой стены второго зала, вдоль которой взявшие передышку сидели на лестнице-амфитеатре из трех узких ступенек. Потягивая коктейль, я лениво достал из кармана джинсов телефон, вспомнив, что Л.П. просила небольшой видеоотчет. Конечно, во втором зале, который сотрясался от качевого битла замикшенных до неузнаваемости треков, стоило снимать видос только в движении и с танцпола, но я подумал, что потом запишу и такой, а сейчас главное – просто не забыть хоть что-то снять.
За два месяца я даже успел забыть, как выглядит и звучит движ на кольце. Почти полная темнота в залах, за исключением пары тусклых ламп, цветных вспышек и лучей прожекторов, подсветки диджейки да экранов телефонов. Бетонный пол, вибрирующий от топота ног и сотрясающих стены и стекла басов. Обычные, забавные, интересные и странные люди – отжигающие на танцполе, мерно покачивающиеся по периметру зала, разбросанные по матам, креслам и ступенькам, изнемогающие, болтающие друг с другом, те, кто уже как будто отрубился, одни или в группах, трезвые, пьяные, обдолбанные, на кураже, без понятия, что происходит вокруг – в общем, самые разные. Чел за вертушками ставит следующий трек, и кто-то переходит в другой зал, или идет на улицу покурить, а кто-то, наоборот, как раз заходит, запрыгивает, втанцовывает, с одобрением качая головой и улыбаясь от уха до уха. Лучи то и дело выхватывают из полумрака лица, движения, мелкие детали толпы. Что-то выглядит смешно, что-то – атмосферно и в тему.
Много чего крутого было во всем этом. Например, мне нравилось случайно столкнуться с кем-то знакомым и перекинуться парой фраз – пока я неспешно пил виски с колой, рядом приземлился Хол, рассказал, как какая-то девчонка сейчас чуть не навернулась с балкона в третьем зале, но он и еще один чувак успели вернуть ей равновесие. Мы поболтали еще минуту, и он пошел на бар. Еще мне нравилось ощущение уединения одновременно с принадлежностью к этой огромной массе людей. Чем-то это было похоже на одиночество в толпе, только без негативного смысла – казалось, что между уединением и толпой есть четкая граница и момент выбора, и ты можешь в любой момент по собственному желанию пересечь эту границу, встроившись в общий движ и поймав ту же волну, а можешь выйти из толпы и спокойно сесть где-нибудь, где тебя никто не побеспокоит. Я даже пару раз дремал на подобных сейшенах, и, надо признаться, было вполне комфортно, ничего не тревожило, у меня даже ничего не подрезали.
Когда в стакане осталось меньше трети, я подумал, что уже ничего не расплескаю, и можно где-нибудь стать и залипнуть в музыку. В первом зале я сразу наткнулся на Фай с выпускницей Ликой и с дурацкой гримасой влез в их селфи. Лика засмеялась, а Фай, преувеличенно нахмурившись, ткнула меня локтем в плечо.
– Йо, че как?
– Ты где торчишь, м? Тут уже минут десять такую жару дают! – она заметила стакан в моей правой руке, но я вовремя завел его за голову.
– Лекс на улицу пошел?
Диджик плавно опускал питч, и электронный скрежет и футуристичные всхлипы трека звучали медленнее и обдолбаннее. Я понемногу начинал синхронизироваться с ритмом, мешала только Фай, которая все еще пыталась выхватить стакан у меня из руки. Стоявшая к нам полубоком Лика с закрытыми глазами плавно раскачивалась под замедляющийся трек, и я мог рассмотреть ее подробнее.
– Не, он на баре чего-то взять хотел, но ты походу сегодня вырываешься вперед.
– Я за первые полчаса так разогнался, что те шоты испарились. – Фай бросила свои попытки, и я отхлебнул из стакана уже не холодный, но прохладный виски. – А ты чего тянешься, попрошайка, тоже догнаться хочешь?
– Пук на тебя, жмотяра. Я, может быть, через полчаса еще шот сделаю, но мне пока и так нооорм!
Последнее слово ей пришлось прокричать, потому что постепенное замедление и уплотнение баса разразились мощнейшим дропом, от которого, как мне показалось, должно было вылететь хотя бы несколько стекол. Немного зависшая в напряжении публика в тот же момент отреагировала, и зал затопил гул, дрожание стен, чьи-то вскрики и дикая мешанина подсвечиваемых стреляющими лучами прожектора тел, которые почти синхронно взорвались в движении. Раскачиваясь и прыгая, я подумал, что вот как раз это стоило бы снять для Л.П., но мне было уже не до телефона.
Через пару минут трек немного успокоился, и как раз подошел Лекс со стаканом в руке. Мы втроем немного отошли от основной движухи, встав рядом со здоровенной квадратной колонной. Фай запилила очередное групповое селфи на фоне тонущей в огнях диджейки. К нам подошел – скорее даже, подвалил – странный мужик в кепке с дамой под руку и поинтересовался, чего все здесь такие веселые, и нету ли у нас чего-нибудь, чтобы ему и его спутнице “во так же было”. Мы с Лексом синхронно подумали, что тип очень мутный, и Эл сурово ответил, что мы тут сами ничего не знаем, но указал на бар. Лекс еще с детства был чуваком рослым и крепким, редко попадались мне люди, готовые с ним спорить или раздражать, и странная парочка удалилась.