Дом стал, как говорится, полон народа. Приехали не только сыновья, но и внуки. ‹…› И все обыкновенно толпились в большой зале яснополянского дома и с жадностью набрасывались на то лицо, которое побывало в комнате больного и могло сообщить какие-нибудь сведения, впечатления о нем.
‹…›
…3 июля утром Лев Николаевич был особенно слаб, говорить почти не мог… ходившей за ним Софье Андреевне он сказал, что «стоит на перепутье и что по той и по другой дороге одинаково хорошо идти».
…При всем этом в нем шла, очевидно, самая напряженная жизнь, независимо от тех страданий и слабости, которые наблюдали окружающие. Ему ярко рисовалось положение тех миллионов людей, которые от рождения и до смерти обманывают, – насилуют и грабят, и в тишине своей комнаты, вдали от суеты и благодаря болезни еще более ушедший в чистую высшую жизнь, он обдумывал лучшее выражение того, как формулировать этот ужасный обман, как ярче представить его обманываемым людям, какой выход из него указан им. И в то время, когда всем казалось, что ему дурно, что он слишком плох, вероятно, в душе его шла работа, вероятно, мысль неустанно работала, так как тотчас же, как у него наступало то, что мы назвали «лучше», передышка от болезни, он звал кого-нибудь и диктовал поправки и дополнения к статье «Единственное средство», как будто оставляя этим свое завещание людям. ‹…›
В один из дней, когда Лев Николаевич чувствовал себя получше, он позвал приехавшего шести-семилетнего внука, который с удивлением тихо уставился на своего больного дедушку. Тогда дедушка стал выдумывать и говорить ему сказки. Но скоро устал и объявил, что продолжение будет в следующий раз. Внук очевидно слушал с напряженным вниманием, так как, придя к нам с блестевшими глазенками, передал очень подробно всю услышанную им часть сказки.
Так как положение Льва Николаевича не улучшалось, а если и были временные улучшения, то за ними следовало чрезвычайно опасное ухудшение… то все семейные и близкие… решили выписать из Москвы врача, лечившего его в предыдущую трудную болезнь в Москве в 1899 году и хорошо изучившего свойства организма больного. Приехавший врач нашел положение очень серьезным и склонен был к определению грудной жабы и к тому, что единственным лечением в данном случае было увезти больного в теплый климат за границу или в крайнем случае на южный берег Крыма. ‹…›
Все эти исследования и советы уехать лечиться были мучительны для Льва Николаевича, и я помню, как он неоднократно и мне, и другим своим близким друзьям жаловался на то, что не дадут спокойно умереть; помню, как завидовал судьбе мужика, у которого нет средств звать ни докторов, ни думать о теплых краях и только одно средство: готовиться хорошо умереть и думать об этом как об одном из самых важных дел. Смерть витала уже в Ясной Поляне, все чувствовали как-то невольно ее присутствие, всем нам жутко было и невыразимо больно, а Лев Николаевич этого не только не чувствовал, а говорил о «ней», называл уже ее и готовился к ней.