Сережа. Рождение воина

– До свидания! До встречи!

– До встречи! – ответил Сережа и ощутил, как в его душе начинает расти новое дотоле неизведанное им чувство – это была влюбленность. В сердце стало сладко, тепло и щекотно, словно какой-то лучик пронзил его изнутри.

Он посмотрел на Олю, она была необычайно хорошо в своей вязанной, красной шапочке-колокольчике с цветочком на правой стороне. Глазки блестели, из-под шапочки выбивались русые локоны и небольшие припухшие пунцовые губки были так восхитительны, что Сережа еле удержался, чтобы не кинуться и ни поцеловать ее в них.

Когда Павел вернулся домой и не застал Оксану, он понял, что она, взяв детей, исполнила свою давнюю угрозу и просто сбежала от него, тогда он поклялся отомстить ей и забрать у нее детей. Но со временем страсти улеглись и пыл охладел. Поначалу, он сильно скучал о детях. Потом он начал постепенно смиряться и их возвращение себе, связывал лишь с освобождения от ненавистных ему сепаров родного Донбасса. Он родился на этой земле, хотя его родители переехал сюда еще во времена СССР с Западной Украины. Павел, несмотря на хорошие отношения с окружающими, все же всегда чувствовал, что вокруг него живут по большей части люди не совсем такие, как он и его родители. И прежде всего это проявлялось в отношение к истории их народа, к ее героям, их идеалам, к религии и праздникам которые принято было отмечать в обществе. В семье были безразличны к девятому маю, достаточно широко отмечаемому на Донбассе, как и в ненавистной им имперской России. Более того, он постоянно слышал от своих родителей, что этот праздник, стал окончательной чертой по закобаливанию и оккупации жидо-большевиками их ридной неньки Украины, и это вовсе не праздник, а трагедия всего украинского народа. Он постоянно слышал от родителей, что здесь на Донбассе живут ненастоящие украинцы, а потомки кацапов выходцев из России или те, кого эти кацапы выдрессировали и воспитали неполноценными украинцами. Церкви, строящиеся или стоящие здесь испокон веков, по мнению его родителей, были населены московскими попами и служат как агенты влияния Москвы и для одурачивания украинского народа. Павел слушал эти высказывания и возмущения своего отца и когда к ним на квартиру приходили редкие гости, в основном такие же переселенцы на Донбасс из Западной Украины. Они часто говорили, что истинными патриотами во Второй Мировой войне были не те украинцы, которые служили в Красной армии, а те которые воевали в рядах УПА, как и деды Павла; что настоящими украинскими героями и лидерами нации были Бандера и Шухевич, а всякие тимошенко и ковпаки, это прислужники московских жидо-большевиков и волей или неволей, но они оказались врагами украинского народа. Каждый новый майдан в Киеве, в семье Павла встречали радостно и с надеждой, что наконец-то, вот сейчас возродится украинская самостийная держава, сбросив с себя многовековой гнет москалей и станет ближе к Европе. А за каждой неудачей видели руку вездесущего Кремля, который со временем слился с образом Путина. Кремль и Путин – вот главные враги украинской державы и народа! Близкое и немногочисленное окружение семьи Павла радовалось, когда видело, что в государственных СМИ, во власти, в языковой политике ограничения на использование русского языка, все более и более утверждалось именно такое украинство и его мировоззрение, какое исповедовали они. И они с большим одушевлением встречали любой шаг власти, который призван был дерусицифицировать и декоммунизировать население Украины, а одно и другое в их умах со временем слилось в одно целое и деккомунизация стала синонимом дерусификации.

Постепенно украинизация в школах, в СМИ, в интернет пространстве, начала давать свои первые плоды. И вот уже правнуки и праправнуки советских воинов, особенно среди падких на националистические идеи футбольных фанатов, стали зиговать на трибунах и растоптав память своих праотцов воевавших и уничтожавших бандеровцев, тоже стали чтить новоявленного отца основателя современной украинской нации Степана Бандеру и УПА. Не сказать, чтобы сам Павел был апологетом или ярым сторонником бандеровского движения, но он ему симпатизировал и не без радости наблюдал, как часть донбасской молодежи из детей москалей и «недоукраицев» превращалась в фанатов неофитов украинского движения. И пускай в процентном отношении этих неофитов украинства было не так уж и много, но зато они были достаточно пассионарны и агрессивно активны. Павел видел, что все идет в нужном для их украинского движения русле и еще лет двадцать такой культурной обработки донбасского и в целом всеукраинского населения и дело будет сделано: нация создана, а от старых их героев и идеалов не останется и следа. Память их предков демонтируется, а на ее обломках будет создан новый пантеон украинских героев, когда-то врагов и предателей, а в будущем всеми признаваемых и почитаемых отцов новой украинской нации.

Когда Павел повстречал Оксану, то она ему сразу приглянулось. Да, конечно, она была родом отсюда и плохо понимала истинное украинство и в чем истинное благо украинской нации. Но она была красива, а этого многим мужчинам было достаточно и Павлу, в том числе. Тем более, что политика или история между ними почти не обсуждались. Через год их встреч, Оксана забеременела и они, как часто бывает в таких случаях, решили расписаться. И все было ничего, хотя иногда споры и бывали, все-таки Оксана не была полноценной украинкой, – щирой и свидомой. Она даже как-то посещала придуманную в России гражданскую акцию «Бессмертный полк», вместе с фотографией погибшего в войну ее прадеда. А на свою сумку вешала так называемую георгиевскую ленточку, со временем, ставшую одним из главных символов донбасского сепаратизма. Павел смотрел на это с неприязнью и раздражением, но не считал нужным идти на открытый конфликт со своей женой. Он думал, что придет время и она перебеситься и осознают свою неправоту и заблуждение. В жизни оказалось все не так просто и, когда в 2013 – 2014 году в Киеве начались протесты и стал разрастаться новый майдан, то сердца супругов встали по разные стороны баррикад. Когда украинская власть ввела войска и раздались первые выстрелы на Донбассе, стало ясно, что они уже не супруги, а враги. Тогда и начались их открытые столкновения, словно отголоски той войны, которая начиналась и на улицах их города. Павел считая, что во всем виновата Россия и ее агенты, по призыву власти одним из первых встал в ряды создаваемых батальонов. Тем более там уже были ребята, которых он знал и прежде, в основном из радикальных националистических кругов. Но оказалось, что к тому, что он там увидел, он не был морально готов: убийства, насилия, грабеж, ненависть и презрение к местному населению. Чтобы обезличить этих людей и бороться с ними, им были придуманы презрительные наименования: колорады и сепары – все эти люди, получая такое прозвище, вместе с ним теряли, и право называться и считаться людьми! Павел все же не был жесток по своей природе, а поэтому когда ему несколько раз приходилось оказываться в мягко говоря спорных ситуациях по зачистке и разоблачении сепаров, то его стала мучать совесть. Он не мог мириться с тем, что его руки омыты кровью ни в чем неповинных людей. И Павел стал пить, потом пристрастился и к психотропным веществам. Но боль от увиденного ужаса и соучастие в преступлениях против местных жителей, со временем становилась уже невыносимой. Он даже стал подумывать о самоубийстве. Но его спасло ранение. В госпитале, где он лежал, ему повстречалась хорошенькая медсестра. Она была волонтером из Тернопольщины, настоящая украинская девчина, без всякого сепарского и колорадского душка и даже разговаривала на чистой мове. А когда он слышал, как она ласково называла его: «Павло или Павлусь!», – то его радости не было предела. Эта влюбленность фактически вытянула Павла из депрессии и с того света. А потом Маричка забеременела. И позднее у них родился ребенок, которого они назвали Андрей. Маричка хотела расписаться, но пока Павел состоял в браке с Оксаной, этого сделать было невозможно. Возвращаться на передовую в ряды национальной гвардии ему не хотелось, и он, написав рапорт, перевелся в одну из мотострелковых частей ВСУ. Маричку Павел отправил к родителям рожать и воспитывать их совместного ребенка, а сам все же вернулся на Донбасс, очищать эту землю от ненавистных ему сепаров. И если будет возможность, то найти своих детей от первого брака и, забрав их у Оксаны отправить на Украину, а именно, к дорогой Маричке, дожидаться его с войны с победой, в которой он почти не сомневался. Ведь на стороне Украины весь цивилизованный мир, то есть страны западного полушария, а ни какие-то там черномазые или желторотые «полулюди».

Как раз в этот самый новый год, когда Роман навещал сына и свою мать, Павел попал со своим гаубичным дивизионом в окрестности как раз их шахтерского городка. Новый год они встретили весело и хорошенько подвыпив, решили поздравить с наступившим и колорадов вместе с жителями этого городка, дабы и им жизнь медом под властью сепаров не казалась. И накрыли город и его окрестные села несколькими залпами из минометов, – им было весело. Как раз эти самые разрывы и слышали Роман, его семья, их соседи по подвалу и Оксана с детьми Павла. В отместку к ним со стороны подконтрольной ополчению тоже было сделано несколько минометных выстрелов, но они уже всем подразделением сидели в хорошо укрепленном и защищенном от таких минометных прилетов блиндаже и продолжали праздновать. Большинство его сослуживцев, были родам издалека, из западных областей Украины. Хотя было несколько и таких как он, уроженцев Донбасса. В основном это были, как обычно, молодые идейные украинцы, то есть те, кто исповедовал ультраправый украинский национализм.

Иной раз Павел подолгу стоял и смотрел в сторону вражеских позиций и на крыши населенных пунктов на той стороне линии разграничения. Он думал, что где-то там может быть скрывается с его детьми и пока еще по документам его жена Оксана. А может, она уже и уехала в свою любимую, проклятую им Россию. Где его детей «недолюди» москали учат любить русскую историю, государство, язык, все то, что так ненавидел Павел и его товарищи по оружию. Но нет, он ошибался, Оксана и его дети никуда не уезжали, они прятались от его снарядов в подвалах и разрывы от них, часто не давали им заснуть по ночам, а днями хоть на время забыть о войне.

После встречи нового года Оксана с детьми стали чаще бывать в гостях у своих соседей по дому, почти каждый день навещали Раису Максимовну с внуком. Дети были очень рады этому времяпрепровождению, и конечно отдельно этому радовались Сережа и Оля, – они сильно и крепко сдружились и уже почти перестали друг друга стесняться. О Романе, отце Сережи вестей не было никаких и, хотя Раису Максимовну беспокоило какое-то смутное и нехорошее предчувствие, она его списывала на постоянное нервное напряжение от непрекращающихся ежедневных обстрелов со стороны ВСУ. Сережа же наоборот, несмотря на войну и обстрелы, расставание с отцом, из-за своей влюбленности и возможности ежедневно видеть Олю и общаться с ней, находился в хорошем настроение и прекрасном расположение духа. А когда под праздник Рождества Христова, в Рождественский сочельник Раиса Максимовна все-таки уговорила Оксану, и детям сказали, что они переезжают на время в подвал к Раисе Максимовне и Сереже, то их радости и восторгам не было и придела. Рождество прошло шумно и весело. Правда, ночью опять были обстрелы, но к ним обитатели подвала уже давно привыкли, а чувство того что они скрыты и защищены от разрывов снарядов подвальными стенами и плитами, вселяли в его жителей чувство сравнительной безопасности. Война уже стала для них страшной и ужасной, но обыденной повседневностью.

Для Оксаны и ее детей в подвале освободили целый угол, где соорудили для них деревянный настил из досок, найденных где-то Васелем.

– Царские палаты! – выпалил он, осматривая дело своих рук. – Сам бы здесь поселился и спал!

– Так и спите, – сказала Оксана, улыбаясь, – а нам что-нибудь попроще можно соорудить…

– Что вы! Что вы! – испугался Василь. – Это, я так… С дуру брякнул. Я же специально для вас старался! А ну малой, прыгай на палати, устраивайся поудобней! – сказал Василь подмигивая Артемке.

– Спасибо, вам большое! – кивнула Оксана в знак огромной благодарности и признательности. И они стали разбирать свои вещи на новом месте своего, как они все здесь живущие надеялись, временного жилья.

Рождество тоже прошло весело и шумно. Елку еще никто не убирал. Пахло мандаринами и конфетами, которые были частью гумпомощи привезенной волонтерами из Российской Федерации, как раз к празднику Рождества. Дети были рады несказанно и особенно, конечно, радовался различным вкусняшкам Артемка. Да и Сережа, и Оля хотя и старались казаться взрослее, особенно друг перед другом, но тоже не могли скрыть всей своей радости и с большим удовольствием и наслаждением уплетали конфеты за обе щеки. Спать все легли уже после полуночи. А утром Сережа, проснувшись, сразу приподнял голову и первым делом с тревогой обратил свой взор в сторону, где теперь жила Оксана вместе со своими детьми. Наверное, он испугался, что ему могло такое счастье только присниться и, он никак не мог поверить тому, что Оля теперь будет жить со своей семьей рядом с ним, практически в одной комнате. Их скромный уголок был заботливо прикрыт от посторонних глаз растянутой от стены до стены прочной тканью для штор. И лишь возле изголовья ткань была немного отодвинута, там, к своему великому удивлению, Сережа и увидел лицо Оли и ее заплаканные глаза. Штора быстро задернулась. Первое, что хотел сделать в тот момент Сережа, это подойти и узнать у нее кто ее обидел. Но она там была не одна, вместе с ней там спали ее брат и мама. Сережа побоялся и постеснялся их беспокоить и решил дождаться того момента, когда они все проснуться и встанут с постели. До тех пор Сережа не спал и ему лезла в голову всякая чепуха, вплоть до того, что он стал думать, уж не из-за того ли Оля плачет, что ей не хотелось жить вместе с ним под одной крышей. Но вспомнив, что последнее время ее отношение к нему было очень благосклонным, он с успокоением подумал, что здесь дело конечно не в нем. А вот в чем, это он решил узнать, во что бы то ни стало, когда она выйдет из своего уголка за ширмой.

Вскоре встала Раиса Максимовна. Потом зашевелились и зашептались в дальнем углу Татьяна и Михайловна, – они спали на соседних топчанах. Потом начали двигаться и мужчины. Постепенно помещение стало наполняться звуками и голосами. Кто-то ставил чай, кто-то открывал консервы, а кто-то вышел на улицу, и за ним хлопнула входная дверь. Наконец откинулся и полог, за которым спала Оксана со своими детьми. Сережа с жадностью впился туда глазами, разыскивая своим взглядом заплаканную и несчастную Олю. Но к его удивлению Оля и не собиралась продолжать плакать, а наоборот она весело сюсюкалась с Артемкой, шутливо пощипывая его за бока, отчего он вскрикивал и смеялся на все подвальное помещение. Да так громко, что опять вызвал недовольство свей мамы, которая сделав суровый вид, проговорила:

– Тише вам, а то доиграетесь и вас, как непослушных, выгонят за баловство! Как вам не стыдно, люди нас приютили, а вы здесь устроили кавардак?! Оля уймись и не трогай брата!

– Пусть дети поиграются, пошумят, – раздался веселый голос Раисы Максимовны, – что ж им с нами стариками только молчать и грустить?!

– Им только дай волю! – улыбаясь, ответила Оксана. – А ну вставайте, сейчас пойдем домой туалет наводить. Вроде с утра тихо?…

– Да, с утра вроде сегодня тише стало, не слышно чертей… Может, спят еще? А может и совесть заиграла? Скажут: пусть хоть в праздник Божий люди отдохнут! – проговорила в надежде Раиса Максимовна.

– Ты, Максимовна размечталась уж больно! Будут они тебе праздники устраивать, просто не проснулись еще. Сейчас встанут, похмелятся, и давай опять палить! – заключил пессимистично Василь.

– Чай, там тоже христиане, может и не будут?.. – проговорила Михайловна крестясь.

– Вот как раз снарядом эти христиане тебя старую и перекрестят! – не унимался Василь.

– Идите к столу! Оксан приглашай детей чай пить, – прервала невеселые разговоры своих соседей Раиса Максимовна.

– Ой, спасибо. Мы сначала домой сходим. А потом уж придем и будем чаевничать.

– Ну, как знаете… – не стала настаивать Раиса Максимовна.

– Одевай, брата, – сказала Оксана дочери.

– А я хочу чая! – обратился к матери Артемка.

– Хочешь, иди, скорей пей, мы тебя с Олей немного подождем.

– Иди-иди, сюда внучек, я тебе чайку налью, и вот конфетку съешь, – засуетилась Раиса Максимовна.

Оксана что-то хотела сказать на вопросительный взгляд сына, но потом махнула рукой и сказала:

– Ладно, раз угощают в гостях, то съешь, только в последний раз. Сначала позавтракать нужно, а потом только сладкое есть. Понял?

Артем радостно и бодро кивнул и кинулся за стол. А Оля тихонько отошла и села на один из стульев стоящих чуть в стороне от их уголка. Сережа решил, что это прекрасный момент разузнать причину ее утренних слез и встав тихонько, стараясь не привлекать к себе внимание окружающих подошел к ней и сел на стул рядом.

– Доброе утро! – сказал он.

– Доброе! – ответила Оля.

И когда он посмотрел в ее глаза, то опять не увидел в них ничего грустного или тревожного.

– Как дела? – спросил он. – Как спалось на новом месте?

– Нормально, – неопределенно протянула она.

– Знаешь…, – начал он нерешительно. – Мне с утра показалось…

– Ты о моих слезах? – без всякого смущения спросила у него Оля.

– Да…

– Не обращай внимания, это бывает, просто мне сон страшный приснился…

– Сон?

– Да, просто сон. У тебя разве таких снов не бывает?

– Нет, – честно признался Сережа. – Нет, сны, конечно, всякие бывают. Бывают и очень страшные кошмары, но чтобы я из-за них плакал, такого не бывает.

– Ну, ты же мужчина, а мужчины не плачут! – подтрунивая его, проговорила Оля шутливо. Но тут же осеклась и сказала: – Ладно, я шучу. Прости. А у меня бывает: приснится что-нибудь этакое, ужасное и я как дурочку лежу и плачу. – И она несколько нарочито засмеялась.

Они замолчали и, вместе наблюдали за тем, что происходило вокруг. Раиса Максимовна хлопотала за столом возле Артемки, Оксана тоже подсела к ним. Михайловна и Татьяна о чем-то тихо перешептывались. А Василь и Богданыч крутили самокрутки, – с сигаретами здесь было плоховато.

– Хочешь, расскажу, что мне приснилось? – проговорила после затянувшейся паузы Оля.

– Да, – сразу, с готовностью ответил Сережа, но тут же устыдившись своей любознательности и боясь показаться нетактичным, добавил: – Как знаешь… Если хочешь…

Она внимательно посмотрела на него и, когда он повернулся в ее сторону, отведя глаза начала говорить:

– Мне снилось, что я иду по полю, а вокруг взрывы, обгоревшие танки, машины, убитые люди и из земли поднимается пар, дым, все плохо видно. Потом под моими ногами начинает падать земля и я проваливаюсь в какую-то страшную, бездонную яму. Лечу и смотрю вверх, а оттуда сверху на меня сыплются комья земли и грязи. А потом, я увидела… – она замолчала, словно собираясь с силами и продолжила: – Я увидела лицо своего отца и закричала: Папа помоги! А он посмотрел на меня каким-то страшным и диким взглядом, словно безумного и зло и жестоко расхохотался. И тогда я проснулась.

Сережа посмотрел на нее и увидел, как ее глаза вновь наполнились слезами.

– Оля, пойдем! Хватит там ворковать с Сережей, – раздался голос ее мамы. – Еще наворкуетесь, успеете.

Она встала и, вытерев глаза улыбнулась.

– Иду мам. – А потом, обернувшись к Сереже сказала: – И тогда я, как только проснулась. Поняла, что скоро умру и мне от этого стало очень страшно, и я заплакала. Вот такая я глупая трусиха, но ты меня выдавай, я тебе верю. Хорошо?

– Конечно, – с чувством готовности идти за ней и в огонь и воду, сказал, кивнув своей головой Сережа. И даже немного приподнялся с места.

Отчего Оля, заметив этот его порыв, улыбнулась и ласково с благодарностью проговорила:

– Спасибо!

Ее мама и брат уже оделись и стояли у дверей выхода из подвала. Оля подошла к углу, где со вчерашнего дня расположилось их новое убежище и, взяв свою вязаную шапочку с цветочком на правой стороне и одев ее, оглянувшись на Сережу, подмигнула ему. Его поразили глаза Оли, какой-то потаенной грустью. Она подошла к матери и брату и они втроем скрылись в дверном проеме, Сережа только слышал их шаги уходящие кверху. Наверху дверь хлопнула. Через какое-то мгновение она вновь хлопнула, и на порожках зазвучали частые легкие шаги, – это был Артемка, – он ворвался в подвал и кинулся к своей постели.

– Что-то забыл? – спросила Раиса Максимовна.

Но Артемка не глядя ни на кого и, никому не отвечая схватил с постели паровоз и вновь развернувшись, кинулся догонять мать и сестру. Такая спешка подвела Артемку и он, споткнувшись, растянулся на полу.

– Осторожнее! Убьешься! – заохали и запричитали женщины.

Но его было не остановить и он, лишь на мгновение, задумавшись, – плакать или нет? Наверное, решил, что не время, и быстро вскочив на ноги, побежал кверху с растрепанными в разные стороны волосами. Его шапка слетела с головы, когда он упал, и теперь лежала возле порога.

– Стой! Шапку возьми! – крикнули женщины ему вслед, но он их уже не слышал.

– Сереж, догони его, отдай шапку, а то простудится ребенок и заболеет, на улице все-таки зима! – сказала внуку Раиса Максимовна.

И Сергей, быстро встав, проходя мимо, подхватил лежащую на земле шапку Артема и побежал его догонять.

– Подъем! К бою!

Павел вскочил с кровати. Но увидев смеющегося сослуживца, понял, что это была только шутка и, вновь упал на постель. После очередной ночной попойки, его голова трещала и, казалось, была налита свинцом.

– Вставайте, хлопцы, хорош спать! Пора сепаров с Рождеством еще раз поздравить! Запустим по колорадам пару снарядов от души, с душой и в душу! – и шутник расхохотался.

Говорящий был Степаном родом из Ужгорода, он люто ненавидел все население Донбасса, считая, что здесь нет ни одного нормального украинца заслуживающего уважения или жизни в новосоздаваемом украинском государстве. Этой ночью был обстрелян православный храм, и именно он и был инициатором этого расстрела, заявив, что там не может быть людей, разве что кацапы и их московские попы. Павлу было это неприятно, но выказывать свое недовольство он не стал и, храм к всеобщему пьяному восторгу и ликованию был обстрелян, там погибло двое прихожан. А Павел лишний раз порадовался, что ему удалось перевестись в гаубичный дивизион и теперь он хотя бы не видит и чаще всего не знает, куда летят и падают выпущенные из его орудия снаряды. Он решил для себя, что выполняет святую обязанность по защите своей страны, а за попадание по мирному населению или гражданским объектам, он никакой ответственности не несет, за это пусть отвечают командиры и разведка. Павел хотя и был крещенным, но в религиозных вопросах и особенностях догматики разбирался мало, если ни сказать ничего не понимал и, когда оказался среди сослуживцев, большинство из которых было униатами, то перешел в униатскую греко-католическую церковь Украины. Он хотел быть им своим и когда они сказали, что истинная вера украинцев это греко-католичество, то он не долго раздумывая и без всякого зазрения совести стал униатом. Если бы у них в подразделение были капелланы из никем непризнанного киевского патриархата, то он с такой же точно легкостью, стал прихожанином и этой религиозной организации. Вообще, ВСУ и нацбаты были наполнены людьми разных религиозных взглядов, в них помимо униатов были и язычники, и сектанты, и последователи всяких раскольничьих православных течений на Украине. Были и прихожане УПЦ, но этих было меньшинство и они порой даже как-то стеснялись своей веры, потому как УПЦ давно была объявлена агентом влияния Кремля, а в вооруженных силах и формированиях Украины ненависть ко всему, что так или иначе связано с Москвой и Россией пропагандировалась с особенной силой. Но, в принципе, если священник или прихожанин УПЦ является ярым сторонником украинства и ставит украинскую державу выше, и Бога, и веры, то и им пока будут рады в рядах ВСУ. Потому что, кто бы, ты не был и какому богу и как ни поклонялся бы, если для тебя Украина превыше всего, то ты уже считался своим, – пусть и заблуждающимся, но своим. Для создания новой украинской нации необходима идея и лозунг и он со временем был найден и сформулирован, звучит он примерно так: «один народ, один язык, одна вера». Но поскольку с одной верой были явные проблемы и не состыковки из-за религиозной многополярности религиозных взглядов граждан Украины, то постепенно в умах украинцев постулат об «одной вере» стал замещаться идеей поклонения украинской державе. Украина превыше всего, – вот что стало истинным объектом поклонения украинцев на Украине. И этому новому общегражданскому «богу» и начали приносить свои кровавые жертвы адепты этого нового псевдорелигиозного культа. А с особой жестокостью это проявилось в результате кровавого переворота 2014 года в Киеве. Но если скачущим по площадям студентам Бог для воспевания украинства и не был нужен, то солдату на передовой, волей или неволей, но под пулями о Боге задумываться приходится и поэтому любому религиозному служителю, воспевающему украинское государство и благословляющему воинов на священную войну против москалей и России, здесь были рады. Хотя, конечно, религиозная принадлежность этого воинства какой-либо религии или конфессии была условна и состояла в основном из таких людей, как Павел. И если завтра по телевидению им объявили бы, что униатство это российская ересь, а истинная украинская религия, это поклонения Хорсу и Перуну, то они, недолго думая со временем стали бы поклоняться и этим истуканам, а униатские храмы стали бы разрушать и уничтожать. А потому даже прихожане УПЦ в рядах вооруженных сил Украины не сильно мучились муками совести глядя на разрушенные их снарядами храмы УПЦ. Одно точно, эта религиозная всеядность некоторых, еще горько аукнется и откликнется им.

– Давай, хлопцы, подходи на похмелку, – и Семен стал наполнять стаканы горилкой. – Домашняя! У одного деда на днях конфисковали.

Солдаты стали подходить и чокаясь и покряхтывая, выпивали свою кружку. Подошел и Павел, он выпил и занюхал рукавом. Потом взял и бросил в рот одну из мандариновых долек, щедро разбросанных по всему столу. Закурил и вышел из блиндажа на улицу. Было тихо, свежо и спокойно. Но вскоре появился Семен. Он осмотрел все ли в сборе.

– Давай, хлопцы, дадим просраться этим сепарам! – подмигнул Семен и скомандовал: – Орудие, к бою!

Павел вместе со своим расчетом кинулся к орудию. Они делали все машинально, каждый знал свое дело досконально и наизусть.

– Заряжай!… Огонь!

Павел дернул за рычаг, орудие выстрелило. Снаряд, разрывая воздух, полетел вдаль, за горизонт, отыскивая свою цель. Если бы Сережа мог летать, то он увидел, как снаряд летит в сторону его дома, как пролетает над ним и падает посередине их двора. Павел же не знал ни Сережу, ни его папы, ни его бабушку, для Павла их совсем не существовала, он только знал, что здесь живут его враги, враги его народа и государства, а значит, они должны погибнуть.

Но Сережа всего этого не видел и не знал, в этот самый момент, он выскочил из подвала, и, увидев немного отдаляющегося от их дома Артемку, который бежал в сторону своей матери и сестры.

– Артем! – прокричал Сережа и мальчик обернулся. – Шапку забыл!

В это время на крик Сережи обернулись и Оксана с Олей. Артемка побежал обратно. Подбегая, он протянул свою руку и уже хотел выхватить шапку из рук Сереже, который смотрел на Олю и ее маму, – они стояли рука об руку и улыбались, такими они и застыли навечно в памяти Сережи. В одно мгновение их скрыл из вида разрыв того самого снаряда, дым, пыль и груды снега и земли взметнувшиеся вверх. Сережа упал, обхватив Артемку. Сверху посыпались стекла. Через несколько секунд Сережа поднял голову и посмотрел на стену перед ними сильно испещренную осколками, каким-то чудом ни один из них не попал по ним. Артемка лежал и, тихо посапывая под ним, плакал. Сережа, еще ничего не понимая поднялся и осмотрелся вокруг. Вдали, на месте, где только что стояла Оля с мамой, лежали комья грязи вперемешку со снегом. И тут он заметил красную, грязную и измазанную шапочку Оли, которая лежала на снегу. Он машинально побрел в сторону ее. Раиса Максимовна услышав взрыв, кинулась из подвала на улицу. Вначале она увидела сидевшего прямо на снегу Артемку, потом увидела и своего внука. Кинулась сначала к Артемке.

– Тебя не ранило? – спросила она, но он молчал и плакал.

Потом Раиса Максимовна бросилась к внуку, он уже подошел и смотрел на красную шапочку Оли. Потом нагнулся и взял ее в руки. Раиса Максимовна уже подбежала к нему.

– Ты не ранен? – спросила она.

Он машинально отрицательно махнул головой. И тогда женщина, схватив его за руку, повлекла обратно в их убежище.

– Быстрее, быстрее! – повторяла она. – А то опять выстрелят? А где Оксана с Ольгой?

И увидев в руках Сережи красную шапочку Оли, переведя свой взгляд на следы от разрыва снаряда и рассмотрев остатки тел и одежды, она все поняла.

– Быстрее, кому говорю! – ухватив на руки и Артемку, она увлекла их в подвал.

Вскоре на месте происшествия прибыла комендатура ополчения и медики. Ребят осмотрели и не нашли никаких ранений, кроме небольших порезов от вылетевших из квартирных окон стекол. С чем и поздравили детей:

– Повезло вам ребят, вы в рубашках родились!

– У погибших родственники здесь есть?

– Вот мальчишка сиротой остался…, – поглаживая прижавшегося к ней Артемку, сказала Раиса Максимовна. – А больше никого здесь нет, они не местные, приезжие.

– Жалко, – протянул врач. – Значит, придется нам самим как-то их хоронить, но вы понимаете, что возможности наши маленькие… Так что мы в траншеи их прикопаем, да табличку сможем поставить и не более того. – А с мальчишкой и ума не приложу, что делать.

– Мальчишка…, – и Раиса Максимовна с жалостью посмотрела на Артемку. – Мальчишка, пусть пока с нами побудет, а потом, может, когда война кончится, глядишь, и родня его найдется.

Врач, услышав это, сразу как будто испытал облегчение, сбросив с себя лишние заботы и поднимаясь, хлопнув себя по коленям, сказал: