А осенью, глядя из тепла на серость, слякоть и холод, через стёкла окон, иногда отвлекаясь на холодные капли, бегущие по уличной стороне стекла, тянет неторопливо и основательно поразмышлять о смысле жизни. Пофилософствовать о взаимоотношениях в этом мире. Привести в порядок мысли. А тут механик: «Что такое государство? Только не по-книжному, а как сам понимаешь».
Кто же знал, что этот вопрос может вызвать продолжительные последствия. Сначала сказал, потом стал разбирать, потом писать. И чем дальше, тем больше. А сейчас на дворе осень. Холодная, сырая, ветреная осень. И тянет размышлять. Кто мы есть в этом мире? Что я видел за свою короткую жизнь? И нисколько не обидно, что она проходит – моя жизнь. Она идет, а я наслаждаюсь. Радостно, грустно, задумчиво. По-разному. Ведь она прекрасна – моя жизнь. Даже дождливой осенью. Особенно, если на улице промозгло и неуютно, а я в тепле и уюте. И есть время поразмышлять и привести в порядок свои мысли. А десятилетняя дочь, услышав, что известный кинорежиссёр умер во сне от сердечного приступа, замерла и задумчиво сказала: «Об этом только мечтать можно». Тихо сказала, серьёзно, ни для кого.
**********
Светлое будущее
Было утро. Просто утро. Не раннее, но утро. На дворе стояла осень. Не совсем стояла, а что-то делала в рамках подготовки к поздней осени и наступающей следом зиме.
Серое низкое небо хмуро давило на землю, не пропуская ни единого солнечного лучика, иногда щедро посыпая мелким дождиком, почти туманом (на Дальнем Востоке такой дождь называют «мороситиком») или обрушивая тяжёлые холодные осенние капли, которые барабанили по машине и сбивали с, почти голых деревьев, остатки листьев.
С высокой горы открылась панорама краевой столицы. Там меня ждали дела, перегруженные и грязные улицы, хмурые замёрзшие пешеходы и, находящиеся в осенней спячке, вялые, раздражительные и очень значимые клерки.
Столица, стоящая на берегу широкой, серо-чёрной реки, высилась тёмно серыми многоэтажками, и тянулась по течению невзрачными домами, разного возраста. От конца восемнадцатого века, до наших дней. И не важно, какого цвета стены, в такую погоду они – серые.
Выше по течению, целлюлозно-бумажный комбинат из серых труб, стремящихся к серому небу, пускал серые клубы дыма. А, ещё не обжитая людьми территория, была покрыта желто–коричнево–чёрно-серым лесом. Яркие краски осени, в этот день стремились к серому и, поэтому, не сверкали.
А над горизонтом, небольшой полоской, с двух сторон сжатой небом и землёй, светило солнце. Оно светило не мне, оно где– то там освещало землю. Не было видно голубого неба, оно было там – далеко за городом. Был только-свет, мягкий, слегка желтоватый свет.
И вдруг пришла мысль «Вот так, наверное, выглядит светлое будущее». Если я поеду в этом направлении, то выеду из-под туч и надо мной будет сиять в голубом небе солнце и природа засверкает яркими красками. И светлое будущее станет светлым настоящим… Если я поеду к нему. Может, конечно, и не успею. И всё покроется тучами. Или доеду, но солнце будет светить недолго, а потом его затянут тучи. И светлое настоящее, немного побыв со мной, станет серым. Но оно будет, немного, но будет. Потом можно будет приятно об этом вспомнить о своем светлом прошлом. Стремился, достиг, и оно у меня было. Будущее перешло в настоящее и стало прошлым. Моим прошлым.
Но я не поехал к солнцу. Делая дела, мотался по городу, почти, целый день. Моё серое будущее, побыв немного настоящим, стало прошлым. Серым прошлым.
Выезжая из города, я оглянулся. Всё небо, от горизонта д горизонта, было затянуто серыми тучами, которые давили на землю и не давали ей ни единого шанса увидеть солнце. И не было светлого будущего. Нет, наверно, оно было. Где-то далеко и в неизвестном направлении. Неизвестно где. Наверное, было.
Конечно, всё, что я увидел и придумал, не имеет никакого отношения к понятию «светлое будущее». И дела, конечно, важнее этой ерунды. И часто мы откладываем на потом, то, что можно сделать сегодня. А завтра этого может не случиться. И дела, ради которых мы отложили ерунду, можно сделать в любой день. Или вообще не делать. А шансов заниматься несъедобной «ерундой» нам даётся немного и не всегда. Но мы всегда правильно? расставляем приоритеты и только иногда вспоминаем – был рядом – но не зашёл, видел – но не попробовал, хотел – но не сделал, мог – но не стал. А жизнь идет, и мы уже не рядом, и хочется, а нету, и попробовать бы – но нечего, или не то, и я бы!, а уже не можется. Всё в прошлом. В нашем суетливом, но таком правильно сером прошлом, в котором не стал, не сделал, не попробовал, не зашёл, но что-то выполнил. Что? Не помнится. Но, наверное, очень важное и нужное. Серое, важное и нужное. Очень? Важное?
**********
Темнота
С детства боялся темноты. Нет, не каких-либо чудовищ или зверей, которые в обилии есть на Сахалине. (Из реально опасных – медведь, рысь и росомаха). Просто я боялся темноты.
Она веяла на меня чем-то жутким, неизвестным. Самым страшным был переход с освещённого места в эту жуть. Шаг за шагом, зная, что сзади покинутый мною освещённый плацдарм, преодолевая, всё возрастающее, желание стремглав вернуться, я всё глубже и глубже погружался во мрак ночи. Странно. Желание вернутся, становилось вполне объяснимым и не таким страстным, как только огоньки дома пропадали за сугробами, кустами или за вершиной сопки.
Часть пути лежала между огородами и лесом. Он был хвойный, но не зелёный, а какой-то чёрный. За ним тянулась к небу молодая хвойная поросль – она была настоящей – зелёной. А за ней кладбище. И если не смотреть в лес и не вспоминать, что за ним кладбище (ночью, как про это забудешь), то дорожка вполне была сносной. Можно было идти по ней до следующей улицы. А на лес не смотреть, только вперёд и вспоминать, что ни будь хорошее.
Только иногда зашуршавший куст или что ни будь скрипнувшее, быстро прогоняют по спине, от затылка до начала ног, целую армию мурашек. Но главное не забояться и не побежать. Потому что тогда темнота погонится и обязательно схватит. Ей ведь гнаться недолго – она рядом.
Вновь желание бежать просыпалось и неудержимо стремительно разрасталось во мне, когда я видел, уже достижимые, огоньки конечной точки моего пути. Дома, где мы покупали молоко.
Тут уже я давал волю чувствам и летел по улочке, гремя пустым бидоном, падая и роняя крышку. Если были лужи, то случалось, что я их форсировал вброд. Посаженное за чтением книг зрение, не давало возможности искать какие-то изощрённые пути обхода.
Стремглав взлетев на крыльцо, я, всем своим фасадом чувствовал безопасность, а сзади меня, я это ощущал физически, рассматривала темнота. И ждала.
Перелив из банки молоко в бидон, я выходил на крыльцо и снова окунался в темноту. Снова страхи. Борьба с ними (только не смотреть на лес!) и вот, наконец-то, огоньки дома. А бежать нельзя – можно пролить молоко. Это уже конец моего пути. Я сдержусь, закрою за собой калитку, войду в дом и быстро, плотно закрою дверь. Всё – темнота за дверью, а сзади освещённая кухня. И совсем не страшно и даже как-то бодренько прогулялся. И совсем не было страшно. А в окно смотреть не буду, потому что меня будет видно, а я не увижу, и кто-то из темноты может вдруг быстро… а рамы у нас тоненькие и уже слегка гнилые и почти у земли. И лучше на окна, которые выходят к лесу не смотреть – за ними ждёт темнота. Она с сопок, через лес и кладбище пробирается на наш огород и прячется за кустом бузины, которая растёт у окна. И ждёт.
Потом я стал старше, у нас появился фонарик, но темнота всё равно ходила со мной рядом. Только чуть-чуть отодвинулась, но всё равно ходила, а меня ей было видно лучше, из-за фонарика, и я на ровной дороге его выключал. И светил только туда где хрустело или шумело. А мурашки видно не знали, что я с фонариком и продолжали носиться по спине. С верху вниз.
***********************