Можно вспомнить и поведение землероющей осы сфекс, которой на деле совершенно безразлично, что сделается с отложенной ею личинкой – выживет она или нет. Как и безразлично ей, есть в запечатываемой ею норке личинка или нет. Можно вспомнить и поведение самки тарантула, которой на деле совершенно безразлично, произвела она кладку яиц или нет. Как и безразлично ей, какой кокон она с собой таскает – наполненный или пустой. Можно вспомнить и поведение мясной мухи, которая, реагируя на ключевой раздражитель, откладывает личинки в источающий запах гнили цветок стапелии, где личинкам просто суждено умереть в силу отсутствия пищи. Действия есть, а внутренних переживаний нет. Чисто слепой холодный механизм, отточенный за миллионы лет, и никаких эмоций. Грубо говоря, в каждом конкретном случае мы наблюдаем не поведение особи, а поведение вида, поскольку здесь реализуется память всего вида, опыт вида. А особь эта остаётся совершенно безучастной к тому, что она делает. Она просто должна это сделать, и всё. Механизм этот действительно слеп и холоден, ибо потомство, выпавшее из процесса родительского поведения, уже обречено на гибель, но родитель всё равно продолжает начатые акты – потому что инстинкт велит их завершить. Ведь это всего лишь безусловный двигательный рефлекс.
Здесь неплохо было бы, если бы читатель понял, что термин "материнский инстинкт" означает нечто бесчувственное, безучастное в эмоциональном плане, совершенно пустое в плане личных переживаний. Этим термином можно обозначать только действия по уходу за потомством, но никак не внутреннее беспокойство по этому поводу. Материнский инстинкт – это фактически синоним равнодушия. Есть одни лишь роботизированные действия, но нет никаких переживаний за их результат, нет никакой личной заинтересованности в конечной цели этих действий. И всё это совершенно автоматическое, холодное. Инстинкт слеп. При инстинкте главное – выполнить действия до конца. А будет ли этим достигнута рациональная цель – это уже не важно. Действие должно быть закончено. Это и есть то, что поэты и обыватели зачастую так возвышенно называют материнским инстинктом. Инстинкт слеп и равнодушен.
И что, у кого-нибудь до сих пор осталась уверенность в том, что у человеческих женщин есть материнский инстинкт? Если да, то вы либо очень плохо знаете женщин, либо слишком плохого мнения о них.
Слепота инстинкта – удивительное явление. Оно представляет собой демонстрацию того факта, что внешние условия в осуществлении видотипического поведения (инстинкта) являются лишь пусковыми механизмами. То или иное явление окружающей действительности (ключевой стимул) только запускает инстинктивное поведение животного, но регулировать его уже не в силах. Способность отражения внешнего мира в моменты реализации инстинкта словно притупляется, делается чрезвычайно скудной, что и приводит к многочисленным "осечкам" инстинкта. Создаётся впечатление, будто в такие моменты восприятие животного почти вовсе приостанавливается – пока запущенная цепь инстинктивных действий не будет выполнена до конца, способность адекватного отражения действительности не вернётся.
Какова целесообразность данного феномена с биологической точки зрения? К. Э. Фабри писал о слепоте инстинкта: "Примитивность психического отражения на завершающей фазе инстинктивных действий является следствием бедности самой моторики в этой фазе. Как мы знаем, двигательная активность, направленная на окружающую среду, является источником познания этой среды. Однако столь стереотипные движения, какими являются инстинктивные движения, врождённые двигательные координации, не могут служить сколь-нибудь пригодной основой для опознания окружающего мира" (Фабри, 2003, с. 93). В этом подходе, безусловно, есть существенная доля истины, но далеко не вся. Слепота инстинкта обусловлена не только (и скорее даже не столько) невозможностью познания окружающей действительности в этом акте, а более важными причинами. По всей видимости, всё дело в том, что в ходе естественного отбора каждого конкретного животного вида в больших количествах выживали те особи, которые реагировали на строго определённые стимулы строго определённым же поведением, которое было оптимальным в данных условиях. В течение многих тысяч поколений вида в естественных условиях, не меняющихся миллионы лет, постепенно отсеиваются все лишние, ненужные действия по отношению к строго конкретному стимулу и остаются только самые важные (оптимальные).
Такое поведение было выверено миллионами лет эволюции, а потому являлось исключительно адаптивным, необходимым – ничего лишнего. А дальше уже вступает своеобразный принцип экономии – при совершении автоматизированной инстинктивной реакции отпадает целесообразность в психическом ориентировании "здесь и сейчас", поскольку именно данная цепь движений, действий отлично зарекомендовала себя за прошедшие сотни тысяч лет в неменяющихся условиях жизни данного вида. Именно поэтому психическое отражение действительности при осуществлении инстинкта и делается необычайно скудным, плоским, "одномерным".
В этом же русле высказывался и Е. Н. Соколов, обнаруживший, что сенсорное восприятие ухудшается, когда животное сталкивается с раздражителем, имеющим для его вида биологическое значение: к примеру, когда кошка видит мышь, влияние остальных стимулов для неё притупляется (Соколов, 1958). В другом исследовании было зафиксировано, что реакция слухового ядра кошки на серию щелчков метронома пропадает, если одновременно с этим ей предъявить мышь (Hernandez-Peon et al., 1956). В нейрофизиологии данное явление получило название гейтинга (gating – от англ. "gate" – "ворота"), указывая на то, что некие нервные механизмы способны будто открываться и закрываться в зависимости от условий и мотивационного состояния особи (см. Тинберген, 1978, с. 64). "Интересно, что многие животные, в том числе и высокоорганизованные, обнаруживают избирательное отношение к ключевым стимулам ещё до знакомства с ними", пишет Тинберген (там же). Вот это и есть ключевой стимул в инстинкте, и он заставляет психическое отражение действительности словно умолкнуть на некоторое время, пока весь инстинктивный акт не завершится.
Полноценное психическое отражение при инстинкте оказалось бы непозволительной роскошью с точки зрения выживания вида, поскольку в каждом конкретном случае каждое конкретное животное вынуждено было бы совершенно самостоятельно ориентироваться в ситуации и столь же самостоятельно вырабатывать здесь и сейчас необходимое для достижения цели поведение. А при таком раскладе число неудачных попыток увеличилось бы в разы, что неминуемо привело бы к исчезновению всего вида. По этой причине наиболее удачный, оптимальный поведенческий опыт вида и фиксируется в его генах, при жизни проявляясь в неконтролируемых автоматизмах – инстинктах. Полноценное отражение действительности в таких ситуациях будет только мешать. При реализации инстинкта животному куда лучше впадать в состояние, подобное сомнамбулическому – именно поэтому слепота инстинкта в конечном итоге себя и оправдывает.
Здесь мы вплотную подошли к такому важнейшему вопросу, как формирование инстинкта.
Вопрос этот является важным в первую очередь в том ключе, что наглядно демонстрирует всю принципиальную разницу в формировании поведения животных и формировании такового у человека.
Но теперь по порядку: как формируется инстинкт?
4. Эволюция и формирование инстинктов
– Нет у человека никаких инстинктов, – говорю я и пытаюсь пить это странное сухое вино. Невероятная кислотность. – Для человека это вообще нецелесообразно.
– Ха, – остро ухмыляется Настя, – ты бы так не говорил, если бы знал, что чувствует женщина, у которой нет детей, ближе к тридцати годам… Её поведение кардинально меняется.
– А, – улыбаясь, киваю я, – то есть якобы к этому возрасту у женщины срабатывает инстинкт продолжения рода?
– Разумеется, – отвечает Настя и смотрит в экран телевизора в дальнем конце ресторана.
– А тебе не кажется странным, что ещё в восьмидесятые этот самый "инстинкт" у советской женщины срабатывал годам к двадцати, а у современной женщины он вдруг срабатывает всё чаще ближе к тридцати? Или ты хочешь сказать, что инстинкт вот так легко всего за 30 лет, за одно поколение сместился в сроках своего возникновения?
Вечер всё равно не удался, девчонка изначально была не в духе, так что терять уже нечего.
– А почему бы и нет? – эту фразу Настя произносит уже откровенно едко.
Ох, ты, бог мой, в сердцах качаю головой. Лучше бы Настя продолжала говорить о своих аллегро, стаккато, крещендо и Рихтере.
– Что ж, тогда слава богу, что пока не принято называть инстинктом нарастающее беспокойство юного парнишки, все друзья которого уже купили себе машины, а он всё ещё ходит пешком.
Опять делаю глоток этого сухого вина. Кисло…
Из плохого разговора в неплохом ресторане
* * *
Выше уже упоминалось, что инстинкты формируются за сотни тысяч и даже за миллионы лет.
На самом деле это очень упрощённое утверждение. И упрощение здесь заключается в более удобном применении астрономического года для оценки формирования инстинкта. Но на деле скорость этого формирования надо оценивать не в годах, а в поколениях конкретного вида. Поскольку в ходе естественного отбора адаптация к условиям среды осуществляется путём прямого наследования самых оптимальных видовых свойств, в дальнейшем это приводит к качественной суммации этих самых свойств. Таким образом, если условные представители первого поколения вида для выживания в своей среде должны были обладать определённым навыком, то выживали те особи, которые владели этим навыком наиболее успешно. Именно они затем и давали потомство. И уже среди потомков разыгрывалась всё та же ситуация, которая снова приводила к отбору самых лучших представителей вида, у которых способствующий выживанию навык был развит на ещё более высоком качественном уровне. В итоге, спустя тысячи поколений отбора, даже самый слабый представитель последнего поколения будет владеть жизненно важным навыком в разы успешнее, чем самый сильный представитель первого поколения.
Для наглядности всё это можно рассмотреть на более конкретном примере условного вида ящериц и поедающим их условного вида грызунов.
Тысячи лет жившие в лесах ящерицы спокойно существовали на земле, среди травы, питаясь червями и насекомыми. Вскоре оказавшиеся в этих же краях в ходе повальной миграции грызуны стали угрожать популяции ящериц вымиранием. В ходе постоянной угрозы со стороны грызунов ящерицам пришлось осваивать новый способ бегства – вползание на деревья, которое грызунам было недоступным. Условные представители первого поколения были необычайно плохо приспособлены для данного навыка, поскольку имели очень короткие когти. Именно поэтому успешнее всего нападения грызунов избегали те ящерицы, коготки которых в ходе естественной вариативности хоть чуть-чуть, но оказались длиннее коготков большинства особей популяции. Они выживали, они и давали потомство. Со временем все особи с наиболее короткими когтями (то есть наименее успешно владевшие навыком карабканья) были съедены грызунами. Популяция ящериц оказалась представленной только особями с длинными когтями. Но и популяция грызунов не стояла на месте – выживали лишь те особи, которым удавалась успешная охота, что, в свою очередь, означает, что и здесь происходил параллельный отбор по длине и цепкости когтей, поскольку это свойство позволяло настигать адаптирующихся ящериц уже на деревьях, взбираясь вслед за ними.
Таким образом, эволюция ящериц на этом не заканчивается, а продолжается – вплоть до развития умопомрачительной длины коготков и невероятно виртуозного карабканья по коре дерева до самой кроны. Дальше отбор может уже пойти и по другой линии – например, по окрасу ящериц, в результате чего успешнее выживать будут уже не только быстрые и цепкие особи, но и имеющие более тёмный окрас, скрывающий их на фоне коры деревьев. В свою очередь, в популяции грызунов успешными в охоте и выживании окажутся особи с наиболее острым обонянием, поскольку обнаруживать малозаметных ящериц на деревьях будет результативнее путём отслеживания их специфического запаха, нежели прежних визуальных признаков.
В итоге, спустя тысячи поколений как ящериц, так и грызунов, оба эти вида изменятся очень существенно. Если взять условного представителя первого поколения ящериц и сравнить его с представителем последнего поколения, то фактически это будут уже два совершенно разных вида. Первый вид (ящерица наземная) имела ярко зелёный окрас, наиболее удобный для жизни в траве и маленькие коготки, тогда как второй вид (уже по сути ящерица древесная) окрасом будет откровенно коричневый, наиболее удобный для жизни на деверьях, будет иметь длинные изогнутые когти и, вероятно, будет меньших размеров, поскольку именно так можно было быстрее карабкаться по вертикальной поверхности.
Время
Поскольку мутации, положительно влияющие на естественный отбор, имеют случайный характер, то в силу этого далеко не каждое поколение вида отличается от поколения предыдущего. Эта самая полезная мутация может возникать и раз в 50, и раз в 100 поколений, а то и вовсе реже – это дело случая. Возникновение положительной мутации – это, в принципе, ещё сущая ерунда. Возникшая мутация должна быть зафиксирована. Это как раз и осуществляется посредством размножения особи, у которой данная мутация у первой и возникла. В ходе смены нескольких поколений мутация распространится в популяции всё шире, пока однажды не достигнет показателя, близкого к 100%. В этот момент полезную мутацию можно считать зафиксированной. Теперь она является неотъемлемым свойством всего вида.
Таким образом, формирование нового органа в ходе эволюции корректнее измерять не астрономическим временем (годами, веками или тысячелетиями), а именно поколениями, сменяющими друг друга. Мутировавший ген дрейфует через поколения, пока не станет всеобщим геном данного биологического вида. Примерно по такой схеме происходит эволюция – изменение строения тела животных в ходе непрекращающейся адаптации к окружающей среде. Процесс этот невероятно длительный, измеряющийся историей тысяч и даже десятков тысяч поколений вида.
Из всего этого следует, что наиболее высокой скоростью генетической изменчивости и адаптации будут обладать живые организмы с наиболее высокой же скоростью размножения. Чем быстрее сменяются поколения, тем быстрее происходит отбор и распространение нужных для выживания вида качеств. Именно так всё и обстоит с бактериями и грибами. Скорость их размножения поистине умопомрачительна, но вместе с тем столь же умопомрачительна и скорость их адаптации к новым условиям. Всего за несколько лет они способны выработать такие свойства, которые позволяют им успешно противостоять даже сильнейшей, просто убийственной для всего живого радиации – а всё дело в том, что за эти самые "всего несколько лет" в колонии грибов сменили друг друга десятки тысяч поколений, через которые и дрейфовало, распространяясь всё шире, нужное для выживания в условиях радиации качество.
Почему речь зашла об эволюционном механизме видообразования путём естественного отбора, если изначально речь шла конкретно об инстинктах? Взаимосвязь самая прямая – процесс формирования инстинкта осуществляется точно таким же путём, что и морфологические изменения организма (возникновение новых конечностей и прочих специфических для вида органов). Процесс формирования инстинкта (для удобства назовём его кратким термином инстинктация) происходит в течение невероятного числа сменяющих друг друга поколений.
Тысячи, сотни тысяч поколений, чтобы сформировался один конкретный инстинкт. Если брать высших животных (млекопитающих), то, переводя их поколения в годы, речь может идти как раз о десятках тысяч и даже миллионах лет, за которые формируется тот или иной конкретный инстинкт.
Вот эти вот астрономические сроки, как и число поколений, имеют принципиальное значение, если мы хотим понять, почему инстинкты никак не могут быть представлены в психике человека. Уже в следующем разделе подробно рассмотрим, как одно связано с другим.
Суть инстинктации в том, что наиболее оптимальное поведение в конкретных условиях в ответ на конкретный стимул базируется на мутации некоторого безусловного рефлекса, который и становится стартовой площадкой для развития будущего инстинктивного поведения. Поясняя на примере всё тех же условных древесных ящериц, представим себе следующую ситуацию: появление на исконной территории ящериц нового хищника (условных грызунов) привело к тому, что выжили лишь те представители ящериц, которые при виде быстро приближающегося серого комка шерсти пустились в бегство. Кто этого не сделал, были съедены и потомства не дали. Дальше, в течение значительного ряда поколений отбор осуществлялся уже не просто на основании реакции бегства, но и плюс ко всему на основании попыток вскарабкаться по коре на дерево. Те особи, что просто пытались скрыться среди травы или в норках, были чаще обнаруживаемы и съедаемы. Следовательно, в течение многих поколений выживало потомство тех ящериц, что волею судьбы на быстрый комок шерсти демонстрировали реакцию бегства и дальнейшие попытки влезть на дерево (в этом-то месте и начинается отбор по длине и цепкости коготков – то есть по морфологическим признакам организма). Но мы здесь рассматриваем именно самое поведение тех первых ящериц, именно развитие их реакций на появление опасных грызунов. Ведь эти реакции развивались в ходе филогенеза всего вида наравне с изменением и их телесной конституции. В течение многих поколений выживали те особи, у которых реакция на комок шерсти всегда была одинаковой – бегство и карабкание на дерево. Фактически это означает, что конкретная реакция на конкретный стимул у выживших особей обнаруживает себя как безусловный рефлекс – безальтернативный и не поддающийся контролю со стороны самой особи. Именно этот рефлекс и помогал выжить предкам, именно он генетически передался потомкам и способствовал выживанию вида в целом.
Только здесь необходимо уберечь читателя от одной возможной оплошности и заранее сказать, что не следует понимать ситуацию несколько превратным образом, поскольку такое искушение, безусловно, возникнет у многих. Суть вот в чём: не надо понимать ситуацию так, что якобы сначала у вида формируется необходимое для выживания поведение, и только затем оно каким-то образом автоматизируется, превращаясь в безусловный рефлекс, переходя в гены и становясь врождённым. Это не так.
С точки зрения дарвинизма, с позиций теории случайных мутаций, ситуацию надо понимать как раз противоположным образом – удачливыми оказывались именно те особи, у которых уже имелся безусловный рефлекс бегства на комок шерсти. То есть это своеобразная случайная генная мутация, возникшая как сбой (или как новшество) во врождённых реакциях конкретной особи. И именно в результате этого сбоя в работе генов особь ящерицы приобрела повышенную чувствительность к визуальному образу, который совпадал с комком шерсти. Эта особь первая и реагировала на этот новый стимул в их естественной среде. Она бежала первая. Следовательно, у неё и было больше шансов выжить в подобной ситуации, чем у тех сородичей, которые такого "сбоя" в работе генов не имели, а потому никак не отреагировали на появление меховых комков (условных грызунов). Эти безусловные (врождённые) реакции можно (и нужно) сравнить с всё тем же зрачковым рефлексом – когда свет падает на глаз, зрачок автоматически сужается. Это безусловный рефлекс, известный каждому. И вот если задуматься над тем, как он формировался в филогенезе, то мы сразу поймём, что формировался он не на основе поведения особей, а совершенно независимо от него, сам по себе – потому что происходило это именно благодаря случайным генным мутациям, которые такую реакцию и обеспечивали. Эти реакции оказались полезными (свет не слепил так сильно и даже предотвращал выжигание сетчатки), а потому и укрепились в генофонде многих видов (успешнее выживали те, у кого такая врождённая реакция имелась).
Ну или ещё лучше рассмотреть всё это на примере моргательного рефлекса. В норме моргание служит смачиванию глаза слёзной жидкостью, что уберегает роговицу от пересыхания. Но моргательный рефлекс также вызывается и появлением быстрого движения перед глазами – достаточно махнуть чем-нибудь перед лицом, и веки непроизвольно схлопываются. Таким образом, моргательный рефлекс выполняет сразу две функции – смачивание глаза и защита его от внешних механических воздействий. Моргательный рефлекс относится к числу врождённых – он наблюдается с первых же минут рождения ребёнка.
Здесь трудно не упомянуть, как некоторые люди пытаются доказать, что у человека есть "инстинкт самосохранения" – делают они это как раз на примере моргательного рефлекса. Они говорят : если махнуть резко перед человеком или кинуть в него что-нибудь, то он тут же закроет глаза. Это и есть инстинкт самосохранения!
Но на деле же, конечно, это совсем не инстинкт, а именно простой (даже очень простой) безусловный рефлекс – состоит он всего лишь из одного движения одного органа. А это, как мы помним, характеристика именно рефлекса. В то время как инстинкты являются рефлексами поведения в целом , то есть в них задействованы сразу целые системы органов, которые автоматически и направляют всё поведение особи в необходимую сторону.
Опровергая этот забавный пример непроизвольного моргания как доказательство инстинкта самосохранения, нужно отметить, что при моргательном рефлексе речь идёт не о самосохранении человека как такового, а именно о сохранении глаза . Поскольку это единственный в своём роде столь высокочувствительный орган, выставленный во внешнюю среду, потому автоматическое закрывание века и призвано защищать эту хрупкую оболочку. А если же речь шла именно бы об инстинкте самосохранения, то мы наблюдали бы у человека не только моргание во время броска камня ему в лицо, но и обязательное безусловнорефлекторное отклонение головы в сторону или даже уход всем корпусом.
Но, тем не менее, когда человеку бросают камень в лицо, автоматически реагируют лишь веки, а вот голова, как правило, остаётся на месте. Всякое пригибание, попытки увернуться от камня (если они вообще предпринимаются) – это уже исключительно волевой процесс, контролируемый сознанием, выучкой, сноровкой. Когда при летящем в голову булыжнике закрываются только глаза, а голова никак не реагирует – можно ли назвать данное положение вещей инстинктом самосохранения? Нет, здесь исключительно рефлекторно защищаются глаза, а голова же… Она может быть даже оторвана этим ударом, а вот глаза так и останутся закрытыми, спасёнными: для этого и предназначен данный безусловный рефлекс – для защиты глаз.
Другое дело – низшие по отношению к человеку животные, которые без малейшей выучки (автоматически) при малейшей опасности то распрыскивают вокруг себя отпугивающую слизь, то распускают зловонные запахи, то сворачиваются клубком, выставляя шипы наружу, то втягивают лапки в свой панцирь – вот это есть действительно инстинкт самосохранения, поскольку направлен на сохранение особи в целом, а не какого-либо одного её органа.
У человека же, разумеется, никаких подобных реакций не наблюдается. У человека в реакциях, как всегда, – полный раздрай и свобода выбора.
Так вот на примере этого моргательного рефлекса, который призван защищать глаз от внешних механических воздействий, и можно достаточно несложно понять, как формируется безусловный рефлекс, а уже затем по этой же схеме и инстинкт. Чтобы понять, что сформированное поведение не предшествует инстинкту, что устоявшееся поведение не превращается затем в инстинкт, это очень хороший пример. Было время, когда некоторые исследователи могли позволить себе считать, что регулярно повторяющиеся действия, повторяющиеся из поколения в поколение, затем оседают где-то в генах и позже начинают передаваться по наследству – такие измышления уже остались в прошлом, поскольку преимущественно они были характерны для исследователей конца XIX-го и самого начала XX-го веков. В современной науке превращение выработанной привычки в инстинкт уже давно никто не рассматривает, поскольку принцип случайных мутаций дарвинизма справедливо одержал верх в умах учёных.
Ещё сам Дарвин писал в "Происхождении видов: "Если бы трехлетний Моцарт стал играть на фортепиано не после поразительно малой практики, а совсем без практики, то справедливо было бы сказать, что он это делает инстинктивно. Но было бы большой ошибкой думать, что большое число инстинктов может зародиться из привычки одного поколения и быть наследственно передано следующим поколениям". Но вот в голове обывателя до сих пор остаётся довольно распространённым мнение, будто сначала вырабатывается то или иное поведение, а уже затем оно, повторяясь из поколения в поколение, переходит на генный уровень и может дальше просто наследоваться. Обыватель действительно и по сей день так считает, хотя это и в корне неверно.
Чтобы понять это, достаточно рассмотреть ситуацию под следующим углом – глазу необходимо постоянное поступление влаги, дабы не высохнуть; моргательные движения век именно эту потребность глаза и обслуживают – смачивают его слёзной жидкостью. И что мы с большей вероятностью предположим? Что миллионы лет назад первые наземные существа сначала моргали вполне осмысленно, по волевому устремлению, чтобы их глаза не высыхали, и уже потом это поведение закрепилось генетически? Или же предположим иначе – что это поведение сразу было свойственно узкому кругу существ как простая специфическая мутация в их генах, в силу чего их безусловнорефлекторная манера моргать в ответ на раздражение, вызываемое высыханием глазной оболочки, способствовало тому, что именно этот узкий круг существ и сумел адаптироваться к наземному (воздушному) существованию, ибо их глаза не высыхали и оставались функциональными? Какой вариант более вероятен? Конечно же, второй. Представить, что когда-то моргание было волевым процессом – для этого необходимо иметь необычайно бурную фантазию. Отсюда уже рукой подать и до волевого сердцебиения и волевого же выделения желудочных соков.
Разумные действия (действия волевые) никогда не участвовали в инстинктации. Они никогда не предшествовали инстинкту. Ибо последний (равно как и простой безусловный рефлекс) всегда формируется независимо, сам по себе – как случайная генная мутация, которая оказывается полезной в этой конкретной среде.
Данное положение необходимо твёрдо помнить, когда речь идёт об инстинктаци: из разумных и волевых действий никогда не возникает инстинкта. Поведение, основанное на разумных, волевых способностях, не передаётся по наследству, не уходит в генотип вида, именно поэтому оно и неспособно превратиться в инстинкт. Впрочем, обо всём этом ещё сто лет назад писал всё тот же Вагнер, когда упоминал о примерах, когда некоторые виды животных сначала оставляют потомство, а уже потом всегда и непременно совершают ряд инстинктивных действий, после чего их жизнь заканчивается. Но затем и само оставленное потомство, достигнув нужного возраста, осуществляет все те же инстинкты, которые, если и были выработаны их предком, то были выработаны уже после того, как всякая генная память уже была передана им, потомкам.
То есть потомству такое инстинктивное поведение передаётся ещё до того, как оно проявляется индивидуально в жизни конкретной их предковой особи. Что и говорит о том, что данное поведение не могло быть когда-то выработанным, ставшим привычкой и уже затем передаться генетически по наследству.
Об этом же (о невозможности формирования инстинкта на основании какого бы то ни было индивидуально выработанного навыка, в ряду поколений ставшего привычкой) говорил ещё в 1899 году и Чарльз Уитман в своей лекции "Поведение животных" (цит. по Гороховская, 2001). Уитман ставил в пример этой невозможности факты того, как сооружение кокона гусеницей никак не может быть результатом обучения, то есть это инстинктивное поведение в любом случае развивалось само по себе и не могло быть основано на каком-либо предшествующем опыте.
И действительно, если вдуматься, то, к примеру, сосательный рефлекс всякого новорожденного детёныша никак не мог быть выработан в ряду предыдущих поколений в результате какого-либо научения, которое затем просто стало привычкой, передаваемой генетическим путём. Единственно возможным и очевидным представлением является как раз его изначальная врождённость, его изначальная безусловнорефлекторная природа, которой никогда и ни у кого не предшествовал никакой индивидуальный опыт.
Характерно, что раздел лекции, в которой Уитман высказывал эти положения, так и назывался – "Инстинкт предшествует интеллекту". В общем, это положение обывателю необходимо твёрдо помнить: инстинкт не является результатом некой привычки, выработанной и осуществляемой многими поколениями вида подряд. Привычка никогда не превращается в инстинкт.
Теперь продолжим. Вернёмся к возникновению у наших условных ящериц безусловного рефлекса на появление комка шерсти (условные грызуны). Изначально этот рефлекс проявлялся в виде бегства в сторону, противоположной этому стимулу. Дальше отбор идёт по пути усложнения этого безусловного рефлекса. Если много поколений назад выжила та особь, у которой и обнаружился рефлекс бегства от грызунов, и она успешно дала потомство с этим же генетическим отклонением (рефлексом), то затем, в ряду многих последующих поколений, лучше выживали уже те особи, у которых, помимо безусловной реакции бегства, обнаруживался и дальнейший рефлекс – попытка вскарабкаться на дерево, если оно попадало в поле восприятия. То есть обнаруживался дополнительный ключевой стимул – всякая вертикальная поверхность. Так за неисчислимые множества поколений вида и формировалась эта цепь безусловных рефлексов – инстинкт. Сначала выжила и дала потомство та особь, у которой в ходе генетической мутации возник один полезный рефлекс, затем за многие и многие поколения улучшенные характеристики выживания продемонстрировала та особь, у которой в результате случайных мутаций к этому первому безусловному рефлексу, который благодаря размножению уже всецело распространился по всей популяции, обнаружился и присовокупился второй полезный безусловный рефлекс – переход бегства в вертикальную плоскость. Эта особь выживала успешнее многих своих соплеменников, а потому и размножалась лучше, распространяя свою полезную поведенческую мутацию. Через несколько десятков или сотен поколений данная проверенная естественным отбором цепь безусловных рефлексов упрочилась всецело у всех особей вида, поскольку все они являлись потомками той самой первой ящерицы, у которой эта полезная мутация однажды возникла.