Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Глава XI. Мадам де Ноай у короля

Госпожа Дюбарри полулежала на канапе в своей спальне. Белое муслиновое платье с золотой вышивкой и тонкими английскими кружевами оставляло широко открытыми ее плечи и ступни в серебристых туфельках с красными каблуками.

Людовик XV сидел рядом с ней. Он обнимал любовницу за талию и прижимал к себе ее прекрасное покорное тело.

– Ах, моя милая, – сказал он, – как же у вас хорошо.

– Да уж точно лучше, чем в Компьене или Фонтенбло, мой маленький Луи. По крайней мере, здесь, в Версале, вы мой; стоит вам подняться по лестнице, и вы прижимаетесь к моему сердцу. Разве это не прекрасно?

Король с удовольствием осматривал спальню фаворитки. Ему нравились интимность и уют обстановки. Все вокруг него было свежим, позолоченным, нарядным; любая вещица напоминала об изяществе и молодости, от расписного фарфорового комода Севрской мануфактуры до часов работы мастера Жермена, на которых стрела Амура поражала цифры.

На столике розового дерева урчала на горелке пузатая кофеварка. Комнату наполнял приятный аромат кофе. Людовик XV поднялся и с благоговейной осторожностью долил немного воды в фильтр.

– Хм! Думается, он получится крепким, – сказал он, с наслаждением принюхиваясь.

– Мы с удовольствием выпьем его, мой дорогой сир, – отозвалась молодая женщина, – а пока этот божественный напиток готовится, садитесь сюда, напротив меня, и позвольте представить Возлюбленному^[7] проект «визави»^[8], для которого я желала бы получить его одобрение.

Госпожа Дюбарри взяла большой лист бумаги, который развернула на коленях у короля.

– О! Прекрасная карета! – воскликнул Людовик XV.

– Это Франсьен^[9] для меня сделал. Чудо, не правда ли? Ни у одной женщины в Версале не будет ничего подобного.

– Вы уже и так превосходите их во всем, – лукаво заметил король, – кроме как в целомудрии.

– Эй, сердечко мое, а что бы вы стали делать с добродетельной женщиной?

– Хороший ответ, милая моя! – сказал Людовик XV, мимолетно целуя мушку на щеке любовницы.

– Будьте благоразумны, мой маленький Луи, и послушайте меня. Видите, гирлянда из цветов идет вокруг панелей, а вот на этих будут нарисованы атрибуты Амура; наконец, на корзине с розами будут любовно целоваться клювами два голубка. Что вы скажете о моей идее? Не правда ли, галантно?

Людовик XV кашлянул.

– Несомненно. А вы не боитесь, мой ангел, что вид этих сладострастных птиц вызовет смех моего доброго народа? Я голубок без малого шестидесяти лет и летаю плоховато, да и воркую уже не так, как прежде…

– О, сир!..

– В то время как вы, моя белая голубка, вы – выдающаяся мастерица в ворковании. Кажется даже, если верить злым языкам, вы воркуете за пределами королевской голубятни.

– Что вы хотите сказать, Луи? – переспросила смутившаяся женщина.

Король улыбнулся и, покопавшись в кармане, извлек из него мятый листок бумаги:

– Вот что я нашел сегодня утром на моем столе. Нет, лучше я сам вам прочту. Слушайте:

 
Что настораживает и волнует,
Юбка, третья по счету,
Влюбилась в иголку.
У нее немало иголок,
Но – увы! – кому понравится
Видеть Францию севшей на иглу!^[10]
 

– О, Луи! – воскликнула молодая женщина. – Это глупая клевета. Чтобы я тебя обманывала? Какая подлость! Ты единственный владыка моего сердца. Герцог д’Эгийон для меня только друг, надеюсь, ты в этом не сомневаешься… Необходимо разыскать мерзавца, посмевшего написать эту гнусность…

– …и отправить в Бастилию? – договорил Людовик XV, разражаясь смехом. – Успокойтесь, моя красавица, эта бумага не имеет для меня значения. Вот, возьмите ее и собственноручно бросьте в огонь. А теперь, пожалуйста, вернемся к колеснице нашей любви…

В этот момент дверь с шумом распахнулась и в комнату, подпрыгивая, вбежал маленький человечек – негритенок в шапке с помпоном и с белым воротничком на шее.

– В чем дело, Замор? – спросила графиня.

– Мадам, внизу спрашивают его величество.

– Ты знаешь кто? – осведомился Людовик XV. – Один из моих министров или господин де Ришелье?

– Нет, сир, это госпожа де Ноай.

– Что от меня понадобилось этой старой ведьме? Передай ей, что я не могу ее принять.

– Сир, – продолжал Замор, не выговаривая «р», – она утверждает, что это срочно, что ваше величество должны принять ее немедленно.

Людовик XV нетерпеливо махнул рукой.

– Когда же они оставят меня в покое?.. Ладно, малыш, скажи ей, что я спускаюсь.

Король повернулся к фаворитке:

– Вы позволите? Одну секунду. Я только отошлю эту мегеру и вернусь… Следите за моим кофе!

Он легонько погладил груди любовницы:

– Какие они нежные и упругие, моя милая! Они из алебастра и розы. Амур не терял время зря, когда лепил их своей рукой.

– А как ты хотел, подлый голубь! – воскликнула молодая женщина, стыдливо прикрывая грудь руками.

Король вышел и спустился по потайной лестнице в библиотеку на первом этаже. Госпожа де Ноай нервно расхаживала по комнате, тяжело вздыхая и воздевая глаза к небу; ее нос, ставший острее, чем обычно, был белым, словно полотно.

– Итак, мадам, – спросил Людовик XV, – что случилось?

– Ах, сир, – простонала графиня, – госпожа дофина меня уморит.

– Она заболела?

– Слава богу, она так же крепка, как мост вашего августейшего предка^[11].

– Может, она подожгла дворец?

– Умоляю вас, сир, не насмехайтесь надо мной, дело серьезное; я больше не могу это выносить. Если так пойдет и дальше, я буду вынуждена отказаться от своей должности… Я присягала вашему величеству, но не смогу долго нести ответственность за воспитание юной принцессы, которая…

– Успокойтесь, прошу вас, мадам, и переходите к фактам… В конце концов, в чем вы обвиняете мою малышку Антуанетту?

– Сир, она хочет все делать по-своему, а в голове у нее одни глупости. Госпожа де Марсан согласна со мной в том, что до сегодняшнего дня, она получила самое дурное воспитание.

– Гувернантка Детей Франции^[12] очень строга, это известно всем… Но я прошу вас, говорите скорее, мое время дорого.

– Все просто, сир, – возбужденно заговорила графиня. – Госпоже дофине необходимо учиться. Она неправильно сидит за столом, ходит, как женщина дурного вкуса, переваливается, качается…

– Все это несущественно…

– Вы очень снисходительны, сир, – желчно заявила старая дама. – Каждое утро приходится спорить по четверти часа, чтобы она согласилась почистить зубы; также невозможно заставить ее надеть корсет из китового уса; можно себе представить, как она будет выглядеть, когда ее талия расплывется! А когда я делаю ей замечание, она смеется мне в лицо… Впрочем, она постоянно смеется, ни с того ни с сего, без удержу…

– Послушайте, мадам де Ноай, она еще ребенок…

– Сир, вы не забыли, что речь идет о будущей королеве Франции? – с достоинством возразила статс-дама. – Но и это не всё. Вот уже несколько дней она желает выходить в парк одна… Позавчера она заметила бабочку, побежала за ней и потеряла туфлю. Ваше величество может мне верить, не менее десяти человек видели ее высочество босой…

– Какой ужас! Какая беда!

– А видели бы вы ее апартаменты! На каждом шагу натыкаешься на собак и маленьких детей. Собаки задирают лапу на гобелены, а мелюзга, которую она ласкает, полагает, что может все крушить. Она ведет себя почти спокойно, только когда навестить ее приходит госпожа де Ламбаль. Они подруги, и не могу от вас это скрыть и выскажу: на мой вкус, они слишком много целуются.

– Действительно, у госпожи де Ламбаль, должно быть, очень нежная кожа, – произнес Людовик XV мечтательным тоном.

– Вы меня не понимаете, сир, – с упреком заявила госпожа де Ноай. – Но, возможно, хоть это заставит вас обеспокоиться. Знайте, что мадам дофина вбила себе в голову сесть на лошадь, не по-дамски, то есть прилично, а как мужчина, верхом!

– У нее оригинальные идеи, – констатировал король, которого забавлял этот разговор. – Но я полагал, что она каждый день катается на осле?

– Ослы! Ах, сир, давайте поговорим о них! – воскликнула госпожа де Ноай, охваченная внезапно накатившим гневом. – Каждый или почти каждый день, после обеда, она отправляется на прогулку с тетушками и монсеньором графом д’Артуа. Молодые люди удаляются, развлекаются друг с другом, и, признаюсь вам, их игры мне сильно не нравятся.

– И чем же они занимаются? – спросил заинтересовавшийся вдруг король.

– Его высочество позволяет себе с мадам дофиной недопустимые вольности. Он щиплет ее…

– Вы хотите сказать, что он ее ласкает?.. Я его понимаю. Я всегда говорил, что Артуа намного умнее Берри.

Госпожа де Ноай бросила на короля злой взгляд:

– Заклинаю ваше величество отнестись к моим словам серьезно… Эти прогулки на осле служат к тому же предлогом для непристойных падений. Госпожа дофина с удовольствием падает со своего животного вверх ногами…

– И Артуа, естественно, всегда оказывается со стороны, наиболее достойной интереса?

– Но вы еще не слышали самого главного, сир, – продолжала оскорбленная графиня. – На днях госпожа дофина упала с осла. И знаете, что она сказала своему спутнику? «Шарль, сходите к госпоже де Ноай, пусть она вам скажет, что предписывает этикет, когда королева Франции не может усидеть на осле»…

Госпожа де Ноай замолчала; ее глаза пылали, парик топорщился от негодования. Она ожидала, что при подобном проявлении непочтительности король станет на ее сторону, чтобы осудить дерзкую, но Людовик XV улыбался.

– Я остаюсь при моем первоначальном мнении, – сказал он, – в этом нет ничего серьезного. Наша дофина жива, беззаботна, но, поверьте мне, с возрастом это пройдет; она станет более рассудительной. Конечно, она не во всем права, но она такая веселая, такая юная! Ах, мадам, если бы вы знали, как прекрасна молодость и как правильно ею наслаждаться! У госпожи дофины будет достаточно времени, чтобы стать похожей на нас…

– Сир, – произнесла униженная графиня, – если вы воспринимаете это так…

– Я не хочу никоим образом доставлять вам неприятности, моя дорогая графиня, поэтому сегодня же поговорю с моей внучкой… Я скажу ей, чтобы она лучше следила за собой, и она меня послушает. Ступайте, мадам. Вас никто и никогда не упрекнет за излишнюю снисходительность к нашей маленькой Марии-Антуанетте.

Сухая и прямая, с натянувшейся от огорчения кожей, госпожа де Ноай удалилась. Оставшись один, Людовик XV открыл дверь на потайную лестницу. И вдруг он услышал смех своей любовницы, который, отражаясь от ступенек, долетал до него каскадом жемчужин.

«Надо же, – подумал он, – ведь есть же такие старые дуры, которые хотели бы все это уничтожить… Ах, молодость!»

В этот момент у него над головой раздался чистый голосок госпожи Дюбарри:

– Луи, поторопись! Твой кофе убежал!

– Она очаровательна! – прошептал взволнованный Людовик XV.

И с юношеской прытью взбежал по лестнице.

Глава XII. Серьезный разговор

Мария-Антуанетта решительно макнула перо в чернильницу и написала: «Дражайшая матушка, прибытие почты принесло мне приятные новости, доставившие мне огромную радость…»

Она остановилась, как будто на эти две строчки ушел весь ее эпистолярный пыл, и, кусая перо зубами, в отчаянии посмотрела по сторонам.

– Ты даже не представляешь, как тебе повезло! – сказала она собачке, поскуливающей от удовольствия, греясь возле камина.

Какой кошмар это письмо! Она неделями откладывала это дело. Отвращение, испытываемое ею к пюпитру, вселяло отчаяние в душу господина де Мерси и тревожило посольство.

– Ну, смелее! – сказала она себе.

«…Я чувствую себя хорошо, дорогая матушка; дофин тоже в добром здравии. Все было бы благополучно, если бы после отправки моего последнего письма не произошли важные события…»

Перо зацепилось за бумагу, порвало ее, плюнуло кляксой и, как будто в нем что-то сломалось, отказалось двигаться дальше.

Мария-Антуанетта потянулась и зевнула. Ей казалось, что слова ведут себя по отношению к ней так же, как мятежные подданные, которые, вместо того чтобы ответить на ее зов, разбегаются с недовольными минами.

«… Господин де Мерси, – продолжала она, – должен был рассказать вам о немилости, которая…»

– Мадам, – сказала бесшумно вошедшая госпожа де Мизери, – здесь господин де Вермон. Время вашего чтения…

Мария-Антуанетта соскочила со стула.

– Вот мой спаситель, – воскликнула она. – Живее, приведите ко мне этого славного аббата.

Она быстро схватила лист бумаги, скомкала и со вздохом облегчения швырнула в огонь.

Вошел священник с книгой под мышкой. Маленькая рыжая собачка с черной курносой мордой бросилась к визитеру и, лая, принялась прыгать вокруг него.

– Тихо, Мопс! – прикрикнула на него Мария-Антуанетта. – Извините его, господин аббат, он, как и я, очень рад вас видеть… Как раз когда вы вошли, я писала матери.

– Нет более добродетельного занятия, мадам, – ответил аббат. – Вне всяких сомнений, обращаясь к ее величеству, ваше высочество находит самые прекрасные слова выражения своей дочерней любви… Я помешал вам, а посему удалюсь и оставлю вас продолжать на бумаге беседу…

– Не делайте этого, господин аббат! – испуганно воскликнула дофина. – Я вернусь к этому письму завтра. Останьтесь. У меня остались только вы и господин де Мерси, да и тот теперь навещает меня тайно.

Лицо господина де Вермона выразило сожаление.

– Ах, мадам, изгнание господина де Шуазёля стало для всех нас тяжелым ударом.

– А ведь я предупреждала дофина относительно тех, кто хотел его погибели, но он ничего не предпринял для его защиты.

– Теперь герцог в Шантелу, а его, они же и наши, враги торжествуют, – вздохнул аббат. – Казалось, его величество дорожит министром, которому он стольким обязан. Рассказывают, будто он только смеялся, когда госпожа Дюбарри подбрасывала в воздух два апельсина, приговаривая: «Падай, Шуазёль! Падай, Прален!^[13]» Но враги герцога оказались слишком могущественными. Фаворитка не могла забыть, что он сделал все, чтобы она не была представлена ко двору.

– Этот поступок недостоин Людовика XV! – с жаром воскликнула Мария-Антуанетта.

– Тем не менее победа госпожи Дюбарри полная, – продолжал аббат, будто бы и не услышавший ее непочтительного возгласа, – ее друзья берут власть. Господин де Мопу остается хранителем печатей, что же касается аббата де Терре, некоторое время ходили разговоры о том, чтобы вручить ему военное министерство. Ваше высочество представляет себе священнослужителя, отвечающего в правительстве за пики и мушкеты?

– А господин д’Эгийон? – спросила дофина.

– Он претендует на министерство иностранных дел, куда собирается насажать своих ставленников. Он уже упомянул о желании назначить послом в Вену герцога де Рогана.

– Его? Священника, который, как говорят, погряз в разврате? Моя мать никогда на это не согласится. Господин аббат, то, что произошло, просто постыдно. Я ненавижу всех этих людей, а особенно – ту тварь. Слышите? Я буду плевать им в физиономии…

Господин де Вермон подпрыгнул.

– Что вы такое говорите, мадам? Успокойтесь. Подобные вспышки лишь повредят и вашим интересам, и интересам вашей августейшей матушки… Храните вашу признательность господину де Шуазёлю, готовьте реванш, но не смотрите косо на тех, кто его заменил.

– Как, вы, господин аббат, вы советуете мне лицемерить?

Священник сложил руки на животе и прошептал, полуприкрыв веками глаза, чтобы спрятать сверкнувший в них огонь.

– Это слишком громкое слово, мадам. Разве сам Иисус не советовал нам прощать наших врагов? Вы просто поступите как истинная христианка. Кроме того, важно, чтобы ваше высочество сдерживали себя, поскольку речь идет об очень важных интересах. Госпожа Дюбарри сейчас всемогуща. Ее каприз может потрясти королевство и даже развязать войну. Вы понимаете, что по вашей вине союз с Австрией может быть разрушен? Каким в таком случае станет ваше положение здесь и в какие затруднения вы ввергнете ее императорское величество?

Дофина сжала кулачки и топнула ножкой:

– Ах, эта женщина! И подумать только: я ничего против нее не могу! Но, в конце концов, господин аббат, что же мне делать? Не попросят же меня перед ней унижаться.

– Об этом нет и речи, мадам, просто немного ловкости, чтобы укрепить ваше положение. Король по-прежнему проявляет к вам сильное расположение?

– Он все время придумывает для меня развлечения; дважды в неделю велит показывать для меня комедии, по его приказу в мою честь устраиваются балы. Всякий раз, встречая меня, целует. Вчера угостил своим кофе…

– Вот видите, мадам, для вас не будет ничего проще сохранить любовь его величества и уравновесить влияние фаворитки. Так что обращайтесь со всеми просьбами напрямик к нему, не прося ваших тетушек служить вам посредницами; они часто находятся под влиянием дурных советников, а их интересы не совпадают с вашими. Что же касается госпожи Дюбарри, господин де Мерси сообщил мне, что ваша августейшая матушка была бы очень довольна, если бы вы время от времени обращали к ней хоть слово…

– Никогда, господин аббат! И пусть у меня не просят подобных вещей. До сего момента я игнорировала эту женщину. В Шуази, в Компьене и в Фонтенбло, всякий раз, когда она оказывалась в моем присутствии, я сдерживалась…

– Надо признать, что во всех этих случаях ваше высочество вели себя совершенно правильно. Однако сегодня нам бы хотелось чуть больше тепла… всего одно слово, мадам, одно маленькое слово, сказанное походя.

Голос дофины рассек воздух:

– Бесполезно настаивать, месье, я знаю, что мне следует делать…

Священник на мгновение замолчал. Наморщенный лоб, выпяченная губа, прищуренные глаза и весь воинственный вид молодой женщины говорили о том, что ему следует дать разговору другое направление. Он затронул тему, в которой чувствовал себя увереннее.

– Хотелось бы думать, мадам, – сказал он, – что вы, со времени моего последнего визита, получили хорошие новости о ее величестве?

– Gott sei dank!^[14] – ответила Мария-Антуанетта, уже немного успокоившаяся. – Похоже, она не испытывает недовольства мною, вот только ее несколько беспокоит холодность дофина.

Аббат жестом как бы отмел эту деталь, не относящуюся к его компетенции.

– Она ничего не писала вам относительно вашего чтения? – спросил он.

– Писала, господин аббат, – призналась явно смущенная дофина.

– И она удивлена тем, что вы все так же мало прилежны в этом деле?

– Если б вы знали, как мало у меня времени!

– Я вижу, что у вас его слишком много, мадам, – возразил священник. – Ослы и лошади окончательно отбили у вас интерес к чтению. Позвольте старику, каковым я являюсь, огорчиться по данному поводу. Подобное отвращение к серьезным вещам однажды станет помехой вашему высочеству в том, чтобы достойно носить корону Франции.

– Какой напыщенный слог, господин аббат!

– Умоляю ваше высочество серьезно отнестись к немного строгим словам, котрые я вынужден вам говорить. Ваше высочество должны перестать играть в ваших апартаментах с детьми и собаками; эти игры больше не соответствуют вашему возрасту. Вам следует улучшить ваш почерк и орфографию, которые оставляют желать много лучшего…

– Вы слишком требовательны, господин аббат, – простонала дофина.

– Следовало бы сказать, что я слишком снисходителен, мадам. И потом, раз уж мы заговорили о лошадях, позвольте вам напомнить, что вы обещали вашей августейшей матери никогда не ездить на конную охоту и передвигаться очень медленной рысью. Это так же важно для правильного формирования вашего организма, как ношение корсета.

Мария-Антуанетта зевнула:

– Ах, месье, вы говорите как госпожа де Ноай.

– Сожалею, мадам, но это мой долг. И поскольку у нас пошел разговор о неприятных предметах, позвольте вас спросить, перечитываете ли вы хоть иногда ваше «Наставление»?

– Какое «Наставление», господин аббат?

– То самое, которое ее императорское величество передали вам перед вашим отъездом из Вены; неужели его у вас больше нет?

– Дело в том… я должна вам сказать, – забормотала Мария-Антуанетта, краснея, – что однажды искала его… да, я хотела его перечитать, но не смогла найти…

Священник грустно посмотрел на свою нерадивую ученицу.

– Ах, мадам, – горько сказал он, – начинаю думать, что я очень плохой учитель… Надеюсь, ее величество не узнает, как малопочтительно вы обошлись с документом, в который она вложила все лучшее, что было в ее сердце… Но я вижу, прошел уже час. Я принес вам книгу, чтобы почитать. Это книга Товии. Оставляю ее вам. Она серьезная, но в ближайшие дни я принесу вам другую, более увлекательную.

– Роман? – весело поинтересовалась Мария-Антуанетта.

– О! – воскликнул аббат, шокированный, как если бы в его присутствии кто-то вызвал дьявола; но потом, подмигнув, признался с заговорщицки-лукавым видом: – Нет, это «Моральные безделицы» аббата Куайе.

Он уже подошел к двери, когда Мария-Антуанетта жестом остановила его.

– Еще секунду, господин аббат, – взмолилась она. – Знаете, что бы вы сделали, если бы были по-настоящему милым?

– Не знаю, мадам, но скажите. Я всецело предан вашему высочеству.

– Успокойтесь, – сказала Мария-Антуанетта, – ничего сложного. Только что я писала письмо матери, но у меня не получалось, и я сказала себе: «Вот еще одно письмо, которое будет плохо написано и которым императрица останется недовольна». Господин аббат, не могли бы вы составить для меня черновик, чтобы избавить ее от огорчения?.. А я бы потом его переписала…

– То, о чем вы меня просите, мадам, абсолютно невозможно! – воскликнул Вермон. – Нет, я не могу участвовать в подобном подлоге, я бы обманул доверие ее величества ко мне, я…

Но, видя, как сдвинулись брови Марии-Антуанетты, замолчал и перевел дыхание:

– Все, что я могу сделать, мадам, – это прийти завтра, вы мне покажете это письмо, а я исправлю ошибки в нем. Но не требуйте от меня большего.

– Большего мне и не надо. Ах, господин аббат, какую услугу вы мне окажете! Я никогда не любила вас так сильно; если б я могла, вы бы немедленно стали кардиналом.

Господин де Вермон с достоинством распрямился.

– Да будет известно вашему высочеству, что я не желаю ни кардинальской мантии, ни епископской митры. Мое честолюбие удовлетворено тем, что я верно служу вам.

– Ваше рвение меня трогает, господин аббат, но я думаю, вы не отказались бы от какого-нибудь бенефиция.

– Конечно, мадам, но я не требователен… Мне хватило бы маленького аббатства… само собой, не очень далеко от Парижа, чтобы мне было легче за ним присматривать… Да, если его величество в своей безмерной доброте соблаговолил бы позаботиться обо мне, думаю, я бы поддался искушению, но дело терпит.

– Изложите все сказанное на бумаге, – велела Мария-Антуанетта. – Я поговорю об этом с дофином. Прощайте, господин аббат. И не забудьте завтра про мое письмо!