Несовершенное

Всего через несколько месяцев босс предложил Селиверстову повышение – должность диспетчера перевозок, чем окончательно его смутил. Он не понимал причин своего возвышения, поскольку ничем не выделялся среди прочих экспедиторов. Он начал думать, делать предположения и выдумывать разные вещи. Итогом размышлений и сомнений стали подозрения, и они понемногу нарастали, как снежный ком, поскольку самим своим возникновением провоцировали новые сомнения и подозрения. В конце концов Иосиф стал банально следить за женой и очень скоро разоблачил ее связь со своим боссом. Не растрачивая попусту времени на размышления и подготовку, он вломился к нему в дом с топором в руках и пытался зарубить кого-нибудь из развратников, но кооператор оказался бойчей, и с неожиданной сноровкой разоружил ревнивца.

Жена много плакала и уговорила хахаля не вовлекать в конфликт государство, а мужа – прекратить кровожадные попытки. Сцена вышла незабываемой и имела важные последствия – кооператор изгнал из своей жизни, то есть из дома и с работы, обоих супругов. На улице изменщица снова плакала, долго и подробно объясняя несчастному, что хотела как лучше, чтобы дом был полной чашей, чтобы не маяться от зарплаты до зарплаты на его дурацком заводе. Ну чем плоха работа в кооперативе, которую она ему выхлопотала? И как бы еще он ее получил? И откуда такие за страсти-мордасти, как будто он не знал еще с первой их ночи, что не был у нее первым мужчиной? Не первый, не единственный, какая разница? Что изменилось между ними из-за появления третьего? Хочешь, пусть появится еще одна женщина, она не против. Селиверстов жену никогда не бил и теперь, остыв после приступа бешенства, не собирался. Он не пошел в ее квартиру, а направил стопы в родительское гнездо.

Пришел он вовремя: сестра привела запуганного жениха, который постоянно с опаской косил на отца невесты, а появление брата и вовсе выбило бедолагу из колеи. Сестра сидела рядом со своим избранником счастливая и смущенная, уверенная, что ее с мужем ждет собственная комната, которую она почти всю жизнь делила с братом. Матери жених нравился, она ему приветливо улыбалась и непрестанно угощала, отец обрадовался законной возможности напиться и мало внимания уделял происходящему.

Иосиф молча посидел с компанией, выпил водки, ничего не сказал и ушел несколько времени спустя после жениха. Он попробовал переночевать на вокзале, но вместо этого пришлось скоротать ночь в кутузке, где ему показалось даже удобнее, только милиционеры обходились с ним грубо и оставили без последних смятых денежных бумажек в кармане. Ну, это что уж за беда! Селиверстов ведь не из пансиона благородных девиц в большую жизнь выпал, ему и прежде не каждый день карамельки доставались.

Утром он оказался на улице – не только бездомным, но еще и нищим. Постояв некоторое время на одном месте и задумчиво оглядевшись по сторонам, он решительно отправился в сторону городского рынка, поскольку там торговали едой. Купить ее начинающий бродяга не мог, поэтому начал настырно устраиваться в подсобные рабочие, с оплатой продуктами. Какая-то тетка стала громко вопить, будто он шастает здесь с преступной целью, и смогла-таки привлечь внимание большого круга торговцев. Иосиф принялся говорить о своем желании немного подработать и перекусить, но его не захотели слушать и погнали прочь, всячески выражая желание никогда его больше не видеть. В конце концов среди изломанных ящиков позади ларьков его избили конкуренты. От этих последних Селиверстов вполне сумел прилично отмахаться, даже сохранил свою новую куртку, только физиономию ему совсем расквасили: губы и нос безобразно распухли, на подбородке засохла кровь. В таком виде искать работу не приходилось, он нашел уличную колонку и умылся под ней, но рожа все равно осталась преступной. Тогда неудачник и решил отправиться на вокзал, а там – в электричку и в Москву, где много людей, денег и работы. Казалось, проще всего вернуться на свой завод, но в таком случае следовало возвращать всю прошлую жизнь без остатка. Возвращать ее Селиверстов не захотел, так и бросив паспорт в квартире жены – личность ему теперь без надобности.

Добравшись до столицы зайцем, Иосиф не ушел с вокзала, а стал присматриваться к местным бомжам. Потом подошел к ним и заговорил – хотел выяснить в общих чертах, как живут люди, которым некуда идти. С ним сначала обходились осторожно, стараясь выяснить его сущность, но простодушная избитая физиономия новичка не показалась отталкивающей опытным обитателям улицы. Наоборот, она скоро внушила доверие коренным обитателям вокзала, и они без заминки ввели его в курс дела. Коллектив оказался сплоченным и замкнутым на себя – посторонних здесь не привечали, но Иосифу повезло. Несколькими днями ранее умер один из столпов бездомного сообщества, оставив прореху в виде выгодной точки сбора пожертвований. Вся компания последовательно, в порядке ранжира, переместилась на одну иерархическую ступень вверх, оставив для новенького самую нижнюю тьмутаракань, на улице, возле туалетных кабинок.

Тогда начиналась осень, зарядили дожди, жить на улице становилось невозможным, и Иосифа пристроили в бомжатнике, где он прослыл богачом из-за своей поначалу чистой и теплой одежды. Он отработал одну смену на отведенном ему участке, продрог и промок, норму прибыли не выручил – выплатив положенный куш вышестоящим кураторам, остался с пустыми карманами, злым и усталым. Просить милостыню оказалось просто – он и не говорил ничего, просто сидел, поджав под себя ноги и положив перед собой картонку с письменной просьбой о посильной материальной помощи. Стыда Иосиф не испытывал – ему действительно хотелось есть и негде было жить. Спать пришлось вповалку, на полу, прямо в одежде, зато в настоящем помещении, а не в приспособленном закутке на каких-нибудь трубах. Даже настоящая люстра висела под потолком, правда горела в ней под выцветшим абажуром только одна лампочка.

И снова ему встретилась роковая женщина! Пассия сурового вожака, держащего всю команду в ежовых рукавицах, угрюмого молчаливого мужика с большими кулаками. Без малейшего повода она вдруг заверещала непонятные слова, закатывая глаза и показывая на Иосифа пальцем. Женщина вовсе не выглядела Афродитой – с такой же опухшей коричневой физиономией, как и всех остальных членов коллектива, она совершенно не выделялась на общем фоне. Но при этом обладала властью – могла подвести под кулаки пахана любого фигуранта по своему выбору. Поднялся нечленораздельный гвалт, смысл которого Иосиф постиг лишь спустя некоторое время – его обвиняли в наглом посягательстве на честь чужой женщины, посредством неподобающего щипка за интимную выпуклость. Селиверстова эта полупьяная баба не интересовала совершенно, он даже не смотрел на нее, а хотел только мирно поспать. Возможно, его безразличие и послужило поводом к страшной женской мести. Возможно также, все остальные ждали только сигнала к расправе. Во всяком случае, на Иосифа набросились все разом и действовали без малейшего сожаления или осторожности. Отбиться бедолага не смог, и спустя короткое время обнаружил себя наказанным – физиономию заново расквасили, одежду, еще сохранявшую приличный вид, отобрали, и свалили перед жертвой кипу тряпья, которое кто-то долго и упорно носил, ни разу не озаботившись прачечной или химчисткой. Он надел это подобие одежды, не испытывая отвращения, потому что сидеть полуголым перед раздевшими тебя людьми гораздо хуже, чем одетым во что попало.

Оставаться дальше в том же бомжатнике не представлялось возможным, и Селиверстов вышел в осеннюю ночь кое-как одетый, без плаща и зонта, без места для ночлега. Захотелось вернуться домой, но сразу стало обидно за себя; он мысленно махнул рукой и двинулся куда-то вперед, слабо ориентируясь в московском темном пространстве. Во мраке он встретил неясную фигуру, робким девичьим голосом обратившуюся к нему за помощью – проводить до дома. Подивившись в очередной раз загадкам женской логики – бояться мужчин и для защиты от них обратиться к совершенно незнакомому мужчине на ночной улице – он милостиво согласился. Они шли некоторое время молча, потом зашли в какой-то двор, и там Иосифа ударили сзади по голове твердым и тяжелым предметом.

Ему показалось, что уже через мгновение после удара он лежал на земле и смотрел в непроглядное небо, но, как позднее удалось прикинуть, в действительности очнулся он через час или два после покушения. Изначально пустые карманы рваной грязной куртки были тщетно вывернуты незадачливыми разбойниками, но с руки пропали часы, которые Селиверстов смог уберечь даже во время расправы в бомжатнике. Он сел, город лихо завертелся вокруг него, несчастный вновь повалился навзничь и ударился головой об асфальт. Потом его стошнило. Придя в себя, он попытался ползти вперед на четвереньках, и это получалось лучше, чем совершенно невозможная ходьба, но следовало выяснить, куда двигаться. Утром поблизости появились люди, они шли мимо по своим делам и не обращали на алкаша никакого внимания. Остерегаясь женщин, незадачливый бродяга обратился к благообразной старушке с просьбой вызвать "скорую". Она оглядела просителя с подозрительностью в пронзительном взоре, поджала узкие бесцветные губы и пошла дальше. Селиверстов решил, что ничего не вышло, но ошибся – через полчаса прибыл спасительный белый "рафик" с продольной красной полосой, и пострадавшего доставили в больницу.

Там ему диагностировали сотрясение мозга, после мучительного в его состоянии душа переодели в больничный халат, перевязали голову и уложили на койку в оживленном коридоре. Вспомнив все пережитое за короткое время, Иосиф воспринял последнюю перемену как благо и стал обдумывать способы застрять в больнице подольше. Особого напряжения поначалу и не требовалось – две недели цивилизованного блаженства гарантированно требовались для завершения курса лечения. Для продления удовольствия следовало напрячь и без того ушибленный мозг. Совершенно чуждый медицине, страдалец не мог самостоятельно разработать стратегию и тактику симуляции, поэтому с необыкновенным простодушием обратился за содействием к старшей медсестре. Та выяснила, что злоумышленник не имеет ни документов, ни денег, и предупредила лечащего врача о вынашиваемых пациентом подрывных планах. Разумеется, осуществиться им не пришлось, и ровно через две недели Иосиф опять стоял один на улице под дождем. Хорошо хоть, его одежду в больнице привели в более приличное состояние, чем то, в котором он ее получил.

Так и началось многолетнее бесприютное житье неуемного скитальца Селиверстова. Сначала его время от времени задерживали за бродяжничество, он называл каждый раз новые вымышленные имена и прочие данные, его личность долго и безуспешно устанавливали, но, убедившись, что придурок не находится в розыске, в конце концов с чертыханиями выпускали на волю. Затем избранный Иосифом образ жизни перестал считаться преступлением, и он самозабвенно вел свое первобытное существование, добывая кусок хлеба насущного охотой и собирательством в каменных джунглях, все помянутое время обходя женщин стороной.

– Как? – изумился Ногинский. – Ни разу ни с одной не сошелся?

Селиверстов разразился в ответ длинной невразумительной тирадой, смысла которой верный слушатель не понял, но ощутил ее настроение, то есть дикую ненависть к коварному и безжалостному противостоящему полу.

– И с женой ни разу не виделся?

Бомж отрицательно помотал головой.

– И не позвонил? Не написал?

Иосиф продолжал мотать головой в прежнем направлении.

– И не развелся?

– Еще чего! Перебьется.

– Так ты, наверно, уже лет пятнадцать пропавшим без вести числишься?

Селиверстов неопределенно пожал плечами.

– А сюда давно приехал?

– Вчера.

– Жену видел?

– Нет.

– Родителей, сестру?

– Нет.

– Так зачем приехал-то?

Бомж пожал плечами с прежней неопределенностью и безразличием.

– Козел потому что, – раздался вдруг новый сиплый голос.

Ногинский оглянулся на него и обнаружил проснувшимся третьего обитателя обезьянника. Тот агрессивно чесался у себя под лохматой длинной бородой, высоко задрав подбородок и старательно вытягивая губы трубочкой. Наверное, получал удовольствие.

– Кто козел? – с тихой угрозой спросил у товарища Селиверстов.

– Ты козел, – спокойно ответствовал бородач, продолжая свое неотложное занятие и пристально глядя в потолок. – Онанист гребаный.

– Что ты сказал?

– Да что слышал, то и сказал. Еще будешь на мою бабу дрочить, мозги вышибу.

– Ты мне мозги вышибешь? – надвинулся на соперника великий схимник.

– Я тебе, – с прежней невозмутимостью заявил тот.

Ногинский подумал, что пятнадцать лет без женщины для здорового мужика – испытание непреодолимое, и смотрел на Иосифа с искренним любопытством и сочувствием.

– Можно понять человека, – примиряюще обратился пенсионер к бородачу. – Тебе не все равно, на кого он дрочит?

Ответить ревнивец не успел – Селиверстов коршуном набросился на него и повалил на пол, пытаясь то ли задушить врага, то ли сломать ему шею. Александр Валерьевич счел за благо не встревать в чужой конфликт, к тому же окрашенный эротическими эмоциями. Замешанная на женщине драка способна в любой момент вылиться в смертоубийство первого, кто попадется на глаза – для утишения пожара в сердце.

Звуки возни, сопровождавшиеся сиплыми выкриками и стонами, широко распространились по участку, и очень скоро люди в форме уже загремели ключами на входе. Бомжи не обращали на них ни малейшего внимания, продолжая выяснять отношения, а Ногинский отошел подальше от места событий, к самой дальней стенке. Принятые предварительные меры ему не помогли, от людей в форме досталось тумаков всем обитателям обезьянника. Дерущихся буянов растащили в разные стороны и хорошенько обработали дубинками, а Ногинского просто вытащили за шиворот наружу. Он не сопротивлялся, покорившись судьбе.

Беспокойного пенсионера толчками в спину проводили до какой-то комнаты, у двери в которую он услышал возглас изумления:

– Александр Валерьевич!

В коридоре стоял Самсонов с разведенными в стороны руками и наблюдал за происходящим с таким видом, словно стал очевидцем первого контакта человечества с инопланетной цивилизацией.

– Привет! – бросил на ходу арестант.

– Как вы сюда попали?

– По недоразумению. Они меня с кем-то перепутали.

– Шагай, шагай, – мирно ткнул Ногинского в спину конвоир. – Сейчас разберемся, с кем тебя перепутали.

– Александр Валерьевич, я вас дождусь! – крикнул в спину узнику Самсонов и бросился к начальнику ОВД, от которого только что вышел. Он собирал материал для статьи о работе милиции и решил использовать свое служебное положение в личных целях для спасения бывшего конкурента.

А того тем временем ввели в комнату, где обнаружились задержанные вместе с ним коммунистки и человек за письменным столом.

– А, провокатор явился! – злорадно воскликнула товарищ при виде вошедшего.

Судьба бывшего журналиста бросила на него взгляд и вновь отвернулась.

Человек за столом принялся выяснять, где, когда и при каких обстоятельствах познакомился Ногинский с присутствующими здесь нарушительницами общественного порядка. В процессе выяснения этого несуществующего факта оказалось, что судьбу бывшего журналиста зовут Тамарой Анатольевной Довгелло. Александр Валерьевич постарался запомнить ее имя, поскольку решительно настроился на продолжение знакомства.

Спустя некоторое время женщин увели. Человек за письменным столом стал записывать показания Ногинского о происшествии во время пикета перед зданием администрации. Суть показания составляло утверждение об отсутствии какого-либо происшествия, тем паче нападения на сотрудников милиции. Человек почесал переносицу и уже вызвал конвойного, чтобы вернуть арестанта в место его временного обитания, когда в комнату вошел начальник ОВД в сопровождении Самсонова, весело подмигнувшего коллеге.

– Ну, что здесь? – строго спросил начальник подчиненного.

– Да пока ничего, – бодро отрапортовал тот. – Утверждает, будто ничего не случилось, просто кто-то споткнулся и на кого-то упал.

– А наши что говорят?

– Тоже ничего определенного. Много неразберихи.

– Ну и заканчивай с этим! Нам здесь только обвинений в угнетении борцов за свободу не хватает!

– Да пожалуйста, я с удовольствием, – пожал плечами подчиненный и стал собирать в стопку разбросанные по столу листы исписанной бумаги.

Следующие полчаса ушли на полицейские формальности, затем Ногинский и коммунистки все вместе оказались на улице у дверей ОВД, где их встретил улыбающийся Самсонов. Попытка Александра Валерьевича продолжить знакомство со своей судьбой пресеклась, не успев толком начаться. Итог получился закономерным: он провел вечер с Николаем Игоревичем.

Они долго и нудно пили водку в квартире незадачливого пенсионера, закусывая ее колбасой и солеными огурцами, при этом Самсонов упорно вырывал из коллеги объяснение загадочной страсти к незнакомой женщине.

– Послушайте, Александр Валерьевич, – говорил он с набитым ртом и с уже не очень послушным языком, – вы ведь всю жизнь прожили без всяких там жен. Теперь для вас настало время невиданной свободы – не нужно никого добиваться, ни за кем ухаживать, ни нести ответственности за чью-либо жизнь. Почему вас так тянет на этот сомнительный огонек? Крылышки не боитесь обжечь?

– Не боюсь. Я их всю свою жизнь обжигал, с завидной регулярностью. Женщины для того и существуют на свете, чтобы мужчины за них сражались друг с другом, ломая кости.

– Женщины существуют, чтобы рожать детей.

– Они должны рожать от достойных.

– Александр Валерьевич, это социальный дарвинизм.

– Это закон жизни. Как ни назови их поведение, они выбирают среди мужчин того, которому соглашаются доверить будущее своих детей. И тем самым превозносят его над остальными. А мы гордо озираем проигравших соперников с высоты и хотим, чтобы все восхищались нашей женщиной.

– О каких детях вы говорите? Вы что, действительно собираетесь завести детей от вашей пенсионерки?

– Я и сам пенсионер. Одно из наших преимуществ над женщинами – мы и в пенсионном возрасте можем выстругать ребеночка, а вот о них такого не скажешь. Кстати, о детях. Второе наше преимущество – биологически мы запрограммированы на секс как таковой, он для нас самоцель. А им, в большинстве случаев, подавай ребенка. Они биологически запрограммированы на то, чтобы свить гнездышко и произвести на свет потомство. Потом они начинают жаловаться на мужской инфантилизм, но мы не виноваты – забота о семье для нас есть лишь следствие культурной индоктринации. Для них – веление свыше. Большинство изменщиков не имеют никаких страшных претензий к жене и ни секунды не задумываются о разводе; если изменяет женщина – мужчине остается только удалиться с поникшей головой, поскольку сам факт предательства означает его непригодность для данной конкретной женщины. Правда, он не означает автоматически, что женщине нужен мужчина, с которым она изменила.

– Вы всерьез считаете это нашим преимуществом?

– Конечно. Мы психологически свободны. Толстой самозабвенно носился в эмпиреях своего творчества и идей, а Софья Андреевна растила детей, занималась хозяйством, подрабатывала у мужа редактором и переписчицей и еще находила время обезопасить материальное будущее детей от идеологически обставленных угроз со стороны их собственного отца. Кто из них был свободен?

– Но Софья Андреевна осталась в общественном сознании рядом с мужем.

– В качестве одной из величайших рабынь всех времен и народов.

– Это вам так кажется с вашей мужской точки зрения, – улыбнулся Самсонов и закусил очередной стопарик новым ломтиком вареной колбасы.

– С моей? А у вас точка зрения какая-то другая?

– Что вам до моей точки зрения? Просветите меня, если желаете.

– Видите ли, Николай, – принял менторский тон Александр Валерьевич, – мы с вами разнимся в самом существенном отношении. Вы не понимаете главного в женщинах.

– Я не понимаю? Я женат, и я уличенный в неверности ходок! А вы целую вечность промаялись вечным жидом, слоняясь от юбки к юбке.

– Вот именно. Вы потому и женаты, что не поняли главного в женщинах. В отношениях с ними никогда не следует руководствоваться разумом. Подобного рода попытки неизбежно ведут к катастрофе, поскольку их логика определяется эмоциональными порывами, стремлением нравиться и побеждать в соревновании с другими женщинами. Побеждать честно – распутниц они воспринимают как нарушительниц правил большой игры за право продолжения человеческого рода. В общем, вам никогда не понять их умопостроений, и сколько бы вы не упражнялись в остроумии по поводу женской логики, вы всегда останетесь ею битым. Действовать следует иначе. Нужно не думать, а чувствовать. Рассеяно проходите мимо предмета своих мечтаний, но не увивайтесь и за другими. Будьте спокойны, молчаливы, строги, вески, умны и остроумны в немногих сказанных вами словах, хорошо одеты, ухожены, несите в манерах и внешности приметы денег и власти, и пусть у вас не будет ни того, ни другого, но вы создадите туманную видимость их наличия, и женщина решит, что вам можно доверить будущее ее детей. Только ни в коем случае не говорите словами, будто обладаете деньгами и властью, если не имеете их на деле. Она разоблачит вашу ложь и станет презирать. Если же она сама в мыслях наделит вас достоинствами будущего отца, то они так и останутся за вами, даже после раскрытия печальной истины. И поймите, я не говорю о таких примитивных глупостях, как кратковременное сорение взятыми в долг деньгами и туманные намеки на неотложные государственные дела, зовущие вас среди ночи от ее постели. И никогда не пытайтесь понять, лжет вам женщина или говорит правду. Они в принципе не мыслят такими категориями. Они говорят то, что считают нужным сказать в данной конкретной ситуации, из этого и исходите.

– Что же вы с таким теоретическим багажом остались в холостяках? – искренне поинтересовался Самсонов.

– Это не теоретический багаж, а самый что ни на есть практический. Он и позволил мне остаться холостяком. Ведь я – властелин стихий, а вы – их раб.

– Я – раб? Я пресыщен женщинами. Моя проблема – избавиться от них, а не снискать у них симпатию в свой адрес. И я – раб?

– Разумеется. И как женатик, и как изменщик вы не состоялись, женщины вас отвергают. Даже если вам кажется, будто кого-то из них вы сами бросили, смею вас уверить, это самообман. Мужчина вообще не может бросить женщину, она – единственный смысл его пребывания в нашем мире. Вы сами справедливо заметили, что для мужчин секс является самоцелью и главной биологической задачей существования.

– И вы живете без женщины, властелин стихий.

– Я живу со многими женщинами. Меня не отпугивает конкуренция, и прежде тем более не отпугивала. Я добиваюсь их постоянно, а не полагаюсь на одну, будто бы обязанную мне своим телом. Хотите узнать причину ваших поражений на альковных фронтах?

– Очень надо! В гробу я видал эти фронты со всеми их поражениями.

– Поражения не их, а ваши. И случаются они по банальной причине: если жена и беззаконная дама сердца отдаются своему мужчине единственно из чувства долга, а он принимает их уступчивость за чистую монету, они распознают в нем игрушку и начинают пользоваться им в своих интересах. Между тем, отношения мужчины и женщины имеют перспективу лишь в одном случае – если женщина восхищена своим избранником и сама хочет его день и ночь напролет. Жена может прожить с мужем целую жизнь по привычке, и бедолага так и не догадается, что в действительности у него никогда не было женщины, и десятилетиями он получал одну только милостыню, ради детей и семьи. Незамужняя развратница может годами мстить своему прошлому или будущему, в настоящем жонглируя своей лирической жертвой. И подавленный ей персонаж умрет твердо уверенным в своем мужском всемогуществе, хотя в действительности он всего-навсего служил болваном для снятия нервного напряжения.

– Так вы ведь и есть вечный донжуан. Что вы знаете о своих женщинах?

– Да ничего не знаю. Никогда не уподоблюсь самоуверенным идиотам, полагающим, будто они постигли женщину.

– А чем мы с вами здесь занимаемся вот уже битый час? По-моему, вы вполне самоуверенно объясняете мне женщин.

– Вам так показалось? Тогда извините, Коля. Я только излагаю свою точку зрения.

– Уходите от ответственности за собственные слова?

– Не порождаю у вас ложных надежд. Делюсь впечатлениями своей долгой по сравнению с вашей жизни.

– А вам никогда не приходило в голову, что вы до старости проходили в холостяках именно в результате ошибочности ваших взглядов на женщин? Может быть, все гораздо проще, и не нужно заморачиваться на их счет всякими высокими идеями? Возможно, они руководятся теми же страстями, что и мужчины – власть, деньги, успех у противоположного пола?

– Пожалуйста, считайте правым себя. Не могу вам запретить такое безобидное удовольствие. Я же останусь при своих убеждениях, и не пытайтесь меня разуверить. Вы назвали меня вечным ходоком, но я – вечный странник. Я в мыслях не держу разгадать женщин, и все мои рассуждения суть лишь рецепт выживания в отношениях с ними. Никогда не считайте себя победителем, и не проиграете.

Самсонов разлил по стопкам последнюю влагу из бутылки, и потряс ею в воздухе жестом пустынного странника, в надежде добыть последние капли:

– Ладно, остается только поднять тост за женщин.

– Поддерживаю, – Ногинский уверенно встал, держа перед собой сверкающую хрустальную стопку. – Пускай судьба пощадит нас и избавит от ужаса неразделенной привязанности. Пускай каждый из нас встретит женщину, которая пригреет его в своем мире и не пожелает отдать сопернице. Так надо, потому что только так мужчина обретает себя в своей земной юдоли. Только так он не исчезает после смерти в бесконечном черном мраке, а остается жить вечно.

Компаньоны дружно выпили и закусили, и Самсонов заметил:

– Извините, но с тостом вы перегнули, Александр Валерьевич. Женщина без мужчины ведь тоже не остается, а исчезает навсегда. Значит, мы говорим о вообще о человеческом, а не о женском.

– Запомните, Коля, еще ни одна женщина не исчезла бесследно в подлунном мире. Каждую из них, даже самую забытую, всегда кто-нибудь желал, хотя бы раз в ее жизни. Мужчины же, которых за всю их жизнь не возжелала ни одна женщина, преобладают в нашем неприкаянном обществе.

Оба собеседника теперь стояли, глядя друг на друга через стол и обдумывая варианты дальнейшего развития событий вечера.

– Наверное, мне пора, – с ноткой вопросительности в интонации произнес Самсонов.

– Как знаете, насильно держать не стану.

– Александр Валерьевич, а сколько у вас было женщин?

– За всю жизнь?

– За всю.

– Понятия не имею. Не подумайте чего-нибудь ужасного, я не звезда спорта или шоу-бизнеса, на тысячи счет не веду. Просто никогда не приходило в голову их считать – они мне не стадо, я не пастух. Но помню всех, начиная с самой первой.

– Всех?

– Всех. Первую звали Наташей, рыжая и веснушчатая. Хихикала все время по пустякам.

– Первую помнить не удивительно. Поразительно – помнить, скажем, пятидесятую из ста.

– Вы льстите моим донжуанским качествам, Коля. Вряд ли в моем списке наберется столько строчек.

– А вообще людей вашей жизни вы помните? Собственно, меня интересует, помните ли вы, кого именно забыли?

– Кого забыл? – Ногинский удивленно пожал плечами. – Разумеется, многих позабывал. Потому что одни мне безразличны, других не хочу помнить. Безразличных больше во много раз.

– А тех, кого не хотите помнить, помните?

– Только что по вашей милости вспомнил. Почему вас интересуют такие скучные материи, Коля?

– Ничего себе скучные! Да я себя сутками извожу. Вот вспомнил, кого забыл, и задумался – почему? Был человек, я с ним разговаривал, на одни уроки ходил, или в одной казарме спал, прошел десяток лет – и нет человека в памяти. Значит, и кусок моей жизни канул вместе с ним?

– И зачем же вам понадобились все куски вашей жизни до единого?

– Потому что меня нет без моей жизни.

– Ваша жизнь никуда не делась, и вы вместе с ней. Сейчас вы не тот, кем были десять или двадцать лет назад, и не нужно играть в машину времени. Вот и вся премудрость.

– Но ведь те люди тоже живут где-то. И тоже не помнят меня?

– Скорее всего. Не вижу здесь катастрофы. Зачем таскать по жизни батальоны прежних знакомых, тем более вынужденных?

– Каких еще вынужденных?

– Вы же не сами подбирали состав своего класса в школе или взвода в армии? Жизнь свела, потом развела. А в памяти остались только те, кто важен. Остальные потому и пропали, что не оставили в вас следа.

– А если оставили, но я, как и вы, не хочу этого видеть?

– Не хотите, и не надо. Коля, вы слишком эмоциональны для журналиста. Как вы сохраняете объективность, передавая события своим читателям?

– Я ее не сохраняю. Я просто ничего не чувствую к тому, о чем пишу. Скажете, нужно менять профессию? Я же не могу сбежать на пенсию, подобно вам.

– Не скажу. То есть, скажу другое: считайте себя тем, кем желаете быть, и ведите себя соответственно.

– По-моему, такой тип сознания называется шизофреническим.

– Возможно. Но какое вам дело до того, кем вас посчитают другие? Вот, например, я. У меня суставы, простатит, стенокардия, радикулит – наверное, найдется и что-нибудь мне не известное. Я выгляжу инвалидом?

– Нет, пожалуй, – окинул Самсонов оценивающим взглядом фигуру соратника. – Выглядите вполне бодрым стариканом.

– А почему?

– Ведете себя так, словно здоровы?

– Вот именно. Как видите, результат налицо.

– А не боитесь внезапной смерти? Ритм здоровой жизни для больного может оказаться роковым.

– Не боюсь. Умереть я согласен, я не хочу постепенно умирать.

– Тогда желаю вам удачи.

– Спасибо, я постараюсь. Всего хорошего, коллега.

– До свидания, Александр Валерьевич.

Самсонов вышел на темную мокрую улицу и с первого же шага угодил в глубокую лужу перед крылечком подъезда. Дождь давно закончился, но следы его сохранялись повсюду – мокрая листва поблескивала в тусклом свете редких мутных фонарей. Николай Игоревич чертыхнулся и бодро направился в сторону своего коммунального логова, хлюпая водой в летних туфлях. Ногинский собрал немногочисленную посуду в раковину на кухне и вымыл ее, а потом разложил диван, устроил себе постель и мирно отошел ко сну, изнуренный своими болезнями и долгими вечерними возлияниями. Ему приснилась молодость.

Утром пришедший в себя, никогда не унывающий пенсионер, не испытывая особо тяжких последствий после выпитой накануне в приемлемом количестве высококачественной водки, бодро направился в коммунистический райком. Тот располагался на тихой улочке среди безобидных заведений типа роно и собеса, на первом этаже желтого оштукатуренного двухэтажного здания. Вывеска под стеклом и колышимый легким ветерком красный флаг с золотыми серпом и молотом не оставляли никаких сомнений в принадлежности скромного офиса. Александр Валерьевич решительно шагнул внутрь, наткнулся на человека за столиком – видимо, дежурного, и нагло поинтересовался контактными данными Татьяны Анатольевны Довгелло. Дежурный посмотрел на посетителя с подозрением и мудро решил сначала позвонить женщине домой и поинтересоваться, насколько ей нужен неизвестный любопытный человек. Поговорив некоторое время с телефонной трубкой, дежурный протянул ее настырному пенсионеру, который с готовностью ее схватил и тут же крикнул в микрофон: