– Понятия не имею. Уверен, что коммунистам ответ на ваш вопрос известен – они знают ответы на все вопросы. Что характерно – ответы эти всегда простые и понятные.

– Ваша ирония не может скрыть истины. А именно: при Советской власти описанных вами проблем не существовало. Не было национализма, сепаратизма, фашиствующих банд. И почему?

– Видимо, потому, что на дворе стояла Советская власть. Только вот проблема в том, что вы ошибаетесь. Был и национализм, и сепаратизм, и фашиствующие настроения, но до конца восьмидесятых вы о них не слышали, потому что наши целомудренные средства массовой информации занимались не информацией, а гипнозом. Вы никогда не задавались вопросом: если при Советской власти национализма не было, откуда он взялся при Горбачеве? Его ведь стали публично демонстрировать не малые детки, а вполне взрослые дяди и тети, прошедшие полный курс советского высшего образования. Нельзя бесконечно долго силой подавлять общественные настроения – рано или поздно произойдет взрыв. Вот он и случился. Мы ведь и не подозреваем, что в девяностые обошлись очень низкой ценой по сравнению с той, которую могли бы заплатить при ином развитии событий.

– Так мы все радоваться должны?

– Должны. Но доказать это невозможно, объяснять бессмысленно. Все уверены, что все пропало, и именно поэтому все действительно пропадает. Для обращения инерции распада вспять в первую очередь требуется оптимистический порыв общества в целом и отдельных людей в частности, а ни тем, ни другим и не пахнет. Есть только уныние и неверие в собственные силы. Бизнес лениво импортирует товары и изредка – оборудование и технологии, в мыслях не держа заняться собственными новыми разработками. Граждане угрюмо ходят на работу, зачастую ненавидя ее, и свято верят, что ни при каких условиях, ни за какие деньги не смогут производить товары, которые можно было бы продать на Западе. Творческие личности либо сочиняют что-нибудь для денег, живя все на том же Западе, либо убеждают слушателей и читателей в том, что Россия – худшая страна на свете.

– А вы не находите, что дела обстояли бы совершенно иначе, если бы в восьмидесятых крепко прижали горлопанов-демагогов всех мастей и приняли решительные меры к экономическому оздоровлению?

– Возможно, но кто мог это сделать? Союзное руководство было совершенно невменяемым. Желающих тащить и не пущать там было предостаточно, но на высшем уровне не было ни одного человека, способного принять эти самые решительные меры в экономике. Коммунисты охотно ссылаются на опыт Китая, но по части жесткости реформ китайцы дадут сто очков вперед всем нашим гайдарам и чубайсам вместе взятым. Чтобы встать на китайский путь в конце восьмидесятых, следовало в несколько раз сократить государственные расходы, в том числе отменив для большинства населения государственное пенсионное обеспечение, сократить зарплаты и увеличить продолжительность рабочего дня часов до двенадцати минимум.

– Все эти ужасы про китайские успехи ваши гайдары и чубайсы сочиняют, чтобы оправдаться в собственных преступлениях.

– Ну конечно, раз выводы вам не нравятся, значит они неправильные. Именно такая логика высшего руководства и довела Советский Союз до гибели. Китайцы не делают секретов из своих методов, они читаются в их собственной открытой статистике. Но пресловутые простые люди предпочитают ваши простые аргументы. В Китае у власти коммунисты, там все замечательно. У нас у власти олигархи, все плохо. И все, аргументация означенными постулатами исчерпывается полностью. Стоит только заговорить про экономические показатели и долю национального дохода, распределяемую через бюджет, вы в ответ только машете руками и требуете не вешать вам лапшу на уши. А ведь в Китае и по сей день средний уровень жизни ниже российского, они все еще не обогнали нас, хоть мы уже столько лет либо топчемся на месте, либо летим в пропасть. Можете представить, откуда они начинали? И ничего, стоят стеной за родную партию, довольны своей жизнью и не требуют лучшего от власти, просто в поте лица своего добывают хлеб насущный.

– А вы не понимаете почему? Потому что в Китае партия еще на первом этапе реформ накормила народ, а потом уже занялась тонкостями.

– Ненавижу, когда так говорят, вы уж извините. Государство не может накормить народ по определению, это народ его кормит. Государство может только отбирать с таким расчетом, чтобы людям тоже что-то оставалось, а главное его дело – не мешать работоспособным людям зарабатывать для себя и для государства. Именно здесь у нас большие проблемы. Все хотят, чтобы другие делились с ними своими доходами, но при этом сами категорически не желают делиться своими доходами с другими, потому что считают эти доходы и без того маленькими. Другими словами, все хотят больше получать из госбюджета, но не желают делать отчисления в бюджет. Всем не нравится дорогой бензин и все клянут за него нефтяных олигархов, хотя основной доход от торговли бензином получает государство. Все возмущены, что бензин у нас дороже, чем в Америке, но никого не интересует, что в Америке доля налогов и акцизов в стоимости бензина раза в два или три меньше, чем у нас. То есть, плата за дешевый бензин – снижение государственных доходов и, как следствие, государственных расходов. Кому интересны эти мои рассуждения? Никому. Еще ни разу ни одного человека я не смог ими заинтересовать. Разговор сразу переводится на казнокрадов. Но, если снизится доход государства от торговли бензином, казнокрады никуда не исчезнут и продолжат свое дело, то есть страждущим все равно достанется меньше, чем достается сейчас.

– И дворцы на Лазурном берегу вас совсем не раздражают?

– Раздражают. Но девять десятых капитала наших олигархов, по моим представлениям, приходится не на дворцы, бриллианты и яхты, а на стоимость принадлежащих им ценных бумаг. В основном – акций. Если государство отберет у олигархов эти акции, оно не получит никаких сокровищ, а только их долю в корпорациях. Коммерческая стоимость этих долей все равно составит ноль, потому что после такой экспроприации с частным капиталом в России будет покончено. Дивиденды собственника в стоимости того же бензина составляют процентов десять-пятнадцать. Если государство откажется от этих дивидендов, бензин подешевеет на эти несколько процентов, а не в разы, если государство оставит дивиденды себе, с ценой на бензин вообще ничего не произойдет. Возможно, казнокрады построят меньше дворцов, чем сейчас строят олигархи, но прибыль от всей операции будет временная и небольшая в сравнении с той, которую можно было бы получить, отладив взаимоотношения между капиталом, обществом и государством оптимальным образом. Вот только не вижу я в обозримом будущем возможности такой отладки. Все по тем же причинам – никому ничего не надо. В стране должны действовать десятки и сотни тысяч больших и маленьких общественных организаций, с темпераментом Новодворской проедающие плешь властям в волнующих их областях – от состояния детской литературы и режима демонстрации по телевидению эротических сюжетов до основ государственного устройства. Вкупе они должны изматывать обитателей высоких кабинетов до последнего предела и вызывать у последних страстное желание избавиться от них посредством хотя бы частичного удовлетворения требований. Выборы должны вызывать у политиков нервные срывы, телевидение должно их бесить, люди должны требовать от них выполнения обещаний, но при этом не вестись на обещания построить за пару лет в наших палестинах цветущий рай. Но люди сидят и упорно ждут доброго царя. Когда хозяин земли русской отправляется в путешествие по своим владениям, они всеми силами стремятся попасть ему на глаза, зажав в потном кулачке свою челобитную, с надеждой при помощи царя получить жилье, починить крышу или канализацию, провести газ. Так было пятьсот лет назад, так все остается по сей день. Только теперь они уверены, что стоит правильно угадать на выборах хорошего человека, и все остальное он сделает для них сам. Но среди политиков нет хороших людей, никто из них не вскакивает по ночам с постели, мучимый мыслями о народном благе. Их следует непрерывно дрессировать и держать на коротком поводке даже между выборами, только так можно добиться толка. Уже несколько лет я думаю: какую бы форму правления мы ни пытались соорудить, всякий раз у нас получается монархия. Так может, нужно бросить бесплодные фантазии и честно построить то, что у нас получается?

– Ну и ну! – громко воскликнула Тамара Анатольевна и всплеснула руками, опрокинув свой бокал. – Доболтался! И не надо наговаривать на людей – с челобитными мечутся единицы. И что значит это ваше: "они"? Кто эти "они", к которым вы относитесь с таким явным пренебрежением? Обездоленные люди, брошенные нынешней властью на произвол судьбы. Сразу видно интеллигента – народ для него плохой.

– Ну что вы руками машете, – понуро проговорил Ногинский. – Сами ведь таскаете на демонстрациях портреты Сталина.

– Ничего я не таскаю! Много вы понимаете. Кажется, сами не так давно утверждали, что монополизация власти ведет к медленному загниванию. Всякая монополия ведет к разложению – это еще Ленин писал в "Государстве и революции". А вы и не подозревали, с кем солидаризируетесь?

– Кажется, писал, – грустно согласился Александр Валерьевич. – В семнадцатом написал, а потом до самой смерти отдавал приказы о расстрелах.

– Ну вот, завел старую шарманку! А Колчак с Деникиным расстрельных приказов не отдавали? Всю страну кровью залили!

– Памятниками Колчаку и Деникину страна, мягко говоря, не заставлена. В октябре семнадцатого всей стране было по барабану, кто там взял Зимний и зачем – поэтому и состоялось пресловутое триумфальное шествие Советской власти, которое мы в школе проходили. Только в школе нам забывали сказать, что это триумфальное шествие плавно переросло в не менее триумфальное ее падение, потому что через два-три месяца совдепии политическую апатию с людей как рукой снимало, и они бросались вешать коммунистов на фонарях или прудить ими Волгу в Ярославле. Представляете, как надо было постараться большевикам для получения такой реакции? Если вы пожелаете вспомнить про военный коммунизм и НЭП, я поспешу заметить, что военный коммунизм был изобретен задним числом. В восемнадцатом году вы не найдете в работах Ленина утверждений, что свободу торговли следует временно отменить, потому что в городе нет товаров для обмена с деревней – он говорит только о том, что свобода торговли есть программа Колчака и Деникина, против которой восстают десятки тысяч трудящихся. Почитайте вторую программу партии и узнаете, что военный коммунизм был не временной вынужденной мерой, а претворением в жизнь программных положений РКП(б). Что же касается НЭПа, то для его введения не нужно было ни совершать октябрьский переворот, ни разгонять Учредилку. Вместе с эсерами большевики имели в ней конституционное большинство и могли без всякой войны и расстрелов просто сразу начать осуществление эсеровской программы кооперативного социализма. Главные успехи большевиков – это декрет о земле и НЭП, то и другое они сперли у эсеров. Ваш вклад в дело социальных преобразований – именно расстрелы несогласных, в том числе идейно ограбленных соратников по революционной борьбе с царским режимом.

– Почему же тогда красные победили в Гражданской войне? Ведь белым помогала половина мира, а они с треском провалились. Как же это могло получиться, если коммунисты такие плохие?

– Не думаю, что существует простой ответ на ваш вопрос. Думаю, в первую очередь потому, что крестьяне эсеровскую программу не читали, а землю получили от большевиков. Поэтому от всех противников большевиков они ждали реставрации прежнего положения дел, что их категорически не устраивало. Пресловутого похода четырнадцати держав не существовало – из трехсот тысяч интервентов с регулярными войсками Красной армии воевали только несколько десятков тысяч чехословаков в Поволжье и порядка двадцати с лишним тысяч англичан и американцев с мелкими союзниками на Севере. Англичане воевали на Севере год и потеряли за это время убитыми около трехсот человек – сами судите о размахе боевых действий. Остальные союзники просто топтали землю, боролись с партизанами, то есть периодически жгли деревни и раздражали народ своим присутствием, создавая большевикам ореол борцов с иностранными захватчиками. И потом, Красная армия к девятнадцатому году по численности в несколько раз превосходила все белые армии вместе взятые, и могла себе позволить использовать для подавления крестьянских восстаний в своем тылу намного больше войск, чем белые для аналогичный целей позади своего фронта. Собственно, в восемнадцатом году в Поволжье наша Гражданская война выглядела самым необыкновенным образом: за счастье русского народа со стороны красных воевали в основном латыши и мадьяры, а со стороны белых – чехословаки. Тем не менее, размах крестьянской войны в двадцать первом году вынудил даже железобетонных большевиков, только что разгромивших пятисоттысячное белое войско, пойти на временные уступки, на период до начала массовой коллективизации. Но крестьяне сами себя обманули: получив отобранную у собственников (не только у помещиков!) землю и разграбив помещичье имущество, они почему-то думали, что у них землю и имущество отобрать нельзя. Оказалось, можно.

– По-вашему, не нужно было давать крестьянам землю, которую они требовали несколько столетий?

– Нужно. Не нужно было потом ее отбирать. А то ведь что получилось: по всей Европе для защиты дворянской собственности на землю от притязаний тамошних аграрников установились авторитарные и фашистские режимы, которые силой удерживали крестьянское движение в дозволенных рамках, пока не случилась мировая война, а у нас на орехи досталось и дворянам, и крестьянам – еще неизвестно, кому больше. Должна же быть хоть какая-то логика, кроме потребности перерезать как можно больше глоток.

– Логика у нас была самая простая – обеспечить простым людям фундаментальные права, позволяющие не бояться за свое будущее и уверенно планировать будущее своих детей. Пока на Западе бушевала великая депрессия, мы занимались строительством собственной промышленности, которая и росла бешеными темпами на фоне катастрофического падения за границей.

– Промышленность вы построили и в космос первыми полетели, только так и не устроили людям тихой спокойной обеспеченной жизни.

– Ничего подобного! В шестидесятых-семидесятых люди жили очень даже неплохо! И без всяких потогонных систем, с положенными оплаченными отпусками и больничными – об этом сейчас только мечтать можно.

– Наверное. Только не говорите, что в семидесятых все были счастливы и довольны жизнью. Я ведь не по фильмам сужу о том времени, я сам тогда жил.

– Да, были недовольны, потому что не знали, каково нам всем окажется в будущем. Но при этом бабушки на свою пенсию ездили на море отдыхать.

– Меня активно занимает эта коммунистическая аберрация зрения. Я ведь говорю вам: я сам жил в это время. И не помню пенсий, позволяющих кататься на море. Разве что вы вращались в определенных кругах, где пенсии были повыше, а путевки подешевле?

– Нигде я не вращалась, и никакой аберрации у меня нет. Вы просто не хотите признавать фактов, которые разрушают вашу глупую концепцию. Лучшее, что я помню о семидесятых – люди не были говорящими животными. Большинство интересовалось чем-то большим, чем простое набивание желудка и отоваривание импортными шмотками. В моде было чтение, домашние библиотеки, высокие интересы. Люди стеснялись признаться в отсутствии интереса к искусству и пытались имитировать его наличие даже при полном его отсутствии. Но важен именно тот факт, что они стеснялись невежества! А самое главное – существовала идея, делавшая жизнь общества осмысленной и целенаправленной.

– Да, замечательно. Просто картинка из жизни античной Греции. Вот только не могу согласиться с вами полностью. Мода на книги была, идеи не припоминаю. Об идее говорили на собраниях и майско-ноябрьских митингах и демонстрациях, с трибун разной высоты и по телевизору. А большинство людей не собиралось строить никакой коммунизм, зато хотело хорошо зарабатывать, иметь квартиру, машину, дачу. Только поехать летом в Египет никто и не мечтал, да в семидесятых там все равно шла война.

– Получается, мы с вами жили в разных странах? – сказала Тамара Анатольевна, глядя на собеседника с ироничной улыбкой.

– Мы жили в одной и той же стране, но вспоминаем ее по-разному.

– Почему? Потому что вы ее ненавидите?

– Нет, потому что вы себя обманываете. Семидесятые были лучшим временем вашей жизни. Сколько вам тогда было? Тридцать лет, плюс-минус?

– Какое вам дело? Что за хамство, в самом деле!

– Ну ладно, вы меня поняли. Наверное, вы вышли замуж, родили детей и были счастливы. В действительности время было серое и скучное, обшарпанное.

– Можно подумать, сейчас мы живем очень весело! Ерунду какую-то вы все время несете, уважаемый Александр Валерьевич.

– Весело мы и сейчас не живем, вы правы. Но сейчас есть хоть надежда на изменения. И жизнь потихоньку улучшается, хотя ее качество по-прежнему не превышает советского уровня. Понимаете, тогда все было навсегда – КПСС, Брежнев, партсобрания и пионерские сборы. Теперь мы знаем, что можно изменить даже вечное.

– И много удовольствия вы получили от этих изменений?

– Речь не обо мне, я пенсионер. Я хочу верить в нынешнюю молодежь. Хочу увидеть ее в России, исполняющей свои мечты здесь, а не за кордоном. Тем более, не пьющей с малолетства и не убивающей на улицах людей с неправильным цветом кожи и разрезом глаз. Она должна взять свою судьбу в собственные руки. Вот только не берет, почему-то.

– Чтобы молодежь увидела здесь свое будущее, нужно создавать производство, которое в большинстве начисто уничтожено. Ваши драгоценные предприниматели умеют только разворовывать оставшиеся с советских времен богатства и распиливать нефтегазовые бюджеты!

– Все-таки, уже давно не только это. Никто как-то не заметил, но без всяких ударных строек коммунизма и решений партийных съездов в России создана общегосударственная сеть мобильной связи. Заметьте, с самого начала эта сеть была сферой деятельности частного бизнеса, для нее не приватизировали ничего советского, ничего не разграбили, только создали новый вид связи.

– Ничего они создали, а купили за границей готовое и привезли сюда. Все оборудование импортное, завтра нам перестанут его продавать, и останемся без вашей мобильной связи.

– Да что ж, я ведь с вами не спорю. Собственное производство России необходимо, только полностью государственная промышленность у нас уже была, и она производила продукцию, основную массу которой даже в Союзе покупали исключительно потому, что другой не существовало. Продать же ее за пределами соцлагеря никто и не пытался. Нам нужен новый предприниматель, который не будет договариваться с конкретным чиновником об особых условиях для своего конкретного бизнеса, а будет в качестве члена корпорации добиваться изменений по стране в целом, то есть осознает свои классовые интересы. А интересы эти в числе прочего предполагают независимый суд и приемлемый уровень коррупции, не убивающий экономики.

– И где же вы собираетесь искать этих замечательных предпринимателей?

– Понятия не имею. Наверное, сами собой должны возникнуть, с течением времени.

– Да уже чуть не двадцать лет прошло, как Горбачев затеял у нас ваше предпринимательство, а они все никак своих классовых интересов не осознают. Сколько же еще ждать?

– Ну вот, за двадцать лет перевалит, появится второе поколение предпринимателей, которые не прыгали из князи в грязи через головы несчастных соотечественников. Может быть…

– Да эти не прыгали из князи в грязи. Они в князьях родились и с раннего детства привыкли к прописной истине, что народ – быдло. Так к нему и относятся. Весь их классовый интерес в том, чтобы выжимать из страны и людей все до капли, а жить тем временем на Лазурном берегу.

– Для изменения этой ситуации люди должны выйти на улицы, но не с целью все разрушить до основания, а для начала хотя бы с требованием честных выборов. До тех пор, пока большинство людей не станет доверять официальным результатам выборов, ничто не изменится. Только потом можно браться за коррупцию вообще и за суды с милицией в частности.

– Чего захотели! Да власть сейчас так перепугалась грузинских событий, что изо всех сил дует на воду по поводу и без повода. Ни на какую улицу никому выйти не дадут, и не надейтесь.

– Ну, так уж и не надеяться! Наоборот, всю жизнь только и надеюсь на всевозможные радужные перспективы, в надежде дождаться претворения их в реальность.

– Опять ерунду несете, Александр Валерьевич! Ради изменений каких-нибудь закорючек в законах и каких-то там юридических процедур народ на улицы не выйдет. Цель должна быть великой.

– Ага, понимаю. Видимо, восстановление Советской власти?

– Это вы сказали.

– Сказал… Знаете, никогда не мог понять, что вы имеете в виду под этим лозунгом? Запретить все партии, кроме коммунистической, поставить все средства массовой информации под прямой контроль вашей партии, снова выдвигать на выборах всех уровней непременно по одному кандидату на каждое место?

– Нет. Это значит вернуть власть народу.

– Пустой лозунг. При вас у народа власти было меньше, чем сейчас. Почти тринадцать лет назад вы утратили статус партии-государства, а в стране полно регионов, остающихся под политическим контролем коммунистов, поскольку таково волеизъявление избирателей. Еще пятнадцать лет назад аналогичную ситуацию никто даже представить не мог – сверху донизу все принадлежало вам, а несогласных с таким положением дел и выражающих свое неудовольствие вслух ждали крупные неприятности.

– Можно подумать, сейчас выступления против власти приносят массу удовольствия! А в советское время не было буржуев, поэтому политика Советской власти отвечала интересам подавляющего большинства народа, почему потребность в других партиях у людей не возникала. Иначе как объяснить, что все эти многочисленные диссиденты после девяносто первого года не пришли к власти? Их никто не ждал и не звал. Прежде они действовали при западной поддержке, а после свержения народной власти и разрушения великого государства просто в полном составе уехали на Запад, тратить заработанные на продаже Родины денежки.

– Выступления против власти действительно не приносят радости и сейчас, но нынешние неприятности – сущий пустяк по сравнению с тогдашними. Что же касается других партий – это в самом деле наше больное место. У нас абсолютистское сознание – все уверены, что власть должна быть монолитом и стирать в порошок всех, кто попробует с ней спорить. Раз за разом одни и те же люди перебегают из потерпевшей поражение партии власти в новую, и их там охотно пригревают. К каждым новым думским выборам мы подходим с радикально обновленным списком партий, мешанина которых никак не организуется в стабильную систему. Лично я вижу в этом печальном обстоятельстве самое яркое свидетельство нашего цивилизационного отличия от Европы. Посмотрите на бывшие соцстраны – там и при коммунистах существовала формальная многопартийность, а после них система партий сложилась буквально в считанные месяцы или годы.

– То есть, вы предлагаете вернуть однопартийную систему, как при Советской власти?

– Нет, не предлагаю. Она уже привела нашу страну к краху, как ранее монархия привела к краху империю. Нельзя идти вечно от катастрофы к катастрофе, нужно наконец создать государство, способное развиваться эволюционно и находить ответы на вызовы истории. И, видимо, единственную возможность создать такое государство дает именно то, чего у нас нет и никогда не было – демократия.

– Это вы считаете, что у нас никогда не было демократии, я придерживаюсь иной точки зрения.

– Тамара Анатольевна, я абсолютно уверен, что вы никогда не являлись ни партийным, ни комсомольским вожаком никакого уровня. Я прав?

– Какая разница, кем я была?

– Понятно, я прав. Хотите, расскажу, чем объясняется ваш энтузиазм в отношении славного советского прошлого?

– Я вам сама это объясняю уже битый час!

– Да нет, вы все время о частностях, а я могу вытащить на свет божий самую сердцевину ваших ощущений.

– Хирург какой выискался! Ну, попробуйте.

– Пробую: вас раздражают разительные имущественные различия между людьми. В советское время члены Политбюро были нищими по сравнению с нынешними олигархами, а бедных стало больше, и их бедность на фоне олигархов виднее.

– Что ж такого, – пожала плечами Тамара Анатольевна, – неужели вам эти самые различия доставляют удовольствие?

– Мне тоже не доставляют. Я вам больше скажу: подавляющему большинству людей во всем мире деление человечества на бедных и богатых не нравится. Как ни рассчитывай это деление, внутри отдельных стран, между отдельными странами или между группами стран, почти всем оно не нравится. Вопрос состоит в том, как исправлять положение. Коммунисты в свое время ограбили богатых и распределили их имущество – в значительной степени между бедными, хотя и государство не забыли. Только вот страна не стала богатой. Сделали коммуналки из бывших роскошных квартир, и до самого конца Советской власти так их полностью и не расселили. А ведь есть много стран, где богатых не грабили, а коммуналок нет и не было никогда. Я к чему все это говорю – второй ипостасью вашего неприятия богатых является убеждение, что при прежнем режиме люди были чище и добрей. Именно потому, что разница между бедными и богатыми была меньше во много раз и к тому же богатство в принципе официально осуждалось как явление аморальное и антиобщественное.

– Ну и правильно. Неужели станете доказывать его моральность и общественное благо?

– В принципе я не готов доказывать ни того, ни другого. Все зависит от конкретных людей – само по себе богатство не делает их ни хорошими, ни плохими. Люди распоряжаются своим богатством в соответствии со своими представлениями о добре и зле. И есть богатые, которые тратят средства на благотворительные цели, вкладываются в развитие производства, создают новые рабочие места.

– Да хватит вам ерунду молоть, сколько можно! Отщипывают щепотку от своего пирога и бросают нищим, а вы предлагаете еще восхищаться ими из-за этого! И производство с рабочими местами они создают не для того, чтобы принести общественное благо, а для извлечения из них личной прибыли. Причем, посредством нещадной эксплуатации.

– Ну, здесь мы страдаем от социальной апатии. Не только буржуи, но и рабочие не осознают своих классовых интересов и не борются за них. А если отдельные и пытаются, то зачастую встречают самое что ни на есть уголовное противодействие, в лучшем случае – силовое со стороны правоохранительных органов. Можно подумать, у милиции других дел нет, как профсоюзными активистами заниматься! Ведь и до революции имела место та же галиматья – царская охранка зачем-то боролась с профсоюзами. Видимо, тогда и сейчас власть считает, что недовольство собственников для нее опасней недовольства пролетариев. Единственный способ изменить такое положение – доказать власти, что она сильно ошибается. То есть, что недовольство пролетариев для нее неизмеримо опасней, и что она не сможет подавить его проявления силой, потому что это поведет только к усугублению конфликта. Но пролетарии наши – тише воды, ниже травы. Собственно, все общество в таком же состоянии. И я не имею ни малейшего представления, когда эта апатия закончится. Наверное – так же, как в семнадцатом и в девяносто первом, когда будет уже слишком поздно начинать реформы, и государство рухнет в очередной раз, уже последний. Не думаю, что Россия переживет еще одну катастрофу такого масштаба – странно, как она вообще до сих пор сохранилась.

– Знаете, а мне это вовсе не кажется странным. Думаю, вы просто общаетесь не с теми людьми. Вот я, например, в отличие от вас, верю в счастливый исход.

– Боюсь, счастливый исход для вас не окажется таковым ни для меня, ни для страны.

– Вы же сами только что признались, что ненавидите богатых!

– Но я не говорил, что желаю их смерти. Бороться надо не с богатыми, а с бедностью.

– И как же вы собираетесь делать второе, не делая первого?

– Мы с вами все время крутимся на одном месте. Я ведь уже говорил, что девять десятых капиталов наших олигархов вложены в ценные бумаги и имеют смысл исключительно при наличии в стране рыночных отношений. В день объявления экспроприации рыночные отношения закончатся, и государство просто получит в управление предприятия, которые и так им управлялись в советское время, причем без особого успеха. Нам всем не нравится разворовывание бюджета, и именно здесь следует действовать силой. Установление контроля над бюрократией возможно – он существует во многих странах. И один из наиболее действенных инструментов такого контроля – ненавистная народу свобода слова. Выйдет много лжи и ерунды, но за разглашение реального компромата виновному не будет грозить расправа. Общество совсем перестанет уважать политиков, но оно и сейчас не слишком балует их доверием – терять здесь практически нечего. Перед каждыми выборами будет выясняться, что все кандидаты – завзятые казнокрады в прошлом, неверные мужья и растлители малолетних, но нужно продираться через эту тайгу с ее ненавязчивыми прокурорами вперед, к уважающей себя прессе. Может быть, она появится не скоро, но это не значит, что нужно переставать ходить на выборы. Говорят – от нашего участия в голосовании ничто не изменится. А от нашего абсентизма изменится? Если и изменится, то уж точно не в лучшую сторону. Если люди будут ходить на выборы, толпами ломиться в наблюдатели, и не за деньги, а по горячему убеждению, то власть, по крайней мере для начала станет интересоваться реальными результатами выборов и думать, что бы сделать для удовлетворения запросов избирателей, дабы следующие выборы обошлись меньшими нервными затратами. Если же будем сидеть по домам – какое дело власти до нас? Мы ей ничем не досаждаем.

Тамара Анатольевна молчала, рассеянно глядя в свой пустой бокал. Казалось, она задумалась о бессмысленности внезапного разговора с незнакомым по сути человеком. Ногинский не сводил глаз с собеседницы, выискивая в ее лице признаки отличия от прочих людей. Они молчали долго и беззаботно, не тяготясь упавшей на них тишиной.

– Ладно, Александр Валерьевич. Мы с вами ни о чем не договоримся, как мне кажется.