Утренний морозец прихватил не успевшие опасть листья берез у редакции "Еженедельного курьера". Серые, подернутые инеем, похожие на грязные лоскутки, свисали они с веток, уныло оттеняя праздничную белизну стволов. Редкие прохожие втягивали головы в плечи и старались шустрее перебирать на ходу ногами – лето осталось в прошлом, но привычка к теплу еще не покинула людей. Солнце безнадежно тонуло в серой мгле непрозрачного неба.

Утренняя пятиминутка у главреда подходила к концу, когда он хлопнул обеими ладонями по столу и крикнул:

– Самсонов! На твоей улице праздник. Помнится, ты рвался резать правду-матку?

– Можно и так сказать, – буркнул Николай Игоревич.

– Возможность представилась наипервейшая. Сегодня арестован замглавы Полуярцев. Знаешь такого?

– Знаю.

– Ну вот, дерзай. Там для тебя целый букет приготовлен. Фирма на имя жены, откаты, блатные подряды и тэ дэ и тэ пэ. На этом все, все свободны – за работу, господа товарищи.

Люди вставали с мест, с грохотом отодвигая стулья, вполголоса переговаривались друг с другом и неторопливо тянулись сквозь дверь прочь из высокого кабинета. Николай Игоревич продолжал сидеть с прежним, безразличным выражением на официальном лице.

– Можешь приступать, – добавил главный, не осознав глубинной подоплеки поведения непредсказуемого журналиста.

– Вы точно этого хотите? – тихо спросил тот.

– То есть? Почему бы мне этого не хотеть?

– Как знаете. Мне понадобятся интервью с ним самим, с его женой, с другими замами, с подчиненными, с главой администрации, с прокурором. Возможно, еще с кем-нибудь – потом видно будет.

– Ничего тебе не понадобится. Есть пресс-бюро администрации, оно предоставит все доступные материалы по делу. Зачем тебе глава-то понадобился?

– Спросить хочу кое-что.

– Что именно?

– Про фирмы, дома, машины и всякую всячину в собственности близких людей высоких чинов нашей иерархии судачат уже несколько лет. Отсюда вопрос: почему дело сдвинулось с места только сейчас и только в отношении Полуярцева?

Главный тяжело молчал и хмуро ел глазами подчиненного.

– Ты опять за свое? Никак не повзрослеешь? Еще не научился отличать правильное от неправильного?

– Как сказать. У нас с вами разные точки зрения по этому вопросу.

– Если у тебя своя точка зрения, какого черта ты здесь выступаешь с неадекватными заявлениями? Всерьез ждешь моего "да"?

– Нет, конечно. Но попусту растрачивать свое время не намерен. Если мой план работы по теме вас не устраивает, я лучше займусь другими проблемами. Я слышал, у нас неплохое литературное общество действует – пойду туда, пообщаюсь с безобидными чудаками. Культура – не моя сфера, но можно подать историю как проявление общественной жизни.

Главред не сводил свинцовых глаз с Николая Игоревича.

– Послушай, Самсонов, я никак не могу понять. Ты считаешь, на Полуярцева возвели поклеп?

– Нет, не считаю.

– Обвинения кажутся тебе справедливыми?

– Вполне возможно. Хотя тоже нужно еще присмотреться повнимательней.

– Ну так в чем же твоя проблема? Берись за дело и присматривайся, сколько угодно. Ты сам не веришь, что он окажется во всем белом.

– У меня нет никакой проблемы.

– Как же нет? Почему ты отказываешься делать свою работу, о которой так красиво говорил прежде?

– Я не отказываюсь. Я обрисовал вам вкратце свой план работы – он вас не устроил.

– Разумеется, не устроил. И ты заранее знал, что он меня не устроит. Тебе предлагают заняться делом, а ты изобретаешь способы уклониться от профессионального долга.

– Ничего подобного. Я бы уклонился, если бы принял ваше предложение.

– Ну вот, опять. Взрослеть собираешься?

– В вашем понимании – нет.

Главный пристально смотрел на подчиненного, искренне желая разглядеть в его лице признаки умственного помешательства.

– Я пойду? – осторожно спросил Николай Игоревич.

– Иди. И будь внимательней на виражах, как бы шею не свернул, с твоими-то творческими запросами.

Самсонов вышел на свободу и натолкнулся на торопливо семенившую к трезвонящему телефону Дашу. Она недовольно отпихнула его в сторону и схватила трубку, словно ждала от нее избавления от незримой беды.

– Алло! Редакция. Говорите, пожалуйста. Кого? Самсонов, подожди! Тебя.

Всю тираду опытная секретарша выпалила с такой скоростью, что Николай Игоревич не успел исчезнуть в офисных дебрях и нехотя вернулся к роковому столу, чтобы с угрюмой миной принять протянутую ему телефонную трубку.

– Алло. Я слушаю. Мария Павловна? Здравствуйте, очень рад. Чем обязан?

Официозно корректный тон журналиста при исполнении быстро сменился на обыденно заинтересованный. Мать покойного солдата искала помощи в связи с неприятностями у младшего сына. Видимо, этим утром все пути вели Самсонова за решетку – самый младший из Первухиных тоже оказался там. Николай Игоревич не имел ни малейшего представления ни о смысле происходящего, ни о способах, которыми он мог бы оказать помощь несчастной. Тем не менее, тема нарисовалась сама собой, из воздуха, и журналист отправился по следу.

Мария Павловна встретила его заплаканная, в стареньком халате, без приготовленного стола с угощением. Прямо у двери, едва успев ее открыть, она начала сбивчиво и непоследовательно рассказывать гостю о постигшем ее несчастье. Ранним утром явились представители власти в таком количестве, какого никогда еще не видел этот дом. Показали какие-то "корочки", какие-то бумажки, что-то сказали и углубились в квартиру, а через минуту спросили, где сын.

– Как где? В своей комнате.

– Где его комната?

Она показала на открытую дверь.

– Его там нет. Зато окно открыто.

Мария Павловна перепугалась, бросилась в комнату сыновей и действительно не обнаружила там Мишку.

– Что вы с ним сделали? – закричала она на представителей власти, но те потребовали от нее замолчать, а затем предположили, что сын выпрыгнул в окно во избежание неприятной встречи с законом.

– Неплохая подготовочка, – уважительно заметил один из мужчин. – С третьего этажа сиганул и был таков. А мы и охранение там не поставили – думали, если прыгнет, то ноги переломает.

Затем представители власти принялись обыскивать квартиру в присутствии понятых из числа соседей, которые сидели в уголке немного потерянные и смотрели в основном на хозяйку. Нашли только книги о тактике партизанской войны и способах изготовления взрывных устройств, которые и унесли с собой, оставив Марию Павловну посреди разоренного и обезлюдевшего жилища.

– Так значит, Михаил не арестован? – заинтересованно спросил Самсонов.

– Ничего не знаю, ничего… – горестно запричитала несчастная мать. – Может, и убили уже где-нибудь на улице. В окошко-то прыгнул, в чем был – вся теплая одежда в прихожей.

– Вы успокойтесь, я не думаю, что в него будут стрелять. А в чем его обвиняют, они сказали?

– Да говорили что-то… Я ничего не поняла, ничего. Какое-то нападение, избиение, причинение каких-то повреждений. Ничего не поняла! Какое нападение? Мишка кого-то так избил, что его с милицией ищут? Чепуха ведь полная!

– А все-таки, кого именно избил? – спросил журналист.

– Не знаю, не знаю, кого. Никого он не мог избить! – проявила материнскую уверенность в святости собственного ребенка Мария Павловна. – Вы помогите мне, ради Бога! Не может ведь такого быть. Ну какой же Мишка преступник? Пацан совсем, молоко на губах не обсохло! Может, и подрался где, но не так же, чтобы его вся милиция искала! Тоже, террориста нашли!

– Вы успокойтесь, Мария Павловна. Я думаю, все обойдется, – неискренне настаивал Самсонов, одновременно обдумывая дальнейшие действия. Было бы неплохо найти беглеца раньше органов, как подступиться к решению этой задачи, журналист не знал.

– Ну как же я успокоюсь, что вы говорите!

– Ничего, ничего, успокойтесь. Попейте что-нибудь. Я не знаю… Валерьянки, наверное.

Николай Игоревич никогда не пил ничего для успокоения и не мог ничего посоветовать Марии Павловне, а теперь он еще и спешил ее покинуть. Но сначала следовало получить от женщины дополнительные справки: с кем в городе Мишка находится в приятельских или дружеских отношениях, кто чаще других заходил к нему в гости, и где все эти люди живут. Желаемые сведения журналист получил, хотя не рассчитывал использовать их для поиска беглеца – ведь милиция будет искать его там в первую очередь, и подпольщик должен понимать такие очевидные вещи. Самсонов хотел нащупать неожиданный след. Такой, которого не вынюхает ни одна ищейка. В понимании самозванного детектива, он должен вывести к человеку без видимых связей с Мишкой, но при этом его знакомому. Бывший друг, бывшая девушка – еще кто-нибудь бывший, отошедший почему-либо в тень, но не забывший прошлого.

С помощью безутешной Марии Павловны журналист составил целый список связей ее сына, ни одна из которых не могла привести к нему напрямую, но действовать немедленно в этом направлении было бессмысленно. Среди бела дня большинства не окажется дома, и бродить по многочисленным адресам прямо сейчас нет смысла.

Самсонов наскоро распрощался женщиной и первым делом направился в ОВД, где после некоторых усилий смог разузнать главное. Первухина-младшего подозревают в причастности к нападению на сотрудников охраны картонажной фабрики пару дней назад. Двое пострадавших оказались в больнице с переломами и сотрясением мозга, не сумев толком рассказать об обстоятельствах происшествия. Однако, как часто бывает, нашелся свидетель, видевший поблизости от проходной, где все и случилось, нескольких парней. Он узнал в некоторых из них рабочих фабрики, а в одном – младшего Первухина, который на фабрике не работал, но был известен там некоторым в качестве сына своей матери.

– А что за охранники на этой фабрике? – спросил Самсонов.

– Да одно охранное агентство, частное, – пояснили ему и многозначительно подмигнули, чем сказали намного больше.

Николай Игоревич вернулся в редакцию, порылся в справочных данных и принялся звонить на картонажку в надежде узнать дополнительные подробности. Он долго общался с разными людьми, говорившими то девичьими голосами, то мужскими, но все они оказались едины в одном: администрация фабрики не может комментировать события, не связанные непосредственно с ее деятельностью. Оказавшийся в розыске Михаил Первухин на фабрике никогда не работал, то обстоятельство, что он является сыном одной из работниц фабрики, администрацию нисколько не интересует. Все детали, касающиеся деятельности охранного агентства, следует выяснять о сотрудников этого самого агентства.

Журналист в целом представил себе ситуацию, за исключением мелких подробностей, и в общем домыслил их до состояния почти полной уверенности. Тем не менее, совесть требовала уйти от фантазий к фактам, и Самсонов отправился на картонажку для проведения собственного расследования. На проходной его встретили крепкие молодые люди в черном и не проявили ни малейших признаков понимания. Удостоверение их совершенно не впечатлило, даже не принудило вызвать старшего.

– Вы хотя бы знаете пострадавших? – настырно лез не в свое дело Самсонов. – Общались с ними после нападения?

Ответом послужило молчание и угрюмое бурчание, не содержавшее никакого смысла, кроме неприятия журналистского клана вообще и некоторых его представителей в частности.

– А почему вы так враждебны? – не унимался Николай Игоревич. – Вы считаете, что я непременно представлю происшествие предвзято?

– Как тебе скажут, так и представишь, – холодно ответили ему. – А откуда мы знаем, что тебе скажут?

– Логично. А если я справку принесу от Касатонова с разрешением на сбор сведений?

– Ни хрена ты не принесешь. И на Касатонова твоего нам плевать. У нас свое начальство есть – ты от него справку принеси.

Не добившись никакого прогресса в переговорах и сталкиваясь со все нарастающей агрессивностью парней в черном, Самсонов вышел на улицу и отправился в районную больницу. Там ему вновь пришлось напрячь актерские и прочие творческие способности, дабы получить доступ в палату к пострадавшим охранникам. Он размахивал служебным удостоверением, ссылался на необходимость освещения в прессе проблем здравоохранения в видах их скорейшего решения, интересовался уровнем преступности в городе, каким он видится медикам у операционных столов и наговорил много всякого, чего никогда прежде не говорил в своей жизни. Журналист прорвался в кабинет главврача и вывалил на корректную, ослепительно белую даму весь свой дар красноречия, Позднее ему вспоминалось в некотором тумане, будто он даже пообещал ей строительство нескольких новых корпусов больницы. Зачем он зашел так далеко, Николай Игоревич никогда объяснить не мог.

Тем не менее, главного он достиг: в ходе экскурсии по больнице, в накинутом на плечи халате, среди выставленных в коридор коек с больными разного возраста и пола, журналист попал в палату с шестью недовольными мужиками.

– Что у нас здесь такое? – бодро поинтересовался Самсонов.

– Вот, двоих позавчера ночью привезли, – объяснила терпеливая главврач, которой не терпелось поскорее закруглить визит навязчивого репортера.

– Ага, отлично! – искренне обрадовался тот. – Что случилось, мужики?

– А тебе какая разница? – хмуро буркнул один из пострадавших охранников. Его нос был густо залеплен пластырем, но густая синева заливала распухшее лицо, и все равно было понятно, что нос сломан. С правой ключицей, видимо, случилось то же самое: согнутая в локте рука торчала вверх, удерживаемая в воздухе подпоркой.

– Да вот, собираю материал о преступности, – продолжал всеми силами демонстрировать беззаботность Самсонов. – С кем же это вы вдвоем встретились, да так, что не они, а вы здесь оказались? У нас что здесь, банда орудует?

– Откуда мы знаем, кто у вас тут орудует. Мы в командировке.

– В командировке? Никогда бы не подумал, что в наш славный город можно приехать в командировку. Чем же это вы таким занимаетесь, мужики?

– Не твое дело, – вмешался второй покалеченный. У этого нос был цел, зато голова была плотно обмотана бинтами, а правая нога закована в гипс. – Иди себе дальше, материал собирай.

– Мужики, я же вам помочь хочу. А вы так реагируете, словно я собираюсь про вас фельетон писать.

– Откуда мы знаем, что ты там собираешься. Сказано тебе, иди куда шел. И помогать нам не надо, сами разберемся.

– Вы что, секретные агенты под прикрытием?

– Проваливай.

– Нет, я только делаю предположения. Если попаду в точку, просто кивните.

– Проваливай отсюда.

Главврач не смогла оставаться в стороне и вмешалась в ситуацию не на стороне Самсонова:

– Пойдемте, нельзя нервировать больных.

– Нет, ну я же не требую от них ничего ужасного или компрометирующего, почему такая реакция?

– Проваливай, козел!

– Пойдемте, пойдемте, Николай Игоревич.

Женщина в белом схватила журналиста под руку и насильно вытащила в перенаселенный коридор.

– Что вы себе позволяете?

– Да ничего я себе не позволил! Вы же все видели.

– Видела. Они не давали вам согласия на интервью.

– Ваша правда. Не давали. А что у вас богатый опыт общения с журналистами?

– У меня просто есть ясное представление о медицинской этике.

Самсонов испытал острый позыв сострить по поводу медицинской этики, но вовремя придержал язык – главврач ему может пригодиться еще не раз, и портить с ней отношения без необходимости показалось ему верхом глупости.

Репортер вернулся из больницы в редакцию и позвонил Марии Павловне. Она снова стала плакать и жаловаться на отсутствие новостей от Мишки, но Николай Игоревич смог ее прервать и поинтересоваться домашним телефоном фабричного профорга. Женщина порылась в своем блокноте и спустя некоторое время сообщила репортеру требуемые сведения, после чего опять стала плакать. Самсонов бросил телефонную трубку и вышел из редакции на улицу.

Мороз отступил, воздух стал промозглым и сырым. Журналист остановился на тротуаре и задумался. Чем он занимается и зачем? Почему судьба Мишки Первухина выводит его на неприятную позицию конфликта с серьезными людьми, а он послушно следует путем проклятого? Если он и напишет что-нибудь о безвестном революционере, "Еженедельный курьер" его материал не напечатает, а для любого другого издания он – просто человек с улицы. Да и кому вообще понадобится этот юный бунтарь, занявшийся по глупости робингудовскими подвигами? Кто пожелает прочесть хотя бы строчку о нем? Прохожие обходили задумчивого журналиста стороной, некоторые его задевали и недовольно оглядывались. Он всем мешал.

Самсонов медленно отправился в служащую ему временным приютом коммуналку, где решительно подошел к Алешкиной двери и постучал. Тот долго не откликался, затем из комнаты донеслись шаркающие шаги, дверь со скрипом открылась и в проеме обнаружился потерявший себя хозяин. Отсутствующим взглядом обозрел он полутемный коридор и с нескольких попыток смог остановить его на посетителе. В затуманенном взоре Алешки не сразу, но постепенно прорезалось удивление.

– Привет! – как ни в чем не бывало почти крикнул Николай Игоревич. – Дело есть. Тут, понимаешь, такая ситуация… У тебя есть какая-нибудь куртка, старая? Мне на время, только на сегодняшний вечер. Мои все дома остались, а там сейчас жена, неохота с ней общаться.

Алешка смотрел на просителя долго и сосредоточенно, осмысливая его запрос. Затем молча углубился в свою комнату и вынес оттуда совершенно невообразимое тряпье. "А вдруг вшивая?" – с опаской подумал Самсонов, но машинально взял предложенный ему предмет верхней одежды и даже поблагодарил. То ли хорошее воспитание сказалось, то ли сработал эффект неожиданности, но уже через несколько секунд Николай Игоревич пришел к уверенности, что никогда не сможет это одеть. Получасовой санитарный осмотр и аутотренинг привели к перемене настроения, и он вышел на улицу в своем чудовищном наряде.

Самсонов прошелся по окрестностям, нашел магазинчик, купил в нем бутылку водки и упаковку сыра для тостов, затем пристроил бутылку за пазухой, а сыр – в кармане. Испытывая сложные чувства, он вернулся к картонажной фабрике и присел на лавочке за ближайшим углом в ожидании. Минут через тридцать закончилась смена, работяги хлынули через проходную на улицу и рассыпались в разные стороны. Журналист выбрал пару наиболее крикливых и недовольных жизнью пролетариев, активно решавших некий внутренний конфликт, и беззаботно приблизился к ним. Смысл дискуссии уловить сходу ему не удалось, но интуиция повела репортера вперед вслепую.

– Здорово, мужики! – произнес он заговорщицким тоном.

– Чего тебе? – грубо спросили его в ответ.

– Да вот, беда у меня.

– Слушай, козел, отвали! Не до тебя сейчас.

– А как насчет этого?

Журналист раздвинул края расстегнутой на груди куртки и продемонстрировал жаждущим блестящее горлышко непочатой бутылки волшебной амброзии.

– Угощаешь? – строго спросил один из страждущих.

– Угощаю. Но за компанию.

Мгновенно достигнутое согласие реализовалось тут же, на лавочках, в маленьком запущенном скверике. Беседа завязалась раскованная и откровенная. К концу бутылки Самсонов, старавшийся глотать пореже и поменьше, успел понять главное: интуиция его не подвела.

Неделю назад охранники картонажки отправили на больничную койку одного мужика, рассуждавшего во время перекуров о пользе забастовок. Собственно, его разговоры ни к чему не вели, поскольку он ни разу не ответил на вопрос слушателей: чем жить во время забастовки? Именно в силу смехотворных зарплат накоплений ни у кого не было, как и другой работы в городе.

– Ну, перебиться как-нибудь неделю-другую, – настаивал непонятливый мужик.

– А если не хватит недели-другой?

– Еще как хватит! Касатонов-то за это время потеряет еще больше, чем мы!

– Касатонов, наверное, и не помнит, что у него среди прочего есть еще и наша картонажка. Он хоть десять лет сможет терпеть, а скорее всего, просто в первый же день уволит всех к такой-то матери.

– Так это же незаконно!

– Ты что, совсем дурак? – спрашивали мужика и получали в ответ новые порции его увещеваний.

Самсонов поинтересовался, откуда появилась уверенность трудящихся в причастности охранников к избиению болтуна.

– Так они и не скрывались особо! Среди бела дня, прямо на территории фабрики, несколько человек, без единого слова, чуть не до смерти. Кто же еще, как не быки? Мужик их, правда, так и не разглядел, но свои так не бьют. Сроду такого не было. Свои, если не поделят чего, друг друга за грудки потаскают, и все тут.

– А на проходной эти быки сильно зверствуют?

– Да как их на всех углах наставили, мужики еще больше тащить стали. Назло. Инструмент всякий, то-се. У нас, вообще-то, не мясокомбинат, особо не разживешься. А быки цепляют, конечно, им слово, они – два, им – три. Глядишь – опять ор поднялся. Мужики сзади напирают, а эти не выпускают, вертушку свою запирают и кого-нибудь из толпы вытащить хотят.

– Часто вытаскивают?

– Когда как. Нас ведь тоже на принцип не возьмешь. Только они потом поодиночке кого-нибудь подкарауливают и на костыли пересаживают.

– А им что же, никогда не перепадает?

– Почему не перепадает, вот только на днях двоих укатали.

– А раньше случалось?

– Раньше – нет. Впервые. Они-то все гуртуются, а мы – по одному на территории болтаемся.

– И кто же этих двоих укатал, не слышали?

Собутыльники насторожились и посмотрели на Самсонова внимательней.

– Нет, не слышали. А тебе на хрен знать?

– Так просто. Может, и не ваши вовсе укатали, а вы только языками болтаете.

– Будь спок, наши. Проверено.

– Вы же не слышали, кто.

– Сказано тебе, наши. Может, тебе чердак разнести, чтобы знал, какие вопросы задавать?

– Да ладно, мужики, чего вы! Я так просто. Не слышали, и не слышали. А как у вас вообще, на картонажке? Места есть? Я устроиться хотел.

– Устраивайся. Платят – слезы, по больничным оплачивают только пять дней в год. Переберешь – пошел вон. Пять раз опоздаешь, хоть насколько – пошел вон. Один день без больничного пропустишь – пошел вон. Отпроситься с работы попробуешь – хрен тебе. Варежку раззявишь – больничку организуют.

– А на фига вы там корячитесь?

– А где еще корячиться? В Москву каждый день мотаться – полжизни в электричке проведешь. В Москве угол снимать – от зарплаты останется столько же, сколько здесь зашибешь без всякой Москвы.

Подогреваемый водкой разговор с пролетариатом дал Самсонову удивительное чувство непричастности. На редакцию "Еженедельного курьера" он трудился когда хотел и где хотел. А самое главное – не поднимал ничего тяжелее шариковой ручки. Довольный своей удавшейся жизнью, журналист к исчерпанию бутылки закруглил беседу и спустя короткое время явился в родную редакцию с легким приятным кружением в голове и небывалым приступом служебного рвения.

Засунув голову под кран с холодной водой и сделав легкую зарядку, Николай Игоревич засел за телефон и принялся по списку обзванивать приятелей и знакомых молодого Первухина. О его местонахождении он даже не спрашивал, чтобы не вызывать в людях отталкивающих эмоций, а говорил только о журналистском задании и необходимости создать представление об образе жизни ударившегося в бега активиста. Главной целью расспросов он поставил себе выяснение круга бывших знакомых, а то и врагов, у которых беглеца не стали бы искать, но не добился и этого. Наверное, вести такие разговоры по телефону было неправильно, но на другие способы у репортера не оставалось времени. Безрезультатно завершив серию телефонных переговоров, Самсонов сменил заимствованное у Алешки облачение на свой обыкновенный плащ и отправился домой к профоргу.

В квартиру его впустили после некоторой задержки у глазка и после тщательного изучения предъявленного журналистского удостоверения, просунутого в щель приоткрытой на цепочке двери. Профоргом оказалась немолодая женщина, исполнявшая свою общественную нагрузку чуть не с советских времен с постоянством антикварного часового механизма. Она смотрела на репортера удивленными глазами и все никак не могла осознать цели его визита. В глубине квартиры к профоргу присоединился муж, перемещавшийся с палочкой и еще более подозрительный, чем его жена. Разговор получился вязкий, медленный, непоследовательный.

Профсоюз на картонажке есть, и он работает. Взносы собираются, юбиляры поздравляются, подарки на восьмое марта, двадцать третье февраля и Новый год покупаются. Вопросы Самсонова о трудовом кодексе, коллективном договоре и прочих практических вещах поставили профорга в тупик и сделали вполне недоброжелательной.

– Вы зачем сюда явились? – сухо спросила она. – Вы вообще откуда?

– Я же показывал вам удостоверение. Из "Еженедельного курьера".

– Не может быть.

– Почему не может быть?

– Если бы вы были оттуда, то пришли бы днем на фабрику и таких вопросов не задавали.

– Надо его гнать отсюда, – решительно предложил муж. Он сидел на стуле рядом с женой, поставив палку между колен и опираясь на нее обеими руками. Взгляд его с самого начала не отличался дружелюбием, а теперь сделался откровенно враждебным.

– Извините, я не понимаю вашей реакции, – изобразил невинность Самсонов. – Разве мои вопросы не относятся к сфере деятельности профсоюза?

– К провокации твои вопросы относятся, – снова вставил слово недовольный муж.

– Причем здесь провокация? Профсоюзы у нас в стране не запрещены, трудовой кодекс существует, заключение коллективных договоров обязательно. Я ведь не говорю о какой-то подпольной деятельности.

– Какую еще подпольную деятельность вы имеете в виду? – встрепенулась профорг.

– Да никакую не имею, – искренне изумился Николай Игоревич. – Я веду речь о совершенно легальной работе профсоюза.

– Вам лучше уйти, – сориентировалась в обстановке профорг. – И поскорее, пока мы милицию не вызвали.

– Помилуйте, зачем же впутывать в наши отношения милицию? Я, конечно, могу уйти, хотя так и не понял, в чем состоит мое преступление.

– В том, что ты дурак или провокатор, – в очередной раз подал решительный голос муж. – Хочешь нас на двух пенсиях оставить, молодчик? Ишь, какой выискался!

– Хотите сказать, что вашу жену могут уволить всего лишь за разговор с корреспондентом официальной районной газеты? Сама по себе такая возможность – уже повод для отдельной беседы. Вас устраивает подобное положение дел?

– Нас устраивает такое положение дел. Ты, что ли, нас кормить будешь?

– Но ведь, в случае соблюдения трудового кодекса на вашей фабрике, ваше положение только улучшится. Что за дикий капитализм такой?

– Какой есть, такой есть. Что вы хотите, чтобы я революцию устроила? Да я живой не останусь, если только рот открою.

– Это вы про охранников? Можете что-нибудь сказать про недавние нападения?

– Ничего не могу сказать. Ничего не видела, ничего не слышала.

– Но вы одобряете нападение на охранников? Оно ведь носило характер возмездия?

– Не знаю, какой характер оно носило. Ничего не знаю. Уходите отсюда, я вас к себе в гости не звала.

На этом разговор в целом завершился и в дальнейшем уже совершенно не содержал никакого смысла, а одну только сплошную попытку избежать насилия.

Выпровоженный на улицу без всяких церемоний, Самсонов не утратил интереса к жизни. Достав из кармана листочки с записями о связях молодого Первухина, он отправился в новый путь, руководствуясь листочками как путеводной звездой.

По первой паре адресов обнаружились только недовольные поздним визитом родители нужных репортеру связей, и он оказался на улице уже в достаточной темноте, но по-прежнему без какой-либо информации. На следующей паре адресов связи нашлись, однако без всякого стремления к общению с приблудными журналистами. По-прежнему пребывая на голодном информационном пайке, Самсонов отправился в следующее по списку место, как внезапно, в темном дворе, на какой-то детской площадке, которая с трудом идентифицировалась по смутным очертаниям горки и карусели, его движение прервалось самым варварским способом.

Самого момента происшествия журналист на уловил, осталось только смутное ощущение упавшего с ночного неба метеорита. Метеорит беззвучно обрушился Николаю Игоревичу на голову и опрокинул его навзничь. Мир оказался поколебленным, полотнище редких звезд вращалось у него перед глазами, и только одно оставалось непонятным – почему он оказался перенесенным от горки к карусели.

– Очухался? – угрюмо поинтересовалась темнота немного хриплым голосом.

Самсонов медленно ощупал себе грудь, бока, лицо, затылок, пошевелил ногами, руками, головой и подумал, что столкновение с метеоритом обошлось без тяжких последствий. Возникшее было во всем теле ощущение волшебной легкости постепенно ушло.

– Очухался, спрашиваю? – настойчиво повторила вопрос темнота тем же голосом.

– Кажется, – с оттенком сомнения ответил Николай Игоревич и попытался вглядеться в окружающее его ничто.

– Кто такой?

"Мог бы этим поинтересоваться прежде, чем бить по башке", – быстро подумал Самсонов, вслух произнес другое:

– А кто тебе нужен?

– Мне нужен один любознательный козел. Думаю, это ты и есть.

– Не знаю, не знаю. За козла ответишь.

– Тебе что ли отвечу? Дурочку не ломай. Ты меня ищешь?

– А ты кто такой?

– Здесь я вопросы задаю.

– Нет. Если ты – Первухин, то вопросы хотел бы задать я.

– Перебьешься. Кто такой, спрашиваю?

– Корреспондент "Еженедельного курьера" Николай Игоревич Самсонов.

Журналист сел, прислонившись спиной к какому-то столбу и ощущая собственную голову немного чужой.

– Корреспондент? Это ты весной к матери приходил?

– Я.

– Какого хрена?

– Что значит – какого хрена? Материал собирал для очерка о брате твоем. Она тебе не сказала?

– Сказала. А еще сказала, что в газете напечатали очерк того журналюги, который до тебя приходил. А вот откуда ты приходил, это вопрос.

– Да оттуда же я приходил, оттуда же. Долгая история. На подстраховку меня кинули, потому что тот вроде как к сроку не поспевал.

– Но успел все-таки?

– Успел. Слушай, не будь младенцем. Органы так не ищут, как я. У них стукачи есть.

– Вот именно.

– Я смотрю, у тебя в подполье совсем крыша съехала. Слушай, я же матери твоей телефон редакции оставил, она мне сама туда и позвонила – за тебя, дурака волнуется.

– Откуда я знаю, куда она тебе позвонила? Она и сама не знает.

Темный силуэт борца как бы раздвоился, и вдруг раздался мелодичный девичий голос:

– Миш, хватит тебе. Он же один ходит. Опера такие не бывают, сам посмотри. Ты же сам у него в карманах ничего не нашел.