– Юлия Николаевна, не обижайтесь, но вы преувеличиваете значимость вашей службы. Вы ни при какой погоде не возместите провального политического и экономического курса, а в случае их успешности вы и вовсе не нужны.

Антонов проводил время, подначивая Кореанно и заставляя её волноваться от незаслуженной обиды. Она особенно нравилась ему обиженной, когда упрямо опускала глаза и начинала говорить громким звенящим голосом, словно маленькая девочка, незаслуженно обвинённая в краже вкусной конфеты.

– Думаю, вы заблуждаетесь, Сергей Иванович, – произнесла Юлия Николаевна, и нотки сдерживаемого гнева звякнули в её словах коротко и высоко, подобно колокольчику у двери магазина. – Разумеется, если мы живём в демократической стране, где настроение избирателей определяет этот самый ваш путь. С общественным мнением надо работать, объяснять людям смысл тех или иных действий правительства, разве нет?

– Юлия Николаевна, он просто глупо шутит, – вмешался Саранцев. – Давайте лучше продолжим. Значит, мы втроём доберёмся до ресторана? Что за ресторан? Если он будет оцеплен охраной, а вокруг соберётся толпа зевак, то в Интернет попадут и другие кадры, помимо запланированных вами в школе. По-моему, последние нивелируют благоприятное воздействие первых.

– Ресторан за городом, довольно далеко, там до сих пор не знают, кто заказал у них кабинет. Очень уютное помещеньице, со вкусом оформлено. Ни мещанского шика, ни новорусского фанфаронства.

– Уютное помещеньице? Вы говорите про отдельный кабинет?

– Да, у них предусмотрены условия для обеспечения конфиденциальности.

– То есть, мы не будем сидеть одни в огромном пустом зале?

– Ну что вы, нет. Комната средних размеров, стол на четыре человека. Охрана может стоять снаружи, у дверей, если уж им совсем невмоготу оставить вас в покое. Просто поболтаете, вспомните школьные годы. Думаю, Елена Николаевна останется довольна. Не каждой классной руководительнице доводится иметь среди своих выпускников президента.

– А как же школа? Её ведь будут чествовать в школе? Мы что, увезём её прямо с мероприятия? Неблаговидно смотрится.

– Всё под контролем, Игорь Петрович, – не теряла уверенности в своей бесконечной правоте Кореанно. – Её будут поздравлять в учительской после двух часов, у нас будет информация о течении событий, и появимся мы там, когда она уже будет собираться домой.

– Вы внедрили агентов в школу? Или установили прослушку?

– Прослушки нет, а агент есть среди учителей. Она на связи с Конопляником и в наши планы не посвящена.

– Дмитриев в этом тоже усомнится, – заметил Антонов, решивший до конца играть роль плохого полицейского.

– Игорь Петрович, вы за мой план или за стандартный? – взвилась Юля, окончательно утратив терпение.

– Я за ваш план, нестандартный, – успокоил её Саранцев.

Ему вдруг захотелось нарушить разом все правила и разбить все горшки. Скоро в дверь войдёт директор ФСО, посвящённый во все тайны минувшей ночи, и на него придётся с первой секунды обрушить поток мелких новостей и планов. Пусть занимается текучкой и не слишком часто думает о политической стратегии Покровского и своём месте в ней. Захочет ли он выслужиться перед генералом, или предпочтёт нейтралитет? Нет, вот уж о нейтралитете можно даже не мечтать. Отстранение от участия в разработке такой темы – это не бездействие, а выпад против человека, который когда-то посадил его в директорское кресло.

– Значит, дело Дмитриева – выполнить поставленную задачу, разве нет?

Саранцеву понравилось, что Кореанно не спрашивала у него, сумеет ли он настоять на своём в споре с ФСО, а с наивной простой констатировала свою уверенность в способности президента управлять подведомственными структурами, тем более силовыми.

– Значит. Я думаю, к этому вопросу можно больше не возвращаться.

– Не согласен, – снова напомнил о себе Антонов. – Президент обязан соблюдать требования охраны, отказ может повлечь за собой возникновение угрозы национальной безопасности. Где-нибудь рядом с президентом ведь ещё и чёрный чемоданчик болтается.

«Не считает нужным давить на Дмитриева без основательной причины, – подумал Саранцев. – Но мне всё равно. Лучший способ обороны – нападение».

– Я понял твою позицию, Сергей, но не могу с ней согласиться. Пусть Дмитриев делает свою работу, а мы займёмся своими обязанностями.

– Согласно опросам общественного мнения, основная часть респондентов категорически не доверяет средствам массовой информации, – добавила своё профессиональное мнение Кореанно. – Штампованные методы прошлого давно не работают. Если не искать новых подходов, люди окончательно перестанут смотреть новости.

– И надобность в вашей конторе отпадёт сама собой, – не смог удержаться Антонов.

– Дело не во мне, а в пропасти между властью и избирателями, – не унималась Юля. – Сократить её можем только мы, люди ведь не влияют на содержание телевизионных программ.

– Вы ведь сами родом из прессы, Юлия Николаевна! – воскликнул глава администрации. – Лучше нас знаете основные постулаты её работы: секс, смерть, деньги. Каким образом, по-вашему, президент должен привлекать симпатии публики? В реалити-шоу участвовать?

– Вы слишком снисходительны к обществу, Сергей Иванович, – обиделась теперь уже не за себя Юля. – В новостях люди видят примерно то же самое, что и при Советской власти, так стоит ли время тратить?

– Слушайте, друзья, давайте перенесём вашу дискуссию в другое место и на другое время. Я пытаюсь вникнуть в планы сегодняшнего дня. Сергей, а твои ребята совсем не участвовали в разработке плана?

– Нет, все задумки целиком – на совести Юлии Николаевны. Мероприятие без всякой связи с исполнением должностных обязанностей президента, только игры свободного разума для повышения рейтинга.

– По-вашему, высокий рейтинг не нужен? Он разве не свидетельствует о поддержке главы государства населением? – попыталась съязвить Юля, но её сарказм в сравнении с ехидством главы администрации выглядел как забавная проделка рядом с уголовным преступлением.

– Юлия Николаевна, должен я вас понять таким образом, что вы отказываетесь продолжать ваш революционный проект?

– Нет, просто ваше невнимание к имиджу президента может создать проблемы и в вашей сфере ответственности.

– Послушайте, хватит препираться! – нетерпеливо постучал ладонью по столу Саранцев. – Вы оба мне нужны, причём живые и здоровые. Не нужно грызть друг другу глотки. Юлия Николаевна, возвращаемся к расписанию. Агент из школы сообщает Коноплянику о завершении местной юбилейной акции, а он сообщает вам?

– Нет, с ним офицеры ФСО, они передадут сообщение нам, а сами скрытно выдвинутся на позиции. Насколько я понимаю, кортеж доберётся из Кремля до места примерно минут за двадцать. Если потребуется, Конопляник под благовидным предлогом задержит Елену Николаевну. Это не составит труда – он тоже не виделся с ней после школы.

– Вы не находите всю эту спецоперацию несколько странным предприятием? – подлил ещё одну ложку дёгтя Антонов. – Что за толкотня вокруг пожилой женщины без её ведома?

– Тебя послушать – мы ей какую-то гадость готовим. Обыкновенный сюрприз. Покатается в лимузине, посидит в хорошем ресторане, вспомнит свой первый выпускной класс. Кстати, помнится, речь шла о её конфликте с директрисой?

– Да, со слов Конопляника, отношения у них крайне напряжённые. Не сошлись характерами и подходом к учебному процессу, – поспешно проговорила Кореанно. – Нужно обдумать возможность распространения и этой информации тоже. Думаю, задним числом, когда история уже получит известность, в школу подъедет телевидение и сделает не один сюжет об отношениях Елены Николаевны с администрацией школы. Родители, разумеется, на её стороне. Кажется, среди них тоже есть её выпускники.

Саранцев вспомнил свою бескомпромиссную классную руководительницу и удивился только упорству, с которым та сохранила неизменным свой горячий темперамент в течение десятилетий. Время от времени принималась спорить с завучем в присутствии школьников и, по слухам, прошла по всем ступеням бюрократического ада, вплоть до роно и даже облоно. Наверное, её отъезд многим руководителям новосибирского образования принёс облегчение.

– Она так давно сюда приехала? – удивился президент последним словам пресс-секретаря.

– Да, почти сразу после вашего выпуска.

«Неужели она терпела, пока мы не закончим школу? – подумал Игорь Петрович. – А мне и в голову не пришло с ней встретиться, поговорить, поблагодарить. Собственно, я ведь сразу поступил в МИСИ. Но если она уехала в Мытищи почти сразу после нашего выпуска, она уже жила там, когда я учился?»

– Вы не знаете, в каком году она уехала из Новосибирска? – произнёс он вслух.

Кореанно вновь покопалась в своём наладоннике и сообщила:

– В восемьдесят втором.

Надо ли стыдиться своего безразличия к бывшим учителям? Елену Николаевну сложно назвать душкой, к ученикам она порой проявляла не меньше жёсткости, чем к своему руководству. Юный Игорь Саранцев хотел заслужить её одобрение, поскольку видел в нём высшее достижение. До седьмого класса в его четвертных и годовых табелях значились одни пятёрки, потом стали появляться четвёрки, но они уже не могли изменить его судьбы.

На выборах председателя совета пионерского отряда Елена Николаевна всегда лоббировала его кандидатуру, хотя открыто в голосование не вмешивалась. Впоследствии Саранцев не раз думал с некоторым удивлением о пионерских выборах как о самом демократическом явлении в советских реалиях. Пускай голосование и было открытым, но выдвигались несколько кандидатов на одно место, они получали разную поддержку избирателей, и практически никто не побеждал единогласно. Объяснение лежало на поверхности: победитель получал только лишнюю нагрузку и абсолютно никаких выгод. Проголосовать «за» почти означало сделать гадость. Здесь можно проследить некоторые параллели с античной демократией, при одном существенном различии: римские консулы получали реальную власть, пионерский активист – исключительно головную боль. Возможно, ещё строчку в характеристике, но отделы кадров искали хороших специалистов, институты – сильных абитуриентов, а общественная активность кандидата тех и других не слишком волновала. Возможно, даже оказывала негативное воздействие – мол, нам и своих горлопанов достаточно. В такой ситуации следовало отделить мух от котлет и заняться, например, комсомольско-партийной карьерой, чего Саранцев не сделал.

– Так мы с ней уже давно – дважды земляки, – задумчиво произнёс Игорь Петрович, ощутив неприятный холодок под ложечкой. Будущая встреча всё больше и больше обретала плоть, но он вдруг начал меньше себе нравиться и больше волноваться. Созданные неразумной дочерью проблемы незаметно отодвинулись на задний план, и Саранцев обнаружил себя погружённым в решение мелкого текущего вопроса. И не вопроса даже, а рутинного мероприятия.

– Юлия Николаевна, вы любили своего классного руководителя? – неожиданно для самого себя спросил президент. Он искал психологической поддержки везде, где только мог её вообразить.

– Трудно сказать, – чуть удивлённо пожала плечиком Юля. – По-моему, отношения ученика с преподавателем далеко не всегда описываются чувственными понятиями.

– Лично я свою классную терпеть не мог, – вставил своё слово Антонов, внимательно разглядывая поверхность стола перед собой.

– У меня их две было, в девятом классе поменялась, – зачем-то добавила Кореанно, до сих пор занимавшаяся нестандартной организацией встречи без вовлечения в процесс собственных ощущений и воспоминаний.

– Нет, меня Елена Николаевна с четвёртого класса до десятого из рук не выпускала. Вроде и не скажу, что души в ней не чаял, но до сих пор вспоминаю иногда. Когда в самых невообразимых положениях обнаруживается её прошлая правота, а я её по малолетству не оценил.

– Моя жуткой стервой была, – не унимался Антонов. – Настроение портится, когда её вспоминаю. Вот и сейчас испортилось – зачем ты вообще заговорил о классных?

– Чем же она тебе так досадила? Надеюсь, ты школу не со справкой окончил?

– Нет, до такого гадства она не докатилась. Просто она обожала свою чёртову математику и терпеть не могла всех, кто не разделял её восторга.

– Ты теперь знаешь математику?

– Одну таблицу умножения. Делить и умножать в столбик скоро окончательно разучусь, из-за калькулятора в мобильнике.

– Не можешь ей простить бесцельно потраченного времени?

– Я вообще думать о ней не хочу. Она не обращала внимания на меня, зачем же мне теперь говорить о ней?

– Не обращала внимания? Многие сочли бы такое отношение учителя оптимальным. Чем реже преподаватель тебя замечает, тем меньше у тебя проблем.

– Зависит от преподавателя.

– С тобой всё ясно. Чуть ли не Фрейдом за версту несёт. Ты ревновал её к ученикам, которым она уделяла больше времени.

– Да ладно тебе! Не подросток уже, а всё ищешь клубничку. Даже там, где ею не пахнет. Просто отбыть семь лет в роли пустого места, да ещё в подростковом возрасте – испытание для сильных. Для слабых – трагедия.

– Так ты у нас – слабак?

– Я – сильный. Поэтому после школы, то есть после этой тётки, не спился из ненависти к себе, а пошёл дальше.

– И даже дошёл до Кремля, хочешь сказать?

– До Кремля у нас дошёл ты, а я уж тут рядышком, на откидном стульчике.

Кореанно некоторое время слушала перепалку своих шефов и не могла вспомнить своего отношения к обеим своим классным руководительницам. После школы она с ними не встречалась, никогда не хотела ни видеть их, ни говорить с ними, и теперь пыталась вспомнить дни рождения той и другой, но тоже не могла. Возраст обеих своих классных дам она могла лишь примерно прикинуть, ни одного их юбилея на память не приходило, никаких предположений о будущих празднествах не возникало, и Юля даже несколько растерялась от своей дикости.

– Игорь Петрович, а какие цветы она любит?

Очаровательный в своей бесцеремонности вопрос пресс-секретаря вызвал короткое замешательство аудитории.

– Понятия не имею, – честно ответил Саранцев. – Но, видимо, какой-нибудь букет купить надо.

– Я всё организую, – поспешила отреагировать Кореанно, отошла подальше от стола, вытащила из сумочки телефон и принялась звонить в свою контору. Пока она вполголоса напряжённо инструктировала подчинённых, Антонов наклонился к президенту:

– Игорь, нельзя сегодня тратить столько времени на всякую чепуху. С Дмитриевым нужно переговорить, и замечательно, что возник очаровательный повод. Отменять поездку совсем тоже нельзя, но следует прокрутить её по-быстрому.

– Сунуть букет в школе и смыться? Я не настолько большой циник. И от тебя не ожидал.

– Нет, конечно. В ресторан ехать придётся, но меня насторожили твои вопросы. Ностальгия замучила или совесть проснулась? Ты бы и не вспомнил о ней до конца жизни, если бы не прорезался этот Конопляник. И ничего зазорного в этом нет, никто не дружит всю жизнь со своими школьными учителями. Посидишь с полчасика-час, и уматывай. Они ведь не дети малые, должны понимать – у президента дел невпроворот. Сегодня нужно ещё с Муравьёвым решить вопрос. Может, стоит его тоже вызвать в связи с прохождением кортежа?

– Подобные вопросы обычно решаются без него. Он расценит вызов как проявление мандража. И Покровский тоже. Нельзя чересчур старательно делать безразличное лицо.

Юля закончила инструктаж своего персонала и вернулась к мужчинам.

– Букет будет, – коротко возвестила она и встала почти по стойке «смирно», держа сумочку в опущенных руках перед собой. – Игорь Петрович, ещё одна подробность: как вы поедете в ресторан? Я хочу сказать, в какой машине поедет Елена Николаевна?

– В моей, – быстро ответил Саранцев. – А про Конопляника и Кораблёву ничего не могу сказать. Втроём на заднем сиденье сесть невозможно, а остальные места в машине заняты охраной. Нужно захватить ещё одну машину для кого-то из них?

– Нет, Кораблёва встретит вас уже в ресторане. Кстати, она и сняла кабинет, но мы оплатили долю во избежание лишних разговоров. У Конопляника есть машина, но ехать в составе кортежа ФСО тоже не разрешает. Мол, у них все водители имеют специальную подготовку, и в критической ситуации один неумеха может создать проблемы.

– За кортежем ему тоже ехать нельзя, – нерешительно выговорил Саранцев. Он представил старого приятеля в роли бедного родственника позади колонны джипов и «мерседесов» и испытал острый приступ стыда.

– Почему? – поспешно вмешался Антонов. – Переговорим с Муравьёвым и Дмитриевым, ГИБДД и ФСО его не тронут. Если хотят, пусть хоть своего человека к нему подсадят.

Саранцев заметил нескрываемую радость в голосе Сергея, видимо в связи с нечаянным поводом для встречи с министром внутренних дел. Дело действительно повернулось очень удачно, но чувство мутного неудовольствия сохранялось.

– Это неудобно. Пусть едет первым или бросает машину у школы и тоже едет со мной.

– Если тебя волнуют приличия, то лучше всего и удобнее для всех будет, если он поедет сразу за кортежем. Со стороны будет выглядеть так, будто в составе колонны, но ФСО он не будет мешать. Пусть работают, как привыкли.

– Они привыкли оттеснять и останавливать посторонние машины.

– Они не будут считать его посторонним. И ГИБДД не станет его отсекать. Надо просто обговорить все детали с теми и с другими, – упрямо цеплялся за новую возможность Антонов. Он уже не удивлялся, а раздражался угрюмым сопротивлением президента любым попыткам смягчения ситуации.

– Нехорошо так обходиться с приятелями.

– Как «так»? Вы договорились сходить в ресторан, встретились и колонной поехали к месту трапезы. Именно так всё и делается. Тебя просто комплекс старшего брата душит: ты считаешь поездку в своей машине невероятной привилегией.

– Думаю, Мишка сам решит, – высказался после коротких сомнений Саранцев. – Я его приглашу ехать с нами, захочет – поедет, не захочет – не поедет.

– Не сможет он поехать в твоей машине! Формально рассуждая, место для третьего человека на заднем сиденье в ней найдётся, но ты ведь понимаешь – дизайном оно не предусмотрено. Он будет между вами сидеть, как на жёрдочке – кстати, об унижении. Пусть едет впереди, за полицейской машиной сопровождения, но перед машинами кортежа. Нужно только предупредить ФСО и МВД. А лучше всего, повторяю, пусть едет первым, а уже после него пусть перекрывают движение, – опять добавил Антонов с нудно поучительными интонациями.

– Хорошо, – согласился президент. – Юля, раз уж вы сегодня главный организатор, попросите ребят вызвать Муравьёва. Когда появится, пусть сразу заходит, он будет нужен вместе с Дмитриевым.

Антонов с демонстративным облегчением вздохнул. Уже несколько минут он думал о нежелании Саранцева сопротивляться обстоятельствам и стремлении пустить разрешение проблемы на самотёк. Изрядный опыт общения с Покровским научил Сергея Ивановича осмотрительности, решительности и скорости. Действовать нужно стремительно, но внешне признаков беспокойства не проявлять – здесь он с Игорем согласен. Однако, похоже, этим сходство их мнений исчерпывалось. Президент явно не хотел делать собственных шагов, ожидая движений премьера. А тот даже не боялся потерять лицо – утреннее появление Корчёного с электоральными планами единороссов выдавало нетерпение генерала. Он сразу внёс ясность, а неизвестность пугает больше всего, ибо оставляет место ожиданию катастрофы, намного превосходящей ту, что может случиться в действительности. Раз уж Покровский решил сходу открыть карты, стоять на месте и предаваться размышлениям – смерти подобно. И первое из необходимых теперь действий – демонстрация силы. Лучший способ её организовать – встретиться разом с Муравьёвым и Дмитриевым, но ни словом, ни намёком не коснуться ночных событий на проспекте Мира. Более того, обсуждать в присутствии и при активном участии Кореанно вопросы охраны президента при посещении школы в Мытищах и сопровождения кортежа на пути от школы к загородному ресторану. Пусть они смотрят на президента, главу его администрации и пресс-секретаря, занятых организацией этой никчёмной поездки, и теряются в догадках. Что знает Антонов? Что знает Кореанно? Каковы планы Саранцева? Они должны уйти отсюда, ничего не поняв, а потом честно признаться в этом Покровскому или соврать ему. Последнее мало кому удавалось в прошлом, генерал быстро распознает ложь и её авторам придётся туго.

Тем временем Юля вышла в приёмную передать дежурным поручение президента о вызове министра внутренних дел, и глава администрации вновь получил возможность разговаривать с шефом о главном.

– Что ты упёрся с этим Конопляником? Мы ведь оба хотели прощупать Муравьёва, так зачем упускать замечательный случай?

– Мы его не упустили, как видишь.

– Да, потому что я вертелся ужом на сковородке. Мне толкать тебя ногой под столом, чтобы вернуть к действительности?

– Не надо меня толкать, я не сплю и не мечтаю о постороннем и ненужном. Просто я давно не виделся с Мишкой и не хочу его обидеть высокомерием.

– Засунуть его в свою машину силой – как раз и значит проявить высокомерие, разве нет? Он главный организатор всего этого ностальгического действа, так пусть и ведёт себя как распорядитель. Раньше тебя появится у школы, потом – в ресторане.

– Для того, чтобы появиться в ресторане раньше меня, он должен будет уехать раньше кортежа, и Муравьёв нам здесь не нужен.

– Очень даже нужен. Мы ведь не договорились с твоим Мишкой заранее, и не знаем о его собственных планах. Поэтому должны быть готовы к разным вариантам. Очень удачно получилось, что Юленька недодумала здесь.

– Зачем ты её постоянно подкалываешь? Сам же привёл, и сам же жизни не даёшь?

– Я не даю? Разве я её донимаю? Просто нежно подшучиваю. Если не сможет вынести подобных пустяков, ей нет места даже в журналистике, а про Кремль я вообще молчу.

– Тренируешь девушку на будущее?

– У неё есть потенциал. Никогда не задумывался? Когда мне её тогдашний шеф позвонил с рекомендацией, у меня совсем другие люди стояли в планах. Если бы я его не знал, мог бы заподозрить в сугубо личном отношении.

– Он никогда не спит с подчинёнными?

– Он никогда не продвигает тех, с которыми спит. Суровый такой человечище. Ребёнка может живьём сожрать ради сочного эксклюзива.

– Сомнительная характеристика. Ты его похвалил или осудил?

– Я констатировал факт. Готовый на всё газетчик – аналог ядерного оружия в политике. Точнее, аналог атомной боеголовки, похищенной неизвестными террористами. С одной стороны – безусловное зло, с другой – если его используют против твоих врагов, становится очень выгодным игроком.

– Ядерное оружие невозможно применить против другого обладателя ядерного оружия.

– Это одна страна не может применить его против другой страны, а вот нанести ответный ядерный удар по террористам – весьма затруднительно. Разве что назначить какое-нибудь государство виновным и стереть его с лица земли, но в результате террористы лишь накрутят себе рейтинг.

– Что-то мы совсем погрязли в образах, – спохватился Саранцев. – Любой твой газетчик яйца выеденного не стоит. Их звёздный час прошёл в конце восьмидесятых. Сейчас они – обыкновенные торговцы чужими тайнами, предпочтительно – пикантными.

– Чужие тайны – двигатель политики, не находишь?

– Они – основной смысл шантажа.

– А я о чём говорю? В политике шагу без шантажа не ступишь, и без прессы здесь никак не обойтись. Но наша Юленька на этой поляне – самый красивый цветок.

Кореанно вернулась в кабинет и деловито зацокала каблучками назад к столу президента.

– Они вот-вот подъедут, – деловито сообщила она, вертя в пальцах наладонник.

– Кто «они»? – прикинулся глупым Антонов.

– Дмитриев и Муравьёв.

В груди Саранцева разлился мерзкий холодок. Нет ли здесь ошибки? Приезд Дмитриева запланирован, но вызов Муравьёва в контексте известных событий приобретает чересчур многозначительный оттенок. Он непременно увидит связь, как и Покровский, который тоже очень скоро узнает о сборе министров в Сенатском дворце. Видимо, оба силовика уже располагают мнением Покровского о надлежащих мерах в сложившейся обстановке. Ну что ж? Пусть располагают. А он заведёт с ними разговор о Мытищах и организации кортежа до ресторана. Профессионалы не берут назад ходы в шахматных партиях, он тоже не может отменить принятых решений, и задним числом обдумывать их несовершенства – полное безумие. Он готов к встрече. Он не станет заискивать или идти в атаку нахрапом. Он будет спокоен, ироничен и уверен в себе, полностью погружён в мероприятие по связям с общественностью и ни в малейшей степени не растерян.

– Юлия Николаевна, вам нравится ваша работа? – спросил Игорь Петрович из желания отвлечься от серьёзных мыслей.

– Она меня вполне устраивает на данном этапе, – ответила Кореанно после секундной паузы. Она старательно скрывала вспышку раздражения, но опущенный взгляд и нервные пальцы с головой её выдали. Вопрос звучал почти как угроза увольнения, а Юля не любила попыток запугивания, тем более безосновательных.

– Вы не подумайте ничего плохого, просто мы тут с Сергеем Ивановичем обсуждали положение журналистского цеха в общественной жизни и несколько разошлись во мнениях.

– Я сейчас не журналист, – в тысячный раз повторила Юля фразу, уже много раз произнесённую в ответ на обращения к ней разных людей.

– Мы – тем более, но мнение о них имеем. По-вашему, какова роль прессы сегодня?

– Это барометр, способный во многом делать погоду.

– Но вы считаете необходимым свободное слово?

– Разумеется. Вопрос только в определениях. Свободный журналист не считает возможным уступать давлению, но он всегда зависит от своих источников информации, и они способны им манипулировать. Никто никогда не знает всей правды, но объём, место и время обнародования некоторой её части может иногда вызвать взрывной эффект. Как и характер этой обнародованной части, разумеется.

– Но вы не разочаровались в своём профессиональном выборе? Ведь столько подковёрной возни, грязных денег, лжи, предательства.

– Не только. Есть ещё смелость, честность и неподкупность – они вовсе не легенда, я знаю. Вместе получается насыщенная жизнь – как на театральной сцене, среди шекспировских страстей.

– Театр ведь – ложь? Одна видимость страстей.

– Персонажи пьес вымышлены, но играют в спектаклях живые актёры и актрисы со своими собственными мыслями, отношениями и тайными затеями.

– И не устаёте жить на сцене?

– Наверное, я родилась для неё.

Юля перестала сердиться и задумалась ненадолго о своей короткой жизни. Она не совершила ничего великого, как и подавляющее большинство людей, но зато всегда видела далеко впереди цель, чем почти никто похвалиться не может. Не шла по головам, ни под кого не ложилась, но достигла степеней известных, пусть и не славы. О славе и призвании мечтают в детстве и в юности, а в её возрасте среднестатистические граждане довольствуются куском хлеба, лучше с маслом. И ещё – моральным удовлетворением от достигнутого карьерного роста. Пускай она не счастлива, зато довольна.

– Юлия Николаевна у нас предпочитает моноспектакли у трибуны, – бесцельно съязвил Антонов.

– Я, Сергей Иванович, обожаю общество людей целеустремлённых и любопытных. Вот и провожу среди них много времени.

– Это вы о журналистской братии?

– Не о политиках же.

– Лично я – обыкновенный бюрократ, так что вы Игоря Петровича поддели, а не меня. О нас, разумеется, стихов не слагают, только матерные частушки, зато страна лежит у нас на плечах.

Юля рассмеялась звонко и искренне, не считая нужным скрывать своего отношения к бюрократии.

– Между прочим, Юлия Николаевна, вы – тоже бюрократ. Над собой смеётесь, – не отступал Антонов.

– Я не бюрократ.

– А кто же вы? Свободный художник? Вы состоите на государственной службе, в вашем подчинении люди, вы обеспечиваете президенту свою часть обратной связи с обществом. Весьма незначительную, правда, но, тем не менее, свою посильную лепту вносите.

– Незначительную? А значительную часть, по-вашему, кто обеспечивает? ФСБ, что ли? Не ожидала от вас такое услышать. Я думала, только в Советском Союзе власть получала сведения об общественных настроениях от спецслужб.

– Юлия Николаевна, вы слишком бурно реагируете. Я всё понимаю, честь мундира и так далее. Но не станете же вы доказывать факт якобы беспрецедентной важности вашей деятельности. Так, делаете подарочную упаковку на выходе.

– Благодаря мне, Сергей Иванович, вы сумели не наступить на великое множество грабель. Перечислить вам все случаи, когда законодательные предположения изменялись или откладывались во избежание негативной реакции общества? Если хотите, могу ограничиться только наиболее важными прецедентами.

Антонов развлекался от души, Юля разволновалась и оттого стала ещё привлекательней. Их разговор не имел никакого смысла, но Саранцев слушал его спокойно, как шум моря на закате. Временами ему казалось, будто в их голосах возникают на короткие мгновения диссонирующие отзвуки скрытых переживаний, но впечатление быстро сменялось другим, и президент оставался спокойным и даже величественным в своём равнодушии.

Дверь кабинета открылась с идеально выверенной скоростью – не распахнулась с грубой наглостью и не приоткрылась опасливо, а отворилась. Вошёл директор ФСО Дмитриев, поздоровался со всеми присутствующими и направился к столу президента, мерно чеканя шаг.

Глава 15

Наташу разбудил назойливый звонок в дверь, сменившийся через некоторое время стуком. Цезарь заливисто лаял в прихожей, старательно выслуживаясь перед хозяевами.

«Явился, – с раздражением подумала Наташа. – Ещё и ключ потерял».

Сон не отпускал её, она страшно не хотела вылезать из-под одеяла, и настойчивость беспутного отца только раздражала. Опять завалится непроспавшийся, полупьяный, неизвестно чего желающий и непонятно что пытающийся сказать. Он злил её тем больше, что она помнила времена, когда любила его. Он дарил ей бесчисленных кукол и возражал матери, когда та заставляла её есть что-нибудь полезное и невкусное, не терпел дочерних слёз и стремился как можно скорее уступить её шантажу, а она пользовалась его слабостью. Мать выволакивала мужа за дверь и громким шёпотом выговаривала ему за бесхарактерность, а маленькая Наташа жалела папу и хотела заступиться, но боялась уличения в подслушивании и скромно молчала. Наверное, мать была права уже тогда – отец проявлял мягкотелость, а не приличную главе семьи твёрдость и родительскую солидарность. В те далёкие времена он угождал дочери, теперь – какому-нибудь рыночному ларёчнику. Всегда на побегушках, всегда в услужении, вечно подчинённый обстоятельствам.