– Крайне важна личность подсудимого. Понимаете, будут действовать два противоположных друг другу фактора – с одной стороны, родственники действующего главы государства до сих пор под суд никогда не попадали, из чего возможны два вывода: у власти преступная семья или впервые нет никого, стоящего выше закона. Поскольку окружение Ельцина стереотипно считается в общественном мнении преступным, в данном отношении возобладает второй вывод. Но, с другой стороны, большинство потребует обвинительного приговора с реальным лишением свободы, и любое иное решение воспримет как неправосудное.

– Вы думаете?

– Уверена. Люди хотят торжества законности и согласятся признать таковым только тюрьму для ряда осуждённых самого высокого социального статуса. И ваши родственники идеально вписываются в эту модель.

– Вопрос виновности или невиновности не сыграет никакой роли?

– Только ограниченную. Видите ли, нужно будет убедить не только присяжных, но и телезрителей, а также участников интернет-форумов. Значительная часть оппозиции будет доказывать виновность вашего родственника не только во вменяемом ему деянии, но придумают или подыщут ещё одно или несколько других, поэтому придётся в полной мере использовать телевидение. Зрители должны увидеть живого человека, а самое главное – убедиться в истинности его переживаний по поводу случившегося. Даже при отсутствии юридической вины, мысль о причастности к смерти другого человека должна угнетать. Нельзя жить по-прежнему, обязательны решительные перемены, и, разумеется, не в смысле занятий бизнесом, а в русле искупления вины.

– Отсутствующей вины?

– Раз погиб человек, чувство моральной ответственности всё равно должно возобладать.

– Интересно. И как же продемонстрировать эту моральную ответственность? В монастырь уйти?

– В идеале – да.

– Вы серьёзно?

– Абсолютно. Перемена должна быть разительной и бескорыстной. Благотворительность многие воспринимают как попытку откупиться от укоров совести и банальную рекламу, общественные работы воспримут как показуху – особенно в присутствии телекамер. Скажут – попозировал перед камерами и поехал назад на свою виллу, а нам тут лажу втюхивают.

– Но общественные работы всё же лучше монастыря.

– Всё зависит от ваших целей. Каких целей вы планируете достичь, вопреки неудачному родственнику?

– Я хочу доказать факт давления премьер-министра на правоохранительные структуры с целью добиться в политических целях осуждения невиновного.

Антонов, до сих пор хранивший отстранённое безмолвие, пришёл в движение, оторвался от разложенных на столе бумаг и волком посмотрел на Саранцева, но тот не обратил внимания на его взгляд. Игорь Петрович пребывал в сосредоточенном размышлении и не замечал перемен в окружающих его людях.

– Замечательно. Мне начинать работу в этом направлении? – оживилась Юля, озабоченная и встревоженная началом разговора.

– Нет, Юля. Я вас не тороплю – к воскресенью приготовьте текст моего заявления и будьте в Горках к десяти часам утра.

– Хорошо! Я могу фантазировать самостоятельно, или у вас есть конкретные предложения?

– Ничего особенного. Позже я сообщу вам подробности происшествия, тогда добавите несколько конкретных положений. А в целом – не нужно никакой агрессии в отношении Покровского или кого-нибудь другого. Спокойный, взвешенный текст, без саморекламы, с трезвой оценкой моего положения и обязательно с пассажем о равенстве всех граждан России перед законом. Кстати, надумали что-нибудь в отношении сегодняшнего гибнущего обеда?

– Кажется, придумала. Можно взять собой автобус с классом Елены Николаевны и устроить им отдельную гулянку. Безалкогольную, разумеется. Деньги за вино можно взыскать с ресторана – как я сказала, бутылки они не откроют. Думаю, в обмен на такую рекламу они только рады будут. Игорь Петрович, вы разрешите им вывесить фотографии о вашем посещении?

– Чего проще! Не вижу никакой проблемы. Вопрос в другом: будут ли школьники на месте? Можно связаться с Конопляником, но каким образом незнакомый мужик сможет удержать целый класс от разбегания по домам после уроков? Кстати, что за класс?

– Одиннадцатый.

– Одиннадцатый – лучше, чем четвёртый, но, я думаю, старшеклассников мы тоже не имеем права усадить в автобус и похитить без ведома родителей.

– Хорошо, можно организовать звонок директрисе из РОНО с распоряжением о каком-нибудь мероприятии и необходимости автобуса со школьниками.

– Это тоже будет похищение. Юля, почему мы с вами занимаемся ерундой, когда нужно управлять страной?

– Хорошо, тогда пусть за стол заплатят Конопляник и Кораблёва.

– Для них это будет приятный сюрприз. А я не должен с ними скинуться?

– Вы на гособеспечении – в конечном счёте, всё равно получается растранжиривание бюджетных денег.

– Переведите нужную сумму с моего зарплатного счёта. К чертям собачьим, плачу за всё! Сергей, организуй манипуляцию.

– Очень легко разрубать проблемы, а не развязывать, – заметил Антонов. – Вот только тоскливых последствий больше.

– Ты о чём?

– Да уж не о пропавшем ресторанном обеде.

– Вы о противостоянии с Покровским? – поспешно спросила Юля. – В нём можно выстоять, генерал – не олимпийское божество. У любого политика есть сильные и слабые стороны, на разнице всегда можно сыграть.

– И какие же уязвимые места вы нашли в Покровском? – грустно спросил Антонов.

– Он – генерал.

– Вот именно! Кто вам сказал, что это слабость?

– Любое свойство личности может в разных ситуациях быть либо слабостью, либо преимуществом. Привычка отдавать приказы и требовать их исполнения в политике не всегда полезна. Наоборот, может сильно подвести. Здесь важно выстроить отношения с разными людьми и создать сеть взаимозависимых единомышленников, не все из которых даже лично знакомы друг с другом. В определённые исторические периоды нужна решительность и готовность действовать, невзирая на угрозу опасных последствий, если есть шанс на победу. В другие времена от лидеров требуется искусство компромиссов. Я думаю, сейчас время генералов прошло.

– Не боитесь, что он об этом узнает? – коварно понизил голос Антонов.

– Нет, не боюсь, Сергей Иванович. Не я же собираюсь ему дорогу перейти. Кстати, а каковы его планы?

– Он хочет назад, в президенты, – будничным тоном ответил глава администрации. – Как раз сегодня стало известно.

Юля помолчала некоторое время.

– Я не готова предлагать ходы прямо сейчас, но к понедельнику смогу представить общий план действий.

– К понедельнику? – удивился Саранцев.

– К понедельнику. Примерный набросок, схему.

– Надеюсь, вы не слишком рассчитываете на телевидение? «Единая Россия» в Думе быстро примет необходимые меры, если они вообще понадобятся, и государственные каналы окажутся под контролем парламента и правительства, а не нашим, – добавил Саранцев.

– Пускай, – пожала плечами Юля. – Это можно обернуть в свою пользу. Вы будете противостоять заговору бюрократии, недовольной мерами по борьбе с коррупцией.

– Но ведь моим противником будет Покровский. Вы сможете добиться его развенчания в прессе?

– Нет ничего невозможного. В средствах массовой информации нельзя ничего доказать, можно только убедить потребителей. Разумеется, не в преступлениях лично Покровского, но в его неспособности принять реальные меры к оздоровлению госаппарата.

– Каким же образом?

– Обыкновенным – через создание сенсационных информационных поводов. Можно уволить того или иного ключевого министра и в ходе дискуссии обнародовать обвинения против него. У вас же есть такая возможность?

– Изыщем, – неопределённо заметил Саранцев. – Не подставляется тот, кто ничего не делает. Только до президентских выборов меньше года, ни один судебный процесс не завершится.

– И не надо – хватит кадров задержания или в зале суда, совсем хорошо – в наручниках.

– Юлия Николаевна, вы циник, – ласково погрозил пальцем Антонов.

– Почему? – искренне удивилась та. – Я ведь не призываю сажать невиновных ради рейтинга. Неужели ни на одного министра не наберётся реального материала?

– Наберётся, – задумчиво вставил президент. – Но ведь этого не хватит для победы?

– Нет, конечно. Основным посланием предвыборной кампании должна стать мысль о президенте Саранцеве как блюстителе интересов государства и защитнике народных прав. Подробности нужно разрабатывать, я бы не хотела сейчас думать вслух и на коленке сходу решать мировые проблемы.

– Хорошо, Юля, договоримся следующим образом. Сразу предупреждаю – выходные вам не светят. Следует подготовить к вечеру воскресенья проекты трёх обращений президента к нации: об отказе идти на новые президентские выборы и обратной ротации с Покровским; о решении идти на перевыборы и готовности к противостоянию с Покровским; об отказе от перевыборов и уходе из политики. Всё понятно?

– Понятно.

Юля волновалась и тщательно скрывала свои чувства. Столкновение с Покровским – реальный шанс достичь недосягаемых высот в профессии. Правда, поражение Саранцева может сильно спутать карты, зато победа поставит её на голову выше всего остального журналистского цеха и активистов общественных связей. Сейчас многочисленные главреды и журналюги из кремлёвского пула ищут к ней подходы и стараются завязать чересчур близкие, хоть и профессиональные, отношения, но при этом изредка, вопреки своей воле, а то и специально, выказывают лёгкое пренебрежение. Мол, не знаем, каким это ветром тебя взметнуло так высоко, но он – всего лишь обидная случайность. Пройдёт немного времени, всё вернётся на круги своя, и ты снова, как прежде, будешь околачивать пороги редакций в поисках достойного места, но найдётся ли оно – большой вопрос. Любой дурак управится с работой по поддержанию имиджа действующего президента – ведь к его услугам всё федеральное телевидение! Причём, не вследствие успешной работы пресс-секретаря, а изначально, по определению. Ты вот попробуй каждый день на работе пробивать лбом каменные стены!

– Хорошо, Юля. Давайте пока сосредоточимся на сегодняшнем мероприятии, а с завтрашнего дня займёмся новыми упражнениями, – подвёл итог обсуждению Саранцев и встал. – До встречи.

Кореанно тоже встала, попрощалась и вышла, уверенно цокая каблучками. Президент и глава его администрации проводили её взглядами, потом посмотрели друг на друга и помолчали ещё некоторое время.

– Ты ведь не мог хорошо всё обдумать, у тебя времени не было, – утвердительным тоном заметил Антонов. – Зачем бросаться омут, не зная броду, или как там ещё говорится?

– О чём тут думать, драться надо. Лучший способ обороны – нападение.

– Суворовские лозунги в нашем деле не всегда оправдываются. Даже Юля это знает, а ты, словно мальчишка, пошёл на авантюру с поднятым забралом.

– А чем плохо? Расставить точки над i, раздать всем сёстрам по серьгам и посмотреть, что получится. Погибать, так с музыкой. Я ведь ещё не выступил, и до тех пор ничего не определено. Посмотрю в воскресенье, что там юлины орлы родят общими усилиями на предмет заявления, в понедельник – ещё внимательнее – на план кампании, и там решу.

– Что такое ты хочешь увидеть во всех этих бумажках, чтобы решиться на бунт? Про овраги не забыл?

– Про овраги я всегда помню, но всё равно дольше понедельника откладывать некуда. Либо мы делаем совместное заявление с Покровским, либо я делаю своё собственное.

– Ты уверен, что он будет спокойно наблюдать за твоими двойственными приготовлениями? Кстати, почему ты не поручил Юле заодно и другое заявление? Или парочку? О начале гражданской войны, об аресте генерала по подозрению в злоупотреблении властью, ещё о чём-нибудь в том же духе.

– Мне противно ощущение крючка в челюсти.

– Но ты действительно на крючке! Противно или не противно, но так случилось. За тобой выбор: сдаться на волю рыбака или оборвать леску. Первое – проще, второе – гораздо больнее.

– В отставку я пока не собираюсь, заявление о ротации Корчёный тебе уже сопроводил, и Юля не может его переписать. Так зачем же ей о нём говорить? Пусть не отвлекается на привходящие обстоятельства.

– И всё-таки, чего ты ждёшь от своей пресс-службы? Каким должен оказаться их проект, чтобы вдохновить тебя на шаг вперёд? Ты, кстати, стоишь сейчас на краю пропасти, и шагать вперёд – не самый разумный выбор.

– Понятия не имею. Думаю, свою роль должно сыграть вдохновение. Со мной уже так случалось в прошлом: сейчас ничего не ясно, сплошная неопределённость, а через минуту хаос волшебным образом рассеивается, приходит понимание, и только диву даёшься, почему сомневался в очевидном.

– И ты оставался жив?

– Как видишь. Очень неплохо себя чувствую.

– А как ты себя почувствуешь, когда твоя родная дочь попадёт под суд?

– Я буду несчастлив.

– Ты ведь можешь избегнуть несчастья. Всего-навсего нужно тихо перейти из президентского кресла в премьерское. Покровский ведь так поступил и, можно сказать, процветает.

– Ты ведь и сам понимаешь разницу. В глазах страны он не так уж и ушёл, просто сделал ход конём и продолжает контролировать ситуацию с другой позиции. А на меня посмотрят как на подручное средство, орудие в чужих руках.

– А в тебе ретивое взыграло? Хочешь непременно состоять в лидерах нации? Даже если потребуется отдать на заклание Светлану?

– Причём здесь заклание? Пока есть все основания предполагать её невиновность.

– Подправить пару бумажек – и всё изменится.

– Ты хочешь сказать, даже президент не может рассчитывать на непредвзятое расследование и беспристрастный судебный процесс?

– Может, если предварительно не рассердит Покровского. От тебя ведь не требуются никакие жертвы, нужно просто смирить гордыню.

– Гордость.

– Если почитаешь классиков и Библию, то поймёшь – это одно и то же. У Пушкина гордость фигурирует как синоним заносчивости и высокомерия. Учись смирению.

– Смирение хорошо для монастыря, – Саранцев рассеянно погладил обеими руками стол, словно искал на ощупь потерянную мелкую вещицу. – Я просто… просто хочу оставаться собой. Я ведь до сих пор не жрал бурду вместе со свиньями.

– Даже когда принял предложение Покровского о президентстве?

– Разумеется. А ты думаешь иначе?

– Думаю. Ты никогда не казался мне милым мальчиком в коротких штанишках и розовых очках. Ты с самого начала всё понимал, но принял генеральские правила игры.

– Ничего подобного. Я думал, он собирается постепенно отойти от дел.

– На каком же основании ты ждал от него смирения, если сам на него не способен?

– Это не смирение. Он уже достиг вершины политической карьеры, и в его возрасте второе пришествие – просто неприлично. Подумай сам – это же смешно. Вся страна будет смеяться. Подобных фокусов с перестановками в верхах Россия ещё не знала. Уходя – уходи.

– Мало ли чего Россия не знала. К тому же, вся страна смеяться не будет, у генерала есть много реальных сторонников, и они обрадуются. Ты для них – странная помеха, лишняя спица в колесе, они ждали от Покровского третьего срока сразу, и вдруг из ниоткуда возник ты. Теперь события просто вернутся в надлежащее русло.

Саранцева разговор начал страшно раздражать. Годами он считал Антонова другом и ждал от него исключительно совета и поддержки. Правда, привычка безоглядно полагаться на кого-либо в делах оставила его очень рано, ещё в период строительной карьеры. Круг доверия он ограничил резко и жёстко, и в те времена Серёга в него не входил, они вообще мало общались. Под дланью Покровского Саранцев уже в первые дни с некоторым удивлением обнаружил отличие нового занятия от старого: здесь никогда нельзя питать уверенность в своей правоте, ввиду отсутствия таблиц физических постоянных, коэффициентов и обыкновенных законов природы. Правила же общественного бытия оказались зыбкими и несущественными. Попытки следовать им назывались проявлением наивности, а пренебрежение ими в нужный момент удобной ситуации – верхом профессионального искусства. При этом определить подходящую ситуацию и необходимый момент для правильного хамского поступка Саранцев клинически не мог. Ему постоянно казалось, что нарушение правил непременно приведёт к катастрофе, как на строительной площадке. Но рядом неизменно оказывался Антонов и весело, без напряжения переступал через очередное предубеждение. Делал шаг и отходил в сторону, давая дорогу Саранцеву. Того игра в поддавки раздражала, он терпел несколько недель, но, после победы Покровского на губернаторских выборах, затеял однажды, среди бела дня, выяснение отношений. В ответ на прямые вопросы Антонов сначала долго отшучивался, потом сдался и честно объяснил своё жизненное кредо: никогда не выходить из строя, если тот движется в выгодном направлении.

– Думаешь, я сворачиваю не в ту сторону? – спросил он теперь и тяжело посмотрел на соратника.

– Думаю, – опять честно ответил тот. – Ради чего весь сыр-бор? Хочешь стать властителем дум, спасителем России, не знаю, кем ещё? Тебе ведь не тюрьму предлагают, и даже не полную отставку. А вот начнёшь трепыхаться – и ещё неизвестно, где окажешься. И ты, и Светка. Покровский – сильный человек России. Он, а не ты. Он счёл полезным протолкнуть тебя в президенты, но теперь хочет своё кресло назад. Сопротивляться ему означает бодаться с паровозом.

– И давно ты считаешь меня пустым местом?

– Я не считаю тебя пустым местом. Уступать Покровскому по масштабу политического влияния ещё не значит быть пустым местом. Ты – важная фигура, в том числе лично для генерала. Он играет на контрасте с тобой, использует для манёвра. Теперь все незадачи во внутреннем и международном положении страны можно объяснять твоим правлением – ведь в глазах нашего доброго народа всегда и за всё отвечает президент.

– Ты же сейчас назвал Покровского сильным человеком России. Почему же я должен отвечать за недостатки и упущения?

– Люди уверены: он дал тебе порулить, и ты не справился. То есть, справился хуже, чем мог бы справиться он. Если в понедельник выступишь с совместным заявлением о ротации, ни восстания, ни акций протеста не случится. А вот если пойдёшь поперёк исторического процесса – предсказывать последствия не берусь.

– Загадочные у тебя представления об историческом процессе. Думаешь, его направляет Покровский?

– Думаю, он устанавливает критерии истинности. Если тебе придётся подавлять силой народные волнения, вызванные дороговизной и бесправием, где ты закончишь карьеру, а то и жизнь? Станешь отдавать приказы, а тебе ответят: с народом мы не воюем. И пойдёшь вон, палимый зноем.

– До меня не было дороговизны и бесправия?

– Были. Но только при тебе они послужат поводом к беспорядкам.

Саранцев, со студенческих лет знакомый с закономерностями исторического материализма, убедился в их справедливости ещё в девяносто первом году, когда хрестоматийные признаки революционной ситуации просто мозолили глаза даже самому невнимательному наблюдателю. Выступление ГКЧП его искренне удивило: эти люди, уже в силу своего положения в советских властных структурах, должны были бы знать ленинское учение не хуже. И обострение лишений выше обычного, и повышение политической активности масс, и верхи не могут управлять по-старому, а низы – по-старому жить. Открывай учебник научного коммунизма, читай его с любого места и поймёшь: свершилось. Если не решились утопить революцию в крови, зачем вообще затевать бучу? Историческая ошибка коммунистов состоит в неспособности распространить на своё правление фундаментальные положения собственной теории. Ещё Ленин в «Государстве и революции», казалось бы, разложил по полочкам все аргументы и доказал неизбежность тоталитаризма в случае полного огосударствления средств производства. Ведь политическая власть принадлежит обладателю власти экономической (в данном случае, получается – государству), но государство есть паразитический нарост на теле общества, к тому же всякая монополия неизбежно ведёт к загниванию и гибели. Выходит, ещё в Разливе он предвидел катастрофу девяносто первого года. Но нет, в той же самой работе, перейдя к социалистическому государству, автор сразу отмёл все свои рассуждения, позже оправданные историей, и заговорил языками лозунгов: мол, при коммунистах все описанные выше законы не действуют, потому что большевики – за народ. Долой науку, даёшь митинг.

Теперь президент слушал Антонова и мысленно спорил с ним. Люди не выходят массой на улицы без веских причин. Нельзя устроить народную революцию по заказу – только государственный переворот, пусть даже замаскированный под революцию. Никакой Покровский не сможет повести толпы против президента, если президент не совершит преступлений, избегнет экономических провалов и продемонстрирует владение искусством политического маневрирования. Генерал сможет организовать кампанию в СМИ, в том числе на федеральных телеканалах, но подвергнуть действующего президента полной информационной изоляции всё же невозможно. А значит, он сможет разъяснять свои действия.

Оглашение истории со Светкой сделает невозможным тайный шантаж, но станет поводом для широкомасштабной пропагандистской кампании. Но ведь имеются основания и для встречной кампании, против Покровского. Только вот стоит ли ставить родную дочь против своей политической карьеры? В одном Антонов прав: идти за Покровским – проще, чем ему перечить. Ни один человек из его ближнего круга не сидит в тюрьме – он далеко не Сталин. Если кто-нибудь из его людей начинает чересчур сильно раздражать общество, он передвигает его на менее заметную должность, где того постепенно забывают. Сейчас он предлагает премьерство, по истечении некоторого времени устроит послом в какой-нибудь тихой стране. Всё очень вежливо, без скандалов и разоблачений, взаимных обвинений, прокуратуры и туманных последствий, зато с хорошей пенсией. И самое главное – со Светкой ничего не случится. Она останется рядом, выйдет замуж за своего Алексея, родит на радость папе и маме внука, а то и нескольких. Очень понятно и близко, так и должно быть. Кореанно права – общественное мнение непременно потребует реального тюремного срока, вне зависимости от доводов сторон на судебном процессе. Достаточно вбросить сообщение, что сбитый человек не умер на месте, а она оставила его без помощи. Очень зыбкая материя – выводы патологоанатома. Их никто не понимает, кроме врачей, и всегда остаётся возможность с пеной у рта доказывать подлог. Тем более, врачам никто не верит, как и политикам, судам, полиции и прочим властным институтам. Никто никому не верит, так как же он сможет убедить избирателей в своей правоте? Да и прав ли он? Утверждение о мгновенной смерти пострадавшего принадлежит офицеру ФСО. Почему он ему безоговорочно доверяет? Может, тот получил от своего руководства указание сообщить президенту ложную информацию?

В который раз за безумный день Саранцев с удивлением осознавал собственную беспомощность. Он тоже никому не доверяет, как и большинство его соотечественников. Но люди на улице находятся в ином положении, страна не вручена лично им на попечение. Почему же он, со всеми своими официальными и совершенно законными полномочиями, тоже не полагается на добросовестность окружающих его сотрудников? Виноват ли он сам в своей беспомощности? Больше трёх лет он чинно сидел в кабинете на втором этаже Сенатского дворца и не пытался осуществить свою власть. Даже наоборот, твёрдо следовал курсу, который теперь проповедует Антонов, и который вдруг оказался для него неприемлем.

Саранцев никогда не воспринимал Покровского небожителем или безошибочно логичной политической машиной. Генерал казался ему обладателем фантастически чутких инстинктов, способным на протяжении многих лет удивительно точно определять время и место для совершения единственно верных шагов. Но временами он демонстрировал неподражаемую уязвимость простого смертного. Несколько месяцев назад в очередном телевизионном интервью при ответе на очередной ожидаемый вопрос он вдруг заметил, что не желает «растекаться мыслью по древу» и будет кратким. Саранцев едва не вздрогнул тогда от удивления и даже хохотнул вслух, хотя для страны в целом изречение прошло незамеченным. И не удивительно – в восьмидесятые годы оно пестрило в прессе особенно часто, и все привыкли. Саранцев считал, что этимология загадочной идиомы ему известна досконально, хотя филологией никогда не занимался. Странный выкрутас памяти: он отлично помнил главу школьного учебника литературы про «Повесть о полку Игореве», где приводился фрагмент исторического старославянского текста, описывающий то ли песнь Бояна, то ли новость о поражении князя Игоря от половцев. Коротенький отрывок содержал фразу: «Растекашеся мысью по древу», и означала она что-то вроде: «Скачет белкой по деревьям». Зачем несмышлёный ученик средних классов запомнил её, Саранцев объяснить не мог, но все последующие годы посмеивался про себя всякий раз, когда слышал от кого-нибудь высказывание о нежелании растекаться мыслью по древу. Игорь Петрович, собственно, с тех самых сопливых лет так и не попытался установить научную истину в этом вопросе, поскольку никогда не придавал ему значения, и продолжал питаться прежним мальчишеским убеждением.

Безобидное высказывание генерала сразу сделало его в глазах Саранцева беззащитным и неопасным, похожим на обыкновенного дядю Серёжу из соседней квартиры. Он стал присматриваться к нему внимательней – разыскивал новые признаки человечности и доступности. Показалось, что нашёл: мужицкие короткие пальцы, улыбка строгого школьного учителя. Потом стал задумываться, не придумывает ли он себе утешение без достаточных к тому оснований. Ещё вчера он не нуждался в доказательствах простоты Покровского, и не переживал из-за их отсутствия, теперь обрадовался воспоминанию о единственном свидетельстве в их пользу.

Покровский определённо умеет говорить, хоть и не является оратором. Но кто в России – оратор? Нет их. Он точно читает книги или прочитал в прежней жизни некое их количество, достаточное для формирования оригинального ума. Как правило, генерал говорит веско, немногословно, склонен к тяжёлому юмору, стремится к чеканным формулировкам, конструирует фразы на ходу и вполне успешно выворачивается, почти запутавшись в цепочке причастных и деепричастных оборотов. Саранцев иногда завидовал Покровскому, потому что сам старался говорить на публике короткими фразами без всяческих речевых красот.

Антонов с удивлением смотрел на замолкшего президента и лихорадочно формулировал новые доводы в защиту своей позиции о невозможности похода на генерала с поднятым забралом. Даже ниндзя не имеет шансов на победу в открытом бою с вооружённым самураем. А Саранцев – не супергерой, он никогда не вёл собственной игры, и теперь начинать её поздно, тем более в новом уязвимом положении.

– Я его не боюсь, – тихо сказал Игорь Петрович.

– А надо бы, – резонно заметил Антонов. – Он тебе не кум и сват. Я ведь не предлагаю тебе встать перед ним на колени.

– Что же ты предлагаешь?

– Оставаться самим собой. Он выбрал тебя – значит, ты его устраивал в своём обычном качестве.

– Ты о чём?

– Он считает тебя человеком нужным и полезным для выполнения его собственных задач.

– Ты серьёзно?

– А ты думал иначе? По-твоему, он считает тебя великим государственным деятелем? Нужный Покровскому человек – характеристика впечатляющая, чем она тебя не устраивает?

– Своей прилагательностью.

– Брось! Ты когда-нибудь думал всерьёз о президентстве, пока он тебе не предложил?

Саранцев в раннюю пору сотрудничества со своим покровителем иногда фантазировал в шутку, выстраивал политические композиции из серии «Если бы я был…», но подлинных планов не строил даже мысленно, тем более не предпринимал никаких реальных шагов. Но теперь, в момент тяжёлого разговора, не желал признаваться в отсутствии амбиций.

– Всему своё время, – сказал он наконец, не выдержав противоестественной паузы.

– Ну конечно, самое удачное время – когда на кону судьба твоей дочери! Твои позиции сейчас слабее, чем когда бы то ни было. Или ты считаешь иначе?

– Мои позиции станут наиболее уязвимыми в тот самый момент, когда я приму решение прикрывать Светку незаконными мерами. Если же я окажусь не заботливым папашей, а президентом страны, ничего не изменится.

– Её арестуют, пойми! Ты не должен рассуждать о светкиной судьбе как о политическом факторе! Ты даже не сможешь гарантировать беспристрастное следствие и процесс.

– Почему не смогу?

– Потому что в момент оглашения всей истории ты потеряешь возможность хоть в какой-либо форме общаться с замешанными в юридических процедурах лицами по поводу их действий.

– А зачем мне вмешиваться? Есть адвокаты. Найму какую-нибудь известную фирму.

– Правильно, и в ту же самую минуту утратишь ту единственную политическую выгоду, на которую рассчитываешь: девяносто девять процентов населения не может себе позволить известных адвокатов. Если даже сумеешь кого-то убедить в правомерности всех юридических процедур, всё равно победит общее мнение: простой человек не смог бы обеспечить для себя правосудие, оно предоставляется только за деньги.

– Послушать тебя – единственно возможная форма взаимодействия с Покровским – безоговорочное подчинение.

– Разумеется! Тоже мне, открытие. А ты до сих пор полагал, будто его окружение гуляет само по себе? Спешу тебя разочаровать. Генерал подбирает людей вовсе не для того, чтобы они вступали с ним в противоборство, и в людях он ошибается крайне редко. Похоже, ты – первый.

– Мне плевать, зачем он меня выбрал. Я не обязан следовать его указаниям всю свою жизнь. К тому же, о каком бунте мы вообще говорим? Я просто хочу сам разобраться со своими проблемами, без жульнических махинаций и злоупотреблений властными полномочиями. Почему это вообще должно его трогать?

– Сначала ты мне объясни, зачем тебе понадобилось это самопожертвование? Ситуация ведь предельно простая. Либо ты остаёшься в команде и живёшь по общим правилам, либо идёшь собственным путём, но тогда поблажек не жди.

– Я уже четвёртый год не в команде.

Антонов замолк и с необычным вниманием стал присматриваться к собеседнику. После многолетнего знакомства человек вдруг оказался не совсем таким, каким казался всё время. Точнее, вовсе не таким. Сергей Иванович всегда считал его своим единомышленником, зверем одной породы, способным и многообещающим, за которым можно удобно пристроиться и продержаться без лишних хлопот год за годом. Теперь Саранцев выглядел чужим и холодным, антропоморфным инопланетянином.

– Ты четвёртый год не в команде?

– Да, четвёртый год. Не понимаю твоего изумления.

– Ты серьёзно?