Пришла очередь Саранцева внимательней присмотреться к другу. Он считал его своим человеком, готовым в случае печальной необходимости говорить грубую правду в глаза и хранить верность непроизнесённым товарищеским обетам в любых обстоятельствах. Казалось, он и сейчас вёл себя соответственным образом, но до сих пор Игорь Петрович наивно полагал, будто Антонов считает его человеком.
– Я серьёзно. И твоё юмористическое отношение мне не понятно. Кажется, у нас было достаточно времени для знакомства, а мы смотрим друг на друга, как прохожие. Ты все эти годы полагал меня мелкой прислугой?
– Все эти годы я считал тебя умным и активным. Ты стал президентом благодаря Покровскому – он выбрал для себя именно такой план действий. Неужели ты станешь оспаривать саму очевидность?
– Считаешь, он мог подобрать на улице первого встречного и сделать президентом его, а не меня?
– Нет, конечно. Тебя он выращивал заранее, ещё без настолько конкретной цели.
– В качестве полезного идиота?
– В качестве нужного человека. Нужный человек Покровского – высокая должность, и далеко не служивая. Я упорно пытаюсь постичь природу твоего расстройства, но ничего не выходит. Раздвоение личности какое-то. Шизофрения. Чего ты взбеленился на ровном месте? Планировал для себя второй президентский срок? Зачем он тебе понадобился? У тебя нашлось несколько лишних литров крови? Я предлагаю тебе не унижение, не самоуничижение, не самоотречение и не политическое самоубийство. Я предлагаю тебе всего-навсего следовать инстинкту самосохранения ради безоблачного беззаботного будущего.
– Ты предлагаешь мне уголовное преступление и самый обыкновенный грех перед Богом и людьми.
– Давно ты стал верующим?
– Я всегда им был и не вижу причин стесняться.
– С самого рождения, что ли?
– Нет, с тех пор, как повзрослел. Мне кажется, любой человек в течение жизни получает достаточно подтверждений существования в мире непостижимой неумолимой силы. Нужна изрядная безрассудность, чтобы убедить себя в обратном.
Спорщики замолчали, осмысливая сказанное и пытаясь осознать себя мало знакомыми людьми. Саранцев вспоминал несколько своих посещений храмов и пытался возродить тайное внутреннее впечатление о них, Антонов не поверил его словам и только искал обоснование странному поведению президента. Репетирует, что ли? Иначе, зачем ему понадобилось говорить, как с трибуны?
Больше всего Саранцева злили частые упоминания дочери. Опять вспомнились минувшая ночь и шумное утро, слёзы Светланы и укоры жены. Неужели он ставит их на кон в азартной игре? С точки зрения чистой юриспруденции он не вовлечён в азартную игру – ведь здесь результат не зависит от случая, напротив, является следствием анализа обстановки и умения делать выводы, соответствующие реальности, а не вымыслу и желаниям. Светка сидит сейчас в Горках у себя в комнате и ждёт от него помощи. У неё есть право рассчитывать на защиту со стороны отца. Она ещё совсем девчонка, какой бы взрослой себя ни считала. Ведь не к адвокату она помчалась в тяжёлой ситуации, а к родителям. Человек остаётся совсем один после смерти отца и матери – только их предательство всем кажется невероятным, хотя и случается время от времени.
– Покровский не сбрасывает тебя со счетов, просто счёл момент удобным для объявления своих условий. Я думаю, сегодняшняя бумажка лежала у Корчёного наготове несколько последних месяцев или, самое меньшее, недель. В таких делах время нанесения удара – едва ли не важнее его содержания. Мы можем потолкаться локтями с людьми генерала, но не с ним самим. Нужно продемонстрировать силу Муравьёву и Дмитриеву, тем более – ФСБ, но прижать к ногтю самого – невозможно. Не нужно и пробовать. Можно только обеспечить себе более представительную роль в его расчётах. Ты добился здесь феноменального успеха, но обыграть казино можно, только если вовремя оттуда уйдёшь.
– Я не играю в азартные игры.
– Ну конечно, ты играешь в шахматы! Только вот Покровский свою игру изобрёл сам, и сам устанавливает её правила. Ещё и меняет их по мере необходимости – в собственных интересах, разумеется. Либо ты играешь с ним на его условиях, либо о твоём существовании скоро все забудут.
– Сергей, ты восхищаешься им? – удивился спонтанному открытию Саранцев.
– Я отдаю ему должное. И тебе советую поступать так же. Лучше ты объясни, с какого перепугу решил не обращать на него внимания? Где он дал слабину, в чём подставился? Всё наоборот – именно ты и подставился. Но почему-то при этом изо всех сил пыжишься и притворяешься всемогущим.
– Я пока не подставился.
– Врёшь, уже подставился. Светкина машина стоит у тебя в гараже с ночи, но ты до сих пор не сообщил о происшествии.
– Я отец, и имею право не свидетельствовать против дочери.
– Право имеешь, но не обязан. Что ты маленьким мальчиком прикидываешься! Чтобы тебе не подставиться, Светка должна явиться в полицию с повинной. Только не говори, что без меня не понимал этой очевидности. И зачем всё, зачем? Ради чего? Тебя же возненавидят и дочь, и Ирина! На какие такие бонусы ты хочешь их обменять?
– Ты очень красноречив.
– Обстоятельства вынуждают. Пытаюсь уговорить друга не делать величайшей в его жизни глупости.
– А сохранить своё тёплое место под солнцем не хочешь?
– Хочу. В отличие от тебя, воздушных замков не строю.
Саранцев представил Светлану открывающей дверь какого-нибудь РОВД и усмехнулся. Немыслимо. Но ещё вчера так же немыслимо было сегодняшнее ночное несчастье, и одно непредставимое затмевало другое. Вспомнилась метафора турецкого коменданта Измаила в ответ на суворовский ультиматум и последующие события.
– Получается, мне нужно выбрать между потерей себя и потерей семьи.
– Чушь! Ты полтора десятка лет состоишь в генеральской обойме, и если это потеря себя, то она давным-давно состоялась. Откуда на тебя свалилась эта блажь, объясни? Почему ты заговорил с Юлей, не обсосав предварительно свою гениальную идею со всех сторон?
– Надоело прятаться. И вообще – обыкновенная мера предосторожности. Может, он и не собирается давить на Муравьёва.
– Конечно, не собирается. Зачем? Муравьёв и сам всё понимает.
– Что скажешь о нашем рандеву с господами силовиками?
– Результаты средней паршивости. Могло быть хуже, но всё равно – не катастрофа. Ты держался уверенно, не лебезил и не хамил. Но время от времени переигрывал. Само собой, они поняли истинную цель вызова.
– Они бы поняли её, даже если бы я играл на уровне МХАТа. Всё определяет сцена, а не исполнение.
– Разумеется. Но разведка боем была взаимной, и теперь они доложат Покровскому о некоторой нервозности в твоём поведении.
– Нервозность в моём положении естественна. Если бы я и сумел её скрыть, они всё равно увидели бы в этом только хорошую актёрскую игру. А так вся полученная ими информация заключается в известии об отсутствии у меня театральных навыков. Но в целом я ведь хорошо держался.
– Неплохо. Теперь важен следующий шаг, а тебя повело не в ту степь.
– Сергей, почему ты его так боишься? У него на тебя вагон компромата, и ты с самого начала приставлен ко мне следить за порядком?
Антонов помолчал, взвешивая обвинение и подбирая громоздкие слова в ответ.
– Надеюсь, ты сейчас пошутил?
– Я тоже надеюсь. На твой отрицательный ответ.
– А если я скажу «да», ты поверишь?
– Наши встречные предположения окончательно перепутались. Просто ответь, и увидим перспективу.
– Ты не прокурор. Что такое «ответь»? Ты у нас с ног до головы в белом, и теперь вдруг решил проверить на кристальность чистоты свой ближний круг? Ты думаешь, у Покровского на тебя нет вполне серьёзных бумаг? Конечно, у тебя удобная должность – ты лично не отвечаешь, например, за организацию публичных торгов для размещения государственных подрядов. На документах стоят подписи других людей, но ты уверен, что, будучи спрошенным, никто из них не назовёт тебя инициатором того или другого нарушения? Авдонин ведь получал бюджетные заказы в твою бытность премьер-министром, не так ли? Ты проверял соответствующие документы лично, убедился в отсутствии ошибок и злоупотреблений? Думаю, счёл за благо не вникать в детали – всё равно ведь ничего изменить не мог. А ведь в числе бенефициариев всевозможных конкурсов есть твои знакомые и даже приятели – скажешь, нет?
– Если ты и сейчас считаешь Покровского главным, почему не считаешь его таковым в президентские времена? И если я должен нести ответственность за тогдашние преступления, почему он не должен отвечать за нынешние?
– Плевать, что я считаю. Главное – не считай себя чистеньким. Ты не лучше всех остальных, и меня в том числе. Невиновных нет – запомни это, прежде чем лезть в драку. За всех ответит проигравший, но почему ты рассчитываешь на победу? Кому до сих пор проигрывал Покровский, можешь сказать?
– Прошлые победы не составляют гарантии будущих.
– Считаешь себя Кутузовым? Идёшь войной против Наполеона? Откуда столько самомнения?
– Из очень простого предположения, которое тебя, видимо, удивит. Ты ведь чтишь генерала, как античного царя.
– А ты считаешь его безопасным и бесхребетным дедушкой?
– Я считаю его человеком. Место в раю ему не забронировано, как и всем нам. Если невиновных нет, то и он в одном положении со всеми остальными. Почему я должен всегда идти по его следам?
– Потому что идти за танком правильно, а пытаться его остановить голыми руками – глупо.
– Ты упорно молчишь в ответ на мои вопросы. Почему ты считаешь Покровского танком? Повторяю в десятый раз – он просто человек. Он не раз ошибался, отмалчивался в тяжёлых ситуациях. Он подставляется даже в мелочах: когда какая-нибудь из многочисленных российских сборных побеждает, он является в раздевалку и под телекамеры её поздравляет, когда проигрывает – не говорит ни слова поддержки и вообще не возникает в поле зрения общественности. Ты не хуже меня знаешь все его проколы, откуда такое восхищение?
– Большая часть населения считает его спасителем Отечества. Он прекратил распад государства, прижал к ногтю олигархов, поднял международный авторитет на высочайший уровень с девяносто первого года. А ты – просто человек из его команды. Если попрёшь напролом – станешь предателем, и не только в глазах Покровского, но по мнению большинства избирателей. И, разумеется, в конечном итоге он – просто человек, кто же спорит. Все политики в основе своей люди, но только некоторые из них делают историю.
– Даже так? Покровский – великий государственный деятель?
– Крупнее тебя, во всяком случае.
– И моя роль, по-твоему, вечно состоять при нём в должности порученца?
– Я понимаю, ты предпочёл бы вписать новую страницу в отечественную историю, но я не советую. Самоубийства – не мой жанр. Надеюсь, и не твой тоже.
Антонов встал и нервно отмеривал по несколько шагов то в одну сторону, то в другую. Руки его непрерывно находились в движении, словно жестами он пытался добавить убедительности словам.
– Сергей, так ты со мной или нет? – впервые в жизни спросил его президент.
– С тобой, – сухо отрезал тот. – Но прыгнуть в пропасть я тебе не позволю.
Они замолчали, глядя друг на друга и пытаясь узнать в своих визави прежних хороших знакомцев.
– Ты не должен был заговаривать с Кореанно, предварительно не обсудив вопрос со мной. Мы в одной лодке, и отвечаем друг за друга. Ты можешь утопить не только себя, но и меня. Это нечестно, я так думаю. Я сейчас уйду, а ты пока думай.
Антонов бесцельно задержался ещё на несколько секунд, бросил на президента короткий взгляд и вышел из кабинета, чеканя шаг не хуже любого служаки. Саранцев молчал и пытался выдумать саднящие слова в ответ. В голове сгрудились только разбитые воспоминания, старые споры и недавние потрясения.
Глава 19
– Знакомьтесь, Игорь Петрович, – моя жена. – Елена Фёдоровна.
Рядом с Покровским стояла неприметная женщина и смущённо улыбалась.
– Очень приятно. Саранцев.
Внешность генеральши резко контрастировала со стереотипными представлениями. Молодой сотрудник свежесозданной администрации новосибирского губернатора предполагал встречу с высокомерной дамой, но увидел приятную особу, способную увлечённо поддержать разговор о литературе, музыке и театре. На том же самом приёме Ирина поспорила с ней об особенностях композиции второго концерта Рахманинова для фортепьяно с оркестром, чем привела мужа в некоторое недоумение.
– Зачем ты с ней сцепилась? – шёпотом терзал Саранцев непокорную супругу.
– Но она ошибается! – возмущалась та.
– Тебе какая разница? Здесь не клуб меломанов. Я хочу спокойно работать, а не дёргаться завтра от воспоминаний о твоих выходках.
– Она рассуждает по-дилетантски, но с большим апломбом! – не унималась Ирина, возмущённая искренне и беспредельно. Она жаждала нести просвещение в мир и очень волновалась при встречах с неискушённостью.
– Оставь её в покое, пусть говорит, что хочет. Каждый человек имеет право на собственное мнение, тем более в отношении музыки. Она же не ругает Чайковского или Бетховена?
– Ругать – понятие растяжимое. Критиковать можно кого угодно, вопрос только в аргументации и формулировках.
Дни после первых выборов Покровского бежали быстро, но путаным, рваным темпом. Незапланированные события случались постоянно, всякий раз вызывая страшный переполох. Генерал сохранял спокойствие, вызывал к себе в кабинет опростоволосившихся и делал им строгое внушение в отсутствие свидетелей. Саранцев также прошёл пару раз через эту процедуру, но сохранил о ней странное впечатление благодарности. Покровский почти рычал, сухо и холодно, не глядя ему в глаза, но не орал и не истерил, хотя Игорь Петрович здорово его подвёл глупой ошибкой в материалах для публичного выступления. Тогда, в губернаторском кабинете, он осознал незнакомое прежде желание больше никогда не подводить руководителя. Разумеется, он и прежде не хотел попадать впросак, но по соображениям самоощущения и профессиональной гордости; он и раньше не хотел разочаровывать дорогих ему людей. Теперь он именно не хотел причинять вред руководителю. Хотел от него уважения и высокой оценки, хотел приносить пользу и стать незаменимым. При этом Покровский лично с ним почти никогда не разговаривал, а если случалось, то произносил слова ровным тоном умного человека без нервов и сердца.
Елена Фёдоровна состояла при муже молчаливым советчиком и нештатным имиджмейкером. Первые годы Саранцев не входил в ближайший круг губернатора и видел его супругу только на официальных приёмах, но и там она умела многих озадачить. Тосты за столом не поднимала, с речами ко всей массе приглашённых не обращалась, но в отдельных частных разговорах время от времени заводила речь о своём благоверном, и всякий раз он вдруг оказывался непохожим на себя, как его знали люди.
В губернаторском штабе не было бывших сослуживцев генерала, и даже бывшие офицеры имелись, как водится, только в кадровой службе. Высоколобые выпускники всевозможных университетов тайно, а некоторые почти явно, воспринимали управленческие методы и административные способности матёрого солдафона с иронией. Мол, человек привык мановением пальца бросать людей за решётку по причине одной расстёгнутой пуговицы, а в штатской жизни требуются совсем иные подходы. Но истории Елены Фёдоровны во многом посягали на прочные мифы и создавали образ другого человека: спокойного, рассудительного, высоко ценящего подчинённых и готового ради них на жертвы. Университетские втихомолку пересмеивались и вышучивали верную половину губернатора.
– Елена Фёдоровна, зачем вы делитесь со всеми своими воспоминаниями? – спросил её однажды Саранцев. – Знаете, вам не верят.
– Кто не верит? – совсем искренне удивилась та.
– Многие из тех, кому вы рассказываете о Сергее Александровиче. Понимаете, все знают его несколько с иной стороны, – Саранцев испугался собственной наглости. – И не могут принять вашу откровенность за чистую монету.
– Господи, а я-то подумала! – рассмеялась губернаторша. – Знаете, мне всё равно.
– Зачем же вы тратите на них время?
– Да я и не трачу. Так, болтаю о пустяках. Надо же чем-нибудь время занять. А вы верите?
– Я? – Саранцев рассердился на себя за несвоевременно затеянный разговор. – Я не задумывался, честно говоря.
– То есть, тоже не верите? Вы не бойтесь, я не пожалуюсь мужу. Мне просто любопытно.
– Я думаю, рассказы жены о муже – всегда не о том человеке, которого знают все остальные.
– Это как же понимать?
– Жёны не лгут о мужьях, они просто знают их, как облупленных, и видят не замечаемое другими.
– Изящно вывернулись, Игорь Петрович, поздравляю. Значит, стоит поговорить с вашей Ириной о вас?
– Ни в коем случае! Хочу сохранить тайну. Как ужасна была бы жизнь без женщин!
– Без женщин жизни не было бы вовсе, Игорь Петрович. Впрочем, без мужчин – тоже. Знаете, почему я вышла за Сергея?
– Не представляю. Наверное, он был бравым курсантом?
– Он тогда ещё не поступил в училище. Это я его заставила.
– Вы?
– Я. Удивлены?
– Удивлён. Это вы с дальним прицелом, хотели стать генеральшей?
– Думаете, я знаю, чего хотела в шестнадцать лет? Кто вообще знает о себе такое? Вы вот, например, знаете?
Саранцев попытался вспомнить себя в старших классах школы и безоговорочно принял точку зрения собеседницы. Каша в голове из глупых фантазий и ошибочных представлений об окружающем мире, а самое яркое чувство – стремление к нарушению правил, сдерживаемое страхом. Вот его самоощущение тех далёких времён.
Елена Фёдоровна поведала неожиданную историю о школьнице и недавнем выпускнике – они встретились в гостях у общих знакомых и в результате последовавшей цепи событий не расстались даже спустя десятилетия. Юный Серёжа собирался в армию, а ещё более юная Лена во время танца в шутку посоветовала ему стать офицером. Мол, раз уж службы не миновать, лучше стоять не на самой низкой ступеньке карьерной лестницы. Она хотела просто заполнить время разговором, пошутить или подбодрить своего неизящного партнёра, но спустя три месяца получила письмо от курсанта военного училища и поразилась силе собственных слов.
– Он изменил свою жизнь ради вас?
– Здорово, правда?
– Да уж! Неожиданно.
Про себя Саранцев подумал – а если Покровский и сам собирался в училище? И просто решил использовать занятное совпадение в личных интересах. Захотелось взглянуть на фотографии юной Леночки – могла ли она повелевать людьми так, как рассказывает? Он самоуверенно считал себя женским физиономистом – ничего не понимая в мужских лицах, уверил себя в способности читать прошлое и будущее женщин по их внешности. Елена Фёдоровна владычицей мужских сердец не выглядела, но кто знает, кем она была в молодости?
– Он словно продолжал шутку, – вновь заговорила жена о своём муже. – Ничего не писал о чувствах, только острил. Пересказывал распорядок дня курсанта с собственными комментариями.
Саранцев не мог представить Покровского в роли ухажёра, даже в молодости. Он бы несказанно удивился, расскажи Елена Фёдоровна историю о пылком поклоннике. Но она строила образ сдержанного молодого человека. Тот молча сломал себя через колено, хотя мог просто объясниться, пригласить в кино, завалить девушку цветами – мало ли ходульных приёмов использует человечество для продления рода. Голуби топорщат перья и танцуют вокруг голубок, львы дерутся друг с другом за право обладания гаремами – самцы добиваются благосклонности самок разными способами, но все они одинаковы, мужчины не выдумали ровным счётом ничего нового.
– Хотите знать продолжение? – спросила Елена Фёдоровна.
– Продолжение? – смутился Саранцев. – Я его и так знаю… Вы поженились, у вас двое сыновей.
Меньше всего он хотел расспрашивать жену Покровского о подробностях их личной жизни. И не мог понять, зачем та решила поведать ему о них. Может, она действует по совместному с генералом плану? Проверяет его на верность? В таком случае, способ избран странный. Слишком прямолинейный, легко читаемый, провокационный. До той поры супруги не оказывали его скромной особе столько внимания, но теперь он испугался их неуместной заинтересованности. С одной стороны, эфемерные ежедневные занятия в губернаторской администрации иногда приводили его в бешенство, поскольку их результатом никогда не станет ни один конкретный дом, построенный под его личным руководством. С другой – здесь он мог способствовать строительству большего количества домов, чем мог построить сам. Кажется. Мог ли на самом деле? Всё чаще его одолевало убеждение, что на уровне области сделать ничего нельзя, на каждом шагу упираешься в федеральное законодательство, постановления правительства, строительные нормативы, кредитные правила и прочие непреодолимые препоны. Так почему же его испугал интерес губернаторской четы? Да и есть ли он, этот совместный интерес? Может, жена просто хвастается своим мужем?
– Да, двое сыновей… – сказала она задумчиво. – Никогда не знаешь, чего от них ждать. Детство в военных гарнизонах и постоянная перемена школ, а как результат – отсутствие старых школьных друзей, ведь они ни с кем не учились в одном классе дольше трёх лет. Нет города, в котором прошло детство, нет школы, куда можно вернуться с победой, встретить одноклассников и учителей. Казалось бы – повод задуматься и не желать такой же судьбы своим детям, так нет – он всё равно поступает в военное училище. Можете вы мне объяснить эту мужскую логику?
– Наверное, желание заниматься настоящим, сложным и опасным делом.
Елена Фёдоровна пустилась в рассуждения о несовершенствах мужской природы, а потом заговорила о детях. Молодой Покровский оказался заботливым отцом, но внимательность его к сыновьям была однобокой. Никого из них он ни разу пальцем не тронул, и даже не пригрозил телесным наказанием. Для подавляющего влияния на сыновей отцу хватало осуждения или одобрения их поступков, а также собственного примера. Не курил, после лесных пикников не оставлял мусор и объедки, а сжигал сгораемое и уносил до ближайшей свалки прочее. В присутствии пацанов никогда не говорил плохо о людях, с которыми по-доброму общался при встречах, и никогда не принимал дома тех, о ком отзывался плохо. К ним заходили друзья и знакомые, семья тоже ходила в гости, мальчишки прислушивались к разговорам взрослых, к рассказам о прошлом и будущем, проникались духом армейских будней, высоких интересов страны. Иногда заходила речь о тайном – участии советских офицеров в Корейской и Вьетнамской войнах, в боях на Ближнем Востоке. Сам Покровский успел только в Афганистан, и не тайно, а явно. В письмах никаких чудес не расписывал, несколько раз появлялся сам – загорелый и весёлый, с уставшими глазами, посреди мирной пока страны. Рассказывал скупо, никаких подвигов тоже не расписывал, только делился простыми историями о простых людях, которым пришла очередь сделать выбор между вечным и суетным. Сыновья смотрели на него с восхищением, а жена пугалась их дальнейшей судьбы.
– Неужели воспитывать детей так легко? – искренне удивился ещё вполне молодой тогда Саранцев.
– Легко? – улыбнулась Елена Фёдоровна.
– Нет, я в другом смысле, – вновь смутился незадачливый её собеседник. – Я понимаю – жизнь без двуличия требует жертв. Но, мне кажется, никто из родителей личным примером не может вдохновить своих детей подросткового возраста. Закон возрастной психологии – они ищут авторитеты на стороне.
– Боюсь, как раз в подростковом возрасте они и не воспринимали его как родителя. Пока я боролась с их пубертатными фортелями, заставляла учиться, мыться и чистить зубы, он воевал в Афганистане, а дома появлялся изредка ненадолго, привозил сувениры, полулегальные трофеи и снова исчезал.
– В таком случае, как ни странно это прозвучит, вам повезло. То есть, я понимаю, вы пережили сложное время, но пережили благополучно. В том числе, благодаря вашему мужу. Он вам помог своим отсутствием, если можно так выразиться.
– Как доблестно вы защищаете шефа! – рассмеялась Елена Фёдоровна.
«Она искренна» – подумал тогда Саранцев. Слишком много открытости для тайной интриги – женщины не настолько простодушны. Жена действительно восхищена собственным мужем и не может скрыть своего отношения даже на публике. Встать, привлечь к себе общее внимание и выступить с панегириком не может, поэтому заговаривает с разными людьми на одну и ту же тему, делится избытком тёплых чувств. Прожить с Покровским жизнь – испытание, а не награда. Порядочной и скромной женщине проще создать семью с рядовым непьющим негулящим инженером, пусть и небогатым – лишь бы в его словах и поступках ежедневно читалось чувство к жене и неравнодушие к детям. Остальное – несущественно. Покровского же приходится делить – первую половину жизни с безликим монолитом армии, вторую – с рассыпанным множеством людей.
– Вы ведь перескажете мужу все мои изречения, – заметил Саранцев тоном в равной мере шуточным и серьёзным, – вот и держу себя в рамках.
– Разумеется, перескажу. А вы как хотели? Муж и жена – одна сатана. Но я, кажется, временами была способна его убить.
Игорь Петрович замешкался в поисках наиболее подходящей реакции на услышанное и нелепо прикинулся туговатым на ухо, потупив очи долу и крутя в пальцах шпажку от канапе.
– Вы смущены? – ядовито поинтересовалась Елена Фёдоровна.
– Простите, не расслышал. Вы что-то сказали?
– Сказала. Я хотела убить своего мужа.
– За что?
А как ещё можно отреагировать на подобное заявление? Наверное, многие жёны в какой-то момент хотели смерти своего благоверного, но рассказывать о своих желаниях малознакомым людям не следует. Это же все знают! Мало ли, какие преступные мысли посещают человека в течение жизни. Если каждый примется о них рассказывать, человечество навечно погрязнет в выяснении отношении и самоистребится из желания отдельных людей обрести защиту.
– Он отправил Петьку в Чечню, а ведь вполне мог за него похлопотать.
– Что значит «отправил»? Он ведь не президент, и даже военный.
– Зато у него куча знакомых генералов, даже в Министерстве обороны. Я стерпела, когда он отправил в армию по призыву Кольку, хотя тоже боялась. Но Петьку он отправил прямо на войну! Сам же замутил ему голову своим славным боевым прошлым и отправил под пули!
– У меня дочь, – глупо заметил Саранцев.
– Да, вам повезло. Дочери не оставляют матерей, даже выйдя замуж, а сыновья бросают их, даже не женившись.
– Женщины не всегда понимают мужчин.
– Это мужчины в принципе не способны понять женщин.
– Я имею в виду – для женщин семья важнее всего, а мужчины мыслят высокими абстрактными категориями.
– Да, конечно. Честь, доблесть, присяга, страна, долг. И приносят в жертву абстракциям собственных детей.
Саранцев в армии не служил, и доказывать матери необходимость рисковать жизнью её сыновей не собирался из опасения оказаться в глупом положении. Какое ей дело даже до таких земных материй, как политическая целесообразность! Армейская служба, разумеется, способствовала авторитету Покровского, хотя, думается, генерал, соглашаясь на военную экспедицию сына, думал об ином.
– В разговаривали с ними об этом? – спросил Саранцев, движимый простым любопытством, а не иезуитскими особенностями психики.
– Можно и так сказать, – призналась Елена Фёдоровна, отводя взгляд.
Саранцев приблизительно представил себе сцену разговора, опираясь на прочитанные книги и виденные фильмы, поскольку отсутствие личного опыта лишало его другого материала для подпитки фантазии.
– Они мне, как дважды два, доказали преимущество офицерского долга перед всеми мелочными соображениями.
– Доказали или доказывали?
– Кто их знает, я плохо помню эту безобразную сцену.
– Ну, хотя бы приблизительно. Основные аргументы не припомните?
– Зачем вы спрашиваете, Игорь Петрович? Мне тяжело об этом говорить.
Саранцев не мог открыть своё желание лучше узнать шефа и пустился в излишне подробные рассуждения об интересе к психологии войны и гражданских обязанностей, совсем уже собрался наврать о своей якобы книге на близкие темы государственного строительства, но всё же не решился. Проблема же гражданского долга его действительно занимала, не только в военном разрезе, но и в более широком смысле. Равнодушие и легкомыслие, с которым средний гражданин относится, например, к тем же выборам разного уровня, и всеобщее неверие в возможность перемен через институты представительной демократии содержат в себе некий фундаментальный изъян государственного устройства, способный в определённой ситуации способствовать гибели самого государства. В этом контексте военная служба стоит особняком, ибо требует известного самоотречения и смертельного риска, но не даёт взамен вознаграждения, ни морального, ни материального.
– Хотите сказать, на моих безумных родственниках зиждется страна, и я должна ими гордиться?
– Если хотите, да. Офицер не должен бояться войны, разве нет?
– Наверное, не должен. Но почему мой сын должен идти на войну, если можно тихо служить в дальнем гарнизоне? Он-то сам мальчишка, ему простительно, но почему отец его поддерживает? Ему-то родной сын должен быть дороже любых идей, разве нет?
– В такой постановке вопроса ответить на него сложно, – смутился Саранцев. – Я бы сказал, невозможно. То есть, ответить легко – конечно, да. Только затем встаёт лес других вопросов, и самым первым следующий: выстоит ли в такой парадигме государство? Если вы правы, следует распустить армию и не сопротивляться никаким захватчикам, никаким сепаратистам, желающим страну уничтожить, разорвать на части или оторвать от неё кусок. Я бы предложил вам другую парадигму: армию следует иметь настолько сильную, чтобы в целом свете не нашлось желающих воевать с ней.
– Я ведь совсем не о том. Армия у нас такая, какая есть, война идёт. Почему же отец отправляет сына под пули?
– Вы же говорили с ним, почему спрашиваете меня?
– Потому что не поняла его ответов.
– Не поняли или не приняли?
– Не поняла и поэтому не приняла. А потом восхитилась.
– Восхитились? Когда?
– Когда поняла: он тоже за него боится. Видела, как он читает его письма, разглядывает присланные фотографии, задумывается над ними. Я, конечно, ревела навзрыд, когда Петя уезжал, а он – нет. Но я заметила его взгляд в спину Петьке, когда тот уходил. Словами не опишешь и не объяснишь, но я многое поняла. Всё так сложно и запутанно. Я-то своего отношения не изменила – моему сыну там делать нечего. Но муж… Я раньше не слишком обращала внимание на его службу. Она казалось мне на втором плане, а всё главное – здесь, у меня на глазах. И только теперь, когда он и не служит, задним числом стала смутно распознавать её смысл.
Саранцев насторожённо молчал. Он уже давно не радовался откровенности первой дамы области и обдумывал более или менее смехотворные планы выхода из провокационной беседы. Куда только её повело? На вид – совершенно трезвая. А вот поди ж ты – стоит и спокойно разглагольствует о душевных тайнах генерала, да ещё таким тоном, будто рассказывает ребёнку сказку на ночь.