– Как говаривал когда-то один обитатель здешних стен, – не спеша, с чуть заметной, как бы рассеянной, улыбкой произнёс президент, – мы тут посовещались и решили: вашу кандидатуру можно считать оптимальной во всех отношениях.
– Мою кандидатуру?
– Да, вашу.
– Мою кандидатуру куда?
Саранцев очень хотел услышать от Покровского решающие слова. Будучи произнесёнными вслух, они не могли не обрести силы пророчества, поскольку генеральские замашки президента в отношении своих людей не менялись десятилетиями. Данные им гарантии он выполнял неукоснительно, распространяя на подчинённых действие присяги. Служить стране в командной должности невозможно, если не оправдываешь ожиданий людей, идущих за тобой.
Покровский надолго замолчал, глядя в глаза Саранцеву и задумчиво барабаня пальцами по столу. «Если передумает, значит, я прав, – подумал Игорь Петрович. – Хочет дождаться от меня просьбы и оказаться благодетелем. Тогда лучше совсем не надо».
– Как вам известно, я возглавляю партию «Единая Россия», – продолжил Покровский.
Саранцев ждал молча и не двигаясь, закинув ногу на ногу и облокотившись на стол. Неужели он действительно должен подтвердить знание прописных истин? Просто экзамен по основам политграмоты.
– И я намерен предложить съезду поддержать вашу кандидатуру в кампании по выборам президента.
Сердце в груди Игоря Петровича тяжело бухнуло несколько раз кряду, затем успокоилось. Он смотрел на Покровского в упор, как и тот на него. Премьеру показалось, будто он понял причину, понудившую президента завести разговор о преемстве именно сейчас, сразу после съёмок. Наложенный гримёром тон надежно, словно маской, закрывал лицо, и под ним невозможно рассмотреть его подлинное выражение. Генерал и без посторонней помощи имел физиономию игрока в покер, теперь же высмотреть в нём хоть одну искреннюю нотку представлялось неосуществимой задачей. Впрочем, вспомнилось Саранцеву, он ведь тоже загримирован. После неприлично затянувшейся паузы он негромко произнес:
– Мне нужно подумать.
– Подумайте, – сразу согласился президент. – Если бы вы сходу согласились, то сильно упали бы в моих глазах. Я вас не на гулянку зову. Впрочем, иного не ожидал.
Половину своей жизни Покровский распоряжался людьми, сначала взводом, потом всё большим и большим количеством, теперь он воспринимал несогласие подчинённых с недоумением. Удивляться ему приходилось редко, в тот раз тоже не довелось. Командуя под Кандагаром мотострелковым полком, он привык осознавать силу своих слов, которые несли другим людям кровь, жизнь или смерть. Однажды на марше его БТР попал под прицельный огонь ДШК, свернул на обочину и медленно остановился. Люди спешно попрыгали с брони на землю, а Покровский зачем-то нырнул в люк. В полумраке он увидел водителя, неподвижно и тяжело навалившегося на руль, и стрелка, сжавшегося в комок и втянувшего голову в плечи, словно ждавшего спасения свыше. Лучи света с гулким звоном один за другим пробивали броню, стало трудно дышать в дыму и вони калёного железа, но Покровский забрался на место стрелка и с расчетливой неторопливостью открыл ответный огонь. Каменные валуны – защита стократ лучшая, чем противоосколочная броня, пусть даже КПВТ «бэтэра» раза в два, если не в три, мощнее китайского ДШК. На стороне душманов, кроме опыта, ещё и выгодная позиция; на стороне подполковника Покровского – только глухое бешенство против подонков, смеющих пытаться остановить продвижение его полка по установленному в приказе маршруту. Мальчишеская вера в собственное бессмертие, присущая солдатам-срочникам, зрелым мужикам не дана. Их доля – наблюдать за вальсом смерти, отчетливо осознавая свою уязвимость. Многие критики использовали этот факт биографии Покровского как доказательство его непригодности для руководящих должностей. Мол, дело командира полка – правильная организация боевого охранения полковой колонны на марше, надлежащая подготовка солдат и управление ими в бою, а не пластание на груди тельняшки под вражеским огнем. Но критики в нашей жизни встречаются редко, а лишённым риторских талантов людям нравится иметь президентом дуэлянта, вышедшего живым из поединка без правил. Решения, принимаемые Покровским в штатской жизни, долго казались игрушечными, пока жизнь не вывела его на вершину. С тех пор он шёл по минному полю, осмысливая последствия каждого шага, но и принимая железную необходимость движения вперед.
Разговор в большом пустом зале, где человеческий голос звучал одиноко, президент готовил долго. Трудно подобрать партнёра для переговоров, если нужно прийти к соглашению, не упоминая реальной конечной цели. Саранцев размышлял около месяца, обдумывая свои условия и наиболее удобные способы их выдвижения. Референты несколько раз входили к нему в кабинет с последними слухами из администрации президента о новом туре вальса с возможными кандидатурами преемников и даже не догадывались о роли их шефа в этом беззвучном балу. Он молча выслушивал разведдонесения и коротко благодарил, никого не посвящая в смысл текущих событий. В последнюю неделю перед решающим моментом Игорь Петрович провёл серию индивидуальных собеседований с людьми, которых решил взять с собой, и все они, кто бурно, кто сдержанно выказали удивление конспиративными способностями шефа. Никто не отказался от предложения.
Жена уже год то и дело заговаривала с ним о необходимости проявить активность ради последней победы и встретила новость просто разнузданно, заставив мужа застесняться прислуги, вбежавшей на шум.
– Он не мог поступить иначе! Ещё раз доказал, что не дурак.
– Ира, ты слишком категорична. На любую должность всегда можно подобрать несколько равносильных претендентов, а дальше – вопрос личных отношений.
– Выходит, у тебя с личными отношениями все в порядке! Не мужчина, а просто облако в штанах.
Обдумав и подготовившись, Саранцев снова встретился со своим покровителем, теперь уже собираясь обговорить условия, и не в Кремле, а в Ново-Огарёве. Они сидели вдвоем в просторной гостиной и разговаривали, неспешно потягивая остывающий чай.
– Президент, разумеется, назначает премьер-министра, – кивнул Покровский в ответ на прямой вопрос, – но, как вам известно, Государственная Дума должна утвердить его кандидатуру.
Далее последовала пауза, немедленно прочитанная Игорем Петровичем. Вариантов расшифровки молчания нашлось немного, а именно – один. «Единая Россия» имеет в нижней палате парламента конституционное большинство и не нуждается в поддержке других фракций для проведения в правительство своего лидера.
Саранцев с самого начала, ещё с момента беседы в зале заседаний Совета безопасности, не сомневался в появлении подобного условия. Теперь он задумался над странностью создавшегося положения. Он, будучи главой государства, не сможет назначить на ключевую должность того человека, которого сам сочтёт наиболее подходящим для нее. Сейчас он и сам понятия не имел, кого именно он мог бы выдвинуть, если не Покровского, но его смущала ситуация в принципе. Генерал остаётся, генерал держит в своих руках Думу, то есть законодательный процесс, включая бюджет. Президенту Саранцеву придется всякий раз договариваться со своим собственным премьер-министром о продвижении необходимых законодательных норм. Глава государства…
– Кого же, по вашему мнению, поддержит думское большинство? – спросил Игорь Петрович, постаравшись демонстративно оттенить фразу иронией.
– Если говорить конкретно о «Единой России», то решение будет принято на партийном съезде, – рассеянно сообщил очередную прописную истину действующий президент и поставил чашку на столик, звякнув ею о блюдце. Казалось, он обсуждал некий абстрактный политологический вопрос, чистую теорию.
«А чью кандидатуру твоя партия поддержит на следующих президентских выборах?» – хотел спросить Саранцев, но молчал, предвидя ответ, столь же очевидный, как и все предыдущие. До той минуты он жил в мире, где не мог решать всё, и робко надеялся взять свою жизнь под свой полный контроль. Он очень хотел стать хозяином самому себе, и в какие-то моменты, забываясь, почти верил в возможность осуществления своей мечты, но теперь оказался перед непроницаемой стеной. Отпала необходимость гадать и предполагать – точки над i расставлены, нужно либо сходить с ринга, либо продолжать драку в расчёте удивить соперника неожиданным трюком.
Страна с самого начала соединяла «Единую Россию» с Покровским, хотя он никогда не состоял в её рядах, как того требовал от президента закон. Тем не менее, партия стеной стояла за его спиной и ни разу не подвергла критике ни единого его слова или решения. Газетчики и блогеры часто и подробно язвили на тему нерушимых уз между беспартийным президентом и как бы стоящей в стороне от него партии. Затем партия на очередном съезде модернизировала устав, разрешив себе иметь лидером человека, не состоящего в её рядах. Страна разразилась хохотом и бросилась упражняться в остроумии, обрисовывая яркими красками представление верхушки «Единой России» о здравом смысле, но та стоически держала удары. Точнее – не замечала их, поскольку большинство избирателей не читает ни блогов, ни газет.
Месяц раздумий Саранцев потратил в том числе и на осмысление стимулов поведения сильнейшей партии страны. Он много раз встречался в кулуарах и публично с председателем Думы Валерием Константиновичем Осташиным, который и олицетворял для всех политическую махину. Седовласый джентльмен аристократичной внешности, много в своей жизни читавший, ещё больше слушавший и говоривший, он производил одно и то же неизменное впечатление всё время знакомства с премьером: отменный служака.
Загоревшись однажды идеей совершенствования системы налоговых преференций, Игорь Петрович заговорил с Осташиным о перспективах прохождения соответствующих предложений правительства через Думу. Возможно, место и время он выбрал неудачно – на праздничном приёме 4 ноября, с бокалом шампанского в руках. Просто ни к чему не обязывающая беседа за фуршетом, лёгкий разведывательный рейд. Аристократ рассеянно его выслушал, обронил несколько фраз, которые можно было счесть одобрительными, и вдруг добавил:
– Не помню, когда Сергей Александрович высказывался по этому поводу.
– Он не высказывался, – пожал плечами Саранцев. – Минфин вышел на меня, я проконсультировался, эксперты склонны предложение поддержать.
– Через голову Сергея Александровича? – неподдельно изумился Осташин, разом сбросив с себя всю праздничную отстранённость от будничных передряг.
– Что значит «через голову»? – изобразил недоумение премьер, давно понявший тайные пружины реакций собеседника. – Мы не тайную операцию обсуждаем. Правительство обладает правом законодательной инициативы. Разумеется, с Сергеем Александровичем мы вопрос обсудим…
– Обсудите? – Осташин, кажется, начал сомневаться в состоянии психического здоровья своего собеседника. – Знаете, пусть лучше инициатива пройдёт от президента. Так надёжней. А то начнутся склоки, подтасовки всякие, интриги. Оппозиция всегда бузит, но здесь можно потерять и часть наших голосов. И чем кончится – заранее не предугадаешь.
Валерий Константинович засуетился, сразу вспомнил о неотложных делах и поспешил отойти от опасного вольнодумца. На следующий день Покровский со смехом пересказал Саранцеву содержание его беседы со спикером и заметил:
– Перепугали вы его сильно, Игорь Петрович.
– Я? Просто поболтал немного о текущих делах. Вы тоже считаете мой поступок некорректным?
– Нисколько. Вы не учли одной важной детали: Осташин всегда хорошо исполняет поставленную ему задачу. Пойти вам навстречу значило для него совершить измену, на которую он решится только при условии моего исчезновения как существенной политической величины.
Саранцев тогда задумался о своей собственной роли в окружении Покровского и об отношении президента к нему. Что, например, сказал тот Осташину о премьер-министре? То же самое, что сейчас сказал премьер-министру об Осташине, только поменяв фамилию? Означает ли он для генерала ещё одну пешку или фигуру покрупнее? Прежде Игоря Петровича не занимали мысли о мотивах, понудивших когда-то кандидата в генерал-губернаторы остановить взгляд на безвестном инженере. Теперь он тратил на размышления вечера, пытаясь пробраться во внутренний мир шефа, но в конечном итоге не пришел к какому-либо твёрдому убеждению. Как вообще можно испытывать уверенность в правильности собственного мнения о другом человеке, даже если не президенте?
Та новоогарёвская встреча с Покровским разломила жизнь Саранцева надвое. До неё он воспринимал себя человеком из команды, после неё счёл себя участником равноправного соглашения, не менее самостоятельным, чем его партнёр. Поэтому внезапный выпад со стороны дочери разозлил его больше, чем все колкости доморощенных и профессиональных публицистов, вместе взятые. Он оскорбился.
Глава 3
Ночь казалась тёплой, хотя в сентябре любой ждал бы от московской погоды иного. Наверное, в действительности она была гораздо холодней, но Наташа думала не о своём удобстве, а о материях вечных и непреходящих, и размышления отвлекали её от непритязательной реальности. Собачий питомник виделся ей лучшим местом на земле, особенно ночью, потому что его население не думало о ней ничего плохого, а просто рассчитывало на кормёжку и заботу. Псы даже не имели хозяев, и никто не мог ей заплатить деньги, пусть даже самую ничтожную сумму, в ответ на искренние чувства.
Жизнь в вольерах не прерывалась ни на минуту, постоянно с разных концов собачьего общежития доносились звуки – кто-то поскуливал во сне, кто-то скрёб когтями по деревянном полу, гоняясь в ночных видениях за кошкой, а кто-то, упёршись лбом в металлическую сетку-рабицу, изредка вздрагивал и гавкал, отпугивая неизвестного и, скорее всего, несуществующего врага. Но лаять всё равно нужно – на всякий случай, если тот вдруг окажется вовсе не воображаемым, а вполне реальным. Из вольера ведь не убежишь – так не лучше ли заранее напугать всякого, оказавшегося вблизи?
Освобождённая добровольным дежурством от необходимости ночевать дома, Наташа теперь думала не об опостылевших родителях и своей стремительно разрушающейся жизни, а о жизни новой и зависимой, по воле обстоятельств, во многом от неё самой. В старом одноэтажном домике приюта с обвалившейся местами штукатуркой и развешанными там и сям под потолком голыми ярко сияющими лампочками имелись всего три тесных комнатки. В одной из них, считавшейся операционной (ввиду наличия пола из жёлтых и красных маленьких керамических плиток) впервые в своей жизни щенилась рыжая косматая сука Вита, и дежурная очень хотела ей помочь, пусть только тем немногим, к чему была способна – до сих пор ей ни разу не удалось поучаствовать в радостном деле. Вита лежала на боку, беспокойно хлестая вокруг себя хвостом и время от времени вроде бы пытаясь встать. Основную работу делала молчаливая девушка-ветеринар, споро и спокойно оборудовавшая для молодой мамаши чистое и тёплое ложе, а теперь принявшая в свои ладони первого щенка, невообразимо маленького и мокрого, покрытого какой-то слизью. Новорождённый сначала молча и бессмысленно болтал лапками и крутил головкой с большущими закрытыми глазками, а потом, освобождённый от слизи и сделавший первый вдох, пронзительно пискнул, сначала раз, потом другой, словно неведомой людям собачьей азбукой возвещая о своём пришествии в мир.
Наташа завернула его в чистое полотенце, осторожно и тщательно вытерла, потом собралась положить в приготовленное для приплода тёплое логово, но невольно замерла, восхищённая ощущением трепетной жизни в коконе её сомкнутых ладоней. Ветеринар бросила на неё короткий взгляд – кажется, раздражённый:
– В чём дело?
– Ни в чём, – рассеянно ответила Наташа, любуясь страшненьким щенком, как бессмертным шедевром мирового искусства.
– Тогда занимайся делом, а не играй в гули-гули.
– Что? Ты о чём?
– Об этом самом. Вечно так – понаберут с улицы истеричных дурочек, а мне с ними возиться.
Наташа не верила собственным ушам. Она видела сумрачную девицу в приюте не раз, но никогда даже не задавала о ней никому вопросов ввиду полного отсутствия интереса. Кажется, та вообще ни с кем не дружила и вряд ли собиралась, просто осматривала вновь прибывающих собак, ходила по вызовам к захворавшим питомцам, всегда без улыбки, пользуясь только сухими профессиональными терминами и ни разу не потрепав по загривку ни одного из своих пациентов. Ввиду взаимного отсутствия любопытства обе восприемницы могли бы так и отдежурить ночь, не обменявшись ни единым словом, да поторопившиеся на свет смешные создания не позволили им пройти мимо друг друга – в очередной раз безразлично.
– Ты серьёзно? – чуть хрипло и потому враждебно спросила Наташа.
– Совершенно серьёзно.
– Мы с тобой даже ни разу не разговаривали, ты что – ненормальная?
– Конечно, ненормальная. Поэтому мы с тобой и не разговаривали. Ты ведь только с нормальными разговариваешь – с ними легче, притворяться не нужно.
– Кем притворяться? Я здесь даже денег не получаю! В отличие от тебя, кстати.
– Конечно, не получаешь! Зачем тебе платить? А ты, наверное, страшно этим гордишься. Как же – вот забочусь о них, забочусь, а мне ведь даже денег не платят! Какая я добрая, самоотверженная – посмотрите на меня! Полюбуйтесь на меня!
– Ты совсем больная?
– Да, больная! Совсем больная. Я даже не могу разглядеть такую замечательную личность у себя под боком и считаю её обыкновенной манерной бездельницей.
– Да почему бездельницей? Я работаю не хуже других.
– Конечно, конечно! И, наверное, всё записываешь в своём дневнике: сегодня столько-то раз поменяла собакам воду, стольких-то покормила, одну даже к ветеринару отвела, и за все эти великие труды мне ни единой копеечки не заплатили.
– Не веду я никаких дневников, успокойся!
Наташа соврала – она вела дневник. Разумеется, не настолько дурацкий, как предположила вредная девица. Самой собой, не в тетрадке, а в Интернете. Второй год она исправно формулировала свои мысли (далеко не всегда в связи с обычными девчачьими терзаниями, хотя и не без этого), и её пока никто не зафрендил, кроме нескольких спаммерских роботов, от присутствия которых она не умела избавиться. Временами Наташа остро переживала невнимание сетевой общественности, а иногда совершенно забывала об отсутствии постоянной публики, удовлетворяясь счётчиком немногочисленных гостей, неизвестно кем являвшихся и неизвестно зачем оказывавшихся на скромной страничке абсолютно никому не известного блогера, одного из миллионов в мировом океане виртуальности. В своей реальной жизни она нечасто разговаривала, только при встречах с редкими подругами – встречах в основном случайных, ввиду посещения одних и тех же мест из-за близости интересов. Стычка с вихрастым ветеринаром стала ещё одним доводом в пользу ограничения связей в мире, наполненном людьми странными, а временами и опасными.
Второй щенок уже прорывался в недружелюбную Вселенную, изгоняемый жестокими силами природы из тёплого и покойного материнского чрева, и встречали его две особы, не желавшие больше никогда разговаривать друг с другом, словно он провинился перед ними, ещё не вдохнув ни разу спёртого воздуха и не разорвав пуповину, надёжно связывающую с прошлым и мешающую окунуться в новую реальность.
– Осторожно, – буркнула ветеринар, передавая новорождённого помощнице.
– Я осторожно, – огрызнулась та в ответ. – Можно подумать, первого я уронила.
– Хватит болтать! Делом занимайся.
– А чем я занимаюсь, по-твоему? Тоже мне, великая начальница.
Честно говоря, Наташа редко испытывала желание делиться с реальными людьми своими мыслями. Высказаться в сетевом пространстве, населённом невидимыми призраками – пожалуйста, никто её не видит, не знает и никогда не пожелает встретиться. Говоришь, словно поёшь на улице – одни смотрят на тебя с любопытством, другие – с раздражением, третьи остаются безразличными, а кому-то даже нравится твоё исполнение. Время от времени злой прохожий захочет тебя оскорбить или даже вызвать полицию для пресечения противоправных действий (а именно – публичного выступления без лицензии и кассового аппарата). Но если в твои планы входит обозначить своё присутствие на планете, то равнодушные, составляющие подавляющее большинство аудитории, оказываются свидетельством провала замысла и более всех прочих угнетают сознание исполнителя.
Виту несколькими днями ранее привели мальчишки, которым родители не позволили привести домой взрослую беременную собаку. Она осталась одна после смерти своей одинокой хозяйки, имени которой Наташа не знала и боялась выяснить – избегала личного отношения. Пока человек остаётся безвестным, можно не принимать во внимание его бывшую жизнь и продолжать свою в прежнем русле. Стоит проникнуться перипетиями пресекшейся судьбы – и можно забрести по чужой извилистой тропке в чащобу, откуда не нашёл выхода покойник. Более важным ей виделось другое – Вита пребывала в чудовищном стрессе, жалась к углам с поджатым хвостом и боязливо косила карим глазом на каждого человека или пса, попадавшего в поле зрения. Наверное, бедняжка мнила себя в страшном бреду, ведь жизнь не может исчезнуть в одночасье, словно и не была никогда. Собаку пришлось буквально нянчить, днями напролёт говорить ласковые слова, чесать за ушком, кормить настоящим мясом на сахарных косточках – и она оттаяла. Теперь в мир являлись её щенки, и Наташе казалось, будто она теперь не просто исполняет обязанности помощницы ветеринара, а исправляет страшную несправедливость и делает мир более добрым. Радость нужна, она превращает бытие из цепи бессвязных событий в совершенное осмысленное действо.
– Опять спишь! – прикрикнула ветеринар.
Наташа взяла протянутого ей нового щенка и с обычным тщанием подвергла его необходимым санитарно-гигиеническим процедурам. Заносчивая девица почти перестала раздражать – не любит человек свою работу, можно его только пожалеть. Не понимать смысла своих ежедневных занятий – что может быть хуже? Она представила себя в таком удручающем положении и поёжилась от противного холодка в груди. Люди живут в городе и зарабатывают деньги, больше или меньше – в зависимости от способностей, желаний и обстоятельств. Прописные истины оттого и не вызывают трепета в душах, что всем известны. Подумать страшно: работа ради куска хлеба, а не для спасения себя и других от бессмысленности. Можно ли считать день жизни оправданным, если просто заработал некоторое количество денег? Измеряется ли деньгами смысл? Находятся ли эти категории в прямо пропорциональной зависимости друг от друга? Конечно, нет. Скорее, в обратной. Больше всех зарабатывают те, кто считает деньги смыслом, хотя подобное убеждение сродни сумасшествию.
Четыре щенка улеглись рядом на общем тюфячке, ошалелые от случившейся с ними перемены. Лишённые возможности наблюдать окружающие их обстоятельства, они насторожённо ворочались, пытаясь разнюхать и расслышать подробности своей новой жизни, принёсшей им холод и пустоту. Вита тяжело дышала, но почти сразу встала на подрагивающие лапы, оглядываясь в поисках потомства.
– Молодец, девочка, молодец, – потрепала её по загривку Наташа. – Всё в порядке, здесь они, здесь, посмотри.
– Посюсюкай, посюсюкай, – с ехидной снисходительностью прокомментировала происходящее ветеринар. – Им ведь твои сопли сейчас нужнее всего.
– Причём здесь сопли? Не понимаю, как можно быть ветеринаром и ненавидеть животных.
– Кто тебе сказал, что я их ненавижу?
– Сама вижу. Не слепая ведь. Иногда кажется, ты просто омерзение от них испытываешь, прикасаешься только в резиновых перчатках.
– Я прикасаюсь к ним для оказания помощи, а не для развлечения. Поэтому не хочу занести инфекцию. Хорошенькая будет помощь, если им после меня лечиться придётся.
– По-моему, ты просто оправдание ищешь. А на самом деле, сама боишься от них заразиться.
– Человек практически ничем не может заразиться от собак, постеснялась бы своё невежество показывать.
– Какая разница, всё равно тебе противно.
– По-твоему, от тебя им больше пользы, чем от меня?
– Причём здесь польза! Польза, польза! Ты их лечишь с таким лицом, словно задушить готова!
– Неправда. Просто я с ними не целуюсь и лечу, даже если им больно. А ты готова кудахтать и дожидаться, пока больная собака подохнет, лишь бы не сделать ей бо-бо. И кто, по-твоему, ей больше нужен?
Наташа задыхалась от возмущения и невозможности объяснить понятное. Разумеется, она признавала необходимость лечить больных животных и не имела никакой предвзятости к ветеринарам, но собеседница выводила её из себя безапелляционной верой в исцеление без добра. Возвращать к жизни бессловесное существо, не могущее пожаловаться на боль и описать своё самочувствие, благородно и трудно. Но если не любить спасённых, то труд пропадает втуне, ведь жизнь отверженных по определению бесцельна. Человек ещё может заниматься хоть какой-нибудь деятельностью, сельскохозяйственные животные своим телом питают кровожадное человечество, и любовь их точно не спасёт, а выброшенные на улицу комнатные собаки никому не приносят пользы. Порождать любовь к себе – их единственное предназначение, отказывать им в любви – идти против естественного положения вещей. Нельзя выжить после прыжка с десятого этажа, невозможно прожить на этом свете триста лет и невероятно, просто неосуществимо, даже при сознательном желании добиться неисполнимого – не проникнуться сочувствием к потерявшейся домашней собаке. Она совершенно никому не нужна, совсем бесполезна, её просто жалко – и наличием эмоционального отношения к себе она доказывает существование человека. Зовущего маму ребёнка не пожалеет только маньяк, даже в ожесточающем сердца огромном городе возле безутешного карапуза остановятся хотя бы одна-две женщины, примутся его утешать и организуют поиск. Мимо плачущего пса проходят все, некоторые даже пугаются его сиротливого воя, обращённого в равнодушную пустоту зова. Призыв четвероногого существа, не способного назвать адрес и фамилию хозяев, к человечьим душам редко встречает отклик. Проходящие мимо считают отозвавшихся ненормальными и желают уберечь своих детей от общения с психованными собаколюбами из опасения заразить их вирусом бессмысленного пристрастия. Бессмысленного, ибо бесполезного.
Вита вылизывала щенков деловито и сосредоточенно – исполняла свои самые важные в мире обязанности, хотя не думала о них, а просто повиновалась велению природы.
– Я же таких, как ты, каждый день вижу. Устала уже от жалкого зрелища, – устало поведала ветеринар, деловито обмывая руки под краном в углу операционной. Струя воды гулко била в старинную эмалированную раковину, разлетаясь брызгами и заглушая человеческий голос. – Вам всё кажется, будто вы вершите великую миссию, а на самом деле просто путаетесь под ногами у тех, кто занимается делом.
– Кто это «мы»?
– Да вот вы, энтузиасты. Любители помогать. Приходи и работай, если хочешь, не надо любоваться своим самопожертвованием.
– Ты дура, что ли? Я любуюсь?
– Ты любуешься. Сама себе хотя бы признайся.
– Ты откуда это вывела, ненормальная?
– Оттуда. Не ты первая, повидала уже.
Ветеринар действительно не могла объяснить, каким образом разделяет сотрудников приюта на группы по психологическому типу. Она просто работала, немногословно разговаривала, слушала и невольно приходила к выводу, не занимаясь анализом своих умозаключений. Вчерашняя школьница, нигде не работающая за деньги Наташа с ходу угодила в глазах наблюдательницы в категорию маменькиных дочек, развлекающихся благотворительностью. Не имело значения благосостояние мам, пап и самих романтично настроенных девочек: даже совсем безденежные, они всё равно считали неприличным зарабатывать на оказании помощи несчастным собачкам. Ветеринар деньги получала и не смущалась этим обстоятельством, поскольку не считала возможным сидеть на чьей-либо шее, пусть даже собственных родителей. Про мужа и говорить не стоит – экономическое рабство в супружестве её не прельщало ни в коей мере. Правда, муж пока не появился, как и кандидат в мужья.
– Чай попьём? – неожиданно спросила она Наташу, словно забыв всю перепалку. Ругалась она не по злобе или желанию унизить, а из чувства самосохранения, и никогда подолгу не продолжала свои нападки на кого бы то ни было (хотя нападала частенько и не видела противоречий в своём поведении). Какая разница, подумают о ней как о сумасшедшей или не заметят вовсе? Первое даже лучше, а претендовать на примечательность вне поля человеческих конфликтов она не могла. Простой ветеринар, чем тут обратишь на себя внимание?
– Чай? – искренне удивилась Наташа, с унынием думавшая, где бы устроиться на остаток ночи, чтобы до утра не встречаться с напарницей. Вызывать такси или среди ночи ловить попутку она не хотела, да и просто боялась. – У тебя такой стиль отношений с людьми?
– Какой стиль?
– Нахамить, а потом чаем поить?
– Что такое «нахамить»? Мы честно друг с другом поговорили, почему бы теперь просто не посидеть вместе? Сон отбило.
Ветеринар хорошо помнила первое появление Наташи в приюте. Наверное, та вообще не обратила на неё внимания в тот день, радостно бегая туда-сюда с мелкими поручениями ветеранов. Школьница, забросившая домашние задания и подготовку к экзаменам ради забот о мелком уличном зверье, явно испытывала настоящее счастье и этим своим состоянием вызывала живой интерес. Привыкшие к испытаниям верности и терпения сотрудники делали своё дело без восторга, но по привычке основательно, не ожидая подарков от судьбы или благосклонности небес. Наташа, немного неуклюжая и полноватая, без талии, но с чересчур большой грудью, с короткими прямыми волосами и круглым скуластым лицом, не должна была бы обращать на себя внимания, но её замечали. Выдавали огромные тёмно-карие, едва ли не чёрные, глаза.
Ветеринар тогда подумала о новенькой как об очередной романтичной дурочке, но впоследствии, наблюдая со стороны, заметила в ней проявления въедливости и желания постигнуть суть происходящего, что не делало её автоматически полноценной личностью, но давало надежду на её созревание в будущем.
– Тебе нужно уйти от родителей, – высказалась вдруг без предисловий ветеринар.
– Какая тебе разница, где я живу? – возмутилась Наташа.
– Мне – никакой. Это нужно тебе, если хочешь стать человеком. Ни квартиру, ни комнату в Москве ты снимать не сможешь, придётся переехать поглубже в область. Но другого пути нет.
– Какого ещё пути? Ты что, ненормальная?
– Да нормальней меня не сыскать. Если ты собираешься жировать за счёт родителей до замужества, а потом попрошайничать у своего благоверного, помешать я не смогу, но сильно разочаруюсь. Мне казалось, из тебя может вырасти что-нибудь путное.