– За кого ты меня принимаешь? По-твоему, меня даже лошадь не поднимет? Издевались над ним в колхозе, когда заставляли телеги возить. А я тогда ещё и маленькая была – он, наверное, вообще меня не чувствовал.

– А где ты нашла колхоз, да ещё с настоящими лошадьми?

– Ну, бывший колхоз. У бабушки в деревне. Сейчас его уже нет, а в девяностых хозяйство ещё сохранялось. Они последних лошадей просто выпустили, и они бродили табуном по округе. Летом паслись на лугах, а зимой обрастали настоящей медвежьей шерстью и питались сеном из стогов. Наверное, потом погибли все.

Наташа и сама толком не могла объяснить, почему в связи с разговором о человеческой природе вспомнила про водопады и лошадей. С детства любила то и другое, хотя водопадов, как и Лёшка, никогда не видела. Видела их на картинках, фотографиях, в кино и по телевизору и почему-то очень хотела когда-нибудь придти к одному из них наяву. Особенно её привлекал именно водопад Виктория – с почти суеверным ужасом она представляла обрушение бурных потоков воды с высоты более ста метров, непредставимо эффектное и оглушительное. Примеривала его высоту на Останкинской башне или высотных зданиях и сокрушалась невозможностью воспринять его величие опосредованно, через изображение на плоскости и электронный звук. Наибольшее впечатление производили на неё описания, а не зрительные образы – подобие триллера, когда за сотни метров уже приходится перекрикивать постепенно нараставший по мере приближения рёв воды.

– Все эти околоживотные дельцы, которые фотографируют желающих с обезьянками или катают на пони, за туристический сезон замучивают их до смерти, а на следующий сезон заводят новых, – безапелляционно объяснял Лёшка.

– Не обязательно все, – возразила Наташа. – Некоторым клубам просто нужно подрабатывать на стороне для содержания конюшен, и лошадей они не губят.

– Сними розовые очки.

– Лучше ты сними чёрные. Я вообще не собиралась с тобой обсуждать коммерческое использование животных в большом городе. Я совсем о другом говорила. Хочешь побывать у водопада, раз никогда не бывал?

– Дались тебе эти водопады. Вода и вода, падает сверху вниз в соответствии с законами физики, ничего удивительного.

– Но ведь красиво, величественно, впечатляюще.

– Я бы сказал – шумно и сыро.

– Ты же не видел никогда, откуда же знаешь?

– Могу представить, дело нехитрое.

– Хорошо, а ступить на поверхность другой планеты или Луны хочешь?

– Я уже давно не маленький, и космонавтом быть не собираюсь. Дети смотрят по телевизору, как люди парят в воздухе, и им кажется – как здорово! А в действительности невесомость создаёт ощущение, знакомое многим землянам – воздушная яма или полёт на качелях вниз. Только длится она не секунды или мгновения, а постоянно. Некоторых поташнивает непрерывно в течение всех месяцев работы на орбитальной станции.

– Я же не о полёте в космос, умник!

– Как же ты планируешь добраться до других планет или хотя бы Луны без космического полёта, интересно узнать?

– Да не о космосе я, сколько раз тебе повторять! Я о желаниях. Хочешь прогуляться по Марсу или спутникам Юпитера?

Лёшка помолчал слишком долго для безразличного выражения его лица, а потом сказал чуть отчуждённым голосом:

– Ты стала задавать ошибочные вопросы.

– Неправильными бывают только ответы, а любой вопрос всегда оправдан.

– Чепуха.

Лёшка отвернулся и стал смотреть в окно. Он не видел там ничего нового или интересного, просто не мог избавиться от наваждения. Его жизнь не доставляла ему оснований для жестоких разочарований или тяжёлой ненависти. Родители холили и лелеяли своего драгоценного сыночка и желали ему всяческого добра. Желали тоже всячески и никогда не скрывали от него своих чувств. Даже отец время от времени заговаривал об опасных увлечениях и угрозах неопытности. Стоило знакомой девушке зайти, даже не в гости, а на минутку – посмотреть его книги и выбрать нужную, и после её ухода родители учиняли библиофилу форменный допрос с пристрастием. Кто она, кто её родители, где она учится, каковы её планы? Чаще всего Лёшка просто не знал ответов и злился ещё больше. Его подозревают в страстности и роковом увлечении, а он думает лишь о философских проблемах.

Разумеется, желания юношу обуревали, и не только эротические. Рассказывать о них он не собирался, поскольку считал необходимым хранить сокровенную тайну. Он хотел, например, набить морду уличным хулиганам, которых всегда боялся, хотя с детства их нападениям не подвергался. В школьные годы у него периодически отбирали карманные деньги, и он отдавал их без сопротивления, обмирая от ужаса и стыда. Теперь на него просто не обращали внимания, но несколько раз он становился свидетелем хамства в метро и наблюдал за ним со стороны, застывая от старой мечты – одним ударом сбить с ног мерзавца.

Однажды летом он оказался в душном тамбуре электрички вместе с подозрительной компанией из троих полупьяных типов, но в переполненном поезде найти столь же удобное место не представлялось возможным, и он предпочёл сохранить опасное соседство – народу ведь было много. Как и следовало ожидать, компания в конце концов решила закурить, лениво матюкаясь в ответ на посыпавшиеся на них со всех сторон увещевания. Какой-то интеллигентный с виду мужчина принялся на них грозно орать, но на него они не обратили особого внимания и продолжали смолить свои цигарки. Лёшка уткнулся носом в книжку и изображал увлечение чтением, хотя в действительности внутри у него бурлило возмущение. Интеллигента никто не поддержал, он тоже замолчал, а победители перешучивались между собой по поводу скандала. В тот момент Лёшка хотел стать высоким и мускулистым, немногословным и угрожающе молчаливым. В мечтах он наносил короткие выверенные удары в подбородок и сбивал с ног хулиганьё, а последнему, испуганно зажавшемуся в угол, тихим голосом предлагал погасить окурок. Благодаря телевидению и книгам Лёшка теоретически представлял свой сокрушительный удар: перенести вес на правую ногу, шагнуть вперёд левой и правым кулаком, со всей силы, увеличив его мощь весом всего тела, нанести удар в нижнюю точку подбородка. Он представлял свой подвиг мысленно, бесполезно глядя на одну и ту же страницу книги и тайно кипя ненавистью, пока не вышел на своей остановке, надышавшись вместе со всеми сигаретным дымом.

Он ненавидел подобного рода шпану и считал совершенно бессмысленными все попытки переговоров и перевоспитания. Таких людей следует нещадно карать. Беседовать с ними следовало в детстве, теперь остаётся только делать зарубки на подкорке, выжигать клеймо в их памяти, воспитать рефлекс опасности. Даже они, даже втроём, могут схлопотать по морде в самом обыкновенном тамбуре, от пассажиров, а не от членов бойцового клуба.

Самочинные занятия психологией принесли Лёшке некоторые знания. В частности – каждый из ста не знакомых друг с другом людей, столкнувшись на улице со сплочённой компанией из троих подонков, воспринимает ситуацию как конфликт его одного против троих и предпочитает остаться в стороне. Поведение оправданно: он ведь не знает других людей на улице, а значит – не может рассчитывать на их помощь.

– Твои желания так неприличны? – засмеялась Наташа. – Ты даже стесняешься сказать о них вслух?

– Мои личные дела тебя совершенно не касаются.

– Если не касаются, почему бы тебе не рассказать о них? Вот, если бы они меня касались, тогда, разумеется, ты вынужден был бы о них помалкивать.

– Мир вокруг тебя не вертится. Мечты в большинстве случаев кажутся другим людям смешными – на то они и мечты. Желать осуществимого – глупо. Все хотят несбыточного и смешат окружающих своей откровенностью. И я не собираюсь тебе подставляться.

– Зачем же тогда завёл разговор о человеческой природе?

– Я его не заводил.

– Здрасьте, пожалуйста! А безвозмездная деятельность? Скажешь, не говорил? Может, я о ней разглагольствовала?

– Сказал и сказал. А ты начала о желаниях.

– Вот именно. Животные уж точно не мечтают и не желают фантастического.

– Откуда ты знаешь? Побывала у кого-то из них в голове? Собаки обладают разными характерами, у каждой из них меняется настроение. Может, они хотят несбыточного?

– Они просто любят своих людей и заботятся о них, даже самые маленькие и смешные тяфкалки.

– Они видят в людях источник пропитания и защищают их в целях самосохранения.

– Ты сумел побывать в голове большого количества собак?

– Нет, я просто здраво рассуждаю. Ты ведь завзятая собачница и не способна к трезвой оценке.

– Если хочешь знать, ненависть к собакам в сто раз хуже, потому что означает неспособность к добру.

– Ну конечно, все собачники относятся к людям хуже, чем к собакам.

– Ты вот обижаешься, но твои мечты настолько постыдны, что ты не можешь о них сказать.

Лёшка не считал свои мечты позорными – совсем наоборот, скромными. Он, например, хотел дождаться федеральных выборов, победителя которых все не знали бы заранее. Мечтал сидеть ночью перед телевизором, следить за специальными выпусками новостей с последними данными подсчёта голосов и слушать комментарии политических аналитиков о причинах побед и поражений различных партий, заслугах и просчётах их лидеров. Технически он мог заниматься этим уже сейчас, но не собирался, поскольку победа «Единой России» или Покровского всегда считалась предрешённой, а комментарии прокремлёвских аналитиков на федеральных телеканалах не вызывали у него ни малейшего интереса.

Желание простое и даже незамысловатое, для большинства людей – странное. Лёшка же видел в нём проявление обыкновенной гражданской добродетели – стремления к свободе. Растущий список официально запрещённых книг самим своим существованием его возмущал. Зачем запрещать «Mein kampf»? Русские не поверят в собственную недочеловечность, если прочтут одну или даже десять книг, воспевающих нацизм. Зато смогут легко распознать современных деятелей, ищущих популярности пением гимнов национальному превосходству. Ситуация осложнялась позицией партии – она считала запреты нацистской литературы недостаточно эффективными. Ну и что с того – на всех не угодишь. Никто не может приказать человеку думать так, а не иначе. Можно заставить молчать и держать собственное мнение при себе, но думать исключительно положенное не сможет никто, даже при наличии истового желания. Люди копят свои убеждения постепенно, по крупинке, в течение всей своей жизни – начинают со сказки о курочке-рябе, а заканчивают либо комиксами о суперменах, либо философскими и социально-политологическими томами. Стой над читателем с кнутом и раскалёнными щипцами, приказывай делать нужные тебе выводы из прочитанного, но добьёшься только обратного. Ему неизбежно вступит в голову: если этот палач думает так, я просто обязан думать иначе, если я порядочный человек. Мысль пробуждается суммой полученных знаний и перенятого опыта человечества. Преобладание зоологического рефлекса охраны собственной территории и стада от проникновения «чужих» означает принадлежность обладателя такого рода убеждений именно к стаду и территории, а не к человечеству. Носитель разума отличается от животного в первую очередь своей способностью подняться над биологическими инстинктами и увидеть мир целиком, во всей его сложности и неоднозначности, во всём величии и мелочности – то есть, способностью не брести понуро за красивой или аппетитной приманкой, а принимать решения, основанные на личных убеждениях. Любые формы и разновидности эгоизма и замкнутости в ограниченном предрассудками мирке приближают человека к животному.

Насилие – аргумент «против», а не «за», признание идейного поражения и бессилия переубедить словом. Так что же теперь – признавать торжество нацистской идеологии и затыкать рот её апологетам? Бояться – вдруг русских вдохновят требования их истребления и порабощения, и они выступят в поддержку нацистов на выборах? Не просто странно, а даже как-то противоестественно. Если же нацистскую идеологию школьники будут изучать по первоисточникам, любой из них сможет ткнуть в морду нашим доморощенным антисемитам и расистам страницу-другую из Розенберга и вежливо поинтересоваться причиной их схожести с лозунгами современных борцов за чистоту славянской крови.

– Опять задумался о смысле жизни? – ехидно толкнула Наташа философа локтем в бок. – Дай человечеству пожить спокойно хоть пять минут.

– Просто думаю, о чём думается. Ты вот, например, знаешь, зачем Земле мировой Океан?

Наташа рассмеялась и шутливо пихнула собеседника в плечо. Она искренне сочла вопрос шуткой, хотя Лёшка задал его всерьёз. Проблема глобального потепления трогала лишь его разум, но не волновала. Холодок в груди вызывало зрелище бесконечности. Небо бесцеремонно и назойливо выставляло себя напоказ ежедневно, с утра до вечера, а вот океан царил вдалеке, способный упрятать глубоко под своей безбрежностью даже Джомолунгму, если бы мир вдруг перевернулся вверх тормашками. Космос с его безжизненностью, немыслимыми расстояниями и скоростями пугал и отталкивал, а вот наполненный фантастическими формами жизни океан привлекал. Даже непроглядная и холодная его глубина, озаряемая изредка неземным светом никогда не виденных человеком причудливых существ. Зачем упражнять фантазию измышлениями об инопланетянах, если наша родная планета таит от своих неразумных обитателей столько неведомого!

– Я серьёзно спрашиваю, чего ты толкаешься.

– Про океан серьёзно спрашиваешь?

– Про океан. Он тебя чем-то не устраивает?

– Ничего не имею против океана. Без него не было бы жизни. И морскую воду можно переливать людям вместо лимфы.

– Расскажи ещё об уровне солёности воды в разных океанах и проблемах загрязнения.

– Зачем я буду рассказывать, если ты и без меня всё прекрасно знаешь. Только я не поняла: тебя не волнует проблема загрязнения?

– Волнует, волнует. Я не о ней сейчас. И не о жизни. Я вообще. Можешь ты себе представить необъятное и бездонное?

– Всё познаётся в сравнении. В космосе вся наша планета – микроскопическая пылинка.

– Ты ведь не космос. Для тебя океан безбрежен. Я даже на Чёрном море всматривался в горизонт – хотел разглядеть турецкий берег. Хотя прекрасно понимал – ничего не увижу. Просто не мог поверить в расстояние. Вот куда я хочу – не к водопаду, а на Курильские острова или Камчатку. Лучше на острова – от Камчатки до противоположного берега сравнительно недалеко. Представляешь – безлюдье, пляж, ревут морские котики. И Океан!

– Подумаешь, вода и вода. Сам же сказал – и на Чёрном море другой берег не увидишь, так какая разница? Не всё ли тебе равно, как далеко находится то, чего ты не видишь?

– Далеко или близко – не так важно. Океан ведь не только величественный, он ещё и красивый. На Таити есть несколько дней в году, когда какие-то там водоросли поднимаются на поверхность и ночью светятся. Можно сидеть в темноте на пляже, потягивать коктейль через соломинку и любоваться мерцанием бескрайней водной равнины под звёздным небом.

– Откуда ты знаешь?

– Читал где-то или слышал. Не вспомню уже.

– Может, это вообще неправда?

– Ты очень хочешь, чтобы это была неправда?

– Нет, я только жду, когда ты прекратишь рассказывать сказки. Или ты не перестанешь?

– Конечно, нет! Ты ведь человек. Тебя тоже должно завораживать величие всемирного замысла.

– Меня настораживает величие твоего восторга. Можно подумать, ты всю жизнь провёл в подвале. Куда ни поверни голову – везде бесконечность, дался тебе этот океан.

Наташа спорила по привычке – она не могла вести себя иначе с Лёшкой. Любая его фраза вызывала в ней потребность возразить. То ли его безобидная внешность так на неё действовала, то ли она невольно считала себя взрослее и опытнее, а может – просто хотела держать его поблизости и не отпускать далеко. Куда же он уйдёт, не убедив её в своей неизбывной правоте. Он за ней не ухаживал – зачем ухаживать за дурнушкой? Просто в её присутствии чувствовал себя сильным, опытным и знающим человеком, стремился вовлечь её в свой собственный мир, где правили жажда открытий и честность. Разумеется, он не скажет ей всего, что думает, в том числе о ней (он ведь хорошо воспитан), но красноречиво промолчит. Стесняется выдать свои чувства, боится показаться смешным, не хочет проявить слабость. Они ведь все считают движения души знаком бессилия.

– Горный хребет на дне Атлантического океана – величайший на Земле, – продолжал Лёшка развивать идеи безграничья. Но люди его никогда не увидят – они вымрут задолго до того, как тот обнажится хотя бы цепью островов. Должна случиться глобальная катастрофа космических масштабов, другого пути нет.

– А тебе жизни без него нет?

– Нет, почему ты так упорно не соглашаешься? Из принципа? Крайне уязвимая позиция, хочу тебе сказать. Никогда не следует спорить ради спора – так люди постепенно теряют сами себя. Отрицая последовательно всё, что тебе говорят, ты в конечном счёте отречёшься от самой себя, потому что убеждения не могут состоять из отрицаний – надо хоть что-нибудь утверждать.

– Я многое утверждаю. Даже если не считать водопады, я, например, без малейших сомнений утверждаю: ты болтун, каких свет не видел. Сам себя послушай когда-нибудь. Можно подумать, ты мне открываешь вечные истины мироздания, а я отмахиваюсь. Я сказала, что люблю водопады, ты – океаны. Но меня твоё мнение не взволновало, а ты от моих слов пришёл в крайнее возбуждение и теперь взялся доказывать, что, не полюбив океан, я отрекусь от самой себя.

– Ты меня перевираешь.

– Да-да, не из-за океана. Если не стану впредь с тобой соглашаться, то потеряю себя.

– Да не со мной! Зачем ты выдумываешь? Если не научишься принимать чужое мнение, никогда не найдёшь своего.

– Вот ты и научись. Я тебе сколько раз говорила: никогда не воображай себя афинским оракулом, а ты всё никак остановиться не можешь. Тебе поговорить больше не о чем, кроме океана? Мир ведь на нём не заканчивается.

– Зато он с него начался. И, кстати, им же когда-нибудь закончится.

– Ладно, договорились. Когда океан начнёт высыхать, я тебя позову, и ты мне расскажешь, каким он был прежде. Тогда это будет действительно интересно. Историю я тоже люблю, только не научную, а беллетристическую, как у Карамзина.

– Карамзина можно читать только как яркого представителя антинаучного подхода к истории. Он внедрил в общественное сознание много недостоверных истин – об убийстве Иваном Грозным сына в том числе.

– А он его не убивал? Ты возбудил уголовное дело и произвёл все необходимые экспертизы?

– Ничего я не возбуждал, но уже во времена Карамзина источники говорили об убийстве царевича Ивана как о слухах, которые записали и позднее опубликовали иностранцы. По официальным данным он лишь заболел и через три дня умер.

– Неужели ты веришь официальной версии двора Ивана Грозного? Не ожидала от тебя такой наивности.

– Я только говорю, что нет объективных данных, подтверждающих версию убийства. Даже могилу вскрывали и обследовали кости – никакой смертельной черепно-мозговой травмы. Кстати, с Еленой Глинской, на мой взгляд, похожий случай: в её останках обнаружили избыточное содержание свинца, но, насколько я понимаю, женщины тогда вовсю использовали свинцовые белила и сами себя усиленно травили. Да и симптомы отравления, насколько мне известно, в источниках не описаны. Первые консервные банки в девятнадцатом веке запаивали свинцом, и питавшаяся такими концентратами одна американская полярная экспедиция пропала без вести. Когда уже в наше время обнаружили место гибели некоторых из её участников, оказалось, что они, покинув судно, тащили по льдам к берегу тяжёлый письменный стол капитана.

– Расскажи ещё что-нибудь.

– Я тебе не чтец-декламатор. Хочешь спросить – спрашивай. Если знаю ответ, скрывать его не стану. Что у вас за манера такая – «расскажи что-нибудь интересное». А не придумаешь ничего – выходишь неудачником.

– Хватит тебе кукситься, – укоризненно заметила Наташа. – Сам кокетничаешь, как девочка в тринадцать лет. Можно подумать, девчонки к тебе в очередь стоят, а ты эдак лениво выбираешь из них, какая больше нравится.

Лёшка обиделся, отвернулся к окну и принялся старательно разглядывать проплывающие мимо индустриальные и городские виды. Бесцеремонное замечание соседки не только больно его укололо, но и напомнило о многих печальных событиях. Точнее, о печальном отсутствии жизненных перемен. Он одновременно и ждал их, и боялся, но они просто не случались. Порой на улице Лёшка замечал парочки и начинал гадать, чем он хуже того или другого невзрачного кавалера. Тот и ростом не вышел, и не богатырь вовсе, и явно не богач, а вот нашёл девушку, она теперь идёт рядом с ним и показывает всем встречным-поперечным его успешность на поприще личной жизни. Поза сурового таинственного одиночки Лёшку уже давно не привлекала, к ней он едва ли не стремился в старших классах школы, но не теперь. Пришло время взрослеть, эпоха баловства закончилась безвозвратно, а игра в бирюка никак не иссякала, продолжалась и развивалась сама собой. Оказалось, он вовсе не изобретатель её, а просто одна из фишек, и двигается теперь по нарисованному картонному полю по воле чужой руки. Неведомый всемогущий великан бросает где-то игральные кости, и каждый раз – неудачно. Фишка топчется на месте, возвращается назад, и нет пути вперёд.

Океан бытия простирался вокруг, наполненный неземной жизнью, а Лёшка всё сидел на своём личном острове и наблюдал за другими, более удачливыми. Или более решительными и настойчивыми? Мальчишка не строил планов семейного счастья и не обдумывал заранее желанное количество будущих детей, хотел только оказаться рядом со своей девушкой, а не с девушкой вообще, самой по себе. Она должна увидеть в нём мужчину, поверить в его силу, довериться ему и остаться рядом навсегда. Зачем искать другого, если уже нашёлся тот, кто нужен? Проблема таилась в самой сути – он сам себя не находил привлекательным.

Спросишь сейчас Наташу, хочет ли она замуж, хочет ли детей, и сразу окажешься безумным маньяком. Неумело придуманы отношения между людьми – выскажешь вслух искренние мысли, и выставишь себя из общего ряда. Будешь стоять на голом пустыре и оглядываться в надежде встретить взгляд сообщника, но не найдешь его. Любители откровенности прячутся друг от друга, стесняются своей глупости и просто мечтают выжить. Они ходят по улицам переполненных городов и молчат, остаются незаметными и сами радуются своей удаче.

– Ты всегда откровенна? – поинтересовался Лёшка и повернул к Наташе бесстрастное лицо естествоиспытателя.

– Что? Хочешь сказать, раскрываю ли я душу каждому встречному каждый день с утра до вечера? Конечно, нет.

– Не совсем. Есть же вокруг тебя близкие люди. Они знают о тебе всё?

– Никто ни о ком не знает всего, перестань болтать чепуху. Как вообще можно узнать о человеке всё? Ты хотя бы сам о себе знаешь всё? Что такое это всё? Мой ИНН и СНИЛС?

– Не ломай дурочку, ты прекрасно понимаешь, о чём я. Ты каждый день общаешься с людьми – ты с ними откровенна?

– А ты? Тоже мне, исповедник. В конце концов, далеко не всё и не всем следует говорить, ради блага их самих.

– И как ты решаешь, в чём благо того или другого человека, и что следует от него утаить?

– Ничего я не решаю. Просто язык сам не поворачивается.

– И, по-твоему, кому он тогда подчиняется?

– Кто?

– Язык. Когда не хочет подчиниться тебе.

– Ты намекаешь на что-нибудь сверхъестественное? – покровительственно улыбнулась Наташа.

Мать крестила её в шестимесячном возрасте, но с той поры подросшая девица не посетила ни одной службы, ни разу не причастилась и не исповедовалась. Религиозность матери исчерпывалась постановкой свечек по случаям жизненных невзгод, освящением пасхи и куличей, а время от времени – подачей поминальных записок. Дочь же ещё в одиннадцать лет твёрдо отказалась содействовать родительнице в её апостольской деятельности, поскольку наотрез отказалась увидеть в них хотя бы тень смысла. Вера в колдовство Наташа считала детской прихотью человечества, и в своём бунтарском возрасте хотела торжества света и свободы над унылым непонятным бубнением в полутьме и унижением жаждущих спасения. Кто дал церкви право обзываться паствой, а себе приписывать полномочия пастырей? Раз священник окончил семинарию, а не какой-нибудь технологический институт, он уже провидец и обладатель сверхъестественного дара? Странные средневековые люди из числа маминых знакомых временами пытались убедить непослушную девочку в силе святого крещения и приводили примеры явления благодати, но в ответ слышали лишь смех. Можно подумать, крещёные не болеют и не умирают! Миллионы крещёных солдат в окопах Первой мировой войны, по обе стороны линии фронта, причащались и просили защиты у одного и того же бога, а потом истребляли друг друга и возводили апофеоз смерти из собственных мёртвых тел. Как можно после такого испытания веры сохранять преданность церкви?

– Я не намекаю, просто спрашиваю, – настаивал Лёшка. – Ты задумывалась когда-нибудь, откуда берётся первое движение души, если ты ещё ничего не решил и даже не начал взвешивать аргументы?

– Инстинкт, наверное. Рефлекс самосохранения или размножения – зависит от ситуации. Размножения. Я тебя смутила? Фрейд уже давно ответил на все твои вопросы: человеком правят страх смерти и желание секса.

Фрейда Наташа не читала, но встречала в литературе суждения об извращённом австрийце, и многие из них ей нравились ошеломляющим цинизмом. В полную противоположность церкви, старик видел в человеке живое существо из плоти и крови, со всеми его несовершенствами, и не требовал себе поклонения. Правда, практика психоанализа представляет собой род исповеди, но здесь человек честно разговаривает с человеком, и никто из собеседников не ставит себя выше другого. Приходишь к человеку с высшим образованием и рассказываешь ему о себе – как же иначе он сможет тебе помочь? При этом врач опирается на знание законов природы, проверенных экспериментально, и не обещает спасения после смерти. Его дело – помочь пациенту жить в мире с самим собой, только и всего. Без всякой фантастики, вымыслов и домыслов.

– Можно подумать, в основе каждого разговора лежит либо смерть, либо секс.

– Как правило, да. Все спешат жить, а значит – бегут от одного или от другого. Или и от того, и от другого, или к тому и другому. Любое значимое действие человека оставляет о нём память и помогает заявить о себе, пока он не умер. Ты вот часто думаешь о смерти?

– Редко, – хмуро солгал Лёшка.

– Врёшь, – уверенно опровергла его Наташа. – Нельзя читать книги и не думать о будущем мире, без себя. Особенно, если читаешь книгу покойного автора. Особенно, недавно умершего, да если ещё и книга издана при жизни её сочинителя. Расскажешь кому-нибудь близкому об этих мыслях, и он за тебя испугается, хотя сам переживает то же самое.

– Как ты только живешь на белом свете с такими убеждениями? Тебе ведь жизнь не мила.

– Ничего подобного. Наоборот. И ты сам прекрасно это понимаешь. Тратить жизнь попусту может только тот, кто не собирается умирать.

– Грустно ты смотришь на мировое устройство.

Лёшкой и в самом деле овладела печаль. Наташа показалась ему чужой и далёкой, едва ли не страшной. Разве можно сделать смерть частью повседневной жизни? Он читал любимые книги с чувством непреходящего восторга и задумывался порою только о бессмертии. Люди не в силах молчать, пишут книги и ждут от читателей живого отклика. Нет, многие ждут ещё и денег от издателя, но даже они мечтают пленить побольше читателей, и вовсе не ради прибыли. Ну, может, не только ради прибыли. Одни хотят власти над умами, другие жаждут поделиться сокровенным. Наверное, большинство – того и другого в разных соотношениях – в зависимости от количества выпитого, спетого, прочитанного, а главное – усвоенного. Лёшка не знал ни одного живого писателя или философа и судил о них по книгам, газетным интервью и телевизионным выступлениям. Некоторые из них в своих некнижных проявлениях его разочаровывали и даже злили. Достаточно заметить ищущий взгляд человека в телеобъектив, и теряет значение вся созданная им красота или проявленная мудрость. Казалось бы, ничего страшного. Подумаешь, хочет известности – эка невидаль! Кто её не хочет? Нет, есть такие – мол, мы лучше посидим тихонько в уголке, вы нас не трогайте. Но и они, наверняка, довольны своей славой скромников. Отказавшихся от Нобелевской премии ещё меньше, чем получивших её. В конечном итоге личность Пастернака завораживает скорее, чем фигура Шолохова, даже если помнить, как уроженец Вёшенской жил в гостинце «Москва» и якобы ждал ареста. Не дождался ведь, а потом выступал с трибун с призывами покарать изменников и рыл себе могилу в общественном мнении. А Пастернак в тишине нравственно пережил его и остался в истории мировой литературы.

– Я и тебе советую смотреть на мировое устройство трезво, – отчеканила Наташа. – Тебя романтика совсем заела. Откуда же, по-твоему, берутся движения души?

Лёшка долго молчал в ответ. Боялся ещё больше рассмешить собеседницу своей наивностью и слабостью. Он не верил в бога, но нисколько не сомневался в существовании незримой и неумолимой высшей силы, способной влиять на ход земных событий. Парень понятия не имел, какое имя ей дать, есть ли оно у неё вообще, верят ли в её существование другие люди, помимо его самого. Одно он знал твёрдо: человек свободен в своих мечтах и надеждах. Он не кукла, не марионетка, он сам определяет свою судьбу. Самая страшная диктатура оставляет человеку выбор – жить на коленях или умереть, сражаясь. Можно не осознавать своего рабства, если родился рабом, но нельзя победить восставшего невольника – его можно только убить.

Свободному человеку вызов бросает Вселенная – он борется с привходящими обстоятельствами космического масштаба, установленными не одним отдельно взятым супостатом, а роком. История не ведает пощады, но и сама жизнь безжалостна. Неведомая сила заставляет людей сближаться, видеть друг в друге спасение от одиночества, давать жизнь, но потом последовательно и бесцеремонно всех их убивает – одного за другим, одного за другим. Всех до единого. Все ныне живущие тоже умрут, как их предки. Так кто же распорядился судьбами мира, создал смеющихся людей из одной молекулы ДНК и с тех пор миллиардами их истребляет? Зачем нужна Земля без людей? Кому нужна была Земля до людей? Лёшка с детства привык озадачивать себя вопросами и неизменно разочаровывался любыми ответами. Ответ делал вопрос бессмысленным и требовал нового вопроса. Законы жизни и смерти не установлены людьми, но никто не смеет подняться над ними, оставаясь в здравом уме. Человек способен сопротивляться велению простого земного счастья, с женой и детишками, но с кем он борется, когда противостоит собственному желанию? Рефлексам, химической реакции в мозгу, эндорфинам, или чему там ещё? Кто же наделил человека столь мощным аппаратом подавления его свободной воли?