– Не умею думать по-другому, – разозлился Лёшка. – Можешь легко и празднично быстренько обдумать ответ на вопрос: зачем люди появляются на свет, если им суждено умереть?

– Чтобы потомство произвести, разве не ясно.

– Цинизм тебе не идёт. Я ведь знаю тебя – ты другая.

– В каком смысле «другая»? – удивилась Наташа. – Я хочу мужа и детей. Ну, может быть, одного ребёнка.

Она не столько испугалась, сколько удивилась собственному внезапному стриптизу. С другой стороны, не за Лёшку же ей выходить. Да и не сказала она ничего ужасного – кто же не знает, что девчонки хотят замуж? Правда, они не говорят об этом вслух парням, ну и что с того. Во-первых, Лёшка не станет рассказывать об этом приятелям, во-вторых, у него нет приятелей, в-третьих, его не поймут здесь, если он всё же примется за популяризацию её слабости.

– Вот именно. А строишь из себя озабоченную.

– Какую ещё озабоченную? Ты совсем больной? Мальчик впервые узнал, откуда берутся дети – полный восторг!

– Хватит тебе придуриваться. Ты прекрасно поняла мой вопрос.

– Что тут понимать? Снова ты о своём смысле жизни? Только школьники им интересуются, взрослые просто живут. Рожают детей, обзаводятся в меру своих способностей жильём и прочим имуществом, потом умирают и оставляют его в наследство детям. Вот тебе вся жизнь со всеми её смыслами.

– И кто же всё это выдумал?

– Что выдумал? Я сама выдумала.

– Да нет, ну кто решил, что люди должны рождаться и умирать, оставляя потомство и не имея никакого другого смысла?

– Опять на бога выводишь?

– Если у тебя нет другого ответа, то, видимо, на него.

– У меня есть другой ответ – инопланетяне. И вся наша цивилизация – чей-то высоконаучный эксперимент. Они за нами наблюдают и делают забавные выводы о значимости для прогресса человечества таких факторов, как кока-кола и автомобили российского производства.

– Зачем же им это нужно?

– А богу твоему зачем?

– О боге ты заговорила, а не я. Я тебя просто спрашиваю, а ты всё время приплетаешь высшие силы.

Наташа порывалась многое высказать нахалу, но она сдержалась. Она ведь не верит в бога, но нечаянно подозревает в этом Лёшку, хотя он и не давал поводов. Да и что значит – верить в бога? Когда-то ей попадалось изречение религиозного человека: не так страшно, что люди не верят в бога, как то, что они не верят в дьявола. Кто такие нынешние верующие? Есть ли среди них такие, кто верит в дедушку на облаках и в Илью Пророка, чья колесница громыхает в небесах во время грозы? Наверное, нет. Даже самые дремучие деревенские бабушки знают про самолёты и космические ракеты. Скорее, они ставят себе на службу науку и верят в другое измерение. А доказано ли научно существование других измерений? Может, и нет. В них тоже надо только верить. В мире много неосязаемого и невидимого, но не во всё нужно верить, поскольку иногда наука справляется с ответом. Бог нужен для объяснения невероятного, но невероятное, видимо, будет всегда. И в бога будут верить всегда. И для оправдания несправедливости на Земле бог тоже нужен. Достаточно сказать, что справедливость существует только на небесах, и верующий готов смириться с её отсутствием в земной жизни.

– Зачем ты вообще задаешь свои глупые вопросы? – спросила Наташа и посмотрела на Лёшку с профессиональным интересом последнего парапсихолога на планете. – Действительно хочешь дождаться членораздельного ответа?

– Почему бы мне и не ждать?

– Потому что нет на твои детские вопросы ответов, и никогда не было. Сиди себе тихо и про себя думай вопросы – сойдёшь за психически здорового. Разве можно ходить по улицам и спрашивать прохожих, во что они верят? Ты ведь не сектант какой-нибудь.

– Я не по улицам хожу. Просто поболтать решил, пока едем.

Лёшка и сам понимал своё несовершенство. И он действительно не ходил по улицам – Наташа первой среди живущих на Земле услышала вопросы сторожа об истоках человеческого в естестве всего сущего и не ответила на них. Теперь он твёрдо решил всю оставшуюся жизнь притворяться знающим ответы.

Глава 23

Саранцев огляделся, и место ему понравилось. Тихо, лёгкий ветерок обдувает, пахнет сырой листвой.

– Здравствуйте, Игорь Петрович. Милости просим, – встретил его довольный жизнью крепкий плечистый парень – видимо, владелец заведения. Он чётко и отрывисто представился, словно отдал приказ о расстреле предателя, старался делать поменьше движений и не смотреть на офицеров ФСО в штатском.

– Хорошо вы тут устроились, – добродушно заметил президент и протянул руку для пожатия. Ладонь ресторатора оказалась твёрдой и сухой, словно отполированный и нагретый солнцем мрамор.

– Не жалуемся, – подтвердил мнение гостя хозяин. – Сам место подбирал, сам строил. – Проходите, пожалуйста, мы вас ждём.

– Ждёте, всё-таки? А я надеялся, работаете.

– Собственно, ждать посетителей – часть нашей работы.

Саранцев оглянулся и увидел Елену Николаевну. В сопровождении Юли Кореанно она подходила мелкими неторопливыми шажками и чуть насторожённо улыбалась:

– Что вы тут заготовили такое, мальчики?

– Ничего особенного, Елена Николаевна, – отрапортовал Мишка Конопляник. – Посидим, поболтаем, немного перекусим. И домой вас доставим в лучшем виде.

– Мои лучшие виды остались в далёком прошлом, – отмахнулась учительница.

– Не кокетничайте, Елена Николаевна, мы с вами почти ровесники.

– Честное слово, невозможно поверить, что вы – их учительница, – добавила Юля.

– Вы ведь не намекаете на их преждевременное старение?

– Нет, конечно. Просто вы и в самом деле не так уж намного их старше.

– В нашем с вами возрасте при такой разнице мы вообще можем считаться ровесниками. Это в четвёртом классе мы были вдвое моложе вас, а сейчас уже почти догнали.

– Ладно, ребята, хватит. Сколько можно. Хорошо, уговорили – скоро вы меня и вовсе обгоните.

Обмен любезностями продолжался на пороге ресторана и сопровождался почтительным молчанием остальных присутствующих. Игорь Петрович подумал о приличиях и широким жестом пригласил главную жертву государственного мероприятия войти первой. Люди всегда делают свою работу, если они не сдались. Работа у всех разная, кто-то должен стоять и ждать, пока другие закончат обмен любезностями или официальный ритуал. Подобное занятие – не повод для жалости и тем более презрения. Так думал Саранцев во время церемоний, когда ему самому приходилось чинно стоять и время от времени изрекать положенные фразы. Особенно его изматывала нудная процедура принятия верительных грамот послов. Так долго по стойке «смирно» он не стоял со времён пионерских смотров строя и песни и торжественных линеек, но там он находился в строю, и даже не в первом ряду, а здесь – один, в центре огромного светлого зала, на виду у сотен людей и нескольких телекамер. Почешешь нос – подведёшь государство. Кашлянуть или чихнуть – вовсе не думай. И ведь от одной только мысли о категорической невозможности того и другого именно и засвербит в носу. Хорошо хоть, теперь обстановка вполне непринуждённая – даже высморкаться можно, и Юля только довольна останется его человечностью.

Процессия во главе с хозяином ресторана вошла в теремок, утонула в полумраке и проследовала через пару светёлок в небольшой обеденный зал. Дневной свет лился внутрь и слепил всех входящих, будто готовил их к встрече с будущим или прошлым. Елена Николаевна вошла первой, Саранцев проник в помещение за ней и с удивлением ощутил противный холодок под ложечкой. Ненавистное с детства ощущение страха овладело им в окружении телохранителей, хотя террориста он перед собой не обнаружил. Несколько секунд он вообще толком ничего не видел, только смутно различил две слитые воедино фигуры – Елена Николаевна с кем-то обнималась.

– Ну что, заговорщики – наконец, все собрались, или ещё кого-нибудь ждём? – весело поинтересовалась виновница торжества.

– Что вы, Елена Николаевна, кого же ещё можно ждать после президента. В генсеки ООН никто из наших пока не вышел.

Женский голос прозвучал неожиданно и незнакомо, будто никогда прежде не слышанный. Саранцев растерялся от неожиданности и тупо продолжал молчать.

– Большая недоработка с моей стороны.

– Обязательно исправьтесь в ближайшее время, – продолжил шутку чужой голос.

– Ничего не выйдет, – выдавил Игорь Петрович. – Представители стран – постоянных членов Совета Безопасности по уставу не могут быть избраны генеральным секретарём.

Никому не нужная юридическая справка сразу заставила его смутиться, а через мгновение он с ужасом осознал сказанное: теперь все удостоверились в его больном чувстве самолюбия. Зря Юля на него полагалась – следовало хоть основные тезисы набросать.

– Ну и замечательно, – быстро среагировала незнакомая женщина. – Елена Николаевна, вас теперь можно догнать, но не перегнать. Давайте рассаживаться, зачем же стоять.

Игорь Петрович привык к освещению и осмотрелся. Он обнаружил себя в восьмиугольной комнате с бревенчатыми стенами и дощатым потолком. В центре стоял небольшой круглый стол, накрытый белой скатертью и полностью сервированный в ожидании гостей. Приборы тускло поблёскивали металлом, деревянные стулья вокруг стола даже на вид смущали своей тяжестью. В комнате находились только свои – Елена Николаевна, Мишка Конопляник и страшная женщина. Она вовсе не выглядела уродом, но с первого взгляда обдала Саранцева неким подобием священного ужаса. Поскольку способность к здравым суждениям не оставила его, логика требовала считать незнакомку Аней Корсунской. Тем не менее, смутное беспокойство мешало признать очевидное – она жутко постарела. Игорь Петрович принялся мысленно подсчитывать длительность их разлуки, вновь ужаснулся и не стал доводить вычисления до конца. Ему до сих пор как-то в голову не приходило, что люди стареют со временем, и он не представляет исключения из неумолимого правила. Собственные юношеские фотографии не коробили – он к ним привыкал постепенно, в течение всей жизни.

– Елена Николаевна, вы уж извините, я за вас давно всё заказала – вот меню, – вновь заговорила незнакомым голосом чужая Аня. – Может, хотите чего-нибудь? Тогда быстренько организуемся.

– Не надо, не надо, Анечка, – отчаянно замахала руками Елена Николаевна. – Пусть вон ребята посмотрят.

– С ребятами всё давно согласовано. То есть, уважаемого Игоря Петровича лично я не видела, конечно, но с его административным аппаратом все вопросы улажены прочно.

Саранцев некоторое время пребывал в оцепенении, словно не понял сказанного. В действительности он понял каждое слово в отдельности, но не отнёс их к себе и даже удивился – о каком это Игоре Петровиче говорит незнакомка.

– Как ты официально, Анечка, – укорила её Елена Николаевна. – Мы ведь все здесь свои собрались. То есть, на «вы» следует обращаться только ко мне, разве нет? Я среди нас самая опытная и многоуважаемая.

– Конечно, Елена Николаевна, но я всё же побаиваюсь этикет нарушить. Президент, как-никак.

– Игорь, хоть ты её успокой, – обратилась учительница к главе государства за поддержкой.

Саранцев молча слушал диалог женщин, словно посторонний, и постепенно приходил в состояние полного недоумения. Можно подумать, он хоть как-то продемонстрировал высокомерие!

– Службы протокола здесь нет, а без неё я и сам в этикете ничего не понимаю.

Он не обращался лично к Корсунской, а куда-то в пространство, мимо всех присутствующих. Дурацкие слова придумались сами и сразу, как только Игорь Петрович осознал неотложную необходимость хоть что-нибудь сказать.

– Как же нам теперь быть? – продолжала гнуть свою линию Аня. – Никто не знает, как следует себя вести, что можно говорить, что нельзя.

– Хочешь сказать, молча посидим здесь и разойдёмся по домам?

– Что же делать, ситуация безвыходная! – капризная женщина выглядела совершенно серьёзной, и только содержание её речи свидетельствовало о противном.

– Хватит тебе придуриваться, Корсунская, – отрезал Саранцев. – Честное слово, и так ситуация не рядовая, а ты подливаешь масла в огонь. Столько лет не виделись, встретились, а ты тратишь время на детские приколы.

– Я уже давно Кораблёва, – ответила Аня. – И ты бы меня не узнал, если бы случайно встретил на улице.

– А ты – меня.

– Не ссорьтесь, дети, – поспешно вмешалась Елена Николаевна. – Надеюсь, вы все узнали бы меня.

Саранцев мысленно страдал в болезненном желании понять поведение Корсунской. Она настроена агрессивно, никаких сомнений. Неужели завидует? Но разве женщины завидуют карьере мужчин? Возможно, она одна такая. Мало ему дома загадок женского поведения!

Официант принёс первую смену блюд и вино, новорождённую дружно поздравили, разговор плавно сместился в гастрономическую область и в дальние поля памяти. Конопляник больше всех старался вести речь о нейтральном и безопасном, Елена Николаевна – о детских шалостях, победах и неудачах своих учеников. А также заговорила о личном.

– Я Игоря сразу в вашем классе приметила – он выделялся. Очень сосредоточенный был мальчик, к тому же упорный.

– Упрямый, – поправил Саранцев.

– Упорный и настойчивый. Я бы сказала – въедливый.

– И никакой личной жизни, – съязвила Аня.

– В школе, – поправил Игорь Петрович. – Никакой личной жизни в школе. Там я учился и занимался прочими общественно-полезными делами.

– Да, я помню, – вскинулась Корсунская-Кораблёва. – Ты ведь и председателем совета пионерского отряда был, а потом – кем-то комсомольским.

– Почему мы вообще говорим обо мне, а не о Елене Николаевне? Я ведь о вас ничего не знаю, Елена Николаевна. Как вы поживаете? – поспешил Саранцев сменить тему. Он не смущался пионерско-комсомольским прошлым и не делал из него тайны, но вовсе не собирался вставать в центр текущих событий. С одной стороны, он может испортить мнение о себе только у троих человек, с другой – он и в их глазах желал выглядеть пристойно. Подумал и спохватился: почему «испортить»? Какого мнения о нём придерживаются собравшиеся здесь люди? Скажут ли они ему в лицо правду? Если кто и скажет, то Корсунская. Елена Николаевна излучает благожелательность, Мишка просто молчит. И что же означает его молчание? Скрывает свои настоящие мысли и строит корыстные планы или просто стесняется? Обстановка становилась гнетущей.

– Да нормально я поживаю. Так же, как и десять лет назад, и двадцать. Вот институт закончила, замуж вышла и с тех пор ничего не меняется – сначала вас выучила, потом других. – Елена Николаевна говорила своим модулированным учительским голосом, машинально расставляла логические ударения и чётко выговаривала каждое слово, словно стояла у доски и давала урок несмышлёнышам. – Это вы мне поведайте, чем занимались всё это время. Про Игоря я, разумеется, много читала, но хотела бы послушать лично и неформально.

– Государственные тайны хотите выведать? – вновь проявила несуразность Корсунская. – Так он, Елена Николаевна, даже против вас выстоит.

– Даже личные тайны знать не хочу, не только государственные. Но всё же друзьям можно рассказать больше, чем газетам – разве не так?

Саранцев испытал тягостное ощущение неловкости. Что говорить, куда смотреть, можно ли шутить, стоит ли выдерживать дистанцию? Никакая служба протокола не смогла бы ему помочь, как и в отношениях с женой, и с незадачливой дочерью.

– Про Мишку-то с Аней вы ничего не читали – может, лучше с них начать?

– Да мне всё равно, с кого начать. Но про Аню я и так всё знаю – мы с ней постоянно видимся. В отличие от вас, мальчики.

– Это несерьёзно, – подал голос и Мишка. – Что значит: как мы живём? Работаем и отдыхаем, детей воспитываем. Нобелевка не светит, миллиардером не стану, но, надеюсь, и в тюрьму не сяду.

– Значит, все надежды на Игоря? – многозначительно заметила Елена Николаевна. – Ты уж точно не сможешь уверять, будто просто работаешь и отдыхаешь.

– Почему не смогу? Именно – работаю и отдыхаю. Будни, будни, будни, иногда – выходные и праздники. И мировых проблем, по штуке ежедневно, я не решаю.

Знали бы они его нынешние проблемы! Счастливые люди – просто зашли в ресторан отметить юбилей своей учительницы, и вечером вернутся домой. Впереди выходные, в понедельник – снова на работу. А здесь – дочь, Покровский, Корчёный, Антонов. Самое смешное – он ведь сейчас не своей работой занимается, а какими-то махинациями и подлыми интригами. Целый день потрачен на ерунду, если рассуждать в масштабах страны.

– Ну, можешь ты рассказать, в чём состоит твоя работа? – настаивала Елена Николаевна. – Нам ведь и вообразить трудно – можем только догадываться.

– Читаю документы, выслушиваю людей, отдаю распоряжения, – ваша школьная директриса тем же самым занимается.

Аня не смотрела на него и, казалось, даже не слушала – рассеянно крутила в пальцах бокал и думала о нездешнем. Он начал понимать изменение её внешности – словно цветное изображение изменили на чёрно-белое. Вряд ли он обращался к ней в школе с мало-мальски содержательной речью, и тогда у неё просто не было возможности его слушать, а теперь она отвернулась и не слушает уже нарочно.

– А вообще, ну как всё устроено? Ты ведь не в Кремле живёшь? В Ново-Огарёве, кажется? – не унималась Елена Николаевна.

– Нет, в Горках-9.

– В Ново-Огарёве живёт Покровский, – вставила Аня, глядя в свой пустой бокал. – Он его туда не пустил.

Выходит – слушает. Думает свои собственные мысли, но не считает нужным слишком уж тщательно их скрывать. Тон такой, словно он однажды случайно голым заскочил в набитую людьми комнату, и она его видела.

– Кто кого куда не пустил? – не поняла Елена Николаевна.

– Покровский не пустил его в президентскую резиденцию и продолжает там спокойно жить.

– Ново-Огарёво – не президентская резиденция, – пустился в терпеливые разъяснения Саранцев, – просто одна из государственных резиденций в ведении управления делами президента, как и Горки-9. И нигде не сказано, что президент должен жить здесь, а премьер – там. Честно говоря, я не понимаю, к чему ты ведёшь.

– Я ни к чему не веду. Просто уточнила.

– Ты не просто уточнила. По твоему уточнению я даже могу примерно определить круг твоего общественно-политического чтения. Думаю также, что на выборы ты не ходишь, поскольку не видишь в них смысла.

– Да ты просто прозорливец! – рассмеялась Корсунская. – ФСБ и ФСО хорошо потрудились, пока готовили нашу встречу.

– ФСБ и ФСО не тратят рабочее время на такую ерунду, как твои визиты в избирательный участок. Мы бы могли поговорить о твоих убеждениях более подробно, но повестка дня у нас другая.

– Вы ссоритесь, что ли? – вмешалась в напряжённый диалог Елена Николаевна.

– Да нет, просто обмениваемся любезностями, – спокойно отреагировала негодяйка из детства. – Игорь Петрович ведь по простоте слова не скажет.

– Какая ещё простота? У тебя и к моей речи претензии есть?

– Не волнуйся ты так. Я ведь ничего ужасного не сказала.

– Да, ничего. Просто ехидничаешь по мелочам.

– Нет, Анечка, ты действительно настроена как-то недружелюбно, – помогла президенту его учительница. – Ведь твой одноклассник, наш земляк, возглавил страну, можно только радоваться и гордиться, а ты предъявляешь ему непонятные претензии.

– Почему непонятные? Очень даже конкретные, – продолжала атаку Корсунская.

Она упорно не смотрела на Саранцева, как делала и давным-давно, в новосибирской школе. Только тогда она с ним не разговаривала и, кажется, не была уверена в его существовании. Теперь последнее обстоятельство изжито, но взглянуть на него она всё равно не желает. По-прежнему высокомерная, в лучшем случае – безразлично равнодушная. Как она только замуж вышла! С её характером можно разве только преступным сообществом руководить.

– Нет, Анечка, ты ошибаешься. Можно подумать, Игорь тебя чем-то обидел. Я не помню, какие у вас были отношения в школе, но вы уж точно друг с другом не воевали – иначе я бы запомнила.

– У нас не было отношений в школе, – сухо произнёс Саранцев, – потому что мадемуазель Корсунская уже тогда считала себя выше таких, как я.

– Такие, как ты – это кто? – вскинулась бывшая школьная королева и едва ли не впервые посмотрела на одноклассника.

– Это те, чьи родители были не университетскими профессорами, а простыми инженерами, и те, кто в детстве ходил детский сад, и кого даже носили в ясли, а не те, кто сидел дома с нянечкой.

– Слушайте, вас уже совсем не в ту степь понесло, – предложил своё посредничество Мишка. – Что вы завелись-то? До яслей уже добрались.

– Видишь, как наш Игорь Петрович настрадался в детстве – даже в ясли его носили, – не унималась агрессивная адвокатша.

– Нет, ребята, так дальше не пойдёт, – решительно пресекла развитие конфликта Елена Николаевна и даже привстала, опершись руками о стол. – Немедленно прекращайте ваше цапанье и давайте просто поболтаем, неужели я многого прошу?

– Извините, Елена Николаевна, – буркнул Саранцев и замолчал.

Он действительно не хотел её обижать и вовсе не собирался на кого-либо нападать, но молча терпеть издёвки тоже не мог. Совершенно не ожидавший подобного развития событий, Игорь Петрович смутился своим участием в перепалке с женщиной и теперь отчаянно хотел поскорее свернуть провалившееся мероприятие и заняться более умиротворяющими делами. Полдня он занимался проблемой дочери и втайне желал отдохнуть на вечере воспоминаний, а приходится вновь искать выход из некрасивой ситуации.

– Я смотрю, вы совсем от рук отбились, дети мои, – продолжила нотацию Елена Николаевна. – Вы двое вообще встречались после школы?

– Ни разу, – поспешила отречься Аня.

– И после тридцати лет разлуки начинаете с драки?

– Разлучаются друзья, а мы просто разошлись в разные стороны, – уточнил Саранцев. – Мы бы друг о друге и не вспомнили больше никогда, если бы не вы, Елена Николаевна, и не ваш трудовой конфликт. Вы вот не захотели о себе поговорить, и вот что получилось. Какие у вас там проблемы?

– Ничего особо ужасного, – отмахнулась Елена Николаевна. – Зря Анечка всех вас переполошила.

– Просто Елена Николаевна в одиночку противостоит политике действующего правительства в сфере школьного образования, – с ноткой своей обычной язвительности заметила Корсунская.

– Нет-нет, Анечка, прекращай. Опять ты за старое. Мы не на переговоры здесь собрались и не на конференцию по проблемам школьной реформы. С государством я не борюсь, просто считаю отдельные меры конкретно нашей школьной администрации порочными.

Казалось, общение окончательно сбивается в нежелательную тональность, и Саранцев тайно подавлял в себе раздражение. Что ему теперь, прошения здесь принимать? Можно просто поболтать, повспоминать детство и отрочество. Он ведь совершенно искренне хотел именно отдохнуть душой, все рассуждения Юли Кореанно просто удачно легли в строку. Почему бы не совместить приятное с полезным? И вот весь гениально невесомый замысел выливается в банальное общение с народом.

– Если я вмешаюсь, то ты, Анна Батьковна, сама потом станешь приводить всю эту историю как доказательство отсутствия у нас демократии и эффективного государственного аппарата. Мол, президент влез в компетенцию аж школьного директора – куда такое годится. Поэтому предпочту воздержаться. Знаешь, когда во времена перестройки газеты обличали коррупцию советского периода, я вычитал где-то, как помощник Брежнева позвонил первому секретарю какого-то обкома, обсудил с ним текущие вопросы, а потом между делом поинтересовался ходом некого местного судебного процесса. Просто поинтересовался – никаких распоряжений не отдавал. Но секретарь обкома, естественно, всё понял правильно и принял соответствующие меры к облегчению участи подсудимого. Ты вот юрист, насколько я понимаю, так скажи: с юридической точки зрения, является данный случай со стороны помощника Брежнева вмешательством в компетенцию суда или обкома?

– Как же ты глубоко копнул. Думаю, беспристрастный суд в демократической стране помощника не осудил бы, но мы же понимаем нашу систему взаимоотношений, и кто такой помощник Брежнева для секретаря обкома. В бытовом понимании давление имело место.

– Хорошо. Вот я продемонстрировал всей школьной администрации разом свою физиономию – вмешался я в её компетенцию или нет?

– Формально – нет.

– Задумается теперь директриса о своих дальнейших действиях, или нет?

– Наверное, задумается.

– Разве это не было с самого начала частью замысла всего сегодняшнего мероприятия?

– Так-так, – подала голос Елена Николаевна, – отсюда подробнее. То есть, вы все собрались меня спасать?

– По плану предполагалось вслух об этом не говорить, но Игоря Петровича ведь не остановишь.

Само собой, госпожа Корсунская-Кораблёва опять выступила в своей характерной манере. Саранцев начал медленно закипать и испытывать к ней чувство, весьма напоминающее ненависть.

– Просто мне уже стало казаться, что наше собрание служит совсем иной цели, – пояснил он свою несдержанность и разозлился ещё больше – теперь он перед ней оправдывается! Хотя, положа руку на сердце, язык стоило придержать.

– Шут с тобой, у меня возник другой вопрос: откуда тебе известен род моих занятий? Вы с Мишкой обо мне говорили?

– Нет, почему, – встрепенулся Конопляник, но сразу осёкся – видимо, решил предоставить право ответа Саранцеву, дабы не причинить вреда государственным интересам России.

– Да, ФСБ проверила ваше реноме, – отчеканил Игорь Петрович, глядя прямо в ухо Анне. – Я им никаких распоряжений не отдавал, они действовали по инструкции.

– А ты бы мог распорядиться не проводить в данном случае такую проверку?

– Нет, не мог. Это часть их работы, их ответственность. В случае чего спрос был бы с них. Здесь нет ничего унизительного ни для вас, ни для меня.

– В случае чего с них был бы спрос?

– В случае, если бы встреча с кем-нибудь из вас меня бы скомпрометировала.

– Ты каждый день компрометируешь себя всяческими встречами, мог бы и нас как-нибудь перетерпеть.

– Какими ещё встречами я себя компрометирую?

– Ребята, ребята, да что с вами такое! – всерьёз возмутилась Елена Николаевна. – Анечка, зачем ты нападаешь на Игоря? Ты же не можешь судить о таких вопросах. Там свои порядки, не он их устанавливал, всё решают специалисты.

– Простите, Елена Николаевна, честное слово – больше не буду.

На свою бывшую учительницу она посмотрела. Его одного она игнорирует – откуда такая рьяная ненависть? Она держала на него обиду все минувшие десятилетия? Не может быть – в школе между ними не случилось ни единого конфликта. Не может ссора возникнуть на пустом месте, а их отношения в школе – зияющая пустота.

– Сейчас самое время всех вас рассмешить, – заметил Конопляник. – Мы не сможем отсюда выйти – похоже, в зале появились клиенты.

Видимо, Кореанно делала свою работу. Следовало ожидать появления журналистов, но пока Саранцев не мог сосредоточиться на связях с общественностью.

– Елена Николаевна, – вдруг тихо и размеренно произнёс Игорь Петрович, – мы ведь выросли уже, правда?

– Несомненно, – рассмеялась учительница.

– Значит, не стоит волноваться о нашем воспитании. Поздно уже.

– Видимо, да.

– Помните, я однажды вступился за Евгения Онегина?

– Ещё бы не помнить! Ты тогда выступил с блеском, хотя до сих пор я не встретила ни одной особы женского пола, которая бы с тобой согласилась.

– Нисколько не сомневаюсь. Знаете, я ведь до сих пор своего мнения не изменил. Онегин в отношениях с Татьяной в их деревенский период – честный и порядочный человек. Но все женщины на него обижены за неё, поскольку уверены – уж если девушка делает первый шаг, мужчина обязан ответить ей взаимностью, в противном случае он наносит ей смертельную обиду.

– Порядочный человек не обошёлся бы так с Ольгой и Ленским, – тихо возразила Анна.

– Но Татьяна не возненавидела его за них. Она читает его книги и изучает его пометки на полях – значит, уж точно не считает подонком.

– С какой стати нам вообще сейчас обсуждать Евгения Онегина? – угрожающе низким, чуть дрогнувшим на последнем слоге голосом сказала негодяйка.

– Надо же нам поболтать о чём-нибудь неполитическом. Помнится, тогда, в школе, ты тоже на меня напала, чуть не с кулаками.

– Не преувеличивай, пожалуйста. Бить тебя я уж точно не собиралась.

– Но кричала громко, – с улыбкой вставила своё веское слово Елена Николаевна. – Надеюсь, за минувшие годы вы поостыли, и не устроите новый скандал. В прошлый раз мне даже с завучем пришлось объясняться по поводу дисциплины на занятиях моего факультатива. Честно говоря, не хотелось вас разнимать – вы так красиво ругались. С цитатами, ссылками на пушкинский текст. Я даже удивилась, когда вы не занялись литературой профессионально.

– Право относится к гуманитарной области знания, – примирительно отозвалась Корсунская.

– Тот, кто его туда приписал, не имел о юриспруденции ни малейшего понятия, – не пропустил своей очереди съязвить Саранцев. – Гуманитарная наука не может решать человеческие судьбы.

– Только гуманитарная и может – за пунктами и параграфами следует видеть живого человека в его реальных жизненных обстоятельствах.

– И как же быть с повязкой на глазах Фемиды? Предполагается, что для вынесения справедливого решения ей достаточно весов. А это – математически точная мера.

– Лично я не согласна с таким образом правосудия.

– Впервые вижу юриста, согласного с критикой его профессии.

– Не заметила никакой критики профессии. А по поводу Фемиды могу разъяснить: образ предполагает беспристрастное решение. Суд взвешивает доводы сторон и выносит приговор, основанный исключительно на обстоятельствах дела, а не на привходящих факторах вроде взятки или давления сверху. Вот только словосочетание «слепое правосудие» звучит отталкивающе и создаёт образ именно беззакония.

– Вы вроде с Евгения Онегина начинали, – припомнил спорщикам Конопляник, – а забрели в какие-то тёмные дебри.

– Это они из-за меня, – разъяснила Елена Николаевна. – Влезла со своим замечанием и сбила их с пути. Мне всё же интересно: вы и сейчас стоите на прежних позициях?

– Само собой, – недоумённо пожал плечами Игорь Петрович. – Даже ещё более в своём мнении утвердился. Могу даже бездоказательно предположить, что Пушкин и сам получал подобные письмеца от восхищённых его творчеством барышень. И, видимо, не терялся.

– Ну конечно, сейчас донжуанские списки в дело пойдут! – коротко хохотнула Корсунская.

– Победами Пушкина на интимном фронте никогда особо не интересовался, – начал отбиваться Саранцев. – Но ты ведь и сама не станешь называть его тихим скромником.

– Не стану, и что с того?

– Ситуация проста до невероятности. Деревенская дворяночка навязывается столичному щёголю, а тот не пользуется ситуацией, как на его месте поступил бы мерзавец, а очень взвешенно и осторожно объясняет потенциальной жертве её ошибку. Критики любят сопоставлять письмо Татьяны с отповедью Онегина и обличают последнюю: мол, Евгений говорит преимущественно о себе, а Татьяна писала не о себе, а о нём. Вот только весь пафос речи негодяя строится на одной предпосылке: я вас недостоин.