– Почему обижен? – удивился диссидент и посмотрел на девушку как на особу странную, непредсказуемую и способную на спонтанные поступки. – Просто мы не были близки, так случается между людьми.

– Между вашей борьбой и отцом вы выбрали борьбу, разве нет?

– Вы слишком красиво выражаетесь, Наташа. Я не боролся и не делал жестокого выбора – просто жил и действовал в соответствии со своими мыслями, а не вопреки им.

– И ваш отец жил так же.

– Разумеется. И мысли наши, мягко говоря, не всегда совпадали. Проходили в школе «Отцы и дети»?

– Проходила. Но там основной конфликт происходит не между Аркадием и его отцом, а между Базаровым и Кирсановым-старшим. Аркадий же к своему отцу питает самые тёплые чувства.

– Но к Базарову они относятся совсем по-разному.

– Ну и что?

– Здесь кроется опасность. Люди по-разному понимают предательство. Закон предоставляет родственникам подозреваемого и подсудимого привилегию не давать против него показаний. Государство не заставляет их выбирать между законопослушностью и честностью. Знаете, мне всегда нравились рассказы и пьесы Сартра о войне. Герои у него негероические и в камере гестапо рассуждают вовсе не о любви к родине, а о самых приземлённых материях. Об опасности игры с предательством он тоже высказывался. Есть у него рассказ о подпольщиках. Арестованного спрашивают, где лидер их ячейки, и тот называет не тот адрес, где их лидер собирался ночевать. Хотел избежать пыток в случае молчания и надеялся обмануть судьбу. Но вышло всё наоборот: лидера арестовали именно в том доме, который назвал арестованный. Так совершил ли он предательство? Его даже заподозрить нельзя – он ведь не знал планов лидера, тот изменил их в последний момент.

– Формально – нет.

– Вот именно – формально. А если честно – предал. Но осудить его может только тот, кто выдержал пытку. Мальчики и девочки часто видят себя героями и уверены, что знают правильные ответы на трудные вопросы. Я вот уже состарился, но по-прежнему верен идеалам своей прыщавой юности – к чему бы это?

– Вы так говорите, будто назвали на допросе чьё-то имя, – бесцеремонно высказала Наташа своё интуитивное девчачье подозрение.

– Я не называл имён на допросах, – сухо возразил Ладнов. – Просто уже давно думаю о подвиге и предательстве. По необходимости, а не от безделья.

Наташа уже сделала выводы из услышанного – молодость не давала ей времени на размышления. Ладнов не имел ни малейшего представления об отцовском предательстве. Предательство означает безразличие или ненависть. Её отец уже много лет не задавал ей никаких вопросов, ввиду полного отсутствия интереса. С пьяного спросу мало, но и трезвым он на неё даже не смотрел. Где там интересоваться школьными событиями! Он и её дни рождения игнорировал. Она очень хотела поспорить с ним о чём-нибудь. Пусть он не согласился бы с её участием в оппозиции и пытался её отговорить, но проявил бы к ней небезразличие! Речь ведь не о политике, а о его дочери – ему следовало выдавить из себя хоть слово, но он молчал и смотрел по телевизору хоккей или футбол.

– Вы ничего не знаете о предательстве, – выпалила Наташа и несколько озадачила старого диссидента.

– Хотите сказать, вы знаете больше меня?

– Конечно. Отец может предать только одним способом – забыть. Ваш о вас не забывал, судя по вашим же словам. А вот мой опять провалялся под каким-нибудь забором всю ночь, а утром явился и стал ломиться в дверь, словно ему здесь бомжатник какой-нибудь.

– И вы ему не открыли?

– Ещё чего! Перебьётся.

– А ваша мама?

– Она уже на работу ушла.

– И часто с вами такое случается?

– Не открыла я ему первый раз. А ночует неизвестно где – часто.

– Он ведь снова напьётся.

– Напьётся, если собутыльников найдёт.

– Знаете, Наташа, вы говорите, как уставшая жена о непутёвом муже.

– Мне всё равно. Он меня предал, и я его никогда не прощу.

– Может, он просто болен?

– Болен. И болезнь называется – подлость.

– Нет, Наташа, вы заблуждаетесь. Возможно, он просто не выдержал давления и сдался. У каждого человека есть свой предел.

– Почему же мама выдержала?

– Я же говорю: у каждого человека есть своей предел.

– Он же мужчина! Его предел должен быть выше.

– Ничего подобного. Мужчины как раз чаще ломаются под гнётом жизненных обстоятельств – их не удерживает на плаву ответственность за детей. Здесь вступают в силу законы биологии, ничего не попишешь.

– Меня не волнуют законы биологии.

– Насколько я вижу, как раз наоборот: волнуют, и очень сильно. Вы приговорили своего отца к отлучению, а могли бы ему помочь.

– Я ему?

– Да, вы ему. Вы же его дочь.

– Вот именно, дочь! А он – отец. Он должен обо мне заботиться, а не водку жрать.

– Наташенька, вы уже взрослая дочь. Теперь вы должны о нём заботиться.

– Он меня бросил, когда я ещё была маленькой.

– Но теперь-то вы взрослая, – Ладнов смотрел на неверную дочь исподлобья, но совсем не так, как на аудиторию с трибуны, а так, словно всё и давно о ней знал. – Ваше желание отомстить отцу доказывает только вашу инфантильность, а не его преступление. Теперь он – жертва, а вы – плохая дочь. Извините уж за откровенность.

– Плохая дочь?

– Увы.

– Я его предаю и я – плохая дочь?

– Я понимаю, вам неприятно меня слушать. И, тем не менее, возьму на себя смелость посоветовать: в следующий раз обязательно откройте дверь. А когда он протрезвеет, проявите о нём заботу.

– Чтобы он издевался уже не только над матерью, но и надо мной тоже?

– Даже если он будет над вами издеваться ещё десятилетия. У вас нет и никогда не будет другого отца.

– Я у него тоже одна.

– Несомненно.

– Вот пусть он это поймёт, наконец.

Ладнов промолчал – не хотел доказывать обиженному подростку его неправоту и навлекать на себя гнев времени.

– Какая у вас напряжённая и насыщенная жизнь, – невозмутимо отметил Худокормов. – У меня всё иначе.

– Неужели ваши родители, Леонид, участвуют в вашей политической активности? – иронично приподнял брови Ладнов.

– Нет, конечно. И даже боятся, моего будущего ареста, как я ни пытаюсь их разубедить. На все доводы они отвечают: мало ли, как дело повернётся.

– Вполне естественный ход мысли. В стране, где никогда не существовала институциональная демократия, логично ждать массовых репрессий против оппозиции. Правда, единственный способ предотвратить их – делать хоть что-нибудь для предотвращения подобного оборота.

– Почему наш разговор постоянно прыгает с родителей на репрессии, а потом обратно? – удивился Худокормов.

– Потому что родителям предстоит вынести на себе больше, чем вам. Переживать за ребёнка гораздо страшнее, чем за себя. О себе иногда вообще можно забыть, но представьте себе угрозу следователя причинить зло вашему ребёнку. И всё кончено, останется только поднять лапки.

– Неужели всё может обернуться настолько плохо?

– Вы так спрашиваете, словно мы находимся в Швейцарии.

Все замолчали, а Наташа по-прежнему думала об отце. Наверное, не стоит посвящать ему так много времени.

Глава 27

– История твоих запутанных отношений с мужем весьма поучительна, но довольно скучна, – заметил Игорь Петрович и сопроводил ехидные слова длительным взглядом. Видимо, хотел усилить эффект, но не преуспел.

– Мои отношения с мужем весьма просты, – отразила нападение Корсунская. – Мы вырастили двоих сыновей.

– Если мужчина не боится детей, он уже заслуживает уважения, – заметила Елена Николаевна. – Поверьте, я многое повидала в жизни. Столько семей перед глазами прошло – не сосчитать.

– Разве мужчины боятся детей? – возмутился Конопляник. – Возможно, они не всегда хотят ими обзавестись, особенно в молодости, но «боятся» – это уже преувеличение.

– Поверь, Миша, я имею достаточно оснований, раз говорю, – с суровой непреклонностью подтвердила свою позицию Елена Николаевна.

Суждения перепутались и превратились в противоположность самим себе. Воспитать двоих сыновей – дело сложное. Почему же Аня назвала свои отношения с мужем простыми? Саранцев пытался проникнуть в её мысли, а точнее – вообразить их. Судьба не наделила его сверхъестественными способностями, и Игорь Петрович изо всех сил пытался представить себя на месте женщины, ушедшей от мужа к Богу и вернувшейся к благоверному за вторым ребёнком. Годы супружеской жизни принесли Саранцеву множество испытаний, и искушения посещали его много раз. Женщин на свете много, они привлекательны и созданы для соблазнения мужчин, и он для них – тоже объект охоты.

Сразу после свадьбы им овладел страх не узнать больше в жизни ни одной женщины, кроме жены. Сначала он сам себе пытался представить его себе шуткой, но ничего не выходило. Мерзкое ощущение таило в себе некую двойственность: он действительно обожал свою Ирину. Она опьяняла его и днём, и ночью, но каждая привлекательная девушка на улице заново рождала в нём страх и желание измены. Некоторых он помнил до сих пор. Одна из них на ветру боролась со своими волосами – отбрасывала их назад, но раз за разом они, словно божественным повелением, вновь скрывали её лицо вуалью или даже паранджой, поскольку разглядеть под ними её глаза не получалось. И верный молодой муж Игорь очень захотел всё же увидеть её, познакомиться, поговорить. И, наверное, овладеть – коварный ветер, пряча её лицо, своими порывами одновременно взметал лёгкую юбку и открывал стройные ножки, словно в насмешку, на доли секунды, а потом вновь их прятал. Явление казалось совершенно фантастическим. Сама природа прямо перед ним, как на сцене варьете, разыгрывала спектакль и хотела его совратить. Но он устоял тогда – даже не познакомился с обольстительной девицей. И уж точно не думал в тот момент о детях – ни от Ирины, ни от чарующей незнакомки.

– Я своей дочери не боюсь, – объявил Саранцев, словно впервые узнав о событиях минувшей ночи и бесконечного дня. Сказал и подумал: может, всё же боюсь? Вспомнилась Светка сегодня ночью и утром – испуганная, несчастная и потерянная.

Она родилась неожиданно. Саранцев, разумеется, знал о беременности жены, но появление в его жизни маленькой куколки с красным морщинистым личиком Игоря Петровича всё же удивило. Вот это живое существо – его плоть и кровь? Как такое возможно? Он просто провёл ещё одну ночь с женой, как и много других ночей, но именно та, одна и неповторимая, вылилась в сказочные последствия. Девочка шевелила ручками и ножками, крутила головкой, угукала, хныкала и даже задерживала взгляд на умильных лицах взрослых. Наверное, ещё помнила бытие в материнской утробе и пыталась осознать невероятные перемены в своей жизни. Новоиспечённый папаша осторожно взял её на руки и ощутил на ладонях крохотное, почти невесомое, страшно беззащитное тельце. Захотелось воздвигнуть вокруг дочки непроницаемую стену и защитить её ото всех мыслимых и немыслимых угроз, коими наполнена каждая человеческая жизнь.

– Честь тебе и хвала, – поощрила учительница бывшего ученика. – Значит, ты боишься за неё.

Саранцев очень хотел сделать решительное объявление об отсутствии каких-либо опасностей для его дочери, но в последний момент политический инстинкт заставил его придержать язык. Ход последующих событий мог вылиться в крупный публичный скандал, и тогда его собеседники узнают из газет и выпусков телевизионных новостей о его теперешней лжи. Зачем же подставляться без крайней необходимости?

– Стараюсь о ней заботиться по мере сил, – выдавил он из себя дежурную фразу, словно выдал заранее подготовленный ответ на ожидавшийся провокационный вопрос журналиста.

– Она ведь у тебя уже взрослая? – поинтересовалась Корсунская.

– Взрослая.

– Есть ухажёр?

– Есть.

– Отчаянный парень или проходимец?

– В каком смысле?

– Ты ведь проверил и его реноме?

– Не я, а спецслужбы. Разумеется, проверили. В вопросах обеспечения государственной безопасности действуют определённые правила, и обходить их – не просто безответственно, а противозаконно. Дочь при любых обстоятельствах не должна стать инструментом давления на президента.

– Значит, отчаянный парень?

– О чём ты?

– Ну как же – ухаживать за дочерью президента. Нужно иметь железные нервы и считать себя рыцарем без страха и упрёка. Ты с ним лично знаком?

– Пару раз виделись. Ты всё время кого-нибудь осуждаешь, разве христианин может так себя вести?

– Наверное, я плохая христианка. Так у тебя есть личное мнение о женихе дочери?

– Я бы не торопился считать его женихом. И я очень хорошо понимаю твои вопросы: по-твоему, за моей дочерью можно ухаживать только в корыстных целях.

– Я ничего подобного не говорила.

– Тогда к чему твои вопросы?

– Просто интересно. У меня-то сыновья, и я – не президент. Мне намного проще. Ты так и не ответишь?

– Есть у меня о нём мнение, есть. Никто не идеален. Категорически против него не возражаю, но, возможно, со свадьбой не стоит спешить. У Светланы ещё много времени.

– А она тоже так считает?

– Я не спрашивал, хочет ли она за него замуж. Ирина тоже не уверена. Вообще, разве можно знать наверняка, удастся брак или нет? Наверное, только счастливые невесты всегда уверены, а вот все остальные, включая женихов, колеблются.

– То есть, человеческий род продолжается, благодаря женщинам?

– Разумеется. Вот когда прогресс восторжествует, и все женщины займутся карьерой, а не семьёй, человечество и закончится. Никакой ядерный апокалипсис не понадобится.

– Ты против эмансипации?

– А ты за вымирание человечества? Всё очень просто: женщины должны в среднем рожать больше двоих детей, в противном случае наступит конец цивилизации. Конечно, можно доверить воспитание потомства государству, но это будет уже новая Спарта, а не мир светлого будущего. Есть, конечно, другой выход: дать матерям экономическую независимость. Но в финансовом смысле такое решение представляет проблемы.

– Разве можно экономить на спасении человечества?

– В общем, нельзя. Но в реальной жизни вопросы не всегда решаются просто.

– Ты же президент!

– Вот именно, только президент. Я не принимаю законы, в том числе о бюджетах.

– А кто их принимает?

– Правительство готовит проект, а парламент его обсуждает и принимает.

– И ты не оказываешь никакого влияния?

– Могу, но только неофициально.

– Но администрация президента сотрудничает с правительством, хотя бы для определения основных направлений очередного бюджета?

– Я обсуждаю с Покровским примерные очертания.

– Но ты же выступаешь с посланиями о положении страны, отмечаешь проблемы и намечаешь пути решения! Куда же тебе без правительства?

– Никуда. Но подменить его администрацией президента тоже невозможно. Я могу думать, что мне угодно, но, как ты понимаешь, при подготовке бюджета никогда не возникает вопрос, куда деть лишние деньги, которые не получилось впихнуть ни в одну статью. Наоборот, всегда стоит вопрос, откуда взять деньги на удовлетворение самых необходимых нужд.

– И спасение человечества к ним не относится?

– Моё мнение не находит поддержки.

– Но ты же президент!

– Опять ты о том же. О чём я тебе сейчас говорил?

– О чём ты мне говорил?

– Президент – не царь и бог. Или ты за монархию?

– Я не за монархию, просто хочу понять: ты никак не можешь повлиять на политику государства?

– Почему сразу «никак»? Зачем бросаться в крайности. Ты ведь юрист, Конституцию должна знать.

– Я её знаю, и что?

– Закон о президенте тоже знаешь?

– Тоже. Имею некоторое представление.

– Президент где-нибудь назван всемогущим? Я имею в виду не в газетах, а в законодательстве?

– Не назван, но причём здесь название. Ты ведь назначаешь премьер-министра, разве нет?

– Назначаю.

– Назначение силовых министров тоже в твоём ведении, так?

– Так.

– Значит, ты имеешь законное право назначить на ключевые должности правительства своих людей, правильно?

– Премьер-министра должна утвердить Дума, а генерального прокурора – Совет Федерации. Ты рассуждаешь не как юрист, а как бабушка у подъезда, даже слышать странно.

– Ничего странного. С каких пор необходимость парламентского утверждения кандидатуры премьера стала представлять проблему для президента?

– С девяносто первого года. А ты не заметила? Ельцин своих премьеров продавливал в основном через придуманный им институт исполняющих обязанности, но стоит только какому-нибудь одному человеку опротестовать очередной подобный шаг президента в Конституционном суде, и порочная практика прекратится. На худой конец, от парламента потребуются только пара правок в тексте законов о правительстве и, может быть, о президенте, после чего глава государства окончательно упрётся в правительство парламентского большинства.

– Но ведь не упёрся пока?

– Почему не упёрся? Я не могу ничего приказать фракции Единой России в Думе.

– Но можешь назначить исполняющего обязанности премьер-министра.

– Вместо Покровского?

– Вместо Покровского.

– Как ты себе это представляешь?

– Очень просто, тебе нужно только подписать соответствующий указ.

– А если на следующий день против меня будет начата процедура импичмента?

– С какой стати?

– С такой, что закон требует утверждения кандидатуры премьер-министра нижней палатой парламента.

– То есть, тебе не только Единая Россия не подчиняется, но и генеральный прокурор и Верховный суд, раз ты боишься импичмента?

– А ты думаешь, они мне подчиняются?

– Де-юре – нет.

– Де-факто – тоже.

– Хочешь сказать, у нас в стране воцарилась демократия?

– А ты думаешь иначе?

– Разумеется. Думаю, прогресс по сравнению с советскими временами есть, но полное торжество народовластия пока не наступило.

– А ты можешь сказать, какие изменения существующих реалий убедят тебя в обратном?

– Если говорить о моей профессии, меня вполне устроил бы независимый некоррумпированный суд и вменяемая законодательная база. Но вряд ли можно реформировать страну по частям, поэтому от политического режима никуда не уйдёшь. Тем более, именно политические институты могут повлиять на систему правосудия.

– И что же с политическим режимом?

– Главным итогом успешного реформирования я бы сочла систему государственного устройства, в которой политики боятся избирателей, а не вышестоящего начальства.

– И эти политики кратно поднимут пенсии и пособия, во столько же раз снизят цены и скрутят в бараний рог крупные корпорации?

– Почему?

– Потому что большинство избирателей хочет именно этого.

– Но ведь большинство избирателей уже давно поддерживает Единую Россию, хотя та ничего подобного не делает.

– Они её поддерживают, поскольку считают все остальные партии ещё хуже. Кстати, не такое уж и большинство – чуть больше половины в среднем по стране, в отдельных областях – намного меньше. Якобы ужасную правящую партию, которая якобы подавляет оппозицию и угнетает народ, поддерживает около половины избирателей, а остальные голосуют за другие партии. Ты согласна?

– Согласна, ну и что?

– Какие же ещё доказательства тебе нужны? Я не собираюсь доказывать, будто Россия стала мировым оплотом демократии, но называть её автократическим режимом просто некорректно!

– Тогда у меня к тебе прямой вопрос. Только отвечай тоже прямо, не виляй. Договорились?

– Договорились.

– Каков, по-твоему, был бы уровень электоральной поддержки Единой России и особенно лично Покровского, если бы федеральные телевизионные каналы не контролировались его же собственной администрацией?

Саранцев замолчал и некоторое время смотрел на Корсунскую, пытаясь увидеть на её лице признаки улыбки или другие появления несерьёзности. Солидная образованная женщина, а рассуждает, как восторжённые молокососы на демонстрациях.

– Тогда у меня встречный вопрос: где сейчас была бы вся нынешняя самоотверженная оппозиция, если бы не Покровский? Ты думаешь, во власти?

– Сомневаюсь.

– Молодец, а то бы я усомнился в твоём психическом здоровье. Они живы, на свободе, не в подполье и не в эмиграции благодаря генералу, но не считают нужным даже «спасибо» из себя выдавить. Кто победит на свободных выборах со свободной прессой, когда все мало-мальски заметные деятели окажутся облиты помоями с ног до головы? Леваки и националисты всех сортов, а процентов семьдесят избирателей нашлют чуму на оба дома и просто не пойдут голосовать – ввиду отсутствия достойных кандидатов. Экономика рухнет, страна расползётся по швам, либералов станут вешать на фонарях. Неужели опыта семнадцатого года вам не достаточно для осознания проблемы? Покровский сейчас – едва ли не единственный барьер между обозлённым народом и крупным бизнесом.

– Положим, коммунальные и транспортные тарифы растут старанием государства, а не крупного бизнеса.

– Их официально объясняют ростом цен на энергоносители и сырьё. И вообще, кому какое дело до реальных причин, главное – найти козла отпущения. В любом случае, Покровский вполне успешно сдерживает социальное недовольство. До некоторых пор, кстати, и таким эффективным способом, как реальное повышение уровня жизни в стране. Когда либералы спрашивают, куда делось море нефтедолларов, пришедших в страну за годы правления Покровского, они только доказывают, что, либо не имеют ни малейшего представления о положении страны, либо сознательно занимаются диффамацией. Средний уровень реальных доходов при Покровском вырос раз в десять.

– Пока кризис не разразился.

– Да, пока кризис не разразился. Но и сейчас реальные доходы населения многократно превышают уровень девяностых годов.

– Так и нефть с девяностых годов на мировых рынках изрядно подорожала.

– Разве кто-нибудь отрицает зависимость России от нефтегазовых доходов? Ты скажи, где и когда я или Покровский делали публичные заявления обратного содержания?

– Может, и не делали, но как теперь вылезать из создавшегося тупика?

– Трудно, но можно. И политический разлад в обществе именно сейчас совершенно не нужен. В Швеции социал-демократы, а в Японии либерал-демократы в кризисные периоды истории бессменно находились у власти по несколько десятилетий.

– Видимо, сумели консолидировать вокруг себя общество.

– Вот и Единая Россия консолидирует.

– С чего ты взял? Мне кажется, у тебя в принципе превратное представление о народе.

– В чём же оно проявляется?

– Ты же сам сказал: свободные выборы приведут к катастрофе. Если ты так боишься собственных избирателей, зачем вообще занимаешь своё нынешнее место?

– А как ты вообще представляешь свободные выборы? До сих пор вся оппозиция вместе взятая так и не удосужилась предъявить достаточные доказательства массовых фальсификаций при подсчёте голосов, ведущих к кардинальному изменению результатов в масштабе страны. Злоупотребления, конечно, есть, но, как они ни тужились, смогли выявить только считанные проценты избирательных участков, где махинации удались. Случались несколько раз крупные истории в регионах, через суд результаты отменялись, но всё равно – их размер не давал возможности повлиять на общий расклад сил в целом по стране. Покровский и я не участвовали в теледебатах, но это не является ужасным свидетельством диктатуры. В США республиканцы и демократы дебатируют исключительно друг с другом, только в девяносто втором году Росс Перо стал третьим, но он к тому времени имел значимую поддержку избирателей. В американских избирательных бюллетенях обычно указываются больше десятка кандидатов от разных партий, но какая-нибудь социалистическая рабочая или либертарианская партия в ходе предвыборной кампании упоминается на телевидении не чаще, чем в наших кампаниях – представители пресловутой внесистемной оппозиции. Они не хотят или действительно не могут понять простую истину: в России либералы – такие же маргиналы, как в США – социалисты или нацисты. А возможно – понимают, но не хотят принять.

– Но в Италии ведь в своё время провели операцию «Чистые руки» и спокойно живут по сей день, гибнуть не собираются.

– Насколько спокойно – ещё вопрос. У них рухнула традиционная партийная система, и до сих пор они не создали мало-мальски стабильную новую. Партии без конца самораспускаются, объединяются, разделяются – едва ли не к каждым парламентским выборам кардинально меняется перечень политических сил. Как, по-твоему, усилится у нас законодательная ветвь власти в таких обстоятельствах или ослабнет?

– Сначала следует дать определение ослаблению или усилению. Свободно избранный, но раздробленный парламент, полагаю, может обрести больший авторитет, чем нынешний.

– Сильно сомневаюсь. Левые и националисты способны Россию уничтожить, но не спасти.

– Ты уже заранее решил, кто победит на свободных выборах?

– А ты до сих пор не выросла из прекрасных надежд девяносто первого года? Люди боятся реформ, как чёрт ладана, а реформы жизненно необходимы. Нужно менять модель экономики с сырьевой на наукоёмкую. Такая перемена предполагает необходимость смены прежнего образа жизни миллионами семей, поскольку технический прогресс оставит без работы миллионы сталеваров и шахтёров, а они, в свою очередь, должны получить возможность обеспечивать свои семьи иным способом.

– Потребуются инвестиции, а они спасаются от вас с Покровским бегством на все стороны света.

– Можно подумать, политический хаос в стране их привлечёт.

– Как же ты боишься свободы, даже странно слышать.

– А ты рассуждаешь по-детски. Свобода не может свалиться с неба, она требует для себя определённых условий. Законность должна ей предшествовать, а не следовать – в противном случае выйдет лишь разгул вседозволенности.

– Хорошо, вернёмся к земным проблемам. Я всё же не поняла из твоих слов: Покровский тебе подчиняется или нет?

– Что ты называешь подчинением?

– То же, что и все остальные люди.

– А именно?

– Он выполняет твои указания и распоряжения?

– Я не издаю нормативных актов такого рода.

– Хорошо, указы и поручения.

– Разумеется.

– А ты издаешь указы и поручения, с которым он не согласен?

– Случается.

– А можешь привести конкретные примеры?

– Ты мне не веришь?

– Нет, просто любопытно. Вся страна усиленно пытается проникнуть в природу ваших взаимоотношений, а чем же я хуже?

– Какие ещё взаимоотношения? Он премьер, я президент – этим всё сказано.

– Но раньше он был президентом, а ты – премьером.

– А ещё раньше ни он, ни я не были ни президентом, ни премьером.

– И всё же – меня интересует момент перехода. Вчера он был твоим начальником, а сегодня уже наоборот. Как вы там между собой утрясали психологический перелом?

– Какой ещё перелом? И причём здесь начальник?

– Ну, как же – у нас всё же президент воспринимается главным начальником всей страны.

– Здесь как раз и кроется одна из проблем. Президент – ничем не главнее парламента или суда.

– Де-факто всё же главнее. По крайней мере, главнее парламента и уж точно – премьера.

– Откуда ты знаешь? Прочитала в оппозиционной прессе?

– Возможно, ты – действительно не главнее премьера и парламента, но Покровский в качестве президента уж точно не имел в твоём лице и в лице парламента препятствия в проведении его политики. Уж извини.

– Скажи ещё, что он и сейчас не имеет в моём лице препятствия.

– Честно говоря, многие именно так и думают. Я понимаю, тебе неприятно меня слушать, но я только выражаю широко распространённое мнение.

– И каким же образом ты общественное мнение изучала?

– Я имею в виду круг своего общения. Надеюсь, ты не будешь его устанавливать и мстить людям?

– Думаешь, я на такое способен?

– Честно говоря, я не думала увидеть тебя и в роли президента. Даже когда ты дорос до премьера.

– Спасибо за откровенность. За что же такая немилость?

– Казалось, Покровский выберет преемником другого.

– Кого же именно?

– Не знаю… Разных людей называли, ты ведь и сам знаешь. В том числе Корчёного, кажется. Правда, ты тоже тогда фигурировал в кандидатах, но я сомневалась. Ты совсем не выглядел человеком Покровского – по крайней мере, в сравнении с Корчёным.

– Ты считаешь меня человеком Покровского?

– Наверное. Разве нет? В противном случае, он не выбрал бы тебя.

– Не выбрал бы меня кем?

– Преемником.

– Ты так говоришь, будто он назначил меня новым президентом.

– Я только сказала – он выбрал тебя преемником. По-моему, это очевидно. Ты сам задумывался, чем объяснить его решение? Ты не удивился тогда?

– Удивился. Немного испугался, но потом решился. Конечно, не сразу.

– А потом поддался искушению?

– Потом подумал, что справлюсь не хуже других. Были планы, идеи, надежды, а при любом новом президенте, скорее всего, и премьером бы остаться не смог, со всеми своими незавершёнными делами.

– И был уверен в своей правоте?

– Был уверен в своей адекватности. Покровский чересчур увлёкся реставрацией, хотелось придать политике новые акценты.

– О какой реставрации ты говоришь?

– Советской модели, разумеется. Я никогда не испытывал восторга по поводу гибели Советского Союза, но нельзя идти дальше, не отказавшись от нескольких значимых вех, и не только символических.

– А как ты отнёсся к гибели Советского Союза?

– Думаю, как большинство.

– А как большинство?

– В состоянии апатии. Двадцать первого августа испытал восторг, а потом постепенно пришёл к тупому безразличию. В девяносто первом спасать Советский Союз было уже поздно – следовало начинать хотя бы в шестидесятых. Ещё лучше – в двадцатых. Совсем хорошо – в семнадцатом. В семнадцатом году, мне кажется, существовала реальная возможность демократическими мерами сохранить федерацию России, Украины и Белоруссии, но большевики со своей жаждой крови всё испортили. А потом наступил советский период со всем его бредом и кошмаром, и после него сохранить добровольный союз стало невозможно. Полёты в космос не оправдывают горы трупов. И всё же государство не может официально объявить жизни трёх поколений соотечественников потраченными впустую или того хуже – на преступления против собственного народа. Очереди везде и всюду, пресловутый дефицит, облупленная штукатурка, обшарпанные тесные конторы, где следовало получать всевозможные бумажки – все эти признаки советской жизни меня совершенно не радуют, и отдаю себе отчёт в их реальном существовании. Но я не могу видеть прошлое только в тёмных красках. Рассказать нынешней молодёжи, что в наземном общественном транспорте когда-то не было кондукторов, и пассажиры сами покупали билеты в автоматических кассах, хотя их конструкция позволяла оторвать билетик и бесплатно – ведь не поверят. Я перестал воспринимать «Радио Свобода» как источник информации после сюжета конца восьмидесятых о советских подводных лодках, якобы замеченных в попытках бурения льда для запуска ракет, хотя прежде плавание в водах Северного Ледовитого океана вроде бы использовалось для отдыха. Ахинея неописуемая, с первого до последнего слова, так с какой стати я должен верить всему остальному в их исполнении? В начале девяностых имел возможность смотреть телевидение BBC и своими глазами видел сюжет об угоне самолёта в Ростове-на-Дону, а на карте за спинами ведущих местом происшествия значился Ростов Великий. И не только по горячим следам, но и в итоговом обзоре за неделю они всё ещё не разобрались в нашей географии – так почему я должен полагаться на их осведомлённость в вопросах, которые не так просто проверить? Ёрничанье Аксёнова на «Голосе Америки» по поводу «большого колхоза», который изо всех сил тужится в попытках догнать и перегнать Америку, а та, мол, и знать не знает, что с ней кто-то соревнуется, меня тоже раздражали. Я просто хотел гордиться своей страной, где родился и где наверняка умру, а мне говорили: не смей. Теперь жизнь предоставила возможность сделать для осуществления мечты так много, сколько только может сделать один человек. Зачем же отказываться?