– Существует такая возможность. Но сохранение Покровского у власти приведёт страну к краху всенепременно. По тем же причинам, вследствие которых государство рушилось в семнадцатом и девяносто первом. Если вся структура власти основана на одном человеке или одной партии, крушение неизбежно. Ведь люди смертны, и партии тоже не вечны. В системе абсолютной монархии замена происходит автоматически – вся страна заранее знает имя наследника, и власть переходит к нему в самый момент отхода в лучший мир его предшественника. Ну, если дело происходит не в России, где Романовы при Александре Благословенном додумались держать в тайне от всей страны и даже Сената имя реального наследника. Они просто своими руками спланировали политическую дестабилизацию! Николай должен был бы самого себя и своего любезного старшего братца Константина отдать под суд как главных соучастников заговора. Ведь декабристы просто воспользовались юридической неразберихой с переприсягой – не случись её, не произошла бы и попытка переворота. Представьте себе – монархическая империя почти четверть века считает законным наследником Константина, после смерти Александра тихо и мирно ему присягает и вдруг, через месяц, из Петербурга разносится весть: нет, мы скрывали от вас правду – наследник не Константин, а Николай, давайте-ка присягайте снова. По законам Российской империи весь этот месяц законным императором являлся именно Константин, и он с чисто юридической точки зрения не имел права отречься, и вдруг вроде бы законный новый самодержец оказывается чуть ли не узурпатором, а присягнувшая ему страна обнаруживает себя если не в дерьме, то уж точно – в дураках. Кем же надо быть, чтобы учинить такую чехарду?

– Вы хотите сказать, после смерти или отставки Покровского государство рухнет? Но почему?

– Потому что правоохранительные органы и суды приучены исполнять волю верховного самодержца, а не обеспечивать правосудие. Исчезнет самодержец – и вся пирамида власти лишится фундамента. В отличие от монархии у него даже наследника нет. Саранцев, как я уже говорил, – только великий князь Симеон Бекбулатович при Иване Грозном, потешный подставной царь, о котором после ухода Покровского ни один чиновник и не вспомнит. А раз нет верховной власти – гуляй, рванина!

– И совсем ничего нельзя сделать?

– Почему? Нужно продолжать делать наше дело. Ещё раз повторю: я помню народ в девяносто первом и в девяносто третьем. ГКЧП решило – раз оно выступило в телевизоре и объявило о взятии власти, дальше могут быть только письма трудящихся в поддержку, а вышло совсем иначе. В ночь на четвёртое октября девяносто третьего никто никому ничего не мог обещать, но тысячи пришли на Тверскую, хотя грузовики с вооружёнными боевиками могли направиться от Белого дома туда и учинить бойню. Но Руцкой послал их в Останкино – видимо, счёл Тверскую несущественным пустяком.

– Но тогда погибли люди.

– Увы. К сожалению, в подобных ситуациях остаётся только вздохнуть с облегчением, поскольку не погибли миллионы. А ведь и такая возможность существовала – опять же, и в девяносто первом, и в девяносто третьем.

– А нельзя как-нибудь договориться и избежать стрельбы?

– Теоретически – можно, конечно. И я бы очень хотел увидеть такое соглашение вживе. Но для танго нужны двое, а Покровский нас в упор не видит. Он не раз демонстрировал готовность подкрасить фасад своей монструозной власти, чтобы она не слишком отпугивала людей, но неизменным условием всегда оставалась неприкосновенность его всемогущества. Есть только одна заковыка чисто юридического свойства – по действующей российской Конституции ни президент, ни, тем более, премьер вовсе не цари и не диктаторы, хотя многие с моим утверждением поспорят. Тем не менее, я твёрдо его придерживаюсь: мы можем принести в страну закон и основанный на нём порядок, когда ни один хрен, сколько бы ни было у него бабла, и как бы высоко он ни сидел, не чувствовал бы себя в полной безопасности при совершении преступления. И нет никакой необходимости менять Конституцию – в нынешней содержатся все необходимые нормы.

– Но при этом никто не может гарантировать всеобщего развала?

– Никто. О каких вообще гарантиях вы говорите, Наташенька дорогая? Как гарантий вы ходите в политике, да ещё в российской? Я не стану ссылаться на расположение звёзд, но всё зависит от самоорганизации общества. У нас в семнадцатом году большевики победили, а годом позже в Германии немецкие красные провалились. Хотя страна тоже проиграла войну, и люди тоже несли тяготы военного времени. Но у нас солдаты и матросы офицеров расстреливали и бросали за борт, поскольку между ними была социальная пропасть и ненависть, а в Германии часть офицеров смогла повести за собой часть солдат, и в отсутствие рухнувшего государственного аппарата они смогли установить в стране правовой порядок. Наверное, кто-то скажет: в России самоорганизация масс невозможна, а я снова не соглашусь и отошлю всё к тем же своим примерам. И не только девяносто первый и девяносто третий, не только Минин и Пожарский, которые не были либералами и не пользовались либеральными средствами, но воссоздали государство уже почти на пустом в административном отношении месте. Деникин в «Очерках русской смуты» упоминает терских казаков, которые в восемнадцатом году самостоятельно отбили несколько атак горцев на Грозный, хотя армия уже не существовала. Просто у казаков дома лежала винтовки, и они оказались готовы применить их в совместных действиях ради спасения себя и своих семей без всяких приказов сверху. Казаки, конечно, далеко не прославились либерализмом, хотя, несомненно, стояли за частную собственность и демократию, но я сейчас говорю только о способности русских к самоорганизации.

– Пётр Сергеевич, вы сейчас Наташу до слёз доведёте, – вмешался Худокормов.

– Нет, почему, – смешалась несмышлёная девушка. – Я ничего.

– Ничего, – подтвердил Ладнов. – Выдержит. Голова на плечах есть, раз к нам пришла, а не в нью-комсомол Покровского. Там, небось, одни коврижки и перспектива карьеры, а у нас что? Одна только большая головная боль. И сердечная тоже. Почему же вы к нам пришли, Наташенька?

– Не знаю. Мне так показалось правильно.

– Раз показалось – значит, судьба ваша такая. Ангел вас привёл.

– Вы верующий, Пётр Сергеевич? – удивился Худокормов.

– Конечно, – уверенно кивнул головой диссидент. – Удивляетесь? Это у вас, у молодых, антиклерикальные замашки. А я в советские времена пришёл к церкви и уходить не собираюсь. Кто бы ни был патриархом, чтобы ни вытворяли священники – меня не касается. В православии постулата непогрешимости нет, грехи служителей не ложатся на Бога. А без него мне бы совсем худо пришлось. Уж и не знаю, остался бы в живых или нет.

Худокормов посмотрел на Ладнова, как на незнакомца, и отвёл глаза. Кажется, нежданное открытие расстроило его, но он сдержался. Разве может взрослый человек и непримиримый борец подчинить душу хорошо зарабатывающим профессиональным борцам за духовность простого народа?

– Нет ничего труднее, чем найти духовного отца, – продолжил зачем-то диссидент. – Лично я потратил на поиски лет тридцать, зато теперь спокоен и решителен.

Худокормов в ответ молчал, а Наташа переводила взгляд с одного собеседника на другого и пыталась понять, кто из них шутит, а кто говорит всерьёз. Группа отошла уже довольно далеко от импровизированного конференц-зала и теперь топталась на тротуаре, отделённом газоном от проезжей части. Одна из машин вдруг, сбавив ход, выпала из общего транспортного потока, наполнявшего округу равномерным механическим шумом и просигналила, нарушив правила дорожного движения. Затем медленно пробралась вдоль бордюра следующие метров сто и заняла последнее свободное место на парковке.

– Мне пора, – объяснил Худокормов и обвёл собеседников прощальным взглядом. – За мной приехали. Автобус ждёт, вы здесь тоже не задерживайтесь.

Энергично взмахнув рукой – почти отдав остающимся честь – он развернулся и пошёл к остановившейся ради него машине. Наташа зачем-то провожала его взглядом, хотя сама боялась продолжения новой сюжетной линии. Дверца незваной машины распахнулась, и на свет божий, словно бабочка из кокона, появилась девушка в джинсах, в белой блузке и с водопадом каштановых волос, ниспадающих на плечи. Её лицо почти невозможно было рассмотреть в подробностях из-за большого расстояния, но фигура показалась Наташе безупречной. Наверное, каждый вечер проводит в дорогущем фитнес-центре. Картинно облокотившись на крышу своего авто, соперница смотрела на приближающегося к ней Худокормова и, кажется, улыбалась ему.

– Незаурядная пассия у нашего Леонида, даже завидно, – равнодушно заметил Ладнов и повернулся к Наташе. – Вы сейчас назад, со всеми?

– Да, я со всеми, – ответила она и отвернулась от ужасающего зрелища.

Пожалуй, Худокормов эту стерву ещё и поцелует – зачем же на них смотреть?

– Ты идёшь? – раздался рядом смутно знакомый голос.

Лёшка стоял невдалеке и чего-то ждал. Может быть, кого-то.

– Куда?

– На автобус. Или ты своим ходом хочешь вернуться?

– Нет, не хочу своим ходом.

Наташа зашагала вперёд решительно и не оглядываясь, словно разрубила Гордиев узел или решила одну из непреодолимых проблем человечества. Потом остановилась, словно вспомнив нечто важное, достала из кармана мобильный телефон и включила его.

Глава 29

– Думаю, дети, мы засиделись, – решительно произнесла Елена Николаевна тоном, не терпящим возражений.

– Мне показалось, мы ещё о многом не поговорили, – возразил Саранцев.

– Конечно. Но ты же не хочешь в один присест наговорить за все пропущенные тридцать лет? Так и до больничного недалеко.

– Видимо, Игорь Петрович не уверен, сможет ли ещё раз выкроить для нас время, – съязвила бывшая Корсунская. – Я вас подвезу, Елена Николаевна.

– Нет, почему? – встрепенулся президент. – Я думал, мы ещё проедемся перед расставанием.

– Нет-нет, Игорь, я с Анечкой. Спасибо за шурум-бурум в школе, но как ты себе представляешь мою дальнейшую жизнь в тихом квартале девятиэтажных панельных домов после того, как я появлюсь там с президентским кортежем?

– Всё равно вас губернатор скоро переселит в отдельный коттедж – на всякий случай, – продолжала обличать общественные язвы бывшая одноклассница.

– Анна Батьковна, ты забываешь о своём Боге буквально каждую минуту, – разозлился Саранцев. – Теперь, если губернатор действительно подарит Елене Николаевне дом, ты скажешь «Я же говорила», а если не подарит, то «Саранцев решил доказать мою неправоту». Правильно я размышляю?

– Ты прямо мои мысли читаешь.

– Анечка, ты действительно слишком уж нападаешь на Игоря. Он всё же перед тобой ни в чём не виноват.

– Я и не думала на него нападать.

Бывшая Корсунская водрузила на лицо маску безразличия и невинности, а президент всё пытался и не мог разглядеть под ней намерения соперницы.

– Ребята, я не собираюсь оставить вас поссорившимися. Тем более, из-за меня.

– Почему из-за вас? – вскинулась Аня.

– Как же – если бы не я, вы бы не встретились и не поссорились.

– Ну что вы говорите, Елена Николаевна? И вообще, мы вовсе не поссорились.

– Тогда поцелуйтесь на прощание.

– Что?

– Я говорю – поцелуйтесь на прощание.

Учительница произносила странные слова профессионально, самим тембром звучания понуждая слушателя подчиниться.

– Нет, Елена Николаевна, я не согласна.

– Игорь, а ты?

– Елена Николаевна, так нечестно! Вы нас шантажируете.

– Хочешь сказать, я тебя шантажирую?

– И меня тоже.

– Вовсе нет. Он так смотрел тебе в спину на уроках – я никогда в жизни больше не видела ни у одного парня такого взгляда.

– Как он на меня смотрел? – снова вспрянула Корсунская и посмотрела теперь уже на Саранцева.

Тот смешался и продолжал глупо молчать – ни одна шутка в голову не лезла. Разумеется, следовало отбояриться от неловкой ситуации залихватской беззаботной фразочкой, но как её найти в испуганной пустой голове? Будь сейчас рядом Юля Кореанно – даже она бы не спасла.

– Елена Николаевна, вы меня пугаете, – всё не могла замолчать Аня.

– Вовсе я тебя не пугаю, просто рассказываю запоздалую правду.

– Какую ещё правду?

– Обыкновенную. Миша, подтверди.

Конопляник неопределённо хмыкнул и скользнул быстрым взглядом по всей аудитории.

– Конопляник, не отмалчивайся. Ты уже забыл свои школьные годы? Я ведь всё равно заставлю тебя выдать все тайны.

– Елена Николаевна, они подумают, что я вам на них стучал, – взмолился под напором классного руководителя Мишка.

– Вряд ли они обо мне такого низкого мнения, – Елена Николаевна осмотрела собравшихся и остановилась на поссорившихся. – Вы способны предположить, будто я слушала доносчиков?

Мальчики и девочка поспешили дать шумный отрицательный ответ на грубо поставленный непедагогичный вопрос.

– Ну так что, Конопляник, будем молчать?

– Елена Николаевна, вы меня ставите в неловкое положение.

– Какое ещё положение? Они оба давным-давно в своих отдельных друг от друга браках, и даже дети у них взрослые. Подумаешь, юношеская симпатия – эка невидаль! И ничего постыдного, даже наоборот – свидетельство молодости души.

– Елена Николаевна, вы хотите сказать, он был в меня влюблён? – возмутилась Аня.

– Хочу. А ты не прикидывайся, будто не знала.

– Я не прикидываюсь!

– Как же, не прикидываешься.

– Честное слово, не прикидываюсь! Мишка, подтверди.

– Да почему именно я должен подтверждать? – искренне изумился Конопляник. Он не хотел вмешиваться в путаную ситуацию с непредсказуемой развязкой.

– Потому что ты в нашем тесном кругу остался последним нейтральным наблюдателем, – объяснила Елена Николаевна.

– Я вовсе не нейтральный наблюдатель.

– Разве ты тоже был в неё влюблён? Анечка, ты, оказывается, весь мой класс перебаламутила, а я и не догадывалась.

– Да не был я в неё влюблён!

– Тогда почему ты – не нейтральный наблюдатель?

Мишка постеснялся рассказать о своём нежелании вмешиваться в личные дела президента Российской Федерации и неуклюже оборвал себя на полуслове.

– Ты, Аннушка, так возмутилась, словно я жаба какая-нибудь, – печально выговорил Саранцев малую толику нахлынувших на него сумбурной толпой посторонних мыслей.

– Причём здесь жаба? Я просто не понимаю, к чему всё это.

– Что «это»?

– Ну, всё это. Зачем целоваться и ворошить прошлое.

– Анечка, а почему для тебя принять товарищеский поцелуй в щёчку – такая тяжкая проблема? Тебе ведь не одиннадцать лет, и на тебя не смотрит весь класс.

– На меня и тогда весь класс не смотрел.

– Может, и не весь, но половина – точно.

– Вы о чём сейчас? – заинтересовался Конопляник.

– Вот видите, он не смотрел, – обрадовалась Корсунская.

– Она поцеловала меня при всём честном народе, – объяснил Игорь Петрович.

– Подумаешь, просто вошла в раж.

– В какой раж? – ещё больше сосредоточился на происходящем Конопляник. Возможно, в его голове даже возникли фантастические картины эротического свойства.

– Была школьная спортивная эстафета – кажется, нужно было пройти какую-то дистанцию, ведя по-баскетбольному мяч. Я хорошо отработал, и когда вернулся к классу, она с визгом восторга меня обняла и поцеловала.

– Да там вокруг, наверное, сотни человек визжали и вопили! – воскликнула Корсунская.

– Но поцеловала меня только ты.

– Просто очень хотела, чтобы наш класс победил, и вошла в раж.

– Да-да, я понял. Но всё же поцеловала.

– Игорь, а ты до сих пор помнишь? – уточнила Елена Николаевна.

– Конечно, помню. Впервые в жизни меня девчонка поцеловала – разве забудешь такое?

– Да в щёку чмокнула, и всё!

– Аня, значит, ты тоже помнишь?

– Помню, ну и что?

– Ты тогда впервые поцеловала мальчика?

– Возможно. Откуда я знаю?

– Возможно? Ты к одиннадцати годам уже вовсю целовалась, но запомнила только один из этих поцелуев? Каким же образом? Ты ведь не знала тогда, что он станет президентом.

– Разумеется, не знала.

– Так почему же из всех своих многочисленных ранних поцелуев запомнила именно этот?

– Ладно, хорошо. Первый раз поцеловала. Но просто от счастья – потому что наш класс побеждал, и он ничего не испортил. Был бы на его месте кто-нибудь другой, и его бы тоже поцеловала.

– Игорь ведь не один участвовал в той эстафете. Все мальчишки по очереди пробегали одну и ту же дистанцию и возвращались назад, но ты именно ему уделила особое внимание. И, кстати, до сих помнишь всю эту историю, как и он.

– Наверное, она ожидала от моего выступления неудовлетворительного результата, – решил помочь своей бывшей пассии Саранцев.

В конце концов, зачем её так настойчиво беспокоить. Ну, не хочет она признать свой первый поцелуй подаренным ему. Игорь Петрович не мог постичь мотивы бывшей Корсунской, но боялся довести ситуацию до безобразной ссоры и мысленно осуждал упорство классного руководителя. Сам он ту секунду помнил очень хорошо, хотя не мог назвать ни даты, ни даже года. Шум, гам, кавардак, школьный спортзал переполнен и гудит от криков. Их класс выстроен вереницей, рядом вытянули свои вереницы параллельные классы, метрах в десяти перед каждой из верениц стоит по одному стулу. Саранцев оказывается впереди, получает мяч, проводит его вокруг стула, возвращается назад к классу и передаёт мяч следующему, оказавшемуся первым в веренице. И вдруг на него налетает невесомое существо с прыгающими по плечам косичками, обхватывает его руками за шею и касается прохладными губами его щеки. Кажется, никто ничего не заметил или просто не обратил внимания, эстафета продолжилась, юный Саранцев после секундного приключения направился, как положено по условиям соревнования, в конец вереницы и занял своё место. Не упал в обморок, и душа его не вырвалась наружу, но едва ли не каждую секунду той минуты он помнит до сих пор. Помнит лёгкие руки у себя на плечах и почти неосязаемое прикосновение девчачьих губ – словно ветерок погладил в жаркий день.

– Я не собираюсь утверждать ничего определённого, – упорствовала Корсунская. – Мне кажется, просто, в силу подросткового возраста, поддалась азарту толпы и почему-то очень хотела победы своего класса.

– Почему-то? – обиделась в свою очередь Елена Николаевна. – Неужели ты была настолько равнодушна к коллективу?

– Елена Николаевна, вы прямо как на классном часе. Я выросла уже, ни за какой спорт никогда не болела и теперь не могу понять, зачем болела за ту эстафету.

– Затем, что была ещё чистым наивным ребёнком, не думала о семье, детях, муже и хозяйственных закупках, а душа рвалась к счастью, – авторитетно разъяснила классный руководитель чувства бывшей ученицы. – Так и не разрешишь Игорю вернуть тебе поцелуй?

– Мы не маленькие уже.

– Елена Николаевна, мне неудобно, – взмолился о пощаде Саранцев. – Ситуация уже напоминает изнасилование. Не надо её заставлять.

– Никто никого не насилует и не принуждает к аморальным действиям. Анечка, тебя нужно спасать, или всё в порядке?

– Спасибо, всё в порядке.

– Давайте, я её поцелую, – предложил Конопляник. Чувство юмора никогда его не оставляло.

– Ты, Миша, не юли. Я прекрасно помню, что ты уклонился от ответа на мой вопрос.

– Какой ещё вопрос?

– Только что я предлагала тебе подтвердить, что Игорь был без ума от Анечки, а ты отмолчался.

– А почему вы требуете подтверждения от Конопляника? – заинтересовалась Корсунская.

– Потому что я очень хорошо помню, как он подначивал Игоря как раз по этому поводу.

– Просто кошмар какой-то! Все обо мне всё знают, а я сама про себя ничего не знаю.

– Всё ты прекрасно знаешь, Анечка, просто не хочешь признать. И Конопляник вот молчит. Наверное, Игоря боится.

– Елена Николаевна, я нисколько не сомневаюсь, что дразнил его много раз и по разным поводам, – взмолился Мишка. – Но, раз Аннет в отказе, я на неё наезжать не намерен.

– За юбкой прячешься? – съязвила учительница.

– Я предлагаю закрыть эту тему, – вмешался Саранцев.

– А я предлагаю расставить точки над i, – взбунтовалась обличённая в невинном поцелуе. – Пускай он сам скажет.

Она не уточнила, кто «он», и что не названный по имени должен сказать, но все поняли и посмотрели на президента.

– Да, – сказал тот просто.

– Что «да»? – ошарашенно спросила Корсунская.

– Я неровно к тебе дышал, – постарался разрядить напряжённость Игорь Петрович.

– Что ты делал?

– Неровно к тебе дышал.

Одноклассница молчала и явно не верила. Теперь она сама захотела подтверждения от Конопляника и потребовала его. Тот утвердительно кивнул.

– Анечка, можно подумать, тебе неприятно внимание Игоря, пусть даже в прошлом. Он ведь был симпатичным мальчиком, разве нет?

– Елена Николаевна, умоляю, – поспешил вмешаться испуганный Саранцев. – Вы, пожалуй, сейчас начнёте обсуждать мои стати.

– Нет, ты действительно был очень приятным мальчиком. И очень скромным, иначе стал бы главным сердцеедом школы.

– Он не мог стать сердцеедом, – вставила Корсунская. – Боялся выговора по комсомольской линии.

– Можно подумать, ты не боялась выговора по комсомольской линии.

– Я не боялась.

– Ну конечно. Скажи ещё, что была диссиденткой и борцом с режимом.

– Не скажу. Но выговора не боялась.

– Да, потому что не пропускала без уважительных причин комсомольских собраний и субботников.

– Кто бы говорил! Идеолог задрипанный.

– Зам по идеологической работы школы – не секретарь райкома и даже не инструктор. Не функционер. Выдвинули на общественную работу – так куда же денешься. Вот и Елена Николаевна, кажется, руку приложила.

– Я сначала в председатели совета пионерской дружины пыталась тебя продвинуть, но не сдюжила, – призналась учительница. – Теперь всем остаётся только восхититься моей прозорливостью – когда ещё разглядела в обыкновенном пацане политический талант!

– Мы восхищаемся, – заметила Аня, но на президента по-прежнему старательно не смотрела.

– Наша Анечка хочет назвать меня приспособленцем, но хорошие манеры ей не позволяют, – пошёл на обострение Игорь Петрович.

– Дети, не ссорьтесь, – всполошилась Елена Николаевна. – Вот ведь только хотела покончить дело миром, а вы сейчас в волосы друг другу вцепитесь.

– Не собираюсь я её за волосы цеплять. Тем более, кос давно уже нет.

– Попробуй только вцепиться – я приёмы самообороны знаю, а твои охранники за дверью.

– Они не охранники, а сотрудники ФСО.

– Какая разница?

– Такая, что меня не сторожат, а сопровождают в целях обеспечения безопасности.

– И какая же опасность тебе грозит в этом кабачке?

– Заранее таких вещей никто знать не может.

– Ну конечно! Враги прямо головы себе вывихнули в раздумьях, как бы от тебя избавиться.

– Анечка, остановись, – утратила шутливый тон учительница. – Я, в конце концов, требую. У меня ведь ещё есть такое право, или вы уже взрослые и никому не подчиняетесь, кроме закона?

– Извините, Елена Николаевна, я не хотела. Просто не сдержалась.

– Нет-нет, ты продолжай, – тихо проговорил Саранцев.

Ему и в самом деле стало интересно, до каких глубин обличения режима дойдёт одноклассница. Отправляясь на ностальгическое рандеву, Игорь Петрович ждал от Корсунской многого, но вовсе не политической критики.

– Анечка, ты просто несправедлива. Игорь, с моей точки зрения, очень хороший глава государства. Даже самые заядлые оппозиционеры ни в чём страшном его не обвиняют, разве нет?

– Спасибо, Елена Николаевна.

– Ты меня не благодари, это просто моя последняя оценка тебе.

Корсунская молчала.

– Анечка, ты согласна? – напирала учительница.

– Он не страшный, он смешной.

– Смешной? О чём ты?

– О разном. Я вот как-то в Подмосковье видела автобус, у которого сбоку было написано «Дети», а ниже: «от президента Российской Федерации».

Секундное замешательство понадобилось аудитории для соединения слов в одну фразу, а потом Конопляник коротко хохотнул, как ни старался себя сдержать.

– А я-то здесь причём? – разозлился Саранцев.

Ему самому стало сначала смешно, но раздражение быстро затопило грудную клетку и заставило сердце колотиться у самого горла.

– Не причём, конечно, – лениво отмахнулась Корсунская. – Если бы в телевизионных заседаниях правительства не изображал из себя так старательно сурового государственного деятеля. Я бы сказала, слишком старательно. Я думаю, при желании твоя администрация могла бы отслеживать происшествия такого рода, о котором я рассказала, и категорически их пресечь. Или тебе всё равно, смеются над тобой люди или нет?

– Разумеется, мне не всё равно. Но администрации президента хватает нормальной работы, помимо отслеживания всяческих глупостей.

– Это не глупости. Я даже думаю, кто-то из твоей же администрации эту промоакцию и учинил. Неужели кто-нибудь из районных или городских чиновников посмел бы всуе упомянуть твою должность?

– Когда ты видела этот чёртов автобус?

– Пару лет назад, кажется.

– Может, он вообще от времён Покровского остался? Почему ты именно ко мне его пристегнула?

– Не имеет значения.

– Почему же не имеет значения?

– Потому что ты с большим удовольствием вошёл в систему и очень удачно в неё вписался. Настолько хорошо, что даже сам Покровский, видимо, безгранично тебе доверяет.

– Пользоваться доверием Покровского – преступление?

– Конечно.

– Почему же?

– Потому что он доверяет только тем, кто ему безгранично предан. Ты ведь не станешь нас уверять, будто сознательно внедрился в команду генерала с целью развалить её изнутри?

– Я никуда не пробирался с целью развалить. Я просто занялся политикой.

– Очень успешно занялся.

– Да, успешно. И начал, когда генерал не стал ещё даже губернатором. И когда ты со своими друзьями, надо думать, смеялись над ним как над бессмысленным солдафоном и прочили ему скорый закат политической карьеры.

– Честно говоря, я вообще не помню, как я со своими друзьями относилась тогда к твоему Покровскому. Боюсь, мы о нём вообще не думали.

– Нисколько не сомневаюсь. А меня как раз турнули из строительной компании, следовало найти новую сферу приложения сил. Кстати, я семью должен был кормить.

– И тут генерал, из-за которого ты потерял работу, предложил тебе новую. И ты побежал к нему на зов.

– Работу я потерял из-за владельцев компании – они баловались всякими милыми шалостями, но козлом отпущения сделали меня. Кстати, так ты всё же интересовалась истоками карьеры Покровского? Или ты меня изучала?

– Просто читала всякое то здесь, то там. Трудно не узнать о тебе некоторых деталей биографии – на них ведь миф базируется. Прямо-таки «мы пойдём другим путём» в новом издании.

Саранцев ощутил под ложечкой прилив глупой ребячливой радости. Взрослому человеку и юристу действительно не зазорно читать о премьер-министре и президенте, но никакой сколько-нибудь заметной кампании в прессе по поводу его знакомства с генералом Игорь Петрович не припоминал. Значит, Корсунская приложила специальные усилия, разузнав почти интимные подробности.

– О чём вы говорите? – заинтересовалась Елена Николаевна. – Анечка, какой миф? Лично я ничего не слышала о строительной компании. То есть, я читала, что Игорь занимался строительством в Новосибирске, но никогда не слышала об увольнении из-за Покровского.

– Видимо, мифы обо мне распространяются исключительно в адвокатской среде, – решил в свою очередь съязвить президент.

– Дело не в мифах, – устало оправдалась Корсунская, – а в принципе. Он с самого начала занял позицию хозяина, а ты – его подчинённого-подопечного.

– Тоже мне – анархистка. У всех людей есть начальники.

– Кроме президента, – уточнила учительница.

– Президент тоже не всевластен.

– Но ему ведь никто не отдаёт распоряжений? – настаивала Елена Николаевна.

– Нет, но он ведь не может делать всё, что ему заблагорассудится. Свобода его воли ограничена законом. Спросите вот у юриста.

– Ограничена, только законы пишутся в угоду президенту, а не обществу, – политически заострила вопрос Анечка.

– Ты прямо с предвыборной речью выступаешь, – не удержался Саранцев.

– Да, выступаю. А ты можешь мне возразить?

– Конечно, могу. Конституция принята до Покровского. Много ты знаешь законов и указов, нарушающих её?

– Насколько мне известно, Конституционный суд без работы не сидит.

– Вот именно. И сотнями принимает решения в пользу граждан против государства. С одной стороны, это плохо характеризует качество отечественного нормотворчества, с другой – свидетельствует о торжестве закона.

– Не забывай – я всё же адвокат и не рискнула бы говорить о торжестве закона в Российской Федерации. И вообще – речь не о законности или беззакониях, хотя миллионы людей действительно не имеют возможности легально противостоять бесчинствам маленьких и больших начальников – в том числе и потому, что эти начальники ходят с прокурорами и судьями на охоту, а делать гадости приятелям в России не принято. Думаю, ты и без меня прекрасно всё понимаешь. Вся система в целом перевёрнута с ног на голову – каждый человек на своём месте зависит от вышестоящего, а тот, в свою очередь, от ещё более вышестоящего. Вы на пару с генералом усердно воздвигаете властную вертикаль, исходя из убеждения, что люди не способны обеспечить свои интересы самостоятельно и нуждаются якобы в защите доброго царя. С моей точки зрения эта ваша идеология – полная чепуха, не способная привести к иному результату, кроме очередной катастрофы, которыми заканчивались все предыдущие властные вертикали. И не только в России, но и во всём мире.

– Ты ведь сама рассказала о совместных охотах начальников разного уровня с судьями и прокурорами. Как ты предлагаешь простым людям решать с ними свои дела? Найти тайные ходы и тоже принять участие в охотах? Такими возможностями располагают единицы.

– Конечно, нет. Разумеется, в одну минуту и даже в один год такие проблемы не решаются, но вы не только не решаете их, а уверенно движетесь строго в обратном направлении. Ты ведь не маленький мальчик, и прекрасно знаешь: ткни любой регион и выяснится, например, что туда летают только две авиакомпании, и обе контролируются либо самим губернатором, либо его родственниками и друзьями, которые устанавливают фантастические тарифы и в ус не дуют, разрушая транспортную сеть государства. А Москва благосклонно взирает на них, всё видит и понимает, но ничего не делает. Во-первых, потому что действует средневековая система кормления, во-вторых – нужно копить компромат на губернатора, чтобы быстро и без хлопот его свалить, если он перестанет Москву устраивать. И так в каждом углу, в каждом городе, в каждом селе, на каждом уровне кто-то что-то контролирует и держит всех нижестоящих за горло, а его самого подвешивают за шею сверху.