– Жизнь научила. Не знаю ни одной счастливой женщины среди своих родных и знакомых. Вот только некоторые уехали – может, у них все получилось. Не знаю.

– И в чем же состоит несчастье всех твоих знакомых женщин?

– В том самом. На верблюдиц похожи или на сексуальных рабынь. Либо дом на себе несут, либо сидят в золотой клетке и беспрекословно исполняют супружеские обязанности, исключительно по заявкам населения и без всякой обратной связи.

– Печально слышать.

– Ничего тебе не печально. Вам, мужикам, всегда весело. Пускай семья голая и босая, на сто грамм себя никогда не обделите.

– Хочешь сказать, вся твоя мужская свора закладывает?

– Я ничего не хочу, я просто гуляю.

Исполненная противоречий пара за размеренной беседой незаметно добралась до набережной. Серый парапет едва проступал смутным контуром в белесой полутьме, а за ним висела одна непрозрачная, бездонная муть. Гуляющие, не глядя по сторонам, пересекли пустынную проезжую часть и подошли к самой бездне. Внизу неслышно колыхалась холодная на вид вода, раскачивая несколько прибитых к берегу полиэтиленовых пакетов и арбузных корок. Обоим одновременно показалось – они вышли к последнему морю, исполнили мечту Чингис-хана. Край света встретил их предутренней мертвой тишиной, безлюдьем и чувствительным обликом вечности. Потому у них за спинами прогромыхал железом первый грузовик, туман через некоторое время раздернулся на отдельные пряди и показал путникам противоположный берег Москвы-реки, навечно уничтожив сказку и обратив мечту в пошлость.

В попытке спасти первое впечатление Воронцов обнял Веру за плечи, силой повернул ее лицом к себе и поцеловал в теплые губы, словно исполняя языческий обряд посвящения. Мать несуразного подростка зажмурилась, словно школьница, и голова у нее чуть закружилась от нового ощущения. Ее впервые обнимал человек, от которого она ждала чего угодно, только не желания прибрать ее к рукам. Его утренняя щетина больно кололась и терла ей подбородок наждачной бумагой, но она не отталкивала Воронцова, потому что хотела вновь, как в далекой юности, ощутить свое невесомое тело парящим над землей в порыве смешного безумия. Ей показалось – тротуар ушел из-под ног, а начинающее синеть небо неслышно устремилось навстречу.

Жизнь в коммуне изгнанных отовсюду не изменилась из-за перемен в отношениях Воронцова и Веры. Никто из коммунаров даже не заметил новых обстоятельств окружающего бытия – оба фигуранта и прежде друг с другом не лаялись, и после туманного утра на берегу Москвы-реки не стали поедать друг друга преданными глазами. Они беспредметно разговаривали, соприкасались рукавами, не краснея, и всячески сохраняли прежнюю обыденность, будто женатые издавна и безысходно.

Воронцов несколько недель покупал продукты для тети Моти, когда шел за ними в интересах общего котла, и не видел в своих действиях потенциальной угрозы мирному существованию, пока однажды в соседских дверях его не встретил насупленный Роман, сын бывшей ответственной квартиросъемщицы, ныне полноправной владелицы населяемой ею квартиры. Сын собственницы открыл дверь позвонившему Воронцову, не ответил на его приветствие и только долго, с молчаливым упорством озирал его лик, будто искал возрастные изменения, случившиеся после их прежней встречи.

– Ты чего? – удивленно спросил Воронцов, держа на вытянутой руке пакет с хлебом, молоком и творогом.

– Я-то ничего, – тихо и нехорошо ответил импровизированный швейцар, никак не проявляя намерения принять у посетителя сделанные покупки, – а вот какого хрена ты тут потерял?

– Я? – глупо переспросил Воронцов, беспомощно лелея в памяти общие детские впечатления и медленно понимая их неуместность в сложившихся жизненных обстоятельствах.

– Да, ты. Чего ты тут вынюхиваешь?

– Я? – не проявил творческого подхода заготовитель продуктов.

– Хорош придуриваться. Паинька нашелся. Ты на фига сюда шляешься?

Владелец загадочной квартиры и в самом деле ощутил себя дураком. Казалось, долго болтавшийся сзади жизненный хвост разом отпал за ненадобностью, и осталось одно только настоящее – чистое, откровенное, незамутненное, понятное и неприятное.

– А на фига ты здесь так редко появляешься? – звякнувшим от психического напряжения голосом спросил Воронцов. – Должен ведь кто-нибудь твоей матери изредка помогать, раз сыну некогда.

– Чего-чего? Ты меня учить будешь, паскуда?

Ромка схватил бывшего соседа за грудки, потряс его и попытался повалить, но не смог. Тот бросил принесенные пакеты на пол, взялся за руки агрессора и попытался оторвать их от своей рубашки, опасаясь за целостность последней, но успеха также не достиг. Так они и стояли друг перед другом, упираясь ногами в пол и пытаясь сдвинуть противника с места таким образом, чтобы получилось, будто тот отступает.

– Рома, что у вас там? – крикнула из глубин жилища квартирохозяйка.

– Ничего! – резко выдохнул неверный сын своей матери, боясь выдать голосом сбитое от напряжения дыхание.

– Это Сережа пришел? – вновь крикнула тетя Мотя, опрометчиво упомянув в своей речи запретное имя.

– Нет! – сдавленно, с оттенком хрипотцы выкрикнул Ромка, пытаясь сжечь взглядом ненавистного врага.

– Он уже давно должен придти, – продолжала упорно не проникающая в ситуацию мать, – ты его впусти.

– Ла-дно! – надрывно выдал Роман, голос которого екнул в середине слова из-за очередного рывка от рук Воронцова.

– Я пришел, теть Моть! – заревел тот чересчур громко, вложив в крик все оставшиеся в наличии силы.

– Рома, возьми и Сережи пакеты, – инструктировала несведущая Матрена Ивановна своего жадного сына, пребывая в блаженном неведении относительно разыгрывающейся на пороге ее жилища драмы.

Между тем отпрыск наивной женщины стал побеждать и вытолкал Воронцова на середину лестничной площадки. Желто-красный плиточный пол под ногами драчунов смотрелся фантасмагорической шахматной доской, на которой два тупоумных игрока всеми силами изображали признаки нравственного и интеллектуального превосходства над противником.

– На квартиру запал, сученыш? – хрипел Роман, рывком отрывая очередную пуговицу с рубашки заботливого соседа. – Забудь, понял? Или чердак тебе разнесу.

Ярость будущего владельца недвижимости из скрытой и сдерживаемой страсти переросла в буйную стихию, и даже не всякий представитель службы правопорядка смог бы теперь ее обуздать. В подобных случаях принято взывать к ОМОНу или СОБРу, уповая на их привычку решать проблемы всяческими нелицеприятными способами с не всегда предсказуемыми результатами.

– Что здесь происходит? – спросила откуда-то сзади Лена, и Воронцов испытал необъяснимое чувство облегчения, будто она могла пособить ему в усмирении дикого вепря.

– Исчезни, п… рваная! – смешно взвизгнул Ромка, и тут Воронцов совершенно случайно саданул хама головой об стену. Никогда в жизни он не отрабатывал каких-либо приемов, после армии совершенно не дрался, и в неуклюжей потасовке с бывшим приятелем выступал экспромтом, стараясь только не слишком низко уронить мужское достоинство в глазах свидетельницы. Череп противника оказался чугунным, и в результате его ответных мер мысли в потрясенной голове попечителя страждущих пенсионеров несколько смешались на короткое время.

– Как ты? – снова услышал он голос Лены откуда-то сверху, и поднял взгляд. Голова закружилась, он увидел только призрачный женственный абрис над собой, снова уронил голову и подумал о бренности всего сущего.

– Ты живой? – настаивала Лена.

– Кажется.

Воронцов действительно не испытывал уверенности в справедливости собственного немногословного утверждения. Он вполне допускал возможность перемещения своей особы в некую эфирную субстанцию, лежащую на пути в лучший мир, поскольку чувствовал себя не вполне уверенно. Через промежуток времени, определить длительность которого Воронцов не мог даже в самом отдаленном приближении, он наконец сфокусировал зрение и увидел врага, на четвереньках уползающего в раскрытую дверь соседской квартиры. Одной рукой он будто случайно зацепил пакет с продуктами для тети Моти и волок его за собой по полу, не желая оказаться совсем уж плохим сыном.

– Что у вас тут случилось? – все еще пыталась разобраться в ситуации встревоженная Лена.

– Случай взаимного непонимания, – пояснил заботливый человек, ощупывая свою опустевшую было, но вновь наполняющуюся смыслом голову. – Ты очень вовремя появилась.

– Иначе он бы тебя убил?

– Почему непременно – он меня? Может, наоборот.

– Ну конечно.

– Неуместная ирония. Ты думаешь, я уж прямо весь такой – боксерская груша, и только?

– Не только. Но в том числе. И незачем строить из себя громилу, все равно никто не поверит.

– На громилу не претендую, но этот придурок никогда в жизни морду мне не бил.

– Потому что ты успевал удрать?

– Нет, потому что не мог! Откуда такой скепсис, я не понимаю?

– Вера мне рассказала о вашем диспуте с ее мужем.

– Ну и что? Можно подумать, он здесь устроил Варфоломеевскую ночь.

– Он – нет, и ты тоже бойцовских качеств не проявил. Она очень смеялась.

– Даже так?

Разозлившийся Воронцов встал на ноги и, на всякий случай придерживая затылок ладонью, неверным шагами вернулся в свою квартиру. Лена скользнула за ним, неслышно и неназойливо, привычно и без лишней суеты.

– Может, тебе примочку сделать? – заботливо поинтересовалась она.

– Нет, спасибо, – сухо уклонился пострадавший от проявления противоестественной заботы.

– У тебя гематома может быть, нужно к врачу сходить.

– Ничего, перебьюсь. Не впервой.

– Тем более! Если ты раньше уже получал по башке, новый удар может оказаться опасней, чем кажется со стороны.

– Подумаешь, коньки откину. Какая мне разница?

– Ну вот, до суицида договорился. Ты хорошо себя чувствуешь?

Двое разговаривали в прихожей, у открытой двери, из кухни выглянула на голоса Вера и поинтересовалась:

– Случилось что-нибудь?

– Нет, – вяло махнул рукой Воронцов.

– С соседом подрался, – озабоченно произнесла Лена и как бы придержала жертву за локоть, опасаясь за его равновесие.

– С каким соседом?

– Из квартиры напротив.

– Напротив Матрена Ивановна живет.

– Не знаю, с мужиком каким-то сцепился.

Воронцов принялся с безразличным лицом переобуваться, а женщины обсуждали его приключение между собой и даже не беспокоили его вопросами, а довольствовались собственными догадками и вопиющими домыслами о сущности происшествия.

– Даже интересно стать свидетелем полета фантазии, – сказал субъект осмысления и с величественным видом направился в кабинет, поскольку страшно хотел лечь и закрыть глаза.

– А у меня для вас новость есть, – бросила ему вдогонку Лена с будничной интонацией. – Я замуж выхожу.

– Как?! – взвизгнула Вера, сложив узкие ладошки перед собой, словно собралась помолиться на радостях Гименею.

– Очень просто. Позвали, вот и выхожу.

Воронцов замер, не дойдя до своего лежбища, и медленно повернулся к провозвестнице будущего. Он чувствовал себя странно: будто кто-то незнакомый и бесцеремонный ввалился к нему в дом и распоряжается здесь по собственному усмотрению, не обращая ни малейшего внимания не хозяина.

Лена проводила дни в офисе, пытаясь заново сочинить себе жизнь. После скандального происшествия на конспиративной квартире у нее надолго испортилось настроение, и она смотрела на людей обоего пола с выражением безразличия в красивых глазах. Задетые именно этими взглядами, офисные мужчины стали собираться рядом с ней группками и наперебой острить в желании привлечь к себе благосклонное внимание снежной королевы.

Сотрудницы принялись перешептываться, бросая на нее потайные взгляды и делая друг другу многозначительные мины, когда Лена оказывалась поблизости. История с ревнивой женой в газеты не попала и не была известна никому, кроме непосредственных участников, только заглавная героиня приключения, в силу неизученных законов психологии, полагала свидетелем своего унижения весь окружающий мир и относилась к нему соответственно.

– Знаете, а вы мне нравитесь, – внезапно сказал ей по окончании работы мальчишка-курьер. Разумеется, в отсутствие свидетелей.

Лена посмотрела на него в прямом смысле слова сверху вниз и нечеловеческим усилием воли подавила вспышку раздражения. Пацанчик пришел в контору после школы, не проявлял никаких талантов и совершенно не переживал из-за своего положения никчемного человека. Видимо, кардинальное изменение образа жизни при переходе от детства к осмысленности само по себе казалось ему приключением, достойным всяческого переживания. Он мотался с поручениями и всевозможными бумажками по разным конторам в противоположных концах Москвы иногда по несколько часов кряду, и всякий раз, освободившись, увлеченно повествовал на офисной кухоньке об очередном приключении, пережитом им в метро, в трамвае или просто на улице. Рассказывал он с жаром и неподдельным восторгом в ясных голубых глазках, заставляя слушательниц улыбаться глупостям и банальностям, слетавшими с его уст постоянно и непременно. Все называли его ласковыми уменьшительными именами, снисходительно похлопывали по плечу, а женщины иногда трепали по щечке, что доставляло курьеру особенное удовольствие. Начав проявлять знаки внимания к Лене, дурачок ее скомпрометировал и даже не подозревал о своей провинности.

Руководству фирмы приспичило заняться укреплением спаянности коллектива, в связи с чем сотрудники оказались однажды утром на полигоне для занятий пэйнт-болом – все, без различия пола и возраста. Лена спряталась за металлической бочкой в надежде просидеть там необнаруженной до конца идиотского сражения и даже, с чисто женской непосредственностью, сняла защитные очки и уронила разряженный маркер себе на колени. Разумеется, как раз в неуместную минуту релаксации из-за ржавого автобусного остова выскочил игрок противной команды – наверняка мужчина. Половая принадлежность его не вызывала у беспечной сиделицы ни малейшего сомнения, поскольку тот поднял свое игрушечное оружие, прицелился ей прямо в лоб, и указательный палец подлеца уже пришел в движение, надавливая на спуск. Мальчик-курьер свалился откуда-то сверху, принял на себя несколько попаданий, но не вышел из игры, а принялся мутузить атакующего своими жалкими кулачками. Тот, без малого на голову выше, вяло оборонялся и отступал, а затем начал громко взывать к арбитру и игровой совести не на шутку разъярившегося врага.

Курьера оттаскивали от его жертвы несколько человек, игроков обеих команд. Некоторые из них хохотали и подначивали впавшего в истерику пацана, а тот, утратив чувство реальности, пытался драться со всеми одновременно, не умея причинить никому ни малейшего вреда. Когда с него стянули шлем, обнаружилось красное лицо с вытаращенными глазами и прилипшими ко лбу мокрыми волосиками. Лучший берсерк современности кричал странные слова, плохо складывавшиеся во фразы, но бесспорно призванных защитить хрупкое женское естество от посягательств окаянной мужской бесцеремонности. Лена попыталась поймать взгляд своего защитника, но не смогла – мальчишка не смотрел ни на кого и ни на что конкретно, он будто пытался охватить взором вселенную разом, взывая к ней, а не к окружающим его представителям рода человеческого.

Лена надолго задумалась и больше недели буквально ни с кем не обменялась ни единым словом. Она машинально готовила пищу, не глядя в кастрюлю или на сковородку, смотрела на телевизор, не видя демонстрируемых им программ, и не отвечала на обращенные к ней вопросы, даже на работе, чем одновременно раздражала и веселила сотрудниц, которые в своих перешептываниях по углам немедленно связали новые странности поведения копировальщицы с выходкой психически неуравновешенного курьера в учебном бою.

Лене показалось, будто ее размышления не привели ее к какому-либо выводу, но, в очередной раз буднично заявившись в офис, она вдруг первой заговорила с юным поклонником, ошарашенным и польщенным ее бесценным вниманием. Он вился вокруг нее целый день, вызывая нарекания сотрудников, которые безуспешно пытались отправить его с поручениями по привычным адресам, и постоянно говорил какие-то пустые и неинтересные слова. Лена их слушала и понимала главное: собеседник всеми силами жалкой душонки желает быть услышанным. Один из всего круга ее постоянного общения. Через недельку обстоятельства сложились благожелательным образом, и вечером неравная пара оказалась в пустом офисе, без лишних свидетелей. Охранник сидел снаружи, в подъезде, и смотрел боевик по переносному телевизору, не подозревая о событиях, бурно расцветших во вверенному ему помещении.

Лена овладела своим поклонником прямо на общественном диване, бесцеремонно, но не грубо, настойчиво, но без принуждения, применив свою опытность, но позволяя ему принять вид хозяина положения. Ошалевший, разомлевший, несколько осоловевший и потерянный, он смотрел на нее снизу вверх с оттенком подобострастия во взгляде, на раскрасневшемся лице его застыла нарисованная улыбка в виде судорожной гримасы, и очумелые глаза его все время сами собой закрывались, утомленные проявлением чужой страсти и собственной долго сдерживаемой похоти. Одеваясь, мальчишка стеснялся лишний раз посмотреть на Лену, и долго не попадал ногой в штанину, потому что нейтрально смотрел куда-то в пол.

– Женишься на мне? – строго спросила совратительница, словно укоряя жертву за якобы совершенное насилие.

– А ты хочешь? – глупо спросил совращенный, пряча глаза и едва ли не массируя указательным пальцем собственную коленку, подобно смущенному вниманием взрослых воспитаннику детского сада.

– Конечно, – просто и искренне ответила Лена, чувствуя в себе способность еще и не к таким подвигам.

Она поведала о своем романтическом приключении Воронцову и Вере без всякой задней мысли, в порядке информации. Ее инфантильный жених существовал в отдельной квартире, предоставленной ему родителями именно при условии женитьбы. Родителей не интересовала персона невестки ни в одном из доступных разуму соображений, кроме единственного – способности к деторождению. С оттенком изумления Вера выслушала продолжение рассказа с интимными подробностями о пройденной подругой процедуре получения и предъявления строгим контролерам справки от гинеколога.

– Ты так сильно хочешь замуж? – восхищенно спросила обученная жизнью мать-одиночка.

– Я многого хочу, – скупо обронила в ответ Лена. – Жизнь такая большая и светлая, зачем прятаться от нее по темным углам?

– Большая и светлая? – иронично переспросил Воронцов.

– Конечно. Тебе и твоим собратьям-бабникам никогда ее не увидеть. Для вас огромный мир ограничен размерами женских гениталий, и вы еще удивляетесь желанию других выйти на простор.

– На простор чего? – упорствовал в проявлениях цинизма надрывный холостяк.

– Пространства и времени, дорогой мой, пространства и времени, – снисходительно похлопала его по плечу будущая жена прыщавого мужа.

– Думаешь, твой курьер тебя туда выведет?

– Нет, конечно. Достаточно просто не жмуриться и не отворачиваться от света.

Воронцов неприлично долго молчал, глядя собеседнице прямо в широко распахнувшиеся черные зрачки, потом медленно и тихо произнес:

– Лена, ты хорошо себя чувствуешь?

– Даже отлично, – бодро воскликнула та.

– Отстань от нее, – устало бросила Вера. – Ты, как и всякий самец, не можешь вынести зрелища твоей самки, уходящей к другому самцу.

– Да был бы самец, я бы слова не сказал.

– Не тебе судить, не тебе решать, и не стоит беспокоиться.

Но Воронцов все равно не мог молча вынести зрелища торжественной гибели империи чувств и продолжал выдавать нудным голосом одну банальность за другой, словно человечество до него не существовало и не узнало много интересного в деле сближения разболтанных душ.

– О чем ты сейчас думаешь? – перебила вдруг его поток сознания Лена, существовавшая рядом, но отдельно.

– Я? Причем здесь я? Речь о тебе.

– Да нет, вовсе даже о тебе. Всю жизнь доказываешь неизвестно кому аксиомы, но воображаешь себя носителем высшей истины. Прекрати болтать и соверши какой-нибудь поступок. О тебе ведь в конце концов все забудут.

– Обо мне уже сейчас почти никто не помнит, но меня это не бередит.

– Хорохоришься.

– Нет, опять объясняю прописные истины.

– Твоя дремучесть вовсе не является общечеловеческим достоянием, не следует думать о себе так хорошо.

Воронцов окончательно потерял тонкую и запутанную нить своей мысли, которую так и не успел размотать до конца перед бывшей партнершей по сексу и соседкой. Он просто замолчал, с растерянным лицом стоял на одном месте и время от времени неуверенно моргал, словно боялся именно в момент мигания навсегда потерять из поля зрения женщину, ставшую привычной. Он ни на минуту и в мыслях не держал планов женитьбы на ней, не искал и иных путей сближения. Одной страстной ночи ему вполне хватило. Могло бы получиться по-другому, но только в том случае, если бы Лена не поселилась у него в квартире. Женское белье в ванной его не раздражало, только делало жизнь более скучной и предсказуемой. Он не знал, кто из его женщин носит тот или иной сушащийся после стирки предмет, и не пытался выяснить. Воронцов привык довольствоваться топографической близостью одновременно двух женщин, не доводящихся ему родственницами, как данным свыше образцом как бы семейной жизни, со всеми ее мало возбуждающими бытовыми подробностями.

Женщины Воронцова в квартире никогда не задерживались долее одной или двух ночей. Последнее случалось всего пару раз и кончилось плохо, поскольку он с перепугу буквально силой выпроводил на улицу несчастных, решивших было исподволь перевоспитать завзятого холостяка в семьянина. Теперь из дома уходила женщина, прожившая в нем несколько недель, и хозяин утратил дар речи.

За Леной зашел использованный ей избранник, и обитатели квартиры всех возрастов и полов смотрели на него во все глаза, как на невиданное чудо. Курьер немного смущался и неловко пытался оглянуться, чтобы встретить лицом к лицу чужие взгляды, но пугался собственной решимости и вновь опускал глазки долу.

– Вам помочь, молодой человек? – спросила Вера с участием, выглядевшим иронией, и немного улыбнулась. Хотела ободрить, но на деле совершенно смешала бедолагу, волочившего по полу полосатую мешочническую сумку, битком набитую вещами когда-то совсем голой Лены.

– Нет, спасибо, – торопливо и слишком высоким голоском отозвался тот, стараясь как можно скорее покинуть насмешливую квартиру.

Воронцов молча провожал взглядом уходящих и не ответил на прощальное махание ручкой, изящно и непринужденно, с некоторым вызовом исполненное Леной. Он молчал еще несколько часов после ее ухода, потом сказал «ладно» и занялся своими будничными делами.

Мишка редко задумывался над обстоятельствами своей сложной и непредсказуемой жизни. Можно сказать, вовсе не задумывался. В своих поступках он руководительствовался исключительно порывами, если не сказать позывами. То есть, сам он считал – порывами, но некоторые из очевидцев его жизненных кульбитов, включая жену и некую расплывчатую в сознании окружающих сильфиду, послужившую тараном семейных устоев, искренне полагали причиной Мишкиных извивов на жизненном пути именно случайные, но многообразные позывы. Сильфида, с которой он связался мимоходом и в общем случайно, так и относилась к нему – как к случайности. Хотя – приятной. Он не отличался богатством и свойствами Казановы, наоборот, порой напоминал своей молчаливой и величественной отрешенностью Квазимодо, ложащегося рядом с Эсмеральдой на груду скелетов под виселицей Монфокон, дабы никогда уже не встать. Некоторые женщины пугались его в такие минуты, но жена и сильфида – никогда. Обе не видели в нем смертной тоски, но только вечную неизбывную страсть, которой Мишка не мог никого привлечь, поскольку проявлял ее так, как ученые гориллы разговаривают с человеком на языке жестов – безразлично и глядя в основном в сторону, словно желая поскорее закончить непонятное занятие.

– Ты на медведя в берлоге похож, – говорила ему счастливая после ночи жена.

– Ты прямо слон в саванне, – не сговариваясь с полноправной соперницей вторила ей сильфида. – Хочется от тебя убежать, но страшно упустить тебя из виду. Я ведь не слониха, все-таки.

– Хватит ерунду молоть, – обиженно отвечал обеим Мишка и отворачивался к стене, глядел на обои и думал о своей природе еще долго после того, как начинало доноситься из-за спины тихое и удовлетворенное женское дыхание.

Старший из его сыновей гордился своей взрослостью и солидно готовился к поступлению в школу, старательно вызубривая буквы алфавита и снисходительно осаживая младшего, когда тот по наивности пытался соблазнить его игрой.

– Не видишь, я занят, – говорил он, вдохновленный родительским примером.

– Ну пойде-е-ем, – тянул его за рукав младший, а потом, отчаявшись, уходил к себе в угол молча играть в машинки, маленький и несерьезный в суровом взрослом мире.

Мишка смотрел на них, вспоминал себя и восхищался мудрости создателя, сумевшего сделать жизнь замкнутым кругом неутолимых радостей. Лишенный потомков, он жил в квартире Воронцова подобно своему младшему отпрыску: молча сидел в углу и думал о превратностях судьбы, ставящей человека лицом к лицу с самим собой.

– Никогда не мог понять, – обратился к нему однажды Воронцов в отсутствие женщин, – как люди женятся?

– Очень просто, – недоуменно ответил Мишка и даже чуть отстранился от спрашивающего простака. – Ты же не вчера родился.

– Формальности я понимаю, – успокоил его бывалый холостяк. – Ты мне объясни внутренний механизм.

– Какой еще механизм? С каких пор тебя на глупые вопросы потянуло?

– Почему же глупые? Ты не ругайся, а объясни. Я вот давно с женщинами якшаюсь, и ни на одной ни разу не захотел жениться. Какая кнопка у тебя сработала, когда ты сунул шею в ярмо?

– Какое еще ярмо? Причем здесь шея и ярмо? Нельзя же всю жизнь бабочкой порхать. Надо и взрослеть когда-нибудь – лучше рано, чем поздно.

– То есть, просто женился ради женитьбы, чтобы холостым не остаться? И что значит – лучше рано? Ты завидуешь бедолаге, которого Лена захомутала?

– Завидовать – плохое слово. Я их обоих понимаю.

– А я отлично понимаю его, а вот ее – никак. Может, ты сможешь объяснить, зачем он ей понадобился?

– Ты бы предпочел всю оставшуюся жизнь встречаться с ней по утрам и вечерам на кухне, никак не продвигаясь вперед?

– Куда вперед?

– Навстречу друг другу.

– Куда навстречу? По-твоему, она имела ко мне интерес?

– Разумеется. Странно с твоей стороны задавать вопросы старшеклассника.

– Почему старшеклассника? Зачем она от меня пряталась?

– Видимо, рассчитывала дождаться от тебя проявления чувств.

– Каких еще чувств? Мы с ней переспали через несколько часов после знакомства.

– Вот именно. Мог бы обратить на нее больше внимания.

– Почему вдруг я?

– Кто же еще? Я женат.

– Какое там женат! Тебе уже недолго осталось.

– Не каркай. В любом случае, женщины не воспринимают меня свободным. А тебя за пять километров видно.

– И зачем же я, по-твоему, понадобился Лене?

– Ты что, маленький?

– Нет, я о другом. Чего такого привлекательного она во мне разглядела?

– Откуда я знаю? Думаю, она и сама не имеет ни малейшего представления.

– Хочешь сказать, выбор делается по указке свыше?

– Это называется велением чувств.

Мишка поправил очки с видом оскорбленного достоинства и демонстративно не смотрел на Воронцова, будто бы разглядев где-то выше и левее головы собеседника нечто интересное и требующее немедленного пристального внимания. В глубине души он действительно завидовал беззаботному приятелю вообще и его безответственной личной жизни в частности.

С некоторых пор необходимость непременно хранить верность жене стала угнетать сознание начинающего семьянина и отравлять восприятие мира во всех его живописных красках. Тем не менее, расставание с супругой в его планы не входило, он только глупо надеялся как-нибудь наладить отношения с ней, не отказываясь от приятных экспериментов на стороне. Задумываясь время от времени над своими неосуществимыми планами, Мишка волей-неволей перед самим собой признавал очевидное, но острое желание сохранить статус-кво навечно заставляло его производить редкие вялые телодвижения в защиту себя перед лицом обозленного женского эго. Однажды, пытаясь в очередной раз спасти безвозвратно потерянное, Мишка встретился с женой в скромном ресторанчике и за бокалом вина принялся втолковывать ей прописные истины о безусловной ценности детей для семьи и необходимости для детей иметь обоих родителей.

– Родителей? – холодно переспросила обманутая жена, нервно постукивая вилкой по скатерти. – Это ты-то родитель?

– Разумеется, – осторожно подтвердил очевидное Мишка и замер, ожидая от своей визави неприятных открытий из их общего семейного прошлого.

– Ты не родитель. Ты бы предпочел обойтись без наших пацанов – они ведь тебя сковывают. Смотришь все время на своего Воронцова, который всю жизнь болтается, как цветок в проруби, и завидуешь. Для тебя забота о них – в тягость.

– Нет, с чего ты взяла?

– Видела много раз. Если когда и сидел с больным ребенком, то мысленно проклиная несчастную судьбу и мечтая поскорее дорваться до футбола по телевизору.

– Как ты можешь знать?

– Я ведь все видела. Думаешь, твои страдания нельзя заметить со стороны? И не мечтай. Ты у меня весь, как на ладони. Но я думала – ладно, мужик есть мужик, много с него не возьмешь. Деньги приносит, не пьет, в постели не отлынивает, иногда даже может пожертвовать телевизором ради детей, пусть и скрепя сердце. Вроде старается не превратиться в полного подонка, понимает разницу между достойным и неприличным. И потом ты вдруг устраиваешь свое эротическое шоу, да еще и ждешь от меня понимания! Ты совсем больной?

Мишка ожидал от жены некоторого охлаждения эмоций после своего разоблачения и теперь чуть смутился, попав в вихрь прежнего буйства.

– Впал в свальный грех и думает, будто искупает им прошлые подвиги! Нет, вы посмотрите на него! – кричала жена, смутив бедолагу почти до слез.

– Какой еще свальный грех, что ты несешь? – попробовал он возразить, быстро теряя надежду на улаживание жизненных неурядиц посредством легковесного с ними обращения.

– Смотрите на него, дурачком прикидывается! Ты за кого меня держишь, скажи?