Отметки при чтении «Исторического похвального слова Екатерине II», написанного Карамзиным

Слова, падающие в народ с высоты престола, имеют не только отголосок в народе, но ложатся на него основою, если не настоящих, то в свое время сбывающихся последствий и явлений. Будь наказ написан частным публицистом, он не мог бы иметь то значение, ту важность, которыми он проникнут, когда воображаешь себе, что это плод мыслей, чувствований и желаний державного лица. Перевод на русский язык Мармонтелева „Велисария“, напечатанный частным переводчиком, хотя и талантливым, затерялся бы в библиотеке, вместе со многими другими книгами; но если вспомнить, что этот перевод обязан существованием своим перу Екатерины, в сообществе с некоторыми лицами, приближенными ко Двору ее, в самое то время, когда подлинник подвергался во Франции порицаниям Сорбонны и официальному осуждению, то этот перевод приемлет иное и высшее значение. Это в своем роде знамение времени, указание на политическую и общественную температуру современное эпохи. Жаль, что ни одному из наших ученых и литературных учреждений не пришла мысль изготовить к празднеству Екатерины новое издание книги, тем более, что в настоящее время сделалась она библиографическою редкостью!

V

Считаем не излишним извлечь из второй главы, посвященной законодательной деятельности Государыни некоторые места, по мнению нашему, чем-нибудь особенно замечательные. Они могут послужить отчасти характеристике Екатерины и вместе с тем ее панегириста.

Он говорит: „Она уважала в подданном сан человека, нравственного существа, созданного для счастия в гражданской жизни. (Заметьте с какою осторожностью, не пускаясь в исторические умозрение, автор определяет свойство счастия, о котором он упоминает). Петр Великий хотел возвысить нас на степень просвещенных людей: Екатерина хотела обходиться с нами, как с людьми просвещенными“.

„Монархиня презирала и самые дерзкие суждения, когда оные происходили единственно от легкомыслия и не могли иметь вредных последствий для государства: ибо она знала, что личная безопасность есть первое для человека благо и что без нее жизнь наша, среди всех, этих способов счастия и наслаждения, есть вечное мучительное безпокойство“.

Упомянув о внутреннем преобразовании наших армий, которое есть, как он говорит, дело Екатерины, автор продолжает:

„Она произвела, что воины одного полна считали себя детьми одного семейства, гордились друг другом и стыдились друг за друга; она, требуя от одних непрекословного повиновения, другим предписала в закон: не только человеколюбие, но и самую приветливость, самую ласковую учтивость; изъявляя, можно сказать, нежное попечение о благосостоянии простого воина, хотела, чтобы он знал важность сана своего в империи, и, любя его, любил отечество“.

Монархиня (в наказе) прежде всего определяет образ правления в России – самодержавный; не довольствуется единым всемогущим изречением, но доказывает необходимость сего правления для неизмеримой империи».

Разделяя это мнение, автор говорит: «Здесь примеры служат убедительнейшим доказательством. Рим, которого именем целый мир назывался, в едином самодержавии Августа, нашел успокоение после всех ужасных мятежей и бедствий своих. Что видели мы в наше время? Народ многочисленный на развалинах трона хотел повелевать сам собою: прекрасное здание общественного благоустройства разрушилось; неописанные несчастия были жребием Франции, и сей гордый народ, осыпав пеплом главу свою, проклиная десятилетнее заблуждение, для спасения политического бытия своего вручает самовластие честолюбивому Корсиканскому воину». Далее: «Мое сердце не менее других воспламеняется добродетелью великих республиканцев; но сколько кратковременны блестящие эпохи ее? Сколь часто именем свободы пользовалось тиранство и великодушных друзей ее заключало в узы»?

В искренности сказанных слов и признания автора сомневаться нельзя. Карамзин был в самом деле душою республиканец, а головою монархист. Первым был он по чувству своему, горячим преданиям юношества и духовной своей независимости; вторым сделался он вследствие изучения истории и с нею приобретенной опытности. Говоря нынешним языком, скажем: как человек он был либерал, как гражданин был он консерватор. Таковым он был и у себя дома и в кабинете Александра. Заметим мимоходом, что в этом кабинете нужно было иметь некоторую долю независимости и смелости, чтобы оставаться консерватором.