Мнения, им оглашаемые, и отзыв, который они встречали в массах читателей, не могли ускользнуть от неусыпного, беспокойного и ревнивого деспотизма Наполеона. Глинка, подобно госпоже Сталь, имел честь обратить на себя внимание его и негодование. Французский посол, Коленкур, жаловался нашему правительству на неприязненный дух «Русского Вестника» Вообще в литературе нашей проявлялись воинственное направление и противодействие силе событий. Гроза двенадцатого года и дым Московского пожара чуялись уже в воздухе. В трагедиях Озерова и Крюковского были намеки на Наполеона. Речь Дмитрия Донского: «О, дерзостный досол надменнейшего хана!» – была написана прямо к лицу французского посла. Граф Ростопчин бросал в публику свои бойкие и одушевленные памфлеты «Мысли в слух на Красном крыльце», комедию «Вести, или живой убитый». Жуковский от «Сельского кладбища» на котором мечтал с Греем, переходил к полю, усеянному костями древних славян. В Барде слышался уже могучий голос Певца во стане Русских воинов. Он говорил:
Так пал с победой Росс!
Паденье – страх врагам.
Еще прежде того Карамзин, покидая на минуту перо историка, принимался за боевую лиру и взывал к Наполеону:
Ищи на юге робких слуг.
Сын севера, в стране железной,
Живет с свободою сам-друг
И Царь ему отец любезной.
За Галла весь ужасный ад,
За нас же Бог и добродетель!
Позднее князь С. А. Шихматов своими твердыми стихами и безглагольными рифмами воспевал доблестных предков и преследовал в современниках употребление французского языка.
Обращаясь к Шишкову, родоначальнику славянофилов, он не в шутку, а с добросовестною страстью говорил ему между прочим:
И знай, что звуком чужеземным
Твой Русский не пронзится слух.
А если бы кого из званных
(Находит зло и на избранных)