VII
Мы забыли упомянуть еще одну резкую подробность и одно впечатление, которое невольно вторгалось в душу. Весь этот печальный, торжественный, исключительно Русский обряд был, по неизбежному и никогда непредвидимому стечению обстоятельств, в тесном соприкосновении с стихиями ему чуждыми. Сердце болезненно вздрагивало, слушая пальбу французских и русских орудий, ныне печально и дружно отвечающих друг другу, и припоминало, что еще недавно эти орудия гремели враждебно и изрыгали смерть в противустоявшие им ряды. Но здесь злопамятство не у места. Смерть имеет примирительную силу. Пред нею страсти угасают и отдельные национальности сливаются в одно общечеловеческое сочувствие. К тому же должно сознаться, что Ницца встретила наше русское горе теплым и единодушным участием. Стоя на дежурстве в церкви при гробе в Бозе почившего Цесаревича, я видел не однажды, как жители всех званий и всех возрастов приходили благоговейно поклониться гробу: как французские солдаты тихо подходили, отдавали по-своему воинскую честь, осенялись христианским крестом, с умилением вглядывались в черты молодого покойника и с грустным выражением на лице почтительно выходили из церкви. Не только в домах, но и на улицах, везде слышны были речи о печальном событии, сетовали о бедном Родителе, о бедной Матери, о бедном Юноше, которого ожидала une des plus belles couronnes du monde (одна из прекраснейших корон в мире[1].