Выписываем еще одну заметку, которая не вошла в рамы вышеприведенных выдержек; но она, кажется, довольно оригинальна.
«Палерояль есть нечто единственное в своем роде. Это образчик всей Французской цивилизации, всего Французского характера. Взгляни на афиши и познакомишься с главными нуждами и сношениями жителей; взгляни на товары – получишь понятие о промышленности; взгляни на встречающихся женщин и получишь понятие о нравственной физиономии. Колонны Палерояля, оклеенные афишами, могут познакомить с Парижем. Удивительное искусство привлекать внимание размещением товаров и даже наклейкою афишъ».
Совершенно верно и поныне. Французы мастера хозяйничать и устраиваться дома. Они, кажется, ветренны; но порядок у них, часто ими расстроиваемый, снова и скоро восстановляется, по крайней мере в вещественном, внешнем отношении. После Июльской революции 30-го года, Пушкин говорил: «Странный народ! Сегодня у них революция, а завтра все столоначальники уже на местах, и административная махина в полном ходу».
Поговорка: товар лицем продается, выдумана у нас, но обращается в действительности у Французов. В торговле применяется она у нас только у обману и в надувательству; но вообще она мертвая буква. Мы и хорошее не умеем приладить к лицу. О худом и говорить нечего: мы не только не способны скрасить его, а еще угораздимся показать его хуже, чем оно есть.
Быть в Париже, посещать маленькие театры и не затвердить несколько каламбуров, дело не сбыточное. Вот и их занес наш путешественник в свой дневник. Для соблюдения строгой точности и мы впишем их в свои выдержки.
В комедии: Глухой или полная гостинница, актер спрашивает:
Que font les vaches à Paris? –
Des vaudevilles (des veaux de ville).
Quel est l'animal le plus âgé? –
Le mouton, car il est laine.
(Laine, шерстистый).
Жуковский не пренебрегал этими глупостями. И сам бывал в них искусник.
Теперь заключим переборку нашу выпискою, в которой показывается не Парижский Жуковский, а просто человек. Вся заметка не многословная, но знаменательная и характеристическая:
«Спор с Тургеневым и моя бессовестная вспыльчивость».
За что был спор, неизвестно; но по близкому знакомству с обоими, готов я поручиться, что задирщиком был Тургенев. Жуковский, в увлечении прения, иногда горячился; но Тургенев, без прямой горячности в споре, позволял себе сознательно и умышленно быть иногда задорным и колким. Он, как будто, признавал эти выходки принадлежностями и обязанностями независимого характера. Эта стычка между приятелями не могла, разумеется, оставить по себе злопамятные следы. Но покаяние доброго и мягкосердого Жуковского в бессовестной вспыльчивости невольно напоминает мне басню Лафонтена, в переводе Крылова: Мор Зеерей. Смиренный и совестливый Вол кается: «Из стога у попа я клок сенца стянулъ».