– До вечера. Можно, теперь называть вас на «ты»?
– Можно. До вечера.
Инга шла по коридору, тяжело вдыхая. Что– то оттолкнуло ее в этом коротком разговоре. Надменность? Высокомерность? Нет. Что-то не то. Послевкусие оказалось неприятным. Он прав, наверно, но свое дело Инга готова была отстаивать с яростью волчонка. «Пора заглянуть к Деду» – подумалось ей.
Она зашла к нему в палату и увидела, что лекарство вот-вот кончится.
– Ах, дедушка, не спишь ведь, а меня не зовешь! Опять твоя бутылочка кончается, что ж молчишь?
– Да вот только хотел тебя звать – слышу – сама идешь. Дед усмехнулся.
– Не шути так больше. Ужин принести?
– Давай.
– Через полчаса пойду.
Инга взяла капельницу и отправилась на пост. Она вспоминала тот пристальный взгляд Деда, и ей очень захотелось помочь ему. Ей захотелось найти внучку, свести ее с Дедом, но одного только имени для поиска было явно мало.
Начинало темнеть. На юге солнце всегда закатывается быстро. Едва только блеснет последний лучик, как через пару –тройку минут город превращается в потемки. На часах было всего только пять вечера, но мягкая темнота уже окутывала корпус больницы. Включились фонари, зажглись неподалеку вывески и витрины, свежесть, оставшаяся после дождя, превратилась в холодок.
На все отделение разносился запах тушеной картошки и жареной рыбы. Инга вспомнила, что сама сегодня еще не обедала – настолько быстро кружился день. Она бегом побежала на раздачу со столиком на колесиках.
– Девчонки, дайте еды?
– Давай, давай. Столовщица со всей деловитостью подошла к окошку и улыбнулась Инге. – Все возишься со своими? Пусть сами приходят.
– Да у одного перелом ноги, у другого руки, вот деда еще подбросили мне с пневмонией – жалко его гонять, отнесу уж. Теть Валь, наложьте мне тоже, пожалуйста, я еще с утра ничего не ела.
– Хорошо – хорошо. Столовщица по очереди подала четыре полные тарелки. – Пожалуйста!
– Ох, тетя Валя, до чего ж я люблю вашу рыбу!
– На здоровье! Столовщица махнула рукой и удалилась к кастрюлям.
Инга покатилась к Эду. Какого же было ее удивление, когда она застала его работающим за компьютером.
– Я принесла Вам ужин.
– Мы же на ты?
– Тебе ужин. А я и не видела сегодня пробегавших посетителей.
– Да, друзья выручают.
– Ну тогда не буду мешать, приятного аппетита.
– Вечером не забудь зайти.
– Я помню.
Инга пошла к Деду. На тумбочке в его палате она увидела раскрытую карту с анализами. Эпикриз был тяжелый. Обнадеживало только, что через два дня Деда должны были перевести во вновь открывающееся отделение для легочников.
– Дедушка, поешь. Через час приду тебе укол ставить.
– Это я люблю, – замурлыкал Дед.
Инга взяла стул и поставила его рядом с кроватью больного.
– Скажи, как ты чувствуешь себя?
– Да болит за грудиной, там, внутри. Надышаться не могу. Умру я здесь, наверно.
– Да ты что! С твоим диагнозом не умирают.
– Я много раз умирал, но выкарабкивался. А сейчас не хочу. – с лица Деда внезапно исчезла прежняя улыбка.
– Не надо говорить такое. Нужно жить.
Повисла длинная пауза. Дед словно не понимал, для чего ему еще нужно жить, а Инга как будто не могла объяснить причину, почему жизнь продолжать все же стоит. Ведь для нее это так понятно и естественно. Инга сидела на стуле и прищурившись, рассматривала старика. Его бегающие глазки, его жилистые руки с кожей, покрытой темно-коричневыми пятнышками, его вогнутую грудину. Противный грязно-желтый свет от фонарей рассеивался по палате. Он струился из окна и перемешивался со светом больничной бра. Дед уныло расправлялся с рыбой. Инга обсмотрела все и произнесла вновь:
– Надо жить! – а затем встала и вышла.
Она шла по коридору, устало пошлепывая босоножками.
– Ив звонит, -внезапно сказала она сама себе.
– Алло, ты забрал дочу?
-Забрал. Сейчас ее тебе дам.
– Моя сладкая!
-Мама! Ты опять сегодня на работе ночуешь?
– Опять, мой зайчик, зато потом буду два дня отдыхать.
– В парк пойдем?
– Конечно, обязательно сходим!
– Я тебя люблю!
– А я тебя крепко люблю! Лиза, там в холодильнике тебе сюрприз, папа покажет.
– Хорошо, сейчас папу дам.
-Алло, тебя завтра забирать как обычно?
– Как обычно, Лизу в садик и за мной. Ну давай, ешьте там. Покорми ее.
– Разберемся. Пока.
Инга выдохнула. Она вновь села за журнал и, послушно склонив голову над листами, стала заполнять расход лекарств еще недельной давности . Листая истории болезней и записывая выданные дозы, Инга сама не заметила, как подошло время вечернего обхода. Среди всего количества пациентов, поступившие мужчины выделялась особенно: кумир – ловелас и дед-пневматик, которого еще ждал укол. Инга захватила добрый десяток холодных градусников и пошла по палатам.
Голова начинала раскалываться. Какое-то щемящее чувство поглотило Ингу. Давило где-то внутри.
Инга направилась к Эду.
– Я за температурой.
– 36 и 5. Я вообще поражаюсь, зачем мне температуру измеряют, я же не с гриппом сюда поступил.
– Если у вас начнется воспаление в местах открытых ран, температура тоже поползет. Я сейчас закончу обход и приду.
– Хорошо, – кивнул головой Эд.
Инга заглянула к Деду.
– Ну как? – суховатым голосом спросила она.
– Не вижу, – буркнул Дед, протягивая градусник.
– Ничего, я посмотрю. Поворачивайтесь, сейчас укол буду ставить.
Дед кряхтя повернулся на бок и Инга, сделав дело, собралась уже уходить, как вдруг услышала:
-Ко мне никого в палату не подселят?
Инга хотела ответить, что дед пролежит здесь в одиночестве, но открыв рот, произнесла:
– Нет, не переживайте, никого не подселю. Вы….Вас переведут завтра.
Она шла по коридору, заглядывая в каждую палату, где лежали доверенные ее рукам люди.
– Медсестра идет! – закричал маме мальчишка лет пяти, и шмыгнул обратно в палату.
– Ох догоню, все равно догоню! – отозвалась Инга на его бег. –Как температура?
– У него все хорошо, Инга Александровна, 36 и 4 полукриком выпалила мать юного хулигана.
– Молодец! Завтра домой что ли поедешь?
–Да! – хитро ответил мальчик.
Инга погладила его по белесой головке и пошла дальше. В животе заурчало. В ординаторской стояли на столе нетронутые рыба с картошкой, совсем холодные и невкусные на вид.. Инга не стала есть, а лишь налила себе горячего чая. Вдруг она вспомнила, что обещала Эду зайти и невольно поплелась к нему с полным отсутствием желания это делать.
На улице уже было совсем темно, только и оставалось, что доверяться рассеянным фонарям с грустными тусклыми глазами. Люди в палатах постепенно умолкали, окутанные сонным настроением. Свет гас в каждой комнате, за исключением коридора – обители дежурной медсестры. После дневного дождя было еще очень свежо и нежный аромат цветущей вишни разливался в воздухе настоящим лекарством для больных душой. Инга снова вошла в палату Эда.
– Еще раз добрый вечер.
– Привет, – сказал он, закрывая ноутбук. Садись рядом. Вот что я подумал, у меня к тебе просьба есть: сегодня ночью будет полнолуние, я уже двое суток не был на улице, а в вашей больнице хорошо, конечно, но стены давят на меня, простора хочется, воздуха.
Инга смотрела спокойным, но недоумевающим взглядом.
– Так вот, последний раз я был в этом городе пять лет назад, но мне есть, что здесь вспомнить. Короче, выкати меня на улицу.
Инга закрыв глаза улыбнулась, и через мгновение ответила:
– Я даже не знаю, это совершенно противоречит правилам поведения в больнице.
– Один раз. Пожалуйста. – кумир засверлил ее своим взглядом.
–Хорошо, но только на полчаса. Я не могу надолго оставлять пациентов одних.
– Я думаю, от такой красавицы они и сами не сбегут – растянулся в улыбке Эд.
– Сидеть вам нельзя, только лежать, т.к. ваша трещина в тазу это не шутки, поэтому выкатить я вас смогу только на этой же кровати. Ваша палата ближе всех к лифту, так что укрывайтесь и поехали.
Улыбка засияла на лице Эда, и это воодушевило Ингу. Воистину, даже кумирам нужно мало для счастья.
Выкатывая кровать из лифта, Инге пришлось сперва побежать открыть дверь со второго входа, чтобы вахтерша не увидела их. И вот, наконец, улица.
– Инга, спасибо! Я буду всем знакомым рекомендовать вашу больницу.
– Ой нет, не стоит, мне и так пациентов хватает – улыбнулась Инга. Повисло неловкое молчание. Инга посмотрела на Эда и спросила:
– И что ж напоминает вам наш городишко?
– Одно доброе, хорошее время, когда я был беззаботен и счастлив.
– А разве теперь вы несчастливы?
– Теперь я не беззаботен.
– Я помню ваши клипы отсюда. Они очень теплые, их хочется пересматривать.
– Да, поговаривают, что с тех пор я не снимал ничего лучше. А ты как думаешь?
Инга смутилась:
– Нуу, это же всё субъективно. Инга увидела давящий, въедающийся в нее взгляд Эда. – Но мне и правда эти клипы нравятся больше нынешних. Там очень, очень красивая девушка – Алиса.
– Алиска…. я знал, что она не оставит меня в покое даже после нашего разрыва…
– Она замечательная.
– Я знаю.
Внезапно, Инга услышала чьи-то шаги. Каково же было ее удивление, когда она увидела курьера, неслышно пробирающегося к больнице. Парнишка, лет 20, увидел кушетку и медсестру возле нее и ринулся к ним.
– Это еще что? -зашипела Инга.
– Это пицца, расслабься, – улыбнулся Эд.
– То есть ты заранее знал, что я пожалею тебя и выкачу на улицу?
– Да.
Инга развернулась и зашла в больницу. Ком подкатывал к горлу. Вот простушка! Она всерьез думала, что Эду нужен свежий воздух и простор. В этом была вся Инга – верить людям, наивно принимать все за чистую монету и стараться помочь. После такого трудного дня, ей стало так обидно! Горечь подкатывала к горлу все ближе, но дать слабину, показать обиду и тем более слезы – никогда! Внезапно у нее зазвонил телефон.
-Алло.
– Мам, я уже спать ложусь.
– Спокойной ночи, моя сладкая, я тебя очень люблю. Как тебе мой сюрприз, понравился?
– Да. Только я все съела и забыла тебе оставить.
– Ничего страшного, я же для тебя покупала.
– А завтра купишь еще?
– Куплю, если будешь хорошо себя вести.
– Ладно.
– Ну, тогда целую тебя, ложись спать.
– Пока. Сейчас папу дам.
– У тебя там все хорошо? Все выздоравливают?
– Да, Слава Богу.
– Ну хорошо, люблю тебя.
– Доброй ночи.
Инга подходила обратно к выходу. В лунном свете Эд выглядел как Бог, лежащий на облаке с пиццей на коленях. Стремительными шагами она пошла к нему.
– Не злись, пожалуйста, – самодовольно сказал Эд, улыбаясь. – Больничная еда никогда не заменит мою любимую пеперони. Угощайся.
– Я напишу на вас жалобу.
– Хоть десять.
Инга выдохнула наигранно-зло.
– Угощайся говорю. Эд протянул ей кусок. – Сегодня удивительная ночь. Вместо женщины меня греет вино, вместо монтажа я занят созерцанием природы, а мое ничегонеделанье способствует моему выздоровлению. Да я такими темпами святым стану.
– Ты веришь в святых?
– Я верю в себя.
– И только в себя?
– Все заключено внутри человека, я убежден в этом, и мы сами можем слепить себя по желаемому образу. Или вообще сделать то, чего раньше еще никто не делал. – отвечал Эд, размахивая куском пиццы в руках, – Люди боятся самих себя. Они боятся быть свободными. Потому что свобода это выбор сильных. Это отсутствие лекал, под которые заточена обычная жизнь. Люди боятся заниматься тем, чем нравится, объясняя это разными отговорками. А я не боюсь.
– Не всем же быть режиссерами, Эд. Кто – то должен и почту разносить, и футболки шить и людей лечить.
– Возможно, это и так, но на мой взгляд, нет ничего скучнее, чем прожить всю жизнь вот так, на одном месте. Мир так огромен, Инга, необъятен, а люди сидят в одном и том же городе, смотрят телевизор и видят грязь и серость, хороня в душе художника и поэта. Они не слышат гремящего океана, яркого солнца, удивительных, разноцветных людей, с их причудами и обычаями, диких цветов огромных не видят. Они знают лишь путь от работы до дома и магазина . Это люди, живущие в клетке, которую сами искусственно создали. Но мало того, они рожают себе подобных: дают новую жизнь новому человеку и учат его, учат жить так же, как живут сами. Мне кажется, найдя своё дело, своё предназначение в жизни, человек становится счастлив и свободен. А для этого нужно верить в себя, а не в святых.
– И ты счастлив?
– Да. Человеку, знаешь ли, всегда чего-то не хватает. Но в целом я счастлив.
– А чего тебе не хватает?
– Выписаться отсюда, – Эд растянулся в улыбке.
– А что, если я нашла своё дело? Если я считаю, что моё предназначение быть здесь, лечить людей в этой больнице?
– Я с трудом смогу поверить тебе. Я не люблю людей. Они неблагодарны. Коварны и обманчивы, и вообще в большинстве своём свиньи.
– Эд, ты говоришь о толпе. Толпа коварна и обманчива. Единица же человека это история. Каждый из нас полон жизни, переживаний и надежд, которых часто некому рассказать. Люди одиноки в себе, одиноки с собой. Одиноки даже живя с кем-то. Потому что никто другой не переживает так же и столько же. И никто не может смотреть на жизнь глазами другого человека и проживать за него. Люди одиноки в своих мыслях и эмоциях и часто даже запуганы этим. Но все же, я предпочитаю видеть в них хорошее.
– Ага, пока плохое не покажется.
– Возможно… А ведь именно люди вознесли тебя туда, где ты сейчас находишься.
– Я сам туда залез. Люди же ждут моего падения. Я вырос в городке с населением 200 тысяч человек, после школы я сам принял решение переехать в столицу. И никто не встретил меня с распростёртыми руками. Я сам слепил себя. Я сам рисовал, сам снимал, сам покупал своё первое оборудование, я сам искал возможности не уехать обратно в родные трущобы и цеплялся что было сил. Людям нравится шоу. Они видят конечный продукт и хлопают картинке, часто не догадываясь, сколько труда было в это вложено. Зрители видят мою жизнь и завидуют, не понимая и не чувствуя на своей шкуре, как долог был мой путь. Им нравится моё творчество и поэтому я наверху, я могу сказать людям лишь «спасибо за ваш вкус», не более.
– А мне есть, за что сказать людям спасибо. Я помню себя, когда мои родители сгорели. Мне помогали не только друзья, но и совсем незнакомые люди. Мне приносили вещи, деньги, приглашали даже пожить некоторое время в своих домах.
– Ты путаешь доброту с жалостью.
– А разве между ними такая толстая грань?
– Люди любят помогать слабым и униженным. Это превозносит добродетелей в собственных глазах. Доброта, в моем понимании, близка к прощению. Я могу дать милостыню нуждающемуся, могу дать денег на лечение ребенка, но простить кого-то, кто предал меня или сделал мне зла – не смогу. Пожалуй, это и есть различие между жалостью и добротой.
– И много ли тех, кого ты не простил?
– Для медсестры ты слишком любопытна.
– Извини, я просто никогда не могла и представить, что когда-нибудь буду разговаривать с тобой просто так, на расстоянии метра. Я не хотела залезть тебе в душу.
– Хотела.
– Нет, правда, я болтала с тобой не как со звездой, а как с приятелем, я вовсе не хочу выспрашивать у тебя какие-то личные тайны.
– Инга, я не люблю людей, потому что слишком хорошо их знаю. Тебе, как и любому другому, хочется знать чуть больше. Поэтому неосознанно ты хочешь заглянуть в мою душу, понимая, что второго шанса у тебя уже может и не быть.
Инга поджала нижнюю губу и тихонько произнесла виноватым голосом:
– Давай, я закачу тебя в палату, тебе, наверно, уже холодно.
– Нет. Мне не холодно. Не зажимайся. Не прячь своё любопытство, я все равно его вижу.
– Ладно, подышим еще минут 10 и просто помолчим.
Инга не знала куда деть свою неловкость, простодушие. Она думала о словах Эда и холодок природы медленно проникал в ее душу. Как можно не спасать людей? Людей, которые говорят ей «спасибо» и целуют руки при выписке? Людей, которые создали лекарство и выучили детей? Людей, простых, чужих, которые так часто помогали ей? Полоса мурашек пробежала по спине. Инга повела плечами от зябкости и встряхнулась.
– Ты, наверное, думаешь, что я редкостный говнюк? – прервал ее мысли Эд.
– Нет, вовсе нет.
– А это так. У меня давно уже нет друзей. Есть только коммерческие связи, реклама, взаимовыгодное сотрудничество и вся остальная херня. Я давно уже не делаю ничего просто так. Возможно, поэтому я не могу смотреть на людей и мир сквозь розовые очки и видеть единицы душ в толпе.
– Эд, я встречала и злых и неблагодарных. Но все они обычно несчастные люди. Они , как правило, одиночки. Незамужние или бездетные, забытые, не имеющие подруг. Им не с кем поговорить, некому высказаться и поэтому внутри таких особей блуждает огромный запас зла. Поэтому им хочется оскорбить, унизить, наорать. Таких много, но добрых больше. Я открываюсь людям и они открываются мне. Вот даже ты: немного, но открылся.
– Ты славная, но доброта погубит тебя, усмехнулся Эд. Не стоит открывать всем свою душу. Часто, люди этого недостойны.
– По крайне мере, я буду погибать с осознанием, что душа моя чиста и всю свою жизнь я посвятила доброте. Давай-ка закатываться, становится совсем холодно. Ты допил свое вино?
-In vino veritas. Да.
Инга закатывала кровать с Эдом в лифт и старалась ему устало улыбаться, но получалось не особо.
– Ну вот и родная палата.
Она прикатила кушетку с Эдом на место и пожелала ему доброй ночи.
– Пока, – произнес Эд и пожал ей руку.
***
Инга закрыла дверь на замок и поднялась наверх. Идя по коридору, она заглянула к Деду. Он спал. Инга села на пост, вынула телефон из кармана – на часах была полночь. Она набрала смску Иву:
– «Спите?»
– «Уже ложусь», дочка уснула еще полтора часа назад».
– «Спокойной ночи».
– «Люблю тебя».
Инга закрыла глаза и в голов ее путались мысли. Она вспомнила Эда, лежащего на облачке, вспомнила плачущее лицо Деда, страдающего от одиночества и собственной трусости. Наконец, она так явно увидела в полусне свою дочку, сладко спящую на детской кроватке, что дальше все смешалось уже в одну картинку, пленящую усталый разум отдыхом сна. Инга уснула прямо за столом на посту.
Разбудил ее кашель Деда, в полшестого утра. Инга отряхнулась ото сна: за окном уже ярко блестело солнышко, разливая свой лимонный свет на листву и землю, проснулись первые птицы, цветы еще сжимали свои пестрые головки, но вся природа вокруг казалось свежей, легкой. Солнце было еще не жгучее, а ласковое и доброе. Кругом стояла нежная прохлада, которая так желанна в жаркие дни! Такое утро просто подарок природы, а еще и домой скоро – подумалось Инге. Ей захотелось открыть окно, но она решила, что не стоит этого делать до завтрака, пока пациенты еще спят. Инга потянулась всласть, пока никто этого не видит, и пошла прямиком к палате Деда. Она приоткрыла дверь и увидела, что Дед еще спит, а кашель его вырывался сквозь сон. Укол ставить через полчаса, в 6 , подожду пока – успокаивала себя Инга. Она умылась, поправила свои сбившиеся волосы, и вот, наконец, достала из тумбочки шприц. Вскрыла упаковку, достала ампулу с лекарством, набрала желтоватую жидкость шприцом и, взяв перчатки, направилась к Деду.
– Доброе утро, на укол – мягким голосом произнесла она.
– Давайте, – тихо отозвался Дед.
– Вы плохо спали?
– Ну так, – поморщился он.
Инга повернула его на бок и вколола антибиотик.
– Если понадобится что-нибудь – зовите меня, доктор скоро придет.
Дед перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
Едва Инга успела дойти до поста, как с ног ее чуть не сбила Ира.
– Ингуся, привет!
– Вот она красота прилетела! Рассказывай что цветешь? – заулыбалась Инга.
– Да так, – Ира отвела глаза. От счастья и радости она действительно сияла.
– Давай-давай, колись, я же вижу, ты весь мир обнять готова.
– Мне Марат сделал предложение!
– Ого! Ира, поздравляю тебя! Вы молодцы! Когда свадьба?
– Завтра пойдем в загс заявление подавать, хотим на 21 число успеть.
– Рада за вас ребята! Давно пора было, 5 лет уж вместе.
– Смотри– ка, – подмигнула Ира и достала из сумки градусник – пистолет.
– Ого! Да я смотрю ты решила проставиться по-крупному? Это получше любых тортов будет!
Обе девушки захохотали. На лестнице тем временем послышались тяжелые шаги.
– Пациентов разбудите!
– Доброе утро, Антон Павлович! Смотрите какой Ира подарок больнице сделала! – Инга помахала новеньким градусником.
-Вот сороки,– заулыбался заведющий. Ирина, на обход, у легочника кровь возьми. Инга, манипуляционную приготовь.
– Пойду лбы постреляю, – захохотала Ирина и, взяв журнал учета температуры, пошла по палатам.
Инга же пошла по длинному коридору в самый конец, к комнате с надписью «операционная». Пол только что помыли, он еще не высох и оставались мокрые разводы. Инга открыла дверь, достала пакет с инструментами и разложила их. Среди всех врачебных приспособлений особенно выделялся огромный, стеклянный шприц с толстой иглой. Инга коснулась холодного инструмента своей рукой, закрыла глаза и представила, что всего через полчаса– час этим шприцом будут протыкать дряблую, желтую кожу и вытягивать из легочной ткани Деда гнойные выделения. Такова работа врача. Не взирать на возраст пациента, его убеждения и пол, а делать свое дело. Инга вспомнила, как недавно привезли женщину, истыканную ножом ревнивого любовника. На ее теле не было живого места, и только для того, чтобы наложить на раны швы, потребовалось два с половиной часа. Или пьяного лихача после аварии, больше напоминавшего кусок кровавого мяса. Антон Павлович твердой рукой сшивал его буквально по лоскутку. Или девочка, с разрывом аппендикса. Она не заслужила таких страданий и боли, она такая милая, хорошенькая, 9 лет всего . Но у врача нет времени на жалость и слезы. Врач должен обладать холодной головой и железными руками в бархатных, нежных перчатках. Люди приходят с мольбами и просьбами, целуют руки, предлагают подарки, а потом говорят, что в больнице плохая еда и ободранные стены. И забывают имя того, кто спас жизнь, объясняя, что врач за своё дело и так получает зарплату. Инга открыла глаза, положила теплый, от ее рук, шприц на место и вышла. Едва она дошла до поста, как на телефоне раздался звонок. Это был Ив.
– Алло.
– Ну что там? Ты еще не выходишь что ли?
– Еще нет.
– А почему? Уже почти 8.
Инга посмотрела на часы, стрелки показывали половину восьмого.
– Дорогой,– заулыбалась она, полвосьмого это еще не восемь.
– Пожалуйста, давай поскорее, я сижу в машине и мне становится жарко..
– Ну хорошо.
Инга расписалась в журнале, взяла свою сумочку и выпорхнула вниз. Уже подходя к машине она вспомнила, что даже не попрощалась с Ирой. В животе заурчало.
– Ох, Ив, я даже с Иринкой не простилась.
– Ничего, она простит.
– Замуж выходит скоро.
– Тогда ей тем более не до тебя. Домой?
– Ну да. Ты Лизу в садик еще не отвез?
– Элиз попросилась побыть в садике до сна. Ну хотя бы до обеда.
-Ладно, есть хочу.
– Мы делали вчера мусаку.
– Уже приучаешь ребенка к своей тяжелой, жирной, греческой кухне?
Ив повернулся к Инге и с широкой улыбкой замурлыкал:
– Угу, и я тебя люблю.
Ив на самом деле любил жену. Любил тем теплым, мягким огоньком, который никогда не обожжет пылкой страстью, но и задуть который трудно. Он прощал Инге ее работу, ее частую нехозяйственность, и , самое главное, нелюбовь к своим родителям. С тех пор, как он встретил Ингу, беззащитную, обожженную, хрупкую, он больше никогда не смел травить ее ядом сарказма и иглой ревности. Она родила ему Элиз, и он молчал, когда она называла дочку на русский манер Лиза, хотя до мозга костей видел ее в Греции и только в Греции. Поднимаясь в лифте, Ив обнял Ингу, поцеловал ее усталый лоб и холодный нос и это чувство, наполнившее их обоих – чувство единства душ и слияния сердец, разлилось по телу приятной теплотой.
– Давай свою мусаку, есть хочу!
Ив разогрел кусочек, налил Инге чаю и сел напротив. Она же, с куском во рту и кружкой в руке, примостилась на подоконнике.
– Что там делаешь?
– Смотрю билеты.
-Куда? Сердце у Инги застучало в груди бешено, потому что она знала : Ив может смотреть билеты только в одно место.
– Из Афин до дома.
– А зачем? Ты хочешь брата своего привезти к нам погостить?
-Нет. Мы улетим 10-го числа к моим родителям.
– Зачем? А как же моя работа? Я не могу сейчас уехать.
– У тебя еще целых 5 дней.
– Но я же…
– Антон Павлович в курсе, я разговаривал с ним утром, пока он поднимался к больнице. Девчонки подменят тебя.
Инге почему– то стало неприятно от этой новости. Она не очень-то ладила с родителями мужа, да и те невзлюбили ее с первого взгяда, считая, что она хитрая и коварная медсестричка, окрутившая их сына-добряка. От давящих воспоминаний прошлых встреч у Инги возникло ощущение горечи, а не сюрприза. Она незаметно выкинула оставшийся кусочек мусаки в мусорку и сказала:
– Поезжай за Лизой.
– Так ведь рано еще, пусть побудет еще часок?
– Пожалуйста, поезжай.
Ив взял ключи от машины, чмокнул жену в дверях и вышел.
Инга же почувствовала холодок. Поездка в Грецию была ей, конечно же, неприятна, да и решение об этом принималось Ивом в одиночку. Почему? Почему он даже не спросил ее? Хотя, зачем задавать вопрос, на который заранее знаешь ответ? Она взяла большую семейную фотографию, висевшую в рамке на стене. На заднем фоне крупными буквами было написано: Элиз 4 года! Как сильно дочь была похожа на своего отца. Упрямым характером, разрезом глаз, острыми губами. И как силен в ней был дух, передавшийся от Инги. Оптимизм и детская взбалмашность, вздернутый носик, светлые волосы. « Как жаль, что мои родители так и не смогли увидеть Лизу. Уверена, мама гордилась бы ей. Как жаль, что не смогли мне помочь рукой и советом, когда мне было так необходима помощь! Я помню, как впервые пыталась ввести прикорм, первый поход в детский сад, первый шаг, первый стих. Как много пришлось расхлебывать самой. Один на один, пока Ив торчал на работе» – проносилось в голове у Инги.