Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

И если «любимая женщина» действительно любимая женщина, должен ли мужчина понимать, как поведёт себя женщина в тех или иных жизненных ситуациях, какой поступок (не будем говорить, «проступок») от неё можно ожидать, а какой нельзя.

Теперь спросим напрямую, а знает ли Отелло что-нибудь о Дездемоне, кроме «сострадания» к нему, способен ли допустить, что она живой человек, а не манекен, у которого по определению не может быть перемены настроения, тем более, изменчивости чувств.

И разве не кощунственно, что Кассио отвечает о Бьянке

…шлюха, не шлюха, не будем моралистами, главное, живой человек…

кардинально не похожей на Дездемону, а Отелло всё принимает за чистую монету. Столь ослеплённой может быть как раз не доверчивость, а ревность, ревность мужчины, для которого все женщины на одно лицо и на один поступок, ревность мужчины, который окончательно потерял остатки разума.

Так и хочется сказать простонародное «козёл», имея в виду совсем не вожделенье…

…благородный генерал, который стал просто бездумной марионеткой в руках Яго

Отелло и Дездемона принимают Лодовико, благородного венецианца, кузена Дездемоны.

Дездемона просит Лодовико: «у лейтенанта с генералом большой разрыв. Надежда вся на вас. Вы сблизите их».

При этом выясняется, что Лодовико привёз письмо, согласно которому «Сенат велит ему в Венецию вернуться И назначает Кассио на Кипр».

Простодушная Дездемона беззаботно восклицает: «О, как я рада!», чем приводит Отелло в бешенстве (наверно, вновь в бешенстве вращает глазами).

 
«Отелло:
Рада?
Дездемона:
Что мой милый?
Отелло:
Я рад, что ты забыла всякий стыд.
Дездемона:
Забыла стыд. Отелло, милый?
Отелло:
Дьявол!
(ударяет её)
Дездемона:
Ничем не заслужила!
(плачет)
Лодовико:
Генерал,
В Венеции откажутся поверить!
Уж это слишком! Надо попросить
У ней прощенья. Дездемона плачет.
Отелло:
О дьявол, дьявол! Если бы земля
Давала плод от женских слёз, то эти
Плодили бы крокодилов. Сгинь, уйди!
Дездемона (уходя):
Уйду, чтоб не сердить тебя.
 

Лодовико:

 
Послушная! Верните, генерал,
Её назад.
Отелло:
Сударыня!
Дездемона:
Мой милый?
Отелло:
Ну вот она, распоряжайтесь ею.
Лодовико:
Распоряжаться?
Отелло:
Да. Ведь вы просили.
Вернуть её назад. Ну вот. Она
Умеет уходить и возвращаться.
И уходить, и снова приходить,
И может плакать, сударь, может плакать.
Послушная, послушная жена. —
Малёванное, грубое притворство!
Лей слёзы, лей. – Я прочитал приказ
О возвращенье. – Скройся. Будет надо,
Я позову. – Я к выезду готов
В любое время. – Говорят, исчезни!
 

Не знаю, творил ли Шекспир в порыве вдохновения или корпел над каждой строчкой. Точно также мы никогда не узнаем, у него сразу родилось это «ударяет её» или он долго над этим размышлял, раздумывая над пределом безумия «доверчивого» генерала.

…чего стоят эти «будет надо, позову», «говорят, исчезни»…

Так или иначе, наш генерал не просто ударил женщину, но ударил в присутствии её кузена, и при этом оскорбил. Одним словом, вёл себя, мягко говоря, не по-джентльменски…

Объективности ради отметим, что сразу после эпизода, когда Отелло с Дездемоной принимают Лодовико, следует сцена, в которой плачет сам Отелло. В тексте нет специальной ремарки «плачет», как в случае с Дездемоной, это следует из слов Дездемоны.

 
Отелло:
Кто ты?
Дездемона:
Твоя супруга,
Тебе и долгу верная жена.
Отелло:
Попробуй подкрепить всё это клятвой
И душу в тот же миг свою сгуби.
Решись поклясться, что не изменила.
Дездемона:
Клянусь, и это знают небеса!
Отелло:
Они тебя изменницею знают.
Дездемона:
Кому я изменяла? С кем? Когда?
Отелло:
Нет, Дездемона. Прочь! Прощай! Развейся?
Дездемона:
Ужасный день! Ты плачешь? Отчего?
Скажи мне, я ли этих слёз причина?
Ты, верно, думаешь, что мой отец
Виновен в том, что ты отозван с Кипра?
Всё может быть, но ведь терплю и я.
Он также ведь и от меня отрёкся.
 

В чём бы мы ни обвиняли Отелло, невозможно отказать ему в том, что он по-настоящему несчастен, и в этом своём несчастье, человечен. А доверчивая Дездемона (вот кто по-настоящему доверчив), никак не может понять причину его отчаяния…

…«ты перед сном молилась Дездемона»

Признаемся, в наших головах засели знаменитые слова Отелло «ты перед сном молилась Дездемона», которые воспринимаются как печально-элегические, по крайней мере, не грубые, не унижающие достоинство женщины. А ведь перед этим были иные слова, генерал устроил жене подлинный разнос, употребляя самые мерзкие слова.

…интересно, употреблял он такие выражения во взаимоотношениях со своими подчинёнными, или с ними он благородный-благородный…

Сначала оскорбил, потом задушил, вполне в духе доверчивого генерала.

 
«Отелло:
Ты для того ль бела, как белый лист,
Чтоб вывести чернилами «блудница»?
Сказать, в чём грех твой, уличная тварь, (?! – Р. Б.)
Сказать, отребье (?! – Р. Б.), что ты совершила?
Стыдом я щёки раскалю, как горн,
Когда отвечу. Выговорить тошно.
Нет сил. На небе зажимают нос,
И месяц закрывается, и ветер,
Целующий все вещи на земле,
Так он распутен, прячется от срама,
А ты не знаешь, шлюха без стыда,
Что совершила ты, что совершила?
Дездемона:
Ты не имеешь права, видит бог,
Так обижать меня!
Отелло:
Так ты не шлюха?».
 

И после всех этих мерзостей, Дездемона не рассвирепеет, не взорвётся, и, в отличие от Отелло, будет думать не о себе, не о своей обиде – видит бог, для этого есть у неё все основания, – а будет думать об Отелло, о том, что с ним могло произойти такое, чтобы он, буквально в один миг, мог измениться…

…мудрая Эмилия, которая превращает трагедию в трагифарс

Шекспир не был бы Шекспиром, если напоследок предельно не расширил бы мировоззренческие горизонты.

Эмилия готовит Дездемону к последнему приходу Отелло. Каждая из женщин в своём амплуа. Эмилия не преминёт подчеркнуть, какой красавец этот Лодовико и есть дама в Венеции, которая за одно прикосновенье его нижней губы «босиком спаломничала в Палестину»^[514].

Дездемона полна дурных предчувствий, у неё из головы не идёт грустная песня про иву, которую пела служанка её матери, когда её бросил возлюбленный:

 
Несчастная крошка, в слезах под кустом
Сидела одна у обрыва.
Затянемте ивушку иву споём.
Ох, ива, зелёная ива.
У ног сиротинки плескался ручей.
Ох, ива, зелёная ива…
Обиды его помяну я добром.
Ох, ива, зелёная ива.
Сама виновата, терплю поделом.
Ох, ива, зелёная ива.
…
Не плачь, говорит он, не порть красоты.
Ох, ива, зелёная ива.
Я к женщинам шляюсь, шатайся и ты.
Ох, ива, зелёная ива…
 

Дездемона спрашивает у Эмилии:

 
Скажи, Эмилия, ты допускаешь,
Что средь замужних женщин могут быть
Обманщицы такие?
Эмилия:
Допускаю.
Дездемона:
Могла бы ты в обмен на целый мир
Так поступить?
Эмилия:
А вы б не поступили?
Дездемона:
Как перед богом, я бы не могла!
Эмилия:
Я тоже не могла бы перед богом.
Но где-нибудь в потёмках – отчего ж!..
За такую плату?
За целый мир? Нешуточная вещь!
Огромный мир – не малость
За крошечную шалость.
Дездемона:
Нет, неправда,
Ты б не могла.
Эмилия:
Ей-богу бы, могла! Сама пала бы, сама поднялась. Конечно, я бы этого не сделала за какое-нибудь жалкое колечко, два-три куска батиста, платье там какое-нибудь, юбку, шляпу и тому подобный вздор. Но за целый мир! Какая из нас не захотело бы украсить мужа рогами и положить потом целый мир к его ногам! Ради этого я пошла бы в чистилище.
Дездемона:
Проклятье мне, когда бы могла я пасть
Хотя бы за все сокровища вселенной!
Эмилия:
Да вы сообразите, этот грех был бы частью вселенной, а вся она была бы вашей. В вашей воле было бы выдать это дело за что угодно другое.
Дездемона:
Я думаю, таких изменниц нет.
Эмилия:
Дюжины, и сколько хотите в придачу. Можете и не беспокоиться, этого добра хватит…
 

Скажу честно, меня трогает это «украсить мужа рогами и положить потом целый мир к его ногам! Ради этого я пошла бы в чистилище». В одних этих строчках величие Шекспира, понимающего, что такое подлинное величие женщины. В тендерную, в догендерную эпохи, во все времена.

Далее следует почти феминистический монолог Эмилии, своеобразная антитеза антифеминистического монолога Яго.

 
Эмилия:
Мне кажется, в грехопаденьях жён
Мужья повинны. Значит, не усердны,
Или расходуются на других,
Или неосновательно ревнуют,
Или стесняют волю, или бьют,
Или распоряжаются приданым.
Мы не овечки, можем отплатить.
Да будет ведомо мужьям, что жёны
Такого же устройства, как они,
И точно так же чувствуют и видят,
Что кисло или сладко для мужчин,
То и для женщин кисло или сладко.
Когда он нас меняет на других,
Что движет им? Погоня за запретным?
По-видимому. Жажда перемен?
Да, это тоже. Или слабоволье?
Конечно, да. А разве нет у нас
Потребности в запретном или новом?
И разве волей мы сильнее их?
Вот пусть и не корят нас нашим злом.
В своих грехах мы с них пример берём…
 

А Дездемона остаётся столь же неизменной в своей простоте:

 
…Я другого взгляда.
Пускай корят, я исправляться рада.
 

Несомненно, Шекспир далеко отошёл от Джиральди Чинтио, но он явно не восторгается «доверчивостью» своего Отелло, он понимает комичность мужской самоуверенности, и скромная Эмилия его рупор не в меньшей степени, чем основные персонажи.

…позднее прозрение Отелло

Уже потом, когда Дездемона будет мертва и Отелло поймёт, что его элементарно подставили, Эмилия без утайки маски сброшены), прямо скажет ему:

 
Эмилия:
Что ж, смейся и язви, любитель правды.
Ты так же мало понимаешь в ней,
Как оценить жены не в состоянье…
Ты мне не грози!
Ты мне не в состоянье сделать больше,
Чем я уже и так переношу.
Глупец, болван! Бесчувственный, как камень!
Что мне твой меч? Хоть, двадцать раз убей,
Я обличу тебя…
Ах, чёрт слепой! Но что и было делать
С такой женой такому дураку?
Лодовико:
Такой, когда-то доблестный Отелло,
Который стал игрушкой подлеца,
Как мне назвать тебя?
Отелло:
Как вам угодно
Убийцей честным… Я не в гневе мстил,
А в жертву чести приносил, как думал
 

…обратим внимание «честный убийца». И «честь», некая надмирная категория, в жертву которой можно приносить людей.

…только убив Дездемону, Отелло спрашивает у Кассио, откуда платок оказался у него…

Наконец, последние слова Отелло:

 
Сперва позвольте слово или два,
Потом пойдём. Я оказал услуги
Венеции. Но это знают все.
Речь не о том, я вот с какою просьбой:
Когда вы будете писать в сенат
Об этих бедах, не изображайте
Меня не тем, что есть. Не надо класть
Густых теней, смягчать не надо красок.
Вы скажите, что этот человек
Любил без меры и благоразумья,
Был не легко ревнив, но в буре чувств
Впал в бешенство. Что был он, как дикарь,
Который поднял собственной рукою
И выбросил жемчужину, ценней,
Чем край его. Что в жизни слёз не ведав,
Он льёт их, как целебную смолу
Роняют аравийские деревья.
Прибавьте к сказанному: как-то раз
В Алеппо турок бил венецианца
И поносил сенат. Я подошёл,
За горло взял обрезанца-собаку
И заколол. Вот так.
 

Простим Шекспиру этого турка и этого «обрезанца-собаку»

…некоторые итоги

Отелло, если и трагический герой, но далеко не масштаба Эдипа^[515]. Впрочем, вряд ли в мировой литературе есть трагический герой масштаба Эдипа.

Отелло мог не поверить Яго, напротив, поверить Дездемоне, одним словом он мог бы избежать того, что произошло. У Эдипа не было ни одного шанса. Всегда, во всём, поступал из благородных побуждений и, в результате, получил самую страшную судьбу. Его никто не обманул, никакой «доверчивости» в нём не было, но будто кто-то невидимый подставил его. Рок бьёт его наотмашь, будто за что-то мстит. Он шёл навстречу своей судьбе, ничего не подозревая, а когда узнал, было уже поздно.

По разному реагируют Эдип и Отелло на бездну, которая открылась перед ними. Эдип смиряется, хотя виноват без вины. Он оставил себя в мире, чтобы до конца испить чашу отчаяния. Он выколол себе глаза, и пошёл по миру, ведомый своей дочерью Антигоной^[516]. Он пошёл по миру, чтобы рассказать людям о своей судьбе. Он дошёл до Колоны, как повествует об этом Софокл^[517], и там превратился в свет, можно сказать в белый цвет, в котором растворились все краски мира.

Отелло просто перерезал себе горло как «обрезанцу-собаке». Отчаяние поглотило его всего целиком. Ни на что другое больше не осталось сил. Рассыпалось его благородство и на его осколках ничего не осталось. Ему больше нечего сказать людям. Дальше полная тишина, как скажет Шекспир в другой трагедии, с более масштабным трагическим героем.

Моя гендерная версия

После такого длинного вступления, осталось рассказать о моей тендерной версии Отелло. И далее все характеристики будут относиться к предложенной версии.

…Отелло

Отелло в моей версии остаётся точно таким же, как в «Отелло» Шекспира, суров, непреклонен, догматичен. В бешенстве зловеще вращает глазами. Благороден-благороден, доверчив-доверчив. Возможно, в подобном спектакле можно чуть пародировать его благородство и доверчивость, но только самую малость, без чрезмерного педалирования.

Или можно обойтись без особых акцентов, просто изменить кастинг, например, выбрать актёра, у которого не низкий, а высокий голос, смешной фальцет.

…Яго

Самые парадоксальные изменения должны произойти с Яго. Никакой обиды, никакой зависти, предан Отелло до мозга костей. Предан, потому что моралист, каких сыскать. Круче, чем сам Отелло. Готов защитить Отелло от любых посягательств, от любых предательств. Уверен, что все окружающие Отелло его недостойны, ему мерещится, что кругом одни предатели. Отсюда болезненная подозрительность.

…Яго и Кассио

Кого Яго действительно ненавидит, так это Кассио. По многим причинам, но, прежде всего, из-за чрезмерной легкомысленности Кассио. Плюс, за ошеломляющий успех у женщин. До неприличия невыносимая лёгкость бытия, будто никогда, ничто не омрачает его жизнь.

Как женщинам не любить такого Кассио, он не соблазняет их, он вместе с ними радуется жизни, а то, что постоянно обманывает их, так это даже не обман, таковы правила игры, в которую они вместе увлечённо играют.

Отелло снисходителен к Кассио, даже улыбается в его присутствии, чем вызывает бешенную злобу у Яго.

Кассио не назначили на должность офицера, а он и в ус не дует. Такой человек, лёгкий, изящный, весёлый, беззаботный, в меру безответственный, в меру бездумный. Большего раздражителя для Яго трудно придумать.

Яго хотел бы, чтобы Кассио ему завидовал, ведь именно его назначили офицером, а тот, ведёт себя, будто по должности выше Яго. Только и остаётся, что прийти в бешенство (если и не вращать глазами) и ждать подходящего случая.

Если не убить, так хотя бы унизить.

…Яго и Эмилия

Достаётся от Яго его жене, Эмилии. Надоел он ей до коликов, пилит, пилит, женщина должно быть такой, женщина должна быть сякой, даже смеяться при других женщине неприлично. Эмилия ждёт не дождётся, когда Яго отправится с Отелло в поход, чтобы броситься в объятья очередному мужчине. После этого легче выдержать традиционную порцию морали от Яго. Просто не обращать на него внимания. Пусть ворчит.

…Эмилия и Дездемона

Оказывает ли Эмилия развращающее влияние на Дездемону? Вряд ли. Она с пониманием, с лёгкой иронией относится к убеждениям Дездемоны. Во всём остальном отношение её к Дездемоне, такое же, как у Шекспира. Добрая, внимательная, преданная.

…Дездемона

Можно чуть изменить образ Дездемоны, сделать её чуть раскованнее, чуть смешливее. А в остальном всё та же Дездемона, которая за муки полюбила и которая даже в мыслях не допускает, что может увлечься другим мужчиной.

…Отелло и Яго: два солдафона

Что объединяет Отелло и Яго. Оба солдаты, точнее солдафоны.

И представление о жизни солдафонское.

И мораль их солдафонская.

И представление о чести солдафонское.

Надо ли добавлять, что и преставление о женщине солдафонское.

А что такое солдафонская мораль, солдафонское представление о жизни?

Это мораль, выработанная в среде мужчин, которые часто находятся в полной изоляции от женщин. Это жизнь по уставу и представление о том, что и мораль должна быть уставной.

Это доведённая до крайностей, до патологии жизнь мужчин до Большой Войны. Дездемона больше других женщин соответствовала этому представлению о жизни, этой морали.

Но подобная цельность как раз и может давать сбои, если не изнутри, то извне.

…Яго и Дездемона

Дездемона, с её раскованностью и беспричинным весельем, вызывает подсознательное неприятие Яго. Не может быть она достойна Отелло, несмотря на всё своё целомудрие. Ведь Отелло не просто благородный-благородный, он генерал в высшем значении этого слова. Женщина должна постоянно сгибаться перед этим, почти демонстративным, благородством.

Солдафонская установка Яго не могла не обнаружить «измену» Дездемоны. Достаточно того, что Дездемона, как женщина, как жена, позволяет себе жизнь вне Отелло, жизнь без Отелло. Она должна быть всегда, в любую минуту такой, какой хочет видеть её Отелло. Она должна постоянно жить состраданием, оно, сострадание, должно выражаться в каждом её жесте, в каждой пластической позе.

Если говорить о художественном решении, то это своеобразная «игра в классицизм»

…«игра» здесь столь же важное слово, как и «классицизм»…

Никаких нюансов, никаких оттенков, всё должно быть строго и размеренно (от слова «размер»). Такой вот стиль, на страже которого стоит не Отелло, а именно Яго.

Может быть, и спектакль должен называться не «Отелло», а «Яго».

…Дездемона и Кассио

Дездемону Кассио знает давно, почти с юности. Вместе росли, вместе играли в отроческие игры, в которых есть предчувствие будущей любви. Во что играли в те века, мне неведомо, но, думаю, какое-то подобие флирта для юного-юного возраста было во все времена.

Дездемона обрадовалась, что здесь, на Кипре, появился Кассио. Ей элементарно скучно, Отелло часто в походах, когда появляется – чересчур монотонен, Эмилия служанка, с ней, в лучшем случае, можно поделиться сокровенным, но невозможны обычные девичьи шалости. Подруг у Дездемоны нет, нет никакого подобия светского общества, с офицерскими жёнами она не общается, да их на Кипре, раз, два и обчёлся. Вот почему Кассио, как глоток свежего воздуха.

Можно назвать их отношения дружескими, хотя это скорее клише, или любовь, или дружба, всё остальное от лукавого, на самом деле, всё как раз и происходит в этом диапазоне. Точнее сказать, что взаимоотношения Дездемоны и Кассио одна из бесконечных метаморфоз взаимоотношений мужчины и женщины.

…Дездемона между Отелло и Кассио

Дездемона, сама того не подозревая, начинает разрываться между Отелло и Кассио. Мощный мотив любви к Отелло – состраданье к его мукам. Это бесспорно. Буквально, готова отдать всю себя без остатка. Но, одновременно, – это проявляется не сразу, не в один день, накапливается капля за каплей – она устаёт от монотонности этого сострадания. Да, несомненно, за муки полюбила, но невозможно же с этим жить и день, и ночь, и день, и ночь («не отходя ни шагу прочь»^[518]).

Представим себе, что Дездемона девочка была радостной, полной энтузиазма, беспечной, смешливой. И в юности сохранила такую же лёгкокрылость, улыбчивость, смешливость.

Зададим вопрос, может ли такая Дездемона глубоко сострадать?

А почему нет. Разве сострадание обязательно предполагает женщину всегда серьёзную, всегда собранную, подчёркнуто умную. Разве обязательно «сострадание» – как в прорубь броситься. Можно же без самоотречения тургеневских героинь^[519].

Дездемона у Шекспира совсем не идеалистка, не случайно она задаёт Эмилии кощунственные вопросы. Это не праздное любопытство, она пытается понять «как возможны измены»

…точно так, как Гамлет пытается понять, как возможен мир, в котором главенствуют подлость, измена, бесчестье…

Для неё измена исключена, не столько из-за моральных принципов (само-собой), сколько, скажем так, из-за присущей ей «чистоплотности», не только в гигиеническом смысле слова.

Дездемона как раз очень доверчива, поэтому она может позволить себе быть с Кассио искренней, ветреной, даже плутоватой.

Можно вообразить сцену спектакля по «гендерной» транскрипции, в котором Дездемона и Кассио, резвятся как невинные дети,

…Кассио ведь тоже остаётся невинным в силу своей естественности и органичности…

бегают по сцене, веселятся, Дездемона даже садится на плечи Кассио, и хохочет от восторга.

…Яго между Отелло и Дездемоной

Теперь представим себе, что эту сцену подсмотрел наш моральный догматик Яго. Не трудно вообразить, что он подумает. И утвердится в своих подозрениях, что Дездемона не достойна Отелло, а если не достойна, следовательно «изменяет» ему.

И для него вопросом чести становится необходимость убедить в этом Отелло, найти соответствующие доказательства, если надо, то их подстроить, сконструировать (цель оправдывает средства).

А мы в свою очередь должны признать, что «солдафонский» подход это не только «солдафонский», он много шире. Это составная часть дискурса, который ещё долго будет сохраняться,

…особенно в странах, т. н. «третьего мира», где мужчины и женщины должны быть нормативными…

хотя героические эпохи давно прошли, соответственно, прошла эпоха, в которой главенствовало убеждение, что мужчина это «мужчина», а женщина это «женщина» и им никогда не сойтись.^[520]

…фантазии о будущем: после Большой Войны

Так и хочется сравнить эту историю с тем, что произойдёт «после Большой Войны», когда нежность («затравленная нежность», кажется, так назвал Илья Эренбург^[521], женщин с портретов Модильяни^[522]) и печаль пронизывают взаимоотношений мужчины и женщины, когда мужчины вдруг стали «потерянными» и растерянными, когда Роберт Кон^[523] и подобные ему стали принципиально чужими, «другими».

И в тех культурах, в которых это не освоено, когда мужчины «после войны» пытаются играть «героические» роли, будет возникать множество нелепых ситуаций, которые уже не трагические, поскольку повторяются как комедия, скорее даже, как фарс.

А различные фантомные боли будут разрушать всё вокруг, но разобраться в причине этих фантомных болей, общество, культура этого общества, окажутся не в состоянии.

…два солдафона, которые не могут не понять друг друга

В моей версии, Яго добьётся своего с помощью платка, или чего-то другого, тем более ему не трудно, он не лжец, не обманщик, он уверен в правоте своих поступков. Отелло рано или поздно поверит Яго, ведь оба они солдафоны, у них одинаковый взгляд на то, каким должен быть мужчина, какой должны быть женщина. Отелло, будет в бешенстве вращать глазами, спросит у Дездемоны, «молилась ли она на ночь», а потом задушит.

Наступит ли потом отрезвление?

Вряд ли. Ведь он так и не осознает, что жизнь не сводится к «да» или «нет», «изменила» или «не изменила», он просто ужаснётся, когда выяснится, что «нет».

Поймёт ли он, что открывшееся «нет» будет, кроме всего прочего, означать, что женщина имеет право быть другой, не такой как в представлениях мужчины?

Вряд ли. Ведь его убеждения не будут поколеблены.

Поймёт ли он, что нет ничего ужаснее, чем убить живую, трепетную, радостную, изменчивую женщину, особенно когда нет в ней притворства, лицемерия и фальши?

Вряд ли. Он ведь так и не переступит через «солдафонское» в себе. Не сможет переступить.

Яго будет торжествовать.

Отелло его возненавидит, но они так и не разойдутся по разные стороны баррикад.

Возможно, эти «баррикады» должны иметь сценографическое, пластическое решение.

…какой должна быть сценография спектакля «Яго»

У меня нет режиссёрского видения подобного спектакля. Знаю только, что это должен быть, в своей сути, феминистический спектакль.

…Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним. Но, стоит превратить это «состраданье» в нечто догматическое, сверхчеловеческое, как выяснится, что Отелло задушил сам себя.

Так в себе и не разобравшись.

P. S. Не знаю, как для вас, для меня мужчина, который душит женщину, тем более любимую женщину, и при этом вращает в бешенстве глазами, омерзителен, какие бы обстоятельства не предшествовали этому убийству. Поэтому всегда с предубеждением относился к образу грозного мавра.