Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Женщина останется непреклонной, она никуда не уйдёт, пусть не надеется, мужчина будет отпираться.

«не могу вас отвезти туда, не могу».

Придётся.

…на берегу… встреча с пианино

На берегу, когда женщина сядет за пианино, а девочка начнёт свой незабываемый танец на фоне морской стихии, мужчина не сразу поймёт, что-то новое, непонятное, проникло в его душу с этими звуками, что-то новое открылось ему в женщине, что-то новое открылось ему в мире, в котором звуки могут быть столь чудодейственными.

Он не только наймёт носильщиков, чтобы перенести пианино в свой дом, он ещё найдёт настройщика, который подтвердит, что это прекрасное пианино, и оно почти не расстроено.

…посмотрим на «любовный треугольник» иными глазами

Так мы получили странный треугольник, пока не будем называть его «любовным»,

женщина как жена, в доме своего мужа, который намерен преобразовать всё вокруг,

душа женщины, заключённая в пианино, в доме другого мужчины, который ничего не собирается преобразовывать, который сам как стихия.

…события, которые развиваются почти спонтанно…

Дальше скороговоркой, всё равно художественный текст не исчерпать.

Ада с дочкой начнёт регулярно приходить в дом мужчины, чтобы играть на пианино и учить игре этого мужчину. Муж сам предложит «научи его обращаться с пианино». Ничего предосудительного, обычная сделка, взамен уроков на пианино он приобретёт землю на выгодных условиях.

Женщина не поймёт условия сделки, она же немая, но она твёрдо знает одно, пусть никто не сомневается, пианино принадлежит ей, и никому больше. Она никому не позволит дотронуться до него, к тому же он, в доме которого оказалось пианино, невежа, даже читать толком не умеет, не в состоянии понять, нельзя дотрагиваться до пианино, пока не вымоешь руки.

Муж разъяснит, теперь мы одна семья, у нас общее имущество, ты должна чем-то поступиться, ты должна давать ему уроки музыки.

Она ничего не ответит, а муж не поймёт, никогда ничем она не поступиться. Не понял, тем хуже для него.

…дикая сделка, которая, в сущности, так естественна

Потом начнётся самое неожиданное, самое непостижимое, можно сказать и самое дикое. Как раз в духе мужчины, который почти маори. Или в духе женщины, которая разговаривает с помощью пианино. Или в духе всего этого ландшафта, не в смысле оптической рамки природы, а то, как этот ландшафт «дышит». Включая существующие здесь «ландшафтные культурные практики», прежде всего, то, как противопоставлены колонизаторы и аборигены.

Мужчина предложит сделку, благодаря которой она сможет выкупить пианино. Он видит, что она всегда строго одета, её тело надёжно запрятано. Он предлагает, чтобы за каждую клавишу она показала часть обнажённого тела, часть руки, часть ноги, часть плеча.

Ничего больше, только приподнять такое строгое платье.

Женщина не согласится с тем, что за все клавиши. Только за чёрные, их меньше. Мужчина согласится, пусть только за чёрные.

…из какого сора растёт любовь^[749]

Однажды мужчина предложит сразу за пять, за десять клавиш, чтобы они просто полежали вместе обнажённые, просто полежали, ничего больше.

Женщина снова согласится. А мужчина будет наблюдать, какие странные конструкции придуманы, чтобы спрятать женское тело.

И после этих сеансов, мужчина поймёт, что он зависим от этой женщины, что он без неё не может, он скажет ей с откровенностью дикаря, уходите, я стал мерзавцем, а вы шлюхой, уходите, уходите, я несчастен, у меня на душе только вы, я ни о чём думать не могу, поэтому я страдаю, уходите, я не ем, не сплю, меня мучает желание, уходите, мне не нужно пианино, я разорву сделку, я отправлю пианино в ваш дом, я хочу, чтобы вы меня любили, а вы не можете, если нет у вас чувств ко мне, уходите, уходите, уходите.

Что может женщина, по крайней мере, такая как Ада, которую последствия испугать не могут?

Уйти, вернуться, дать пощёчину, обнять.

Отдаться.

…после того, как всё случилось

Муж долгое время оставался в неведении. Даже упрекал жену, плохо учит, может расстроить выгодную сделку.

Он был очень деликатен с Адой. Более чем деликатен. Наверно считал, что «колонизатор», который преобразовывает всё вокруг, должен быть деликатным с собственной женой.

Он робко просил позволить ему поцеловать жену на ночь. Ада не позволяла. Ей было не до него.

Пианино больше не было брошено на берегу океана, к тому же было настроено, на нём можно было играть.

Она была спокойна.

В таком настроении она могла в очередной раз рассказывать дочери об её отце. О том, что ей не нужно было с ним говорить, что он читал её мысли. А на вопрос дочери, почему же они расстались, ответ был простой, он испугался и перестал слушать.

Или перестал слышать.

Пришлось расстаться.

…после того, как всё открылось

Неизвестно, как вёл бы себя муж дальше, насколько хватило бы его деликатности, его терпения, о котором так беспокоилась Ада. Но, однажды, произошло для него самое страшное. Всё открылось.

Он просто проходил мимо.

Увидел девочку, которая играла рядом с домом мужчины, в доме которого должна была находиться женщина, которая учила мужчину играть на пианино.

Непроизвольно подошёл к двери.

Заглянул в щель, достаточно большую, чтобы увидеть всё, что происходило внутри.

И увидел…

…сцена, которую мне трудно смотреть

Остановлюсь, ведь именно эта сцена меня покоробила, при повторном просмотре хотелось отвести глаза, не видеть, не слышать.

Понимаю, что мог подумать муж в эту минуту.

Я хотел построить нормальную семью.

Я был честен с её отцом.

Я примирился с тем, что она немая.

Я примирился с тем, что у неё есть дочь.

Я никогда ни в чём её не упрекал, ни о чём не расспрашивал.

Я был терпелив и деликатен.

Как милостыню я выпрашивал право на невинный поцелуй на ночь.

Что же в результате я получил?

И с кем, с этим дикарём, которому чужды манеры воспитанного человека. Который почти как маори, почти как животное.

И только за то, что нанял носильщиков, и они перетащили это злополучное пианино.

Дала бы мне время, я бы сделал то же самое.

…что же на самом деле покоробило меня?

Оставим мужа, что покоробило меня, старого человека, подобные страсти которого остались далеко в прошлом.

Представил себя на месте мужа, пусть другая жизнь, другие «культурные практики», всё другое, тем не менее.

Подумал, сердце разорвалось бы от жалости к самому себе.

Только ли это?

Только ли то, что во мне, как и во всяком нормальном мужчине, сидит собственник, жена ведь не просто жена, это твоя жена. Вместе с ней ты строишь свой частный мир, противопоставленный всему остальному миру. Это ваш общий мир, который вы вместе оберегаете от всех.

Такова предустановленность жизни, и она совсем не бессмысленна.

Только ли это?

Нормальному человеку хочется избежать потрясений, потерь, хотя такое вряд ли возможно. То, что случилось с мужем Ады, может случиться с каждым из нас, и не обязательно в семейных отношениях.

Вдруг разверзаются небеса, мир, ещё вчера, казалось бы, такой устойчивый, вдруг рушится в одночасье, и ты не можешь понять, почему, почему, почему это произошло, почему именно с тобой, чем ты это заслужил.

Тебе хочется расплакаться, пожаловаться кому-нибудь, пожалеть самого себя. Вот почему так спасителен жанр мелодрамы, жалость к другим помогает жалости к самому себе.

А за порогом мелодрамы, за порогом жалости к самому себе?

Только ли это.

Разве для этого пишу настоящий текст, разве для этого выбрал фильм «Пианино»?

«Всё что нас не убивает, делает нас сильнее», говорил Ницше^[750].

Если не убило, то может быть сейчас не следует отводить глаза.

Может быть, всё дело в моём малодушии?

…не могу смириться с Его волей

Конечно, можно признать, что это Его воля, только и остаётся пасть ниц перед Ним.

Признаюсь это не для меня, не мои «культурные практики». Не способен смириться, не понимая Его намерений. Не понимая, так кто же Он такой.

Да и к фильму «Пианино» эти «культурные практики» не относятся.

В нём больше ярости, чем смирения. Бушующий океан всегда рядом.

Остаётся, не отводя глаз от случившегося, не падая ниц, принять вызов небес.

Остаётся самостояние, преодолевая собственную слабость. Хотя бы мысленно, когда смотришь фильм, слушаешь музыку, читаешь роман.

Имея в виду те фильмы, ту музыку, те романы, которые и не пытаются утешить, которые знают, что могут разверзнуться небеса.

Разве трудно предположить, что музыка, которую Ада извлекала из своего пианино, не только утешала ее, но и укрепляла, помогала не сломаться, чтобы с ней не случилось.

В чём виноват Ахиллес^[751], готовил себя для великих подвигов, досталась бесславная смерть.

В чём виноват Гамлет, только в том, что задал миру вопросы, которые не следовало задавать.

В чём виноват Эдип^[752], ему казалось, никогда не переступал черту благородства, в результате получил судьбу худшую из худших. Будто кто-то проклял его ещё до рождения.

Только и осталось выколоть себе глаза и заставить себя жить дальше.

Можно пожалеть мужа Ады, можно пожалеть Ахиллеса, Гамлета, Эдипа, но не об этой жалости писали свои трагедии Гомер, Шекспир, Софокл.

Не об этой жалости снимала свой фильм Дж. Кэмпион.

Головой всё это понимаю, но смотреть «Пианино» больше не буду. По крайней мере, сцену, когда муж, случайно, проходил мимо.

Лучше признаюсь в собственном малодушии.

…люди более моральны… люди более аморальны

3. Фрейд говорил:

«люди более моральны, чем они думают, и гораздо более аморальны, чем могут себе вообразить».

Наверное, был прав.

Не будем искать правых и виноватых. Искусство, настоящее искусство, всегда, если оно не откровенно дидактическое, вне морали. Оно не учит, не наставляет, оно не отводит глаз, оно способно потрясти нас, чтобы сделать сильнее и чище.

…у каждого были свои принципы жизни

У мужа Ады были свои принципы жизни. Там и тогда…XIX век, колонизаторская миссия… не было в его поступках ничего предосудительного. Договорился с отцом о его дочери? Оставил пианино на берегу океана?

Смирился с тем, что пианино оказалось в доме чужого мужчины?

Не мог знать, что у женщины есть душа?

Кто кинет в него камень, если он не фарисей^[753]

У мужчины, который почти как маори, были свои принципы жизни. Там и тогда не было в его поступках ничего предосудительного.

Хотел быть как маори, ничего вокруг не собирался преобразовывать, ничего не собирался «колонизировать».

Не мог он предполагать, что в нём возникнет чувственность, совсем не такая, как у маори, в которой не только дикая страсть, но и необъяснимое волнение.

Не мог он предполагать, что в этой чувственности тело женщины будет неотделимо от музыки, которую она будет играть.

Не мог он предполагать, что он будет бессилен перед этой музыкой и этой чувственностью.

У женщины, которая говорит через пианино, были свои принципы жизни. Там и тогда не было в её поступках ничего предосудительного.

Став немой, она выпала из нормального мира. Она жила больше в мире воображения, чем в реальном мире.

Она познала мужчину, который её слышал, хотя она была немой, но вдруг чего-то испугался, и перестал её слышать.

Она подчинилась отцу, собиралась подчиниться мужу если хватило бы у него терпения. Главное, чтобы не отняли у неё пианино, в котором была заключена её душа, без которой она перестала бы дышать.

И не могла она не отозваться на признание мужчины, который, несмотря на свою дикость, а может быть, благодаря своей дикости, был покорён «клавишами» её тела, которые резонировали с клавишами её пианино.

И кто виноват, что эти различные принципы жизни пересеклись так, как они пересеклись.

Но там и тогда это оказалось предосудительным, и взорвало всё изнутри.

Нам не обязательно должна нравиться эта женщина, её внешность, её манеры, её поступки, её мысли, которые мы слышим, хотя она немая.

Нам не обязательно должны нравиться эти мужчины, и муж, и тот, который похож на маори, их внешность, манеры, поступки, мысли.

Но мы должны признать силу их страстей, даже если они нас пугают.

…после того, как муж всё узнал

Некоторое время муж ничего не предпринимал.

Женщина во второй раз пошла к мужчине, в доме которого уже не было пианино.

Дочь – истинная моралистка с крылышками ангела – требовала не ходить туда. Разразилась гневной тирадой в адрес матери:

«будь она проклята, чёрт, дьявол, чтобы она грохнулась лицом в эту грязь, чтобы её собака искусала до крови».

Её прозрения ещё впереди, хотя кто знает, может быть проживёт всю жизнь в неведении. Только крылышек, которые упали в грязь, уже не будет.

Муж всё ещё надеялся, может быть что-то изменится, может быть, Ада станет с ним ласковее.

Он ничего ей не говорил, не признавался, что всё видел, всё знает, не устраивал сцен, но совершенно неожиданно для него, однажды ночью, Ада подошла к нему, робко дотронулась до его лица, до его обнажённого тела, и в следующую ночь, снова, до его обнажённого тела, даже до его обнажённых ягодиц, будто хотел понять мужчину, который стал её мужем.

Муж попросил разрешить ему дотронуться о неё,

«я тебе совсем не нравлюсь»,

но она отпрянула.

…ты больше не пойдёшь к нему?

Возможно, то, что она до него дотронулась, ведь раньше она никогда не дотрагивалась, тронуло его. На утро он сказал ей:

«Надо жить дальше. Я решил доверять тебе. Правда, что ты останешься здесь, правда, что ты больше не пойдёшь к нему?».

«Нет, не пойду»,

ответила женщина кивком головы.

«Хорошо»,

ответил он,

«может быть, со временем ты сумеешь полюбить меня».

Может быть, только в эту минуту он задумался о душе женщины, которая в иголке, которая…

Но идиллия так и не состоялась.

…палец и клавиша

Женщина решила, что больше не пойдёт к мужчине, который похож на маори. Только поставит точку, пошлёт ему одну клавишу с надписью:

«Дорогой Джордж. Моё сердце принадлежит тебе».

Послала клавишу с дочкой, которая пока ещё не сняла платье с крылышками ангела. Дочка сопротивлялась, «нам нельзя к нему ходить», мать настояла, надо пойти.

Дочка побежала по доскам, чтобы не провалиться в грязь, но вдруг передумала и побежала в другую сторону, продолжая напевать свою весёлую песню.

Она отдала свёрток мужу:

«мама велела отдать это мистеру Бейнсу, но я решила (моралистка?!), что это не правильно».

Хотела сама развернуть свёрток, но муж не позволил. Развернул сам.

Вот когда он пришёл в ярость,

…можно аплодировать от имени мужской чести…

вот когда все защитные бастионы его вмиг разрушились,

Он не пытался скрыть и свою ярость, и своё смятение:

«почему?»

…сакраментальный вопрос, на который нет ответа…

«почему?»,

«мы могли быть счастливы»,

«ты ответишь за это»,

«можешь ничего не говорить, но ты ответишь за это»,

«только ответь, ты его любишь?»,

«ответь».

Дочь кричит устами матери «нет», но это его не останавливает.

Он отрубил ей палец, похожий на клавишу, и велел послать его Бейнсу:

«скажи ему, что если он попытается с ней увидеться, я пошлю ему ещё один отрезанный палец, и ещё, и ещё».

Потом, после того, как отрубил ей палец, он вдруг успокоился, обратился к женщине, к жене, со словами полными странной нежности:

«ты не должна так поступать, ты не должна посылать ему любовные письма, тебе нельзя это делать, я хотел любить тебя, я просто подрезал тебе крыло, вот и всё, мы будем вместе, всё станет лучше, вот увидишь, моя маленькая птичка».

Только теперь, когда он просто подрезал ей крыло, как подрезают птице, чтобы она далеко не улетала, он смог дотронуться до неё, и она покорно это приняла.

…не понимаю всё, что последовало за этой сценой

Для меня фильм здесь закончился.

Это был бы совсем не хеппи-энд, просто понимание того, что что-то самое важное здесь закончилось. Муж может продолжать жить с Адой или отослать ей с дочерью обратно, в Шотландию. Не имеет особого значения.

Главное, что пианино перестало звучать. Оно умерло.

Ада будет считать, что пианино испорчено. А маори решат по-своему, пусть его похоронит море.

…не могу согласиться с российским критиком Сергеем Кудрявцевым

Российский кинокритик Сергей Кудрявцев, который разместил в Интернете свои 3500 рецензий^[754], стал для меня своеобразным лоцманом в необъятном мире кино. В случае с фильмом «Пианино» Дж. Кэмпион наши оценки расходятся.

С. Кудрявцев считает, что это «эстетская историческая мелодрама». На мой взгляд, не «историческая», не «мелодрама», не «эстетская», если не считать «эстетство» чем-то искусственным и вымученным.

Я считаю фильм «Пианино» «экзистенциальной драмой», помещённой в конкретный «культурный ландшафт», где «дышат» пустоты этого ландшафта.

P.S

Остаётся сказать, что Джейн Кэмпион снимала «Пианино» будучи беременной.

Не могу судить, имело ли это значение или не имело.

Судить об этом могут только женщины.

Опус тринадцатый. Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт: от высокого к пошлому один шаг…

…пошлость, от которой никак не избавиться

Если помните, Гедда Габлер^[755] жаловалась, что смешное и пошлое следует за ней по пятам, никак не может от них избавиться. Но пошлое может следовать за человеком не только вместе со смешным, но и вместе с высоким.

Классицисты^[756] пытались очистить свои пьесы от смешного и пошлого, но их пьесы выглядят сегодня нарочито и манерно.

XX век смешал все краски на палитре, появились такие странные кентавры как трагифарс и трагиводевиль, а постмодернизм^[757] стал откровенно пародировать любые попытки спрятаться за «высокое». Не будем удивляться, человек многолик, от высоких помыслов легко может скатиться к самым мелочным, самым пошлым поступкам.

И не знаю, то ли сокрушаться по этому поводу, то ли принимать как неизбежное.

…человек это то, что у него в голове

Мир людей неотделим от того, что происходит в головах людей. Одно без другого не существует.

Если человек думает над тем, что он за человек, он и становится тем человеком, который способен меняться через свои мысли.

Если человек ведёт дневник, его меняет запись в дневнике. Записал событие, заново пережил его, изменился на степень этого переживания.

Конечно, человек человеку рознь. Один человек активен не только в поступках, но и в мыслях, с помощью мыслей формирует он свою «осанку» (кавычки указывают на метафоричность этого слова). Другой человек живёт в мире готовых стереотипов, они заменяют ему мир «идей», а о себе самом до конца жизни он может так ничего и не узнать.

Один человек выбирает «осанку», поскольку выбирает мысли об «осанке». Другой никогда об этом не задумывается, или намеренно выкидывает из головы эти мысли как блажь.

…Он и Она во вздыбленном мире

Два человека, имена которых вынесены в заглавие, не просто относятся к категории тех, кто выбрал «осанку», всю свою жизнь они интенсивно думали над тем, что такое человек, какие возможности даны человеку, какова мера его ответственности перед этими возможностями. Один больше думал о человеке в экзистенциальном смысле, другой (другая) больше думал (думала) о человеке в историческом и социальном смыслах.

Они были глубокими мыслителями, так или иначе мы живём в мире их идей.

Они оказались в мире вздыбленном, в котором рухнули все привычные устои, от прошлых идеалов не осталось и следа, и они должны были найти соответствие своим идеям в этом вздыбленном мире, не впадая в уныние и тотальный скепсис.

По-разному они восприняли мир, в который оказались ввергнуты. Выяснилось, что они очень разные как люди, особенно если не отказываться от такого старомодного понятия как «благородство», но, пожалуй, каждый из них на склоне лет должен был признать, им очень повезло, что они встретили друг друга.

Напомню, что Он, Хайдеггер^[758] родился в 1889 году, на закате XIX века, Она, Арендт^[759] в 1906 году, уже в XX веке, оба родились в Германии, он был немец, она еврейка, оба, почти одновременно, ушли из жизни уже на закате XX века, он в 1976 году, она в 1975 году, оба уже зрелыми столкнулись с тем, что отношу к одному из главных «безумий» XX века^[760], они по-разному отнеслись к этому «безумию», оказались по разную сторону баррикад, это стало главным вызовом их жизни, а если говорить в терминах древнегреческого мышления, глубокими знатоками которого они были, это стало их судьбой, их Роком…^[761]

…высокое сострадание женщины

Почти формульным стало выражение из «Отелло» Шекспира^[762]: «она его за муки полюбила, а он её за сострадание к ним». Формульным в том смысле, что есть мужчина, воин, художник, мыслитель, он рискует, созидает, творит, и есть женщина, которая способна понять мужчину, который рискует, созидает, творит, способна сострадать ему.

В данном случае он был Учитель, она его студентка, он задумывал книгу, которая должна была стать одним из самых высоких философских прозрений своего времени (и много шире), она оказалась способной понять степень его интеллектуального риска, и в этом смысле оказалась способной сострадать ему, как никто другой.

…мыслитель, который видит, или усики фюрера

Мартину Хайдеггеру 36 лет. Он женат, у него двое сыновей. Он профессор Марбургского университета.

Это низкорослый, плотный, кряжистый мужчина. Если судить по фотографиям, его трудно назвать привлекательным.

Как пишет Х-Г. Гадамер.^[763].

«Хайдеггер выглядел как инженер, технический специалист: немногословный, деловой, закрытый, с собранной энергией и без всякого культивирования чего-то свойственного homo literatus. Однако если оставаться на уровне физиогномики, первая встреча с взором его глаз показывала, кем он был, показывала, что он – мыслитель, который видит».

Смотрю на фотографию Хайдеггера и не могу скрыть своего раздражения. Да, огромный лоб, поверим, мыслитель, который видит то, что не видят другие. Но сразу бросаются в глаза усики, которые напоминают «усики» Чарли Чаплина в роли фюрера^[764]. Перевожу взгляд на фотографию Карла Ясперса^[765], – здесь же рядом на одной странице книги, – коллеги, друзья, по крайней мере, до времён нацизма. Совершенно другое лицо, куда более интеллигентное, «усики» здесь совершенно исключены.

Понимаю, пристрастен, разве у философа, мыслителя, который видит, должна быть средне «интеллигентная» внешность, а «усики» чаплинского фюрера, которые ассоциируют с образом нациста, разве не просто клише из фильмов, которые застряли в памяти.

Понимаю, пристрастен, заглядываю в будущее поведение Хайдеггера и Ясперса в нацистский период, а «усики» просто повод.

А я и не скрываю свою пристрастность, и свою предвзятость, и не только в отношении «усиков» Хайдеггера, пусть читатель (и читательницы) сами разбираются прав я или не прав.

…«Feldweg» и его «дурная бесконечность»

Сначала несколько слов о костюме Хайдеггера, который по-своему был знаковым.

Студенты называли этот костюм «экзистенциальным», в том смысле, что стиль одеяния увязывался ими с главной особенностью философствования Хайдеггера. Возможно это и так, но обратим внимание на другие нюансы. Модельером Хайдеггера был известный в то время художник, который «романтизировал» мужское одеяние, приблизив его к народным корням и мотивам. Мы можем сказать, что костюм должен был подчеркнуть «почвенно-народный» облик Хайдеггера и остаётся вопрос, насколько оставаясь «почвенно-народным», костюм был «экзистенциальным». И возможно ли это.

Мы уже говорили об идеях «ландшафтной культуры» русского философа Валерия Подороги^[766], которой подробно пишет и о ландшафте Шварцвальда^[767] как «месте мысли» Хайдеггера. При этом В. Подорога подчёркивает, что Хайдеггер не относится к ландшафту как к объекту эстетического созерцания, ландшафт для него место, через которое способно говорить бытиё. Можно ли сказать, что его «место мысли» определило его «почвенно-народное» не как фольклорное или фольклорно-эстетическое, а как экзистенциальное. Не знаю, но на один смысловой нюанс хотелось бы обратить внимание.

«Дурная бесконечность»^[768] всего тонкого, изящного, отзывчивого может оказаться грубой, вульгарной, бесцеремонной, просто пошлой, причём зачастую «дурная бесконечность» не так далеко, может прятаться внутри нас, особенно, когда мы не присутствуем, когда за нас действуют «безличные люди».

…Об этом присутствии и «безличных людях» чуть позже, когда речь пойдёт о философии Хайдеггера…

Так случилось и с Хайдеггером.

Многие малые философские произведения Хайдеггера объединяет термин «Feldweg», буквально, «просёлочная дорога», «путь вдоль поля», вдоль своего, родного, близкого, идёшь, смотришь на близкое и далёкое, думаешь, идёшь дальше, встречаешь людей из этой же местности, беседуешь, продолжаешь думать и впитывать всё вокруг.

«Простое хранит загадку непреходящего и великого…В невзрачности всегда одного и того же скрывается его благословенность… В непроговорённости его («Feldweg») языка, как сказал старый мастер чтения и жизни Экхарт^[769], Бог впервые есть Бог».

В противовес этому «человек – если он не слышит призывов, исходящих от «Feldweg» – тщетно стремится, выполняя свои планы, привести в порядок земной шар… человек разрушается, сбивается с пути. Разрушенному человеку простое кажется однообразным. А однообразное порождает пресыщение. Раздражённые люди находят только однообразие. Простое ускользает. Его тихая сила побеждена».

Так рассуждает о «Feldweg» Мартин Хайдеггер.

…Отдаю себе отчёт, что отношусь к числу людей, лишённых «Feldweg», но это совершенно не означает мою не чувствительность к этому понятию. У жены моей было это «Feldweg», этим она отличалась от меня, она знала (скорее подсознательно), что нет у меня этого «Feldweg», поэтому и называла moltanı, что можно приблизительно перевести как «человек без места», маргинал. Мешало ли это нашему взаимопониманию, вряд ли. Может быть, ещё и по той причине, что скорее подсознанием, чем сознанием мог откликаться, сочувствовать её «Feldweg»…

Согласимся «почвенно-народное» может иметь такую модификацию как «Feldweg», тонкую, нежную, отзывчивую, а может…

Хотим мы этого или не хотим, но «почвенно-народное» невольно рифмуется с известным нацистским лозунгом «почвы и крови». Как свидетельство того, что за высоким нередко следует по пятам пошлое и всегда легко в него скатиться.

У Ханны Арендт скорее всего не было своего «Feldweg» или оно было в другом виде, без «ландшафта», без «почвенно-народного». Но это не мешало ей «сострадать» Учителю, поскольку более других она осознавала масштаб его философских прозрений, которые были намного шире любых «ландшафтных культур».

…Мартин Хайдеггер: «волшебник из Мескирха».^[770]

Студенты называли Хайдеггера «волшебник из Мескирха».

Можно с уверенностью сказать, что «волшебником» его назвали не благодаря знаниям, квалификации и прочему. Его лекции завораживали даже тех, кто был не способен понять глубину его мысли. От всего его облика, от манеры вести занятия, требования от студентов не прилежности, а вовлечённости, самоотдачи, исходило «сильнейшее воодушевление».

…Забегая чуть вперёд обращу внимание, что это исходило не столько из требований Учителя, сколько из требований Философа. За «воодушевлением» стояли творческие открытия, с которыми он делился со студентами, делился не по-школярски, а с огромной самоотдачей…

Вот что писал сам Хайдеггер. в письме к Ясперсу:

«я тащу за собой молодых – тащить относится к тем молодым, что тесно ко мне привязаны – и так, что они всю неделю испытывают давление с моей стороны; кто-то из них не выдерживает этого – здесь и скрыт простейший способ отбора; другому требуется два, три семестра, чтобы он понял, почему я не допускаю никакой лени, никакой поверхностности, никакого обмана и никакой фразеологии – прежде всего "феноменологической"^[771]. Вы знаете, что я никогда не позволяю зачитывать [подготовленные] рефераты – только дискуссии, правда, не дикие; не позволяю себе втягиваться в фантазирование, диалектические игры – всё требует подготовки, т. е. интенсивного занятия каким-либо делом, которое и наполовину не облегчено тем, чтобы написать какую-то одну, а потом ещё одну книгу. Моя великая радость (запомним эту радость – Р. Б.) – в том, что благодаря специальным предварительным усилиям я смог добиться изменений и теперь в этом отношении действую свободно».

Приведём мнение Ханса Йонаса^[772], который учился у Хайдеггера, а впоследствии стал одним из выдающихся учёных XX века, и который более других раскрыл природу «волшебства» Марбургского философа.

«Тут нам встретился человек, который мыслил, представ перед студентами, человек, который не докладывал об уже помысленном, как это делал Гуссерль^[773], но осуществлял сам акт мысли в присутствии своих учеников. И это было потрясающе, причём даже во внешнем выражении. Часто дело обстояло так, что он не поворачивался лицом к аудитории, а стоял, повернувшись к окну и погрузившись в самого себя, и мыслил вслух».

В эти годы Хайдеггер писал свою главную книгу «Бытие и время». Он жил далеко не отрешённо, занимался спортом, играл в ручной мяч, ходил на лыжах, бродил со студентами по горам, разводил с ним костёр, там же у костра сказал однажды «бодрствуй ночью у огня» и начал рассуждать о своих любимых греках. Он «писал» свою книгу, и в своей «хижине»^[774] в Щварцвальде, и в студенческой аудитории, наедине не только со студентами, со всеми остальным миром. Он бодрствовал в самом высоком значении этого слова, он был воодушевлён, он испытывал радость, он готов был делиться этой радостью, этим воодушевлением со своими студентами.

Воодушевление и радость в полной мере передались его студентке Ханне Арендт.

Во-первых, она была женщина, что в данном случае имеет первостепенное значение, потому что именно женщина способна сострадать в высоком значении этого слова.

Во-вторых, она была не просто муза, что во многих случаях вполне достаточно, чтобы художник стал художником, учёный – учёным, а политик – политиком. Как показало будущее, она сама оказалась незаурядным мыслителем, оказалось, что она может не только сострадать, но и иметь собственное воодушевление.

…Ханна Арендт

Ханне Арендт 19 лет.

Несмотря на трудные обстоятельства детства, благодаря заботе матери и умению самостоятельно, интенсивно заниматься, Ханне удалось получить хорошее образование. Уже в школьные годы девочка овладела латинским и греческим языками, обнаружила интерес к культуре, в том числе к философии, древней Греции. В 14 лет увлеклась философией Канта^[775], интерес к которой сохранила на всю жизнь.

После сдачи выпускных экзаменов в кенигсбергской государственной гимназии, она получила возможность поступить в университет и выбрала Марбург. Если позволить себе небольшую порцию мистики, то можно сказать, что путь её в Марбург на лекции Хайдеггера был предопределён.

О её красоте в эти годы оставили свидетельства многие её соученики. Она была по-мальчишески коротко острижена, носила модные наряды. Х-Г. Гадамер в своих воспоминаниях о Марбурге того времени писал, что красота Ханны, постоянно появлявшейся в зелёном платье, сразу бросалась в глаза. «Девушка в зелёном» так стали называть её друзья. Если судить по воспоминаниям и довершить этот образ фотографиями, то привлекательность Ханны была в огромных, тёмных глазах и выразительном взгляде, в котором была гипнотическая сила.