Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Но теперь утренний свет развеял ту темноту, которая скрывалась, простираясь над нашей прежней встречей и над ожиданием.

«Рассвет прекрасен». Это слово Ясперса, которое ты передала мне вчера вечером, постоянно было для меня движущей силой и тогда, когда в диалоге между моей женой и тобою всё восходило от недоверия и движения на ощупь к согласию утомлённых сердец».

Оставим слова «моя жена вызвала его». Запомним только «утренний свет» и «рассвет прекрасен». И даже «к согласию утомлённых сердец»

Поверим, что в этих словах есть искренность и неподдельность чувств.

И запомним стихи, которые хотя и говорят словами, но поверх слов, т. е. поверх обыденного смысла.

«Внезапно, редко, нам [молнией] сверкает бытие.

Мы всматриваемся, храним [тайну] – и воспаряем [ввысь]».

…Запомним, внезапно, сверкание, озарение, всматривание, алетейя^[806]…

«Ты погружаешь нас в ту печаль, что у нас – никакого будущего

И даришь надежду, сколь многое к нам ещё поспешает

Ты подаёшь нам знак для радостей и болей

Ты указываешь нам пути и открываешь сердца.

Ты, как никогда, смыкаешь наши руки

Мы верим в верность и чувствуем поворот судьбы

Мы не можем выразить, насколько мы едины

Мы можем только плакать»…

«"Помыслено" —

О, помоги мне отважиться

Высказать это».

«Духовно-эротической жаждой» называет отношения Арендт и Хайдеггера в эти годы Н. Мотрошилова, кроме всего прочего, имея в виду, что оба, восприимчивы к греческим источникам, к греческому Эросу^[807].

А греческий Эрос, который «дубы сотрясает», «духовен» ещё и в том смысле, что исключает всё обыденное, постельно-интимное. Исключает всё пошлое.

Плюс оба, и Хайдеггер, и Арендт на протяжении всей своей жизни проявляли эту отвагу «помыслить и высказаться».

…охлаждение отношений между Хайдеггером и Арендт

Исследователи выделяют несколько причин охлаждения отношений между Хайдеггером и Арендт. Остановлюсь только на двух, которые условно можно назвать «личной» и «общественно-политической» причинами. «Условно», поскольку, там и тогда, с такими людьми как Хайдеггер и Арендт, личное, рано или поздно, становилось политическим, а политическое – личным.

Начнём с «личных» причин.

После новой встречи с Хайдеггером, Арендт откровенно признавалась, что вновь подпала под чары мужчины, готова была вновь сострадать ему. Но уже не безропотно, мужчина должен был понять, что она уже другая, и физически, и психологически, и интеллектуально.

В одном из писем Ясперсу она напишет:

«Я знаю, для него невыносимо то, что моё имя становится публичным, что я пишу книги, и т. д. На протяжении моей жизни я по отношению к нему как бы хитрила и вела себя так, будто я не существую и будто я, так сказать, не могу сосчитать до трёх и – также и в интерпретации его собственных дел. И это всегда приятно удивляло, если он обнаруживал, что я-таки умею считать до трёх и иногда даже до четырёх. И вот теперь эта хитрость мне слишком наскучила, и я как бы поставила его на место. В какой-то момент я пришла в бешенство, но теперь это прошло. Я теперь скорее того мнения, что в чём-то я такое заслужила – именно за то, что хитрила, а потом перестала играть в эту игру».

Мужчина же был слишком эгоцентричен, чтобы понять – и почувствовать – перед ним уже другая женщина, которая способна считать и более «четырёх», и «охлаждение» было неизбежным.

Вторая причина, была продолжением первой, поскольку «другая женщина» не только писала книги и стала публичной, но и знаменитой, не менее, чем сам Хайдеггер. Причём – и это можно назвать отягчающим обстоятельством – знаменитой эту женщину сделала книга о тоталитаризме, том самом «тоталитаризме», который стал причиной жизненной драмы Хайдеггера и который заставил его оправдываться перед всем миром.

Теперь эта женщина посылает любимому мужчине свою книгу о «тоталитаризме»,

…вряд ли собиралась «уколоть» его, скорее пыталась до него достучаться, возможно, наивно…

и хочет вывести его на разговор о «радикальном зле», как одной из причин появления тоталитарных режимов.

У нас нет писем Арендт к Хайдеггеру, мы можем судить только по его письму, в котором он говорит о том, что не собирается уходить в сторону от разговоров о «радикальном зле». На самом деле, он всячески будет пытаться уйти от подобных разговоров.

…не за эти ли попытки Арендт в письме к Ясперсу, назовёт Хайдеггера «велеречивым»…

Рассуждения о «радикальном зле» должны быть неприятны Хайдеггеру по нескольким причинам:

Во-первых, он хочет говорить о «высоком», посылать стихи, в ответ получать восторги, поклонение, обожание, а женщина (женщина?!) призывает его к серьёзным разговорам.

Во-вторых, разговоры о «политическом» не его тема.

…эта тема станет основной для Арендт, и при этом она будет настаивать на том, что вдохновлялась идеями Хайдеггера…

Он предпочитает говорить о «бытии», о «трансцендентном», об абстрактном, и менее всего склонен рассуждать о «политическом», на его взгляд не имеющем экзистенциального смысла.

Наконец, в-третьих, возможно самое главное, весь мир заставлял его оправдываться, так или иначе он с этим покончил, теперь же в качестве обвинителя оказалась его любимая женщина, правда она ведёт себя не как обвинитель, но суть от этого не меняется. И он не может с этим смириться.

После войны Хайдеггер пытался оправдать своё участие в национал-социалистическом движении стремлением спасти Запад от коммунизма, а основной тезис книги Арендт заключается в том, что тоталитарные системы, в том числе, такие как фашизм и коммунизм, сходны и сопоставимы.

Дальше – хуже.

Арендт считает, что тот, кто отвергает обычный мир Man, включая хайдеггеровских das Man, «безличных людей», тем самым жертвует почвой, в которой укоренено человеческое существо. И тогда остаётся одно – кокетничать собственной «ничтожностью», а такого рода кокетничанье, по мнению Арендт, как раз и сделало Хайдеггера предрасположенным к «варварству».

И разве философское отрицание понятия «человечества» не превратилось, в конце концов, в практическое отрицание человечности?

Арендт далее пытается доказать, что подобные системы претендуют на «внешний активизм», при отказе от мысли, и толпа с упоением отдаётся этому «чистому действию» без мысли. И конечно, невольно возникал вопрос, толпа толпой, к ней вопросов нет, она нуждается в популистском лидере, который способен привести её в эмоциональный экстаз, но как могли оказаться в этом «экстазе» интеллектуалы, люди мысли.

Вряд ли Хайдеггер внимательно читал книгу Аренд, но, несомненно, расслышал болезненное для него послание. И оно вдвойне, втройне было болезненнее от того, что исходило от любимой женщины, которая вместо роли музы, стала претендовать на роль коллеги, даже ментора.

И исчезло воодушевление, не захотелось больше писать стихов.

Личное, как экзистенциальное, столкнулось с историческим, политическим, социальным, и потерпело крах.

Всегда ли так происходит? Не знаю, скорее всего, не всегда. У магистрали и просёлочной дороги должны быть свой мир, своя философия, своё чувство. В случае с Арендт просёлочной дороги не оказалось.

А мне остаётся задать последний вопрос: можно ли говорить о глубинных экзистенциалах «мужского» и «женского»?

Насколько они могут быть свободны от повседневного, рутинного, прозаического?

Насколько «пошлое» составная часть этих экзистенциалов?

Но это вопросы не для настоящей книги, в которой рассказываемые истории более ответы, чем отвлечённые рассуждения.

И эти вопросы не для меня, поскольку я не способен долго находиться в разреженном пространстве философии.

…Мартин Хайдеггер: «как начать думать?»

«Как начать думать?» – вопрос этот Хайдеггер задаёт себе, задаёт всем нам, задаёт всему человечеству.

В этом его непреходящее значение и не только для истории философии.

Как сохранить волю к мысли?

Всё те же уроки Хайдеггера.

Как сохранить волю в эпоху Интернета, когда всё мгновенно, оперативно, когда торопливость, спешка, становятся сутью человека, когда для неспешной мысли,

…а может ли мысль быть «спешной»…

для обычной беседы не предусмотрено пространство жизни.

Как избежать различных попыток псевдо-думанья? Этот вопрос, становится актуальным, когда сложность века (после XX века?!) заставляет даже думающих людей, впадать в соблазн эсхатологических прогнозов.

В этом смысле, чрезвычайно важными представляются мне, следующие слова Хайдеггера:

«Все попытки морфологически, психологически применить к настоящей действительности образы декаданса и крушения, рока и катастрофы, заката представляют собой лишь технические манипуляции». Хотя авторы подобных работ

…«Закат Европы» О. Шпенглера^[808], обобщённая метафора подобных «прозрений»…

вряд ли бы согласились на определение «технические манипуляции».

Карл Ясперс, который более других позволял себе критический взгляд на философию Хайдеггера, сказал о ней важные и сутевые слова:

«В потоке своего речения он, Хайдеггер, временами помогает, и скрыто, и грандиозно, коснуться самого нерва философствования. И в этом качестве среди философов Германии, сколько я вижу, Хайдеггер, быть может, единственный».

Только ли в Германии, только ли в наше время? Эстафета, несомненно, тянется от древних греков к классической немецкой философии, к XX веку и дальше, поскольку Хайдеггер всегда открыт, он призывает мыслить, а не пророчествовать.

Ханна Арендт писала о Хайдеггере, признавая, что во все времена он оставался её Учителем:

«Ураганный ветер, сквозящий через всё мышление Хайдеггера – как и тот, другой, что ещё и сейчас, по прошествии двух тысячелетий, веет нам навстречу со страниц платоновских сочинений, – родом не из нашего столетия. Он происходит из изначальной древности и оставляет после себя нечто совершенное, нечто такое, что, как и всякое совершенство, принадлежит изначальной древности».

Он родом не из нашего столетия, но, несомненно, родом из человечества, вместе с его присутствием, воодушевлением, иллюзиями, заблуждениями. И умением мыслить.

Остаётся сказать, что полное собрание сочинений Мартина Хайдеггера составляет уже около ста (?!) томов, продолжает печататься, возможно, перешагнёт границу 100 томов, и ещё раз напомнить слова русского философа В. Бибихина о том, что «Бытие и время» – книга изменившая путь европейской мысли, до сих пор ещё не осмысленная вполне.

Можно сказать и иначе, продолжающаяся осмысливаться…

Ханна Арендт: «просто держу за мужчину»…

О Ханне Арендт ограничусь высказываниями одного человека, её друга и коллеги, умного и тонкого Ханса Йонаса. К ним можно ничего не добавлять.

«Ханна Арендт была одной из великих женщин XX века. Я думаю, что подразумеваемые ею смыслам отвечают мои слова о «женщине», а не о «мыслителе» (как части целого) или «личности» (тут бегство во что-то бесполое). Она сделала решительный выбор – быть тем, что предопределили случай или судьба, а именно дочерью высокообразованных немецко-еврейских родителей, наследницей длительных, восходивших к грекам духовных и эстетических традиций, наблюдательницей и хроникёром их современной утраты; пассажиркой корабля, каким был XX век, свидетельницей и жертвой его насильственных крушений, подругой многих его пассажиров и участников его плавания; магнетически прекрасной женщиной с безошибочным чувством распознавания в дружбе с мужчинами и женщинами, обладавшими свойством истинной породы, – и ещё её целостное утверждение всех таких данностей в качестве condition humaine, человеческих условий, нераздельно принадлежит этому образу, который ясно проглядывает за историей сей единственной в своём роде жизни. Она на самом деле была чрезвычайно «женственная» притом не была «феминисткой» ("я не откажусь от моих привилегий" – однажды сказала она). Ей доставляло радость, когда ей дарили цветы, сопровождали её в обществе, когда кавалеры уделяли ей внимание. И всё же в целом она считала мужчин более слабым полом: они [полагала она] дальше женщин отстоят от интуитивного постижения смысла действительности, более падки на понятийный обман, более склонны впадать в иллюзии, менее готовы уловить многозначность смысла и увидеть вмешательство теней в человеческие уравнения – и, следовательно, фактически они больше [женщин] нуждаются в защите. И в её случае большая, без сомнения, женская чувствительность вела и к большей силе; и никогда не было жалоб на то, что люди таковы, каковы они есть. Когда я порой выражал опасения по поводу её быстрых, часто разящих суждений о той или иной личности, о каком-либо поступке, ситуации и просил такие суждения доказывать, то она обменивалась с моей женой взглядами, выражавшими их взаимопонимание, взглядами, в которых смешивались нетерпение и сострадание, и, возможно, нежность. И потом говорила: "Ах, Ханс!" Не так давно (не было ли это при нашей последней встрече?) я при подобных обстоятельствах почувствовал себя вынужденным спросить: "Ханна, скажи, пожалуйста, не держишь ли ты меня за дурака" – "Да нет, – отвечала она, и глаза её были почти испуганными, – я держу тебя просто за мужчину"».

И можно только порадоваться, что одна из великих женщин XX века оказалась человеком думающим. Не переставая при этом оставаться женщиной во всех смыслах этого слова.

…итог, который опрокидывает мои доводы

Читаю следующие строки Рюдигера Сафрански из его книги о Хайдеггере:

«В этой комнате в 1967 году снова сидела Ханна Арендт, впервые после пятнадцатилетнего перерыва. После её последнего визита в 1952-м они с Мартином общались только посредством писем. В 1966 году, когда Ханне исполнилось шестьдесят, Хайдеггер послал ей своё стихотворение «Осень». Ханна расслышала в этих строках элегический тон, уловила настроение, окрашенное вечерними сумерками жизни. Ей захотелось ещё раз увидеть Хайдеггера, которому было уже около восьмидесяти; полученное от него поздравление придало ей смелости. После всех недоразумений прошлых лет произошло, наконец, примирение. Ханна и Эльфрида договорились, что будут обращаться друг к другу просто по имени. Два года спустя, в августе 1969-го, незадолго до восьмидесятилетия Хайдеггера, Ханна Арендт приехала к нему со своим мужем Генрихом Блюхером. Атмосфера встречи была сердечной и непринужденной. Если бы только Ханна не курила так много! Эльфриде пришлось потом несколько дней проветривать комнаты. Хайдеггер, подарил своим гостям какую-то книгу с посвятительной надписью: «Ханне и Генриху – Мартин и Элъфрида». На следующий год они собирались повторить эту встречу вчетвером, но в октябре 1970 года Генриха Блюхера не стало. Свои последние годы Ханна Арендт посвятила работе над большой книгой, которую так и не успела закончить: «Жизнь разума: мышление – воление – суждение». В идеях, развитых в этой книге, она подходит к Хайдеггеру так близко, как никогда прежде. Подводя итог сделанному Хайдеггером, она пишет: он вернул философии «такое мышление, которое благодарно уже за то, что ему вообще досталась в удел «голая чтойность»»^[809].

Продолжаю думать и постепенно отбрасываю свои сомнения. Дело не только в том, что на и те же события могут быть разные точки зрения.

…уроки древних греков, начиная с Гомера, который смотрит на мир с точки зрения богов и с точки зрения героев, и, кончая демократией по-древнегречески, которую Ханна Арендт трактует как согласие несогласных…

Не могу не признаться, что Рюдигер Сафрански и я находимся в «разных весовых категориях», он знает предмет намного шире и глубже чем я, и «разные точки зрения» в данном случае просто лукавство. Отбрасываю сомнения совсем по другой причине. У нас с Р. Сафрански Р. разные предметы, точнее, разные контексты. У него биография, во многом философская биография, Мартина Хайдеггера, у меня взаимоотношения между Хайдеггером и Арендт, причём не сами по себе, а как бы в системе зеркал, где и Сабина Шпильрейн рядом с такими гигантами как Фрейд и Юнг, Марго Фонтейн и её муж из «латино», мои соотечественники Мирза Джалил и Гамида Джаваншир, и многие другие.

Теперь более уверенно отбрасываю сомнения и задаю свои вопросы.

Почему поведение старых людей необходимо рассматривать как итог, опровергающий то, как вели они себя в молодости. И речь идёт не о сбывшейся «дружбе втроём», а о людях, троих, четверых, много переживших, много потерявших, сумевших найти в себе душевные силы, чтобы избежать старческого маразма. Но не более того.

Согласимся с Р. Сафрански, что Эльфрида Хайдеггер была образцовой женой. Но какой бы она не была женой, и, какой бы не оказалась в старости, мы не можем забыть, что была она антисемиткой, в своё время примкнула к нацизму, и вела себя с Ханной далеко не как леди.

Все кто мало-мальски занимается философией, не могут не признать, что Мартин Хайдеггер один из величайших философов всех времён и народов, в настоящей книге мысли Хайдеггера не раз приходили мне на помощь. На даже это не реабилитировало в моих глазах Мартина Хайдеггера.

Разве Мартин Хайдеггер не примкнул к нацизму, разве не стал ректором при нацистах?

И разве трудно предположить, что «дело Хайдеггера» никогда не получит окончательного решения, а сам Хайдеггер никогда не будет окончательно оправдан.

Разве Ханна Арендт не пострадала от нацизма? Разве она позволяла себе быть мелочной, мстительной и злобной? Что из того, что и ей не чужды человеческие слабости и, в зависимости от адресата, она может написать об Эльфриде диаметрально противоположные суждения.

Разве нет у нас оснований признать, что идея Хайдеггера о «дружбе втроём» провалилась?

И разве, не претендуя на неоспоримость, нет у нас оснований на примере взаимоотношений Мартина Хайдеггера и Ханны Арендт признать, что от высокого до пошлого – один шаг.

Остаётся посетовать, что старая Ханна Арендт так много курила, и по-человечески посочувствовать старой Эльфриде Хайдеггер, который постоянно приходилось проветривать комнату…

P.S

Не буду скрывать, сомнения одолевали меня, когда решил включить текст о Мартине Хайдеггере и Ханне Арендт в свою книгу. Сомнения оправданные, не являюсь специалистом, большинство источников мне не знакомо, читаю только на русском, о многом сужу по книгам других авторов, т. е., по существу, занимаюсь истолкованием истолкованного. Но сумел преодолеть свои сомнения.

Во-первых, на мой взгляд, между суждениями экспертов (не думаю, что в этом случае подходит слово «компетентные лица») и тем, что можно назвать массовой культурой или мейнстримом, есть множество промежуточных звеньев. И непосредственный адресат экспертов, это, прежде всего, те люди, которые непосредственно примыкают к экспертам, и которым присущ азарт познания, тяга к философствованию, независимо от рода их занятий.

Во-вторых, существует контекст моей книги, моя позиция, непосредственно не вытекающая из степени моей компетенции. Это и есть мои главные резоны.

Но сейчас (декабрь 2016 года), когда на русском языке издана переписка Хайдеггера и Арендт, когда вышли в свет «Чёрные тетради» Хайдеггера^[810], когда пришлось прочесть «истолкования» этих «тетрадей», прослушать соответствующие «круглые столы», которые оказались доступны благодаря Интернету, меня вновь стали одолевать сомнения. И преодолел сомнения, прежде всего по той причине, что когда читал и слушал экспертов, убеждался в том, что моя интуиция принципиально не отличается от их мнений.

Но по некоторым вопросам хотелось бы уточнить свою позицию.

Первое.

Не знаю, когда дойдут до меня «Чёрные тетради», смогу ли их осилить, или, как в иных случаях, ограничусь рефлексией экспертов. Но позволю себе сказать следующее.

Упрощения (хорошо бы не опрощения) взглядов Хайдеггера в отношении идеологии нацизма и антисемитизма неизбежны и необходимы. Очень важно, чтобы цивилизованное человечество имело чёткие, недвусмысленные позиции по этим вопросам.

Вместе с тем Хайдеггер остаётся одним из величайших умов в истории философии, шире, культуры, можно назвать его аргументы аргументами Мефистофеля, или как-то иначе, но отмахнуться от них невозможно. И нацизм, и антисемитизм, не привнесены к нам из другой цивилизации, они отступили, но не исчезли, никогда не исчезнут, только могут поменять своё обличье. Именно по этой причине столь важно вчитываться и обсуждать «Чёрную книгу» не прибегая к публицистике. Такие обсуждения укрепляют дух мировой культуры и становятся защитной реакцией (настолько, насколько это возможно) от будущих опасных эксцессов. А нам остаётся обращаться к «истолкованному», чтобы научиться распознавать обличья «нацизма и антисемитизма», даже в тех случаях, когда они могут показаться безобидными.

Второе.

Мой текст не мог бы появиться без книги Н. Мотрошиловой (отчасти, книги Р. Сафрански). Ничего зазорного в этом не вижу, но «Платон мне друг…»^[811], и у меня есть право высказать собственную точку зрения.

Ещё раз вообразим себе «вход» и «выход» взаимоотношений между Хайдеггером и Арендт.

На «входе»: умная, красивая, искренняя студентка, которой 19 лет, и Учитель, который старше её на 17 лет, уверенный (самоуверенный), что в него должны влюбляться юные особы, если у них хватит ума, а ещё больше интуиции, прозреть масштаб его философствования.

На «выходе»: прошло ровно 50 лет, женщине 69 лет, мужчине соответственно 86 лет, они живут в разных странах, женщина навещает своего Учителя, который по-прежнему бесконечно ей дорог, расстаётся в беспокойстве о его здоровье, но, возвратившись домой, внезапно умирает. Учитель пережил её на полгода, и мы вправе сказать, что они умерли в одно и то же время.

Меня, не менее Н. Мотрошиловой, потрясает, ошеломляет, сбивает с ног, злит, растаптывает, крик застревает в горле, – не могу найти точные слова – когда воображение прокручивает этот «вход» и «выход». Возникает естественный искус придать этому «входу» и «выходу» универсальный характер, но понимаю, что следует удержаться от обобщений. Ещё и по той причине, что сегодня у нас нет оснований проводить непроходимую границу между чувствительными женщинами и не чувствительными мужчинами.

Н. Мотрошилова прибегает к слову «любовь», как бы допуская, что слово это снимает многие вопросы во взаимоотношениях Хайдеггера и Арендт. Соглашусь (как обойтись без этого слова) и не соглашусь одновременно. «Любовь» (слово, понятие, термин) не некая герметичная монада, равная самой себе, не некий готовый эталон, помогающий распознать настоящее и фальшивое. Это просто попытка удержать в одном слове то, что как-то надо обозначить, даже осознавая, что оно не подчиняется рацио.

Мне уже приходилось писать, повторю, прошло время, и слово это начало всё больше выдыхаться. Возможно, подобно некоторым северным народам, у которых нет обобщающего слова «снег», но есть множество слов со значением «снежного», следует отказаться от единого слова «любовь» и употреблять различные слова, которые способны фиксировать те или иные проявления «любви».

Или придумать слово, которое имело бы в виду только то, что относится к «любви» между мужчиной и женщиной, расширив его границы на «любовь» между мужчиной и мужчиной, женщиной и женщиной. Но и в этом случае необходимо осознавать, что отношения эти всегда уникальны и неповторимы, всегда «вещь, которая сама по себе».

В полной мере уникально и неповторимо то, что происходило между Хайдеггером и Арендт.

Женщина, готовая стать (и во многом являвшаяся) адвокатом своего Учителя в вопросах, по которым другим не простила бы самую толику фальши. В этом и проявилась её глубинная женская суть. И остаётся только догадываться, как бы она повела себя, прочтя «Чёрные тетради». Не исключено, что просто сказала бы себе (только себе): «будто я всего этого не знала».

Мужчина позволил женщине быть его музой, не более того, возможно на самом деле считал, что политическая философия не совсем философия,

…кто-то вправе сказать, что Ханеке^[812] не прав, что «любовь» имеет в виду взаимоотношения молодых, не следует использовать слово «любовь», когда речь идёт о старой женщине, становящейся маразматичной в преддверии смерти, и о старом мужчине, который ухаживает за ней, это не совсем «любовь»…

но дело не только в этом, муза не должна создавать свои труды, не должна становиться знаменитой, только оставаться при великом человеке, не более того.

А нам остаётся разгадывать то, что происходило между Хайдеггером и Арендт, продолжая разгадывать самих себя во времени, в котором мы оказались.

В заключении приведу слова Хайдеггера из переписки с Арендт:

«Мы сами превращаемся в то, что мы любим, оставаясь самими собой. И тогда мы хотели бы отблагодарить возлюбленного, но не в состоянии найти что-либо достойное его. Мы можем отблагодарить только самими собой».

На мой взгляд, несмотря ни на что Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт, в целом, смогли отблагодарить друг друга. Это постоянно следует иметь в виду.

И самое последнее.

Не собираюсь скрывать своё упрощение, опрощение, арифметика, таблица умножения, дважды два – четыре, как хотите, так и называйте.

Для меня Ханна Арендт – великая женщина в высшем значении этого слова. Именно великая женщина, которая по определению не может быть идеальной.

О Мартине Хайдеггере, как мужчине, этого сказать не могу.