В Иерусалиме я остановился в одной довольно удобной по своему месторасположению гостинице. За стойкой администрации (по-русски «ресепшн») меня встретил добродушный верзила с золотым католическим крестом вместо галстука. Нагрудная табличка (по-нашему «бейджик») гласила – Антон. Приятно встретить земляка, пусть даже католика.

Однако Антон заговорил на чистом иврите. Мой мозг принялся анализировать информацию.

– Ты случайно не Марк? – уточнил я.

– Нет, – удивился Антон. – Почему Марк?

– Потому что Антоний, – я решил проверить парня на эрудицию.

– Потому что Чехов, – улыбнулся тёзка великого писателя. – Завтрак с 6 до 9. Приятного отдыха.

«Чудо какое-то, арабский христианин Чехова знает. Впрочем, чудеса в Иерусалиме – старая традиция».

Утро в гостиничной столовой выдалось довольно скучным.

Интуристы вели себя вежливо, со всеми здоровались, улыбались, говорили вполголоса, трапезничали, пользуясь ножом и вилкой, и даже пережёвывали пищу с закрытым ртом. Европейские зануды, не о чем писать.

Однако Провидение к праздничному ужину в честь Сукко́т послало наших, и не каких-нибудь ашкена́зов-диабетиков, а потомков сефа́рдов, выходцев из стран Магриба, в жилах которых течёт перехватывающий дыхание схуг. В гостиничный ресторан пришли дышащие огненным перцем драконы.

Восточные люди явились во всей красе: мужчины в белых рубашках, с пятнами от дикой необузданности в пище, в модно порванных джинсах, плотно облегающих не знающие покоя ноги, в красных кроссовках «ориджинал» и с шикарным ногтем на мизинце, отшлифованным в честь праздника.

Ах, какие женщины, какие женщины, в обтягивающих платьях, не выдерживающих напора округлых, сочных прелестей, выпирающих со всех сторон!

А что они творят, вы бы знали, на что способны смуглые женщины!

Одна, не побоюсь этого слова, дама, наложив всякой снеди в свою тарелку, увидев горячий, сочный шашлык, не утерпела, попробовала его и, не ожидая, пока тот остынет, широко открыв ярко накрашенные уста, полностью засунула шампур с мясом в свой глубокий резервуар. Через мгновение вытащила чистую деревянную палочку, успев при этом игриво посмотреть на свидетеля циркового номера с эротическим подтекстом. Только вот не знаю, прожевала ли моя героиня все шесть кусков мяса, такая могла и проглотить.

Я человек бывалый, полевой закалки, если надо, могу опроститься – без ножа, и даже без вилки, разделаться с мясом, но европейцам такие манеры были в диковинку. Похоже, они никогда не видели, как едят овощи руками, макают хлеб в общую тарелку с тхи́ной и ху́мусом, смачно чавкают, громко разговаривают с набитым ртом, а потом сосредоточенно публично выковыривают из зубов остатки пищи.

Если честно, я тоже не в восторге от этих диких манер и уже собрался уходить, как вдруг они запели псалом времён царя Давида. Кто-то приобнял меня за плечи, и я тоже запел вместе с ними:

«И́не ма-то́в, у-ма-на́им, шэ́вет ахи́м гам я́хад» (как хорошо и как приятно сидеть братьям вместе).

И в этот момент меня пробило, я осознал, что не вежливо-чопорные европейцы мои братья, хотя мы одинаково держим нож в правой руке, а вилку в левой. Не они прикрывали меня в Маро́н-Ара́зе, Хевро́не, Кальки́лии, не они сидели со мной в многочасовых засадах, ломали лепешку и делились последней сигаретой, а вот эти «варвары», над которыми я потешался. Именно они рисковали собой, чтобы спасти меня, малознакомого человека. И не потому, что я им брат и со мной приятно сидеть. Они понимали, что все мы: евреи из России, Беларуси, Украины, Кавказа, Средней Азии, Германии, Франции, Марокко, Йемена, Ирана, Ирака, Эфиопии, Индии, а также славяне, черкесы, друзы и арабские христиане – израильтяне.

И к сожалению – спасибо врагам, которые способствуют превращению совершенно разных людей в один народ, народ Израиля.

Скрытый враг

Довольно давно, 2000 лет назад и даже больше, существовала суровая иудейская оппозиция под скромным названием «Сыны Света», противостоящая беззаконникам, развратникам, короче, – падшему ангелу Велиалу, т.е. местному филиалу сатанинского правящего римского режима.

Иосиф Флавий, знаменито-прославленный еврейский историк, называл наших отшельников загадочным словом «ессеи», и даже посвятил секте целую страницу восхищённых эпитетов. Пусть все знают, что и евреи способны рождать если не платонов, то уж пифагорейцев точно.

«Сыны света» в своё время не захотели толкаться в кулуарах Храма, поэтому решили основать коммуну на высоких горах Иудейской пустыни, с великолепным, радующим глаз видом на руины Содома и абсолютно Мёртвое море.

Ессеи были настоящими коммунистами и вполне возможно даже большевиками. Согласно уставу Общины, у них все равны, но некоторые равнее других. Старейшины, следуя заветам основателя движения, самого «человечного из людей» Учителя Праведности, отдавали приказы, исполнение которых не обсуждалось. Наказание за нарушение было суровым – изгнание из общины без права устройства на работу в конкурирующие фирмы, «ибо мир нечист и лежит во зле».

Сами же ессеи регулярно очищались от скверны посредством омовения в особых бассейнах – ми́квах.

Движение в микву было двусторонним, одна сторона для поднимающихся, другая – для спускающихся. И не дай боже, чтобы нечистый офоршмачил чистого, нечаянно задев рукой.

Всё чинно и благородно, на первый, невооружённый микроскопом взгляд.

Однако, несмотря на безупречное поведение, средняя продолжительность жизни наших праведников была на десять-двадцать лет меньше загнивающих грешников. «Сыны света» были уверены, что все беды от происков заморского Сатаны и местных подшакаливающих.

Но всё же причина оказалась весьма прозаичной, прямо на поверхности.

Ученые мужи, не так давно обследовав вблизи кумранского поселения верхний слой участка общественной уборной, пришли к выводу, что всякие мерзкие паразиты, несмотря на тяжелые климатические условия пустыни, очень неплохо там устроились.

Ессеи, беспрекословно следуя заветам святых отцов-основателей, были обязаны после естественного испражнения очищаться в микве, не подозревая, что водоём без течения и своевременной смены жидкости – рассадник микробов, преждевременно уносящих жизни даже благородных мужей.

Не знаю, возможно ли в одну реку войти дважды, но в микву со стоячей водой, оказывается, можно, и как мы видим, не раз, и не два.

Перекличка по национальностям

Первое сентября, папа взял меня за руку, и мы пошли в школу, в первый раз в первый класс.

Сердечко моё сжималось от волнения, ладошки потели, я понимал, что детство закончилось. У всех одинаковая форма, все такие большие и сильные. Как выжить здесь? И разве можно здесь выжить?

Папа подарил цветочки моей первой учительнице Марии Фёдоровне, полной, дородной женщине с аккуратным начесом волос на гордой голове.

Нас распределили по классам, и я, понуря голову, поплелся на «камчатку», наивно полагая, что меня не заметят. Мария Фёдоровна взяла журнал и стала записывать фамилии и национальности первоклашек.

«Русский, белорус, украинец» – раздавалось со всех сторон. Внутреннее напряжение росло, особенно после того, как чуть не плача один мальчик еле слышно пролепетал: «еврей». Наступила тишина, потом раздались смешки. Я понял, что пропал… и закрыл голову руками.

Дошла очередь и до меня, дрожащим голосом произнёс свою фамилию.

– Громче! – зычно потребовала учительница.

Я поднял на нее взгляд, который красноречиво говорил за меня.

Учительница понимающе кивнула, сказала: «я знаю» и, не озвучивая моё «преступление», записала в своём журнале…

Пухом тебе земля, Мария Фёдоровна, моя первая учительница.

Продавщица модной одежды в Израиле

Продавщицы в маленьких израильских магазинах иногда удивляют своей непосредственностью.

Пришел купить майку, попросил найти нужный размер. Зря я это сделал.

Нет, меня не узнали, но очень хотели.

Продавщица, дама неопределённого возраста, скрытого под слоем обильной косметики, демонстрировала платье с глубоким декольте, в котором с трудом умещались два арбузообразных силиконовых изделия.

Кстати, женщину заплатившую за искусственную грудь, легко узнать именно по смелому вырезу. Она с гордостью демонстрирует миру свои достижения.

Наверно, продавщице было скучно, а может одиноко, и хоть ее пальцы с огромными накладными в цветочек ногтями утопали в кольцах, самого вожделенного среди них не было.

Она пристально посмотрела на меня и задала самый актуальный вопрос для покупателя, который пришел в магазин обновить гардероб, а не сделать апгрейд личной жизни.

– Ты женат?

Обычно мужики врут, отвечая на этот вопрос, вот и я от греха подальше решил соврать:

– Да! Я женат.

– А…. – разочарование вырвалось из ее шикарной груди.

Я наивно думал, что все закончилось. И можно свалить, но немного ошибся.

Вопросы сыпались как из рога изобилия.

Но я помнил наставления из шпионских книг: «Никогда не говорить правды врагу». Даже если это совсем не враг.

– Сколько у тебя детей?

– Десять, – не задумываясь, ответил я.

Женщина проглотила наглую дезу. В Израиле таким количеством детей никого не удивишь.

– Как часто ты спишь со своей женой?

– Каждый день, иногда два раза в день. А когда очень хочется, сбегаю с работы в обеденный перерыв.

– А любовница у тебя есть? – подозрительно спрашивает любопытная женщина.

– Две, – не моргнув глазом, отвечаю.

– Однако, – уважительно осматривает меня.

– А сколько ты зарабатываешь? – продавщица впилась в меня взглядом черных глаз.

– Ничего не зарабатываю, работаю на долги, сижу на шее жены и трех любовниц.

– Двух, – поправляет меня внимательная продавщица.

– Какая разница, где две, там и три, – улыбаюсь.

Дама начинает что-то соображать.

– Ты на меня намекаешь? Я еще своего согласия не давала! – вскипает страстная, но гордая израильтянка.

Понимаю, что надо сваливать. Ничего страшного, обойдусь без новой футболки, свою отдам, лишь бы выбраться живым и желательно с неповрежденной психикой из магазина модной одежды.

Раввина из Иерусалима

Лет двадцать назад, а может уже и больше, я помогал агенту «Джо́йнта» на нелегком поприще восстановления попранной еврейской скинии. Заслали израильтянина в наше славное местечко, давшее миру парочку героев ЖЗЛ. Этот «казачок» про себя говорил так: «Я гавви́на из Иегусалима!».

Конечно, наш еврей носил кипу, просиживал штаны в иешиве, но до раввина так и не доучился, хотя очень любил, когда его называли: «Ре́бе» или скромно – «реб Мордеха́й».

Ребе, человек возвышенной натуры, мог говорить о Всевышнем и одновременно почёсывать свои тестикулы, потому что витал в высших сфиро́т и присутствующих людишек не замечал вовсе. А какой это был щедрый человек…

Однажды в честь праздника мы навестили слепую женщину, высохшую, с пожелтевшим от времени порядковым номером на руке, по имени Мирра. Старуха жила одна, иногда к ней приходила племянница, приносила немного еды. Мы выдали ей продовольственную посылку: килограмм риса, сахар, макароны и главный дефицит – сливочное масло. Она попросила разрешения потрогать наши лица, провела пальцами по пухлым щекам Ребе, потом дотронулась до моего лба, бороды, погладила по волосам, крепко обняла, долго благодарила, а я, к своему огорчению, переводил. Потом не выдержал и сказал:

– Простите нас. Теперь мы знаем о вас, вы больше никогда не будете голодной.

– Я уже старая, что мне надо? Помирать пора, прошла концлагерь, потеряла родных, чудом осталась жива.

Реб Мордехай, который морщился от запахов затхлой квартиры и нетерпеливо посматривал в окно, встрепенулся, захотел послушать её историю. Присел рядом.

Она рассказывала про ужасы войны: бомбёжки, гетто, издевательства нацистов, разлучавших матерей с детьми. Буднично поведала о газовых камерах, столбах чёрного дыма… Лишь иногда подрагивали её старческие, сухие губы.

Наш ребе держал несчастную женщину за руку и плакал как ребенок. Внезапно он успокоился, посмотрел на часы, вздохнул, вытащил из своего туго набитого кошелька пять долларов и торжественно вручил купюру бывшей узнице концлагеря.

– Скажи ей, – обратился ко мне. – Это лично мои деньги, доллары.

Посмотрев на меня, смутился, повторил на идише. Бабушка подержала хрустящую бумажку в руках, положила на стол и сказала: «Какой хороший человек!»

Мордехай заулыбался, оттянул назад штаны, прилипшие к заднице от долгого сидения на продавленном диване: «Я свои дал, не Джойнта. Думаю, реббеци́н меня поймет».

На улице было уже холодно, морозный воздух обжигал горло, я дышал в теплый шарф и держал руки в карманах, а в далёком Иерусалиме уже вовсю ели пончики и готовились к Ха́нуке.

Хамец

В преддверии самого значительного еврейского праздника Песах, я вспомнил одну историю. Она произошла более двадцати лет назад в городе моего детства, над которым когда-то парили влюблённые Марк Шагал и Белла Розенфельд.

Зима выдалась долгой и, несмотря на начало апреля, продолжала ожесточённо сражаться с юной, дерзкой весной, истекая замусоренными ручьями, оставляя проплешины на сером асфальте. Снег покрывался коростой гари, а небо три раза на дню, словно беременная женщина, меняло настроение.

Скоро начнётся праздник, требующий особой подготовки. Кроме генеральной уборки, которой занимаются даже самые ленивые еврейские хозяйки, предстояло уничтожить в доме весь «хаме́ц» (квасное). А годы стояли полуголодные и харчами не разбрасывались.

Но разве маца и хлеб могут быть одновременно в кошерном еврейском доме, то бишь в синагоге? «Никада!» – гневно воскликнет цадик. Однако не надо делать скоропалительных выводов, если имеешь дело с еврейской тысячелетней изобретательностью. Оказывается, можно и мицву́ соблюсти, и макароны не выбросить.

Реб Мордеха́й, «равви́на из Иерусалима» (как он себя называл), попросил меня пригласить на важный разговор живущего по соседству с нашей синагогой вечно не просыхающего мужика, с проспиртованным и оттого чистым взглядом, по имени Николай.

Постучав в хату и толкнув скрипучую словно ворчливая тёща дверь, я получил нокдаун от резкого запаха не вполне домашнего животного. Впрочем, дело происходило на улице Колхозной, в безумное время. Люди держали в своих домах и квартирах не только хрюкающих, но и банки с волшебной водой, заряженной через радиоприёмник одним чумовым целителем. Народ обливался собственной уриной, разыскивал маленьких деток, прям как Ирод, конечно не для того, чтобы пролить детскую кровушку, но чтобы очистить свой организм мочой невинных младенцев.

– Чё те? – пошатываясь, Коля вышел из сумрака.

– Дело есть. С вами хочет поговорить наш раввин. А я буду переводить.

– Ы.. ы…, – промычал сосед, но телогрейку накинул и почти с первой попытки влез в валенки, перепутав всего лишь левый с правым. Ну а я нахлобучил шапку на его немытые с лета волосы, ибо святое место не терпит непокрытой головы.

Реб Мордехай радостно встретил Николая, усадил на стул, щедро вытащил из своей чашки пакетик израильского чая «Высоцкий», вложил в чистый стакан, залил кипятком, не скупясь насыпал цельную ложку сахара.

– Покрепче ничего нет? – с надеждой спросил страдалец.

– Ещё заварки? – добродушно предложил я.

– Ваш поп совсем не пьёт, что ли? Эх, а ещё божий человек, – Коля отхлебнул чайку, поморщился.

– Скажи, что мы хотим продать ему весь «хаме́ц» еврейской общины, – гордо произнёс ребе на древнем языке.

С удивлением смотрю на раввина и перевожу.

– На хера мне этот ваш «пиздец?» – заржал Николай.

– «Хамец» – строго поправил Мордехай. – Пусть купит у нас крупу и макароны, а мы ему за это заплатим.

Николай допил чай одним глотком, глубоко подышал, надо срочно трезветь, похоже «хамец» подкрался незаметно.

– Вряд ли он понимает, в чём суть дела, да и я тоже не очень, – честно предупредил я раввина из Иерусалима.

– Ой, вей. У нас полно продуктов, уничтожить их жалко, а продать можно.

– У Николая нет денег, ну разве что свою свинью отдаст.

– Свинья нам не нужна, – подозрительно посмотрел на меня ребе. – Говорю же, он платить не будет, наоборот, мы заплатим за покупку.

– Мы ему заплатим за то, что он купит у нас продукты, – повторил я вслух, мне всегда плохо давалась казуистика мудрецов Талмуда. – Теперь всё понятно. Что мы ему за это дадим?

– Бутылку водки, пачку макарон, килограмм риса. Не много ли? – спохватился Мордехай.

– За такую серьёзную покупку надо бы добавить.

Сосед встрепенулся, услышав заветное слово. Покивал головой, значит, всё правильно понял и сразу же согласился подписать документ.

– Ну, и где мой «пиздец»?!

– Доверяем? – я недоумённо посмотрел на израильского дельца.

– Мордехай закатил глаза, но терпеливо объяснил:

– Мы ему ничего не даём, он подписал договор на съём помещения, в котором хранится «хамец». Придёт после Песаха, «продаст» обратно продукты, получит ещё бутылку. Переведи.

Окончательно сводить с ума соседа я не стал. Единственно, что выпросил для его семьи вместо второй бутылки водки, ещё немного «хамеца». Он ведь и так до последней крошки принадлежит Николаю.

Сидур

Когда-то очень давно мне понадобился «Сидур» на иврите, но с параллельным переводом на русский, для одного хорошего человека православной национальности, который искренне увлёкся иудаизмом.

В советских книжных магазинах, и даже в «Букинисте», по какой-то причине еврейский молитвенник не продавался. Недолго думая, я пошел в нашу синагогу, в которой приметил заветную книгу, в синем переплете с тисненым золотом названием.

Постучался в дверь дома Божьего.

– Кто там? – раздался недовольный пожилой голос.

– Свои.

Дверь открыли. Вот уж не думал, что назвал пароль.

– Никого нет. Чьто вам надо, молодой человек?

– Дело есть, крайне важное.

– Кгайне важное? – переспросил завсинагогой. – Ви хочите обгезаться?

– Не до такой крайней степени. Мне нужна одна книга, которую я у вас видел. На почитать, с возвратом када-нибудь, – подмигнул я.

– Хочите на почитать, идите в библиотеку имени Ленина, – невозмутимо ответил богослужитель.

– Я бы пошел, но там такова не выдают.

– Вы пригшли поспогить, у мене на этава нет ни капли минуты.

– Я пришел за книгой, очень нужна, очень хочется молиться три раза в день, прям кушаю гефилте фиш без аппетита. Я готов приобрести «Сидур» за бешеные деньги. Три рубля хватит?

– Да вы шо. Мы не имеем прав пгодавать священные книги за каких-то тгех гублей, это вам не богдель, а синагога.

– Пять. И никто об этом не узнает.

– Понимаете, молодой человек, ну нельзя пгодавать, – искренне сочувствуя, еврей развел руками.

– Ну тогда подарите.

– Если каждому дагить, у нас начнётся дефицит, а мы тут вам не СССГ, – удивился на мою глупость старый плут.

– Никада не поверю, шо два настоящих еврея не смогут договориться. Никада, – упорствовал я.

– Ладно, пойду таки вам навстгечу. Видите ящичек? Положите туда ваши пять рублев, ну так шобы я видел. Да, да. В эту щелочку. Хогошо. Умница. Забигайте вашу книжку, и знайте, ваши деньги пойдут на нужды синагоги, у мене даже ключа от этого ящика нет.

– Не сомневаюсь! Спасибо! – я крепко пожал ему руку.

Не успел выйти за дверь, как услышал лязганье замочка.

Мне очень нравятся религиозные евреи, потому что с ними таки можно договориться, они всегда готовы помочь за очень небольшие деньги.

Запрещённое слово

В «русском» магазине к прилавку с мясо-молочной продукцией подходит пожилая женщина, которая, несмотря на долгий период жизни в Израиле, все ещё не овладела русским языком.

А продавщица, новая репатриантка из Украины, не вполне освоила иврит, да и зачем он ей в «русском» магазине.

– Эйзе басар зе (какое это мясо)? – спрашивает покупательница, указывая на сардельки перстом, унизанным массивным серебряным кольцом с ярким камнем.

– Басар (мясо)! – утвердительно кивает молодая продавщица.

– Эйзе (какое)? – переспрашивает израильтянка и начинает бесплатный урок иврита. – Бакар (говядина)? Оф (курятина)?

Понижает голос и почти шёпотом, оглядываясь по сторонам:

– Хазир (свинина)?

Девочка из Украины советуется с более опытной коллегой. Та ей шепчет что-то на ухо.

– Кен (да)! Хазир (свинина)! – громко выпаливает неопытная продавщица.

Пожилая женщина не на шутку пугается.

– Хазир?! – с нескрываемым ужасом восклицает она и хватается за сердце.

– Да! Хазир! Роца (хочешь)?

Покупательница еле заметно кивнула:

– Тни ли лит’ом (дай попробовать).

На кассе она заплатила за килограмм сарделек и за полкило сосисок. Наверно, ей очень понравилось.

P.S. Свинина в Израиле – «запрещенное» не только мясо, но и слово. Как правило, ему находят более обтекаемые формы, например: «басар лаван» (белое мясо). Кстати, я долгое время думал, что «басар лаван» – это курятина, только очень странная на вкус.