– Додика отметелили! Яшу очкастого заставили проползти на коленках по танцплощадке! Мишаня, надо что-то делать! – примчался Боря, сжимая кулаки и задыхаясь от гнева, перемешанного с обидой.

– Не поднимай кипешь. Мишпоху разбудишь, – хладнокровно предупредил Миша. – Мирбек и его кодла?

– Он, падла! – громко прошептал еврейский мальчик Боря.

– Собирай хевру, будем решать вопрос. Зай гизунд!

Ушёл Боря, зашёл Мордехай.

– Стены имеют уши, а человек имеет глупость громко разговаривать, – сказал отец и положил руку на плечо сыну. – Ты в ответе за нашу мишпоху, тебе уже 16 лет. Я что? Я ничего. Могу только молиться Готеню (Боженьке). Нет у меня сил на чужой земле и друзей нет. Великий вождь сбрехал, война будет злой и долгой. Жить трудно, а выжить ещё труднее. Ты должен жить и помочь выжить мишпохе. Ты понял, Миша?

Миша понял…

– Додик, этот тебя бил?

Давид довольно ухмыльнулся.

Молодой киргиз оскалил свои мелкие, широко посаженные зубы, полез в карман. Достать из кармана не успел, руку прижали, ударили, раз, другой, третий.

– Мирбек вам сердце вырежет и кушать даст! – вырывался киргиз.

Ещё удар, на этот раз кастетом по ребрам. Жигит захрипел, задохнулся, удерживать его не стали. Он часто и мелко задышал, пытаясь поймать воздух.

– Передай Мирбеку, тронет наших – хана ему и всей вашей команде! Мы вас не трогаем, вы нас по стеночке обходите! – сказал Миша. – А теперь – ползи!

Жигит пополз, застонал, перекатился на спину.

– Оставь его, Миша, – попросил Яша очкастый.

– Да хер с ним! – махнул рукой сын Мордехая. – По домам, хавейрим.

Польские воры

Миша осторожно постучал в окно, открылась форточка:

«Калитка не заперта. Иди во двор, не бойся, собаку не держим!»

Гость прошёл через кухню, на которой суетилась пожилая киргизская женщина, не знающая русский и, тем более, идиш, и попал в прокуренную комнату.

Ему толкнули табуретку, придвинули сковороду с остатками жареной картошки, залитой яйцом, налили полстакана водки.

– Выпивай и закусывай, Мендл!

На «малину» Мишу пригласил польский еврей Янкель.

Тате, правда, предупреждал сына не якшаться с польскими ворами:

«Мендл, польский еврей говорит: ‘Я хозяин своего слова – захочу даю его, захочу беру обратно’. Знай, Миша, слово вора – камень. Кто на него упадёт – разобьётся; а на кого он упадёт, того задавит!»

Но Миша пришёл к польским ворам, выпил и закусил солёным огурцом.

Трое евреев, сидевших за большим столом, покрытым плотным зелёным сукном, были заняты игрой в благородный преферанс и на гостя внимания не обратили.

– Мендл, люди знают, что ты не фраер, не шлёмиль и, не дай Боже, – не шлимазл. Ты хоть и выглядишь как шмендрик, но ты менч,– говорил Янкель. – Хочешь кормить мишпоху – собирай хевру, полезайте на крышу товарняка, тащите из вагона мату, мы скидываем товар, тебе и твоим орлам половина прибыли. Миша, тебя ждёт шикарная жизнь в это тяжёлое для страны время! Только не лезь в армейские эшелоны, там охрана с винторезами. Согласен?

– Подумаем, – ответил Миша.

– Как дела с Мирбеком? – сменил тему хитрый еврей. – Он ищет тебя. Хочешь, подрежем ему жилы?

Один из игроков обернулся, посмотрел на Мишу цепким, недобрым взглядом.

– Сами разберемся. А данк за угощение.

– Погодь, соберу эсн для мишпохи.

– Обойдёмся, – замялся молодой человек.

– Не гоношись, паря. Это даже не тебе, а кавод твоему папаше. Никто ничего никому не должен!

– Откуда? – спросил Мордехай, глядя на буханку хлеба, лук, десяток картофелин, пару банок тушёнки, бутылку водки.

Миша молчал.

– Где взял? – глаза отца грозно блеснули яростным гневом.

– Это тебе подарок от польских воров.

– Неси обратно! – взревел папаша.

На крик прибежала жена Мордехая.

– Мотя, не кричи! Детей испугаешь!

– Замолчи свой рот, женщина! – сказал Мордехай на полтона ниже. – Мендл, ты уже вырос, пороть тебя не буду. Но запомни – на хлеб не меняют свободу! Польские воры подарков не делают!

Миша, понурив голову, собрал снедь в узелок.

Вечером хевре устроили пир, заодно придумав план, как решить вопрос с Мирбеком – королём уличной шпаны Токмака.

Граф Додик

Подобраться к Мирбеку было сложно, но подобраться надо. Еврейских ребят продолжали избивать, еврейские девочки по вечерам боялись выходить на улицу. Но холодной осенью хочется тепла даже хулиганам.

Валя, ладная, красивая русская девушка из семьи ссыльных казаков, рано осталась сиротой, на её иждивении были брат и сестра. Днём она работала в пошивочной мастерской, а по вечерам ласкала Мирбека.

Путь к мужчине лежит через женщину.

На встречу с русской девушкой отправили ещё юного, но уже представительного высоченного Додика. Его львиная шевелюра чёрных густых волос, гордо-насмешливый взгляд и пижонские, рано созревшие, усики покоряли не только тоскующих вдов, но даже сознательных комсомолок.

– Здравствуйте! – Додик учтиво наклонил голову. – Я Додик, граф. А как вас зовут, моя прелесть?

– Додик? Да ещё и граф? – еле сдерживая улыбку, переспросила Валя.

При виде помрачневшего лица «еврейского графа», глаза русской девушки заискрились, она не удержала рвущийся из смазанных вазелином пухлых губ смех и обидно расхохоталась.

Додик такого удара не ожидал, но отступать было не в его аристократических правилах.

– Позвольте вас, сударыня, проводить до хазы, – и он подставил ей руку.

– А не струсишь, граф? – спросила Валя, пытаясь заглянуть ему в очи.

– Графья не дрейфят! – возмущённо ответил Додик. – Хочешь, расскажу про своего дядю, настоящего графа?

– А не врёшь? – девушка вытянула руку и ухватилась за его локоть, похожий на трамвайный поручень.

– Граф Додик арапа не гонит. Хочешь, перекрещусь, – и он с готовностью сложил пальцы.

– Тремя перстами, нехристь! – Валя снова рассмеялась. – Дядю звали граф Абраша?

– Почти. Дядю звали граф Атос! Не хочешь, не буду рассказывать! – Додик гордо поднял волевой подбородок с ямочкой.

– Валяй! – потребовала русская девушка.

– Значит так. Был у меня дядя, благородный Атос. И была у него шмара по имени Миледи. Но узнал дядя, что бикса с пробой на плече. Атос заскипидарился: «Падлой буду, если не кончу шалаву!» Граф слово держит. Удавку на шею и амба Миледи…

– Ой! – испугалась русская девушка.

Навстречу им спешили двое парней. Валя попыталась выдернуть руку, но Додик не отпустил и даже взял спутницу за талию, а может и ниже.

– Не мацай меня! Тебя, дурака, сейчас калечить будут! – прошипела Валя.

– Не сцы! Прорвёмся! – ответил кавалер.

Мирбек клюнул на приманку, примчался, как только ему донесли, что с его подругой гуляет пришлый джеет (еврей).

Додик нащупал в кармане кастет, поцеловал Валю, отодвинул её в сторону. Мирбек на ходу вытаскивал заточку.

– Эй, басмач! – позади него раздался голос. – Не спеши, дорогой!

Мирбек от неожиданности опустил руку и оглянулся.

Граф Додик прыгнул, и на голову короля уличной шпаны обрушился страшный удар кастетом. Что-то треснуло, голова киргиза раскололась как спелый арбуз, залив мокрым грязный тротуар. Нукер Мирбека бросился на врага, но получил подножку от Миши, распластался по земле. Валя закричала от ужаса. Ей приказали молчать…

– Я знал, что ты а-менч, – сказал польский еврей. – Видел недавно засранца, идёт, трясётся, башку запрокидывает, никого не узнает.

Янкель хохотнул и уважительно похлопал Мишу по плечу.

Миша кивнул и пошёл прочь, на душе почему-то было очень погано. Наверно, наступила зима.

Казачка

– Что мы скажем тёте Риве?! – сокрушался Наумчик. – Где теперь искать тело Яши?

– Хорош мандражировать! – Додик нервно сжимал огромные кулаки. – Может, выжил он.

– Трандец пацану! – возразил мрачный Миша. – Поезд набрал обороты, а Яша нырнул с крыши вниз головой прямо на камни. Говорил вам, не надо в дождь работать. Что сидим, умняк корчим! Пошли искать кореша! Тюки здесь заныкаем, возьмём подводу – заберём.

Примерно через час они нашли поломанное тело Яши. Ножами вырыли могилу.

– Тёте Риве скажем, что её сыночек сбежал на фронт. Она поверит, Яша давно мечтал фрицев бить.

Друзья долгое время шли молча.

– Может, не вовремя, – внезапно заговорил Додик. – Пора решать вопрос. Слишком тяжко нам достаются деньги, мы рискуем всем, но даже половины навара не получаем. Поляки нас за фраеров держат.

– Ловишь мои мысли, – сказал Миша. – Сами будем загонять товар.

– Ворам это не понравится, – произнёс Наумчик.

– Мы им ничего не должны. Рыпнутся – перо в бок, – Додик выхватил нож и несколько раз взмахнул им. – Вот только куда мату сбывать?

– Есть мысли, – сказал Миша.

…..

Казачье село поразило друзей своей хозяйственной роскошью. За стройными свежевыкрашенными заборами скрывались блестевшие чистотой дома. По дворам носились куры, подпрыгивали петухи, в каждом хозяйстве были свиньи, в некоторых даже коровы и лошади. Казалось, война обошла мимо станицу, но нет, в основном – дети, бабы, старики, да девки в самом соку.

Додик чувствовал себя на седьмом небе от возбуждающих перспектив.

– Мы дело приехали делать,– прошептал ему Миша. Тронул за плечо возницу. – Мужик, останови подводу, вот у этого дома!

Калитку открыл суровый, пожилой казак, одетый в белую, чистую рубаху да шаровары с лампасами.

– А, Мишутка! – обрадовался он. – Приехал купец, товар привёз. Несите мешки в подвал. Ишь, какой ладный хлопец, – казак хлопнул Додика по плечу. – Смотри, детина, не балуй! Будешь девок лапать – забьём!

Бесстрашный Додик лишь ухмыльнулся.

Взрослая дочь казака приготовила вечерять.

На тяжёлой сковороде в шкварках булькающего сала плавали десять вот-вот готовых лопнуть густо-жёлтых выпуклых солнца, обрамлённых снежно-молочными озёрами с чуть загнутыми прожаренными, хрустящими краями. Буханка ржаного пахучего травами и сеном только что выпрыгнувшего из печи хлеба легла на стол рядом с яичницей. Из глиняного толстого горшка, пышущего горячим грибным паром, торчала огромная ложка. Пахнущие уксусом пупырчатые, пряные, пузатые огурцы были под стать сводящей с ума мутноватой жидкости в пузатой бутыли, наполненной на треть.

– Спасибо, хозяюшка! Сядете с нами покушать? – предложил неукротимый Додик.

Скуластая казачка, в наглухо перехваченном голову тесном, скромном платке, лишь зыркнула на гостя своими глазищами, поджала тоненькие губы и ушла во двор, доить мычащую корову. Бесстыдный Додик, которого смутить было трудно, от взгляда казачки покраснел и даже почувствовал томление внизу.

Евреи неспешно выпивали и быстро закусывали, проглатывая зажаренные кусочки сала. Лишь Миша брезгливо выбирал из сковороды. Хорошо, отец не видит, хотя ребе разрешил и даже рекомендовал в голодное время есть свинину.

– У крестьян с деньгами туго, возьмём харчами и толкнём их на рынке, – сказал Миша.

– Поговори насчет тройки с бубенцами, – напомнил Наумчик. – С утра поедем по деревням да хуторам товар предлагать.

– Уже, – налил себе Миша. – Только никто лошадей нам не даст даже на прокатиться. Доверие надо заслужить.

Весенняя киргизская ночь была ещё холодной. Додик в телогрейке и трусах вышел покурить. Хорошо. Ещё бы девку какую…

Бабы здесь крепкие, суровые, но грудастые. А как они смотрят, прожигают насквозь. Самогон лишь раздухарил молодой и глупый организм.

Вдруг он услышал быстрые шаги, кто-то спешил в уборную. Додик затушил цыгарку. Руки заходили ходуном, а вдруг это она.

Притаился, чуть дыша. Возле бочки с водой остановилась дочь хозяина, полила на руки, попила.

Додик схватил её своими сильными лапами, крепко сжал грудь и живот, казачка замерла, ловко вывернулась и со всего размаху ударила. Додик, опытный в уличных потасовках, перехватил руку, завернул, обнял женщину ещё туже, полез под юбку. Баба осела, глухо простонала и яростно набросилась на обидчика. Драку продолжили на сеновале, казачка била и кусала Додика, напрягала ноги, не давая молодцу проникнуть к заветному месту, от которого исходило адское пламя. Наконец она сдалась, поперхнулась своим вздохом, прикусила губу, чтобы Додик не услышал, судорожно затряслась и… обмякла. Зарылась головой в прелое, мягкое сено, зарыдала то ли от счастья, то ли от горя. Кто их баб разберёт.

Додик осторожно привстал, поцеловал казачку в растрепанные, пахнущие весной волосы и как тать вышел в ночь.

Еврейское счастье

От героев былых времён не осталось порой имён…

У меня был один знакомый. Он с трудом передвигался, но под дряхлой плотью скрывался железный характер. Его почти бесцветные глаза смотрели гордо и надменно. Казалось, он хранит в себе какую-то тайну.

Я принес ему продовольственную посылку от «Джо́йнта». Мы попили чаю, разговорились и старик рассказал свою историю.

В первые месяцы войны он пробирался из окружения и попал к немцам в плен. На счастье, среди пленных не оказалось его знакомых, иначе его расстреляли бы трижды.

Почему трижды? Немцы ставили к стенке по трем причинам: коммунист, офицер, еврей. Первые два пункта скрыть еще можно, на лбу ведь не написано, что ты профессиональный военный или член партии. А как скрыть еврейскую идентификацию? С внешностью ему, скажем, повезло – светлые глаза, каштановые волосы, нос широкий. Правда, немцы не на нос смотрели, а пониже: «Показывай!» – приказали ему. Еврей пожал плечами и равнодушно спустил штаны. Опознавательного знака не обнаружилось.

«Как такое может быть?» – не поверил я. Ведь всем рожденным до революции евреям на восьмой день, как и младенцу Иисусу, снимали стружку. А ему нет. Оказалось, что родители еврейского пленника были социалистами, людьми далекими от еврейских традиций. Поистине, не знаешь промысел Бога, у Которого с чувством юмора очень даже неплохо.

Офицер, будучи видным, ладным и широкоплечим, приглянулся местной украинской бабе. Она выкупила его у немцев за млеко, яйки, курку. От благодарности он нарубил ей дров на всю зиму, а ночью сбежал от своей ласковой благодетельницы применять по назначению профессиональные, офицерские навыки.

Выбравшись к своим, пройдя пытки и допросы, он героически воевал и каким-то образом попал к Тито, с которым славно партизанил в Югославии, став одним из ближайших соратников будущего президента. После войны, не вняв его просьбам, вернулся на родину, где счастливо прожил несколько лет с молодой женой и сыном.

А потом политика изменилась, и Тито из друга превратился в врага. Всех, кто воевал в Югославии, расстреливали или отправляли в лагерь. Нашему герою снова повезло, его не расстреляли, причем во второй раз, что бывает крайне редко. Однако вытащить его из родного лагеря было некому. На его счастье, вождь и учитель мирового пролетариата приказал долго жить. Политика партии дала обратный ход.

Вернулся он лет через пять, весь в шрамах и злой как черт. Вскоре получил полную реабилитацию, даже предложили приличную работу. Он отказался, потому что не захотел восстанавливаться в партии.

Прожил долго и тихо умер в середине 90-х, почему-то не радуясь голодным переменам.

Интеллигент из мультур-культурной столицы

Доверчивые люди, как правило, обладают стереотипным мышлением и поэтому становятся лёгкой добычей хитроумных пройдох…

Новый репатриант по имени Марк, всё ещё молодой, но уже вполне женатый человек, отчаявшись найти работу топ-менеджера, устроился на большой хайфский завод.

По огромному количеству задаваемых новичком вопросов, старожилы поняли, что Марк ничего не знает про местные реалии и, значит, сгодится в качестве жертвы розыгрыша. Тем более интеллигентный выходец из мультур-культурной столицы нашей бывшей родины уже разозлил всех своим правильным русским языком и категорическим отказом соблюдать традицию рабочего коллектива – «проставляться».

«Виктор, только плебеи неправильно ставят ударение. Уму непостижимо, как можно вместо «звони́т» произносить «звóнит». Мне, человеку с высшим образованием, не пристало сидеть с такими невеждами за одним столом», – возмущался Марк.

Витя, в замасленной робе, с вечными пятнами от мазута и зашкаливающим уровнем бензола в рабочей крови, с пролетарской прямотой послал Марка в женский половой орган. Питерец не обиделся, потому что слесарь с двадцатилетним стажем в слове «пизда» абсолютно правильно поставил ударение.

– Скажи, Маркуша, – ласково обратился к нему Гриша, хитровыструганный одессит. – Ты еврей?

– Прежде всего я – человек! – уклончиво отвечал Маркуша.

– А ты обрезанный человек? – продолжал изгаляться Гриша.

– Это интимный вопрос. И на него я отвечать не намерен, – гордо произнёс питерец.

– Значит, не обрезан. Жаль, – сочувственно вздохнул одессит.

– Почему жаль? Вам меня жаль? – сардонически рассмеялся Марк.

– А шо? Лишние шекели тебе бы не помешали, – пожал плечами Гриша.

– Не понимаю, – удивился интеллигент.

– Ты шо, Маркуша, не в курсах? – вполне искренне изумился Григорий.

– Нет. Не в курсах… – протянул Маркуша. – Вернее, не в курсе.

– Все знают о традициях нашего предприятия. Только ты, лопух, ничего не знаешь.

– Я не лопух. У меня образование! – щегольнул Марк.

– Ага. Гомонитарное, – хмыкнул одессит. – Поэтому тебе доверяют лишь приборы мыть, а к настоящей работе не подпускают.

– Я не хочу с вами спорить и терпеть ваши издевательства! – поднялся Марк.

– Да не обижайся! Никто над тобой не издевается. Наоборот, помочь хотим. Короче, слухай сюда. Обрезанным евреям дают премию в размере половины зарплаты ежемесячно.

– Это расизм! Почему такая дискриминация? – возмутился интеллигент.

– Как почему? – настала очередь удивляться Грише. – Только кошерные евреи имеют право работать с кошерным бензином. Кошерным полагается премия, остальным – дуля.

– А что делать? – растерялся Маркуша.

В разговор вступил пожилой токарь по фамилии Бирбра́йер.

– Я тоже не обрезан и не собираюсь. Если бы Господь Бог пожелал, чтобы человек был обрезан – таки создал бы его без крайней плоти. Однако я нашёл выход. Перед проверкой я взял прозрачную, клейкую ленту, оттянул кожицу и замотал. Ребе старый, подслеповатый – не заметил!

– Спасибо за совет! – сказал растроганный питерец.

– Да не слушай его! Нашёл кого слушать! – закричал возмущённый бригадир. – Бирбрайер, зачем ты учишь молодёжь обману! Что ты смеёшься и подмигиваешь? Ну, надул ты раввина, а если пацана за жопу схватят, точнее не за жопу, а за … Позора не оберешься, а могут и уволить. Мы сами тебе сделаем обрезание. Плевое дело. Нюхнёшь бензина, спиртиком смажем, ножнички наточим, ровненько отчикаем, жену порадуешь новыми ощущениями.

– Вы уверены? Может лучше позвать хирурга? – испугался Марк.

– Это дороговато будет стоить, – прикинул бригадир. – Ладно, для такого дела выбью скидку. Приноси завтра 200 шекелей и самое главное – согласие жены в письменном виде, можно по-русски, но в обязательном порядке – подпись, дата и номер удостоверения.

– А какая форма документа? – спросил наивный питерец.

– Краткая…

На следующий день Марк протянул бригадиру листок бумаги и деньги. Начальник зачитал вслух:

– Так… «Я, Татьяна Владимировна Сидорова, жена Марка Борисовича Соболева-Рабиновича, находясь в здравом уме и твёрдой памяти – даю согласие на проведение еврейского обряда обрезания моему мужу М. Б. Соболеву-Рабиновичу…»

– Всё правильно, – сказал одессит.

– Будьте любезны, – попросил Марк. – Выдайте мне квитанции за полученные 200 шекелей.

– Конечно! – сказал бригадир, протянул Грише шекели Марка и что-то шепнул тому на ухо.

– Маркуша, – сказал радостный одессит. – Всё устроим в лучшем виде. Приходи в подсобку в конце смены.

– Опять пьёте? – буркнул недовольный питерец. – Где моя расписка?

– Не волнуйся, держи свою расписку и присоединяйся к столу, выпивай и закусывай. Всё-таки ты молодец, уважил коллектив и проставился.

Марк недоумённо развернул листок и прочитал:

«Спасибо тебе, дорогой Марик Соболев-Рабинович, от лица коллектива за угощение!»

– Ах, вы суки! – заорал интеллигент под всеобщий безудержный пролетарский смех.

Развод

Как уже упоминалось выше, Маркуша чрезвычайно наивный молодой человек.

И вот однажды, во время получасового перерыва, когда рабочий коллектив собрался за обеденным столом, Витя (рабочий уже с 25-летним стажем) спросил у Марка:

– Кем работает твоя жена?

– Медсестрой в больнице, – с гордостью ответил любящий муж.

– Ночные смены есть? – деловито поинтересовался Виктор.

– Конечно! – радостно сказал Марк, но что-то ему не понравилось в тоне товарища, он даже перестал жевать лапшу быстрого приготовления и с подозрением уставился на него. – Ну?

– Ебётся… – кратко и лаконично вынес свой вердикт Виктор.

– Моя жена мне изменяет? Мать моих детей? Да как ты смеешь, пролетарская твоя рожа! Это твоя жена тебе изменяет! – вскипел питерец.

– Бывшая жена, – уточнил Виктор. – Она тоже медсестра. Еблась с доктором.

– Да? – осёкся Марк.

– Да, – вздохнул Виктор.

– А что делать? – забеспокоился наивный молодой человек.

– Проследить…

Марк взял отпуск на три дня.

– Витя, зачем ты издеваешься над Маркушей, – строго сказал бригадир. – У нас и так работников не хватает.

– Я не издеваюсь. Все бабы – бляди.

Позволю себе небольшое авторское отступление, ибо хочу выразить своё несогласие с позицией Виктора.

Как правило, если женщина «идёт налево», значит ей не хватает душевного тепла или секса. Жена сначала теряет любовь и уважение к мужу, а уж потом ему изменяет.

Мужчина – совсем другое дело. Он любит, ему хватает ласки и секса, но всё равно готов с радостью завернуть «налево». Наблюдение «все мужики – козлы» мне кажется более верным, чем обобщение про женщин. Маркуша не изменял жене. Впрочем, где и с кем? На нефтеперерабатывающем заводе или после 12-часовой рабочей смены?

Через несколько дней на работу вернулся Марк, мрачный, бледный и ушибленный. Подошёл к Виктору, протянул бутылку коньяка:

– Извини меня. Я думал, что ты надо мной издеваешься.

– Рассказывай!

– Проследил. Её забирает и привозит какой-то араб. Медбрат. Вместе остаются на ночные смены. Сначала она пошла в отказ, стала кричать. Я ей фотографии, запись свидетельств коллег. Притихла… Говорит, у нас двое детей, не надо разводиться.

– А ты что? – сочувственно поинтересовался коллектив.

– У меня принципы. Как она могла с арабом. Подаю на развод! – ответил гордый Марк.

…

– Как думаешь, – спросил меня Витя. – Почему она не хочет разводиться с Марком?

– Где она ещё такого дурня найдет, – пошутил я.

– И то правда, – согласился Витя. – Зачем дразнил его? Теперь развод, жена без мужа, муж без жены, дети без отца….