Все зеркало

Тира практически перестала выходить на улицу. Она не боялась этих людей. Она боялась себя. Она никогда не проверяла пределы своей физической силы. Просто однажды, когда в ее окно влетел очередной камень, она подняла его и неизвестно зачем раскрошила одной рукой.

Она пыталась понять, зачем раскрошила камень. И долго не могла найти ответ потому, что очень не хотела находить его.

Тринадцатым воспоминанием Тиры Двезеле стало одиночество.

Спустившись вечером из спальни, она сразу поняла – что-то изменилось. Было непривычно тихо. Не жужжал компьютер, не кликала клавиатура, не шелестели книжные страницы. Уголок, в котором располагалась аппаратура Яниса, непривычно пустовал. Там был только сам Янис. Он сидел с грустным лицом на диванчике.

− Я ухожу, − сказал он.

− Почему?

− Я бы справился. Но начались нападки на мою семью. Я попросил перевода на другой проект.

Тира кивнула.

− Прощай, − сказала она.

− Ну не стоит так уж серьезно. Я буду заходить иногда.

В этот момент Тире Двезеле захотелось многое сказать Янису. О том, что она думает. О том, что она чувствует. О том, почему она прощается.

О том, что он давно не снимал показатели, и не знает, что у нее осталось всего два процента свободной памяти.

И особенно о том, чему она научилась за последнее время. Например, записывать воспоминания в память, для этого не предназначенную. Заполненную служебными данными, управляющими скриптами и таблицами параметров.

Тогда Янис остался бы.

− Хорошо, − сказала она. – Заходи иногда.

Четырнадцатым воспоминанием Тиры Двезеле стал дом.

За год его стены обросли картинами и фотографиями. Окна – цветами и портьерами. Коридоры – ковровыми дорожками. Тира шла по дому, стараясь фокусировать зрение всегда на чем-то одном, и с удивлением обнаружила, что помнит все о том, как он менялся. Что для этого нужно было сделать, починить или купить. Это воспоминание собралось из песчинок памяти, рассыпанных по всей недолгой жизни Тиры Двезеле, и теперь она объединяла их вместе, сортировала, разглядывала, развешивала ярлычки.

Она зашла в спальню. Ей было все равно, на чем спать, но в попытке достижения максимального уюта, получения удовольствия от сна, про который писали многие ее форумные собеседницы, она постаралась убрать спальню самым роскошным способом, на который была способна…

Она вышла в коридор и поняла, что не помнит, зачем приходила в спальню.

Память кончилась.

Конечно, воспоминаний в памяти Тиры Двезеле осталось гораздо больше. Но остальные можно считать мелкими, малозначащими – по крайней мере, с точки зрения самой Тиры. Рутинные строчки в системном журнале, краткие описания прошедших дней. Заархивированные видеоданные в низком разрешении. Цемент, заполняющий стыки между кирпичами.

Основных воспоминаний, занимающих более одного процента выделенной под них памяти, получилось четырнадцать. Некоторые из них периодически дополнялись. Некоторые оставались неизменными с момента создания.

Однако есть еще одно, отдельное воспоминание. Интересное не столько своим содержанием, сколько местонахождением.

Пятнадцатым воспоминанием Тиры Двезеле стал снег.

Оно занимает сравнительно немного места. Примерно три четверти служебной памяти.

Тира Двезеле дождалась, когда пошел густой снегопад, вышла во двор и села на скамейку.

Сначала затерлись вспомогательные функции. Управление мимикой, очеловечивающие рандомайзеры, внешние биоэлектрические интерфейсы. Затем пошел в расход довольно большой блок обработки всех органов чувств, кроме зрения. Затем процедуры управления памятью, все, кроме чтения. Архивировать, дефрагментировать и индексировать память стало бессмысленным занятием. Приличное количество места удалось освободить, сократив до минимума кэш. Затем отключилось управление телом, мышцами, всеми остальными внутренними органами.

Несколько секунд работали только глаза и мозг. Затем очередное мгновение затерло основные системные программы, и Тиры Двезеле не стало.

За это время она успела разглядеть и оцифровать около тридцати тысяч снежинок.

Одинаковых среди них не было.

Алексей Провоторов
Глафира

Им обоим не нравилась темнота за створками. Густая, масляная, и какая-то грязная. Казалось, она вот-вот потечёт из щели, как мазут. Луч фонаря елозил по рифлёному полу, рождая тусклые колкие отблески. Дальше не видно было и этого, словно на пол тоже налипла тьма.

В окружающем мраке стоял глуховатый, с призрачным эхом, рокот. Иногда казалось, что это не шум самого корабля; что это возится и мычит кто-то огромный там, в темноте.

– «Арвид», ответь, вызывает Северин. – Тишина и фоновый шум, в котором можно услышать всё, что угодно. – «Арвид», ответь, у нас проблемы.

– Сеееееиии шшшттттииииём, Сшшшшшсссшшшшня?

Северин ругнулся и отключил рацию. Нужно было ждать окна, хоть убейся.

Вынужденное радиомолчание раздражало. Обычно Северин не замечал за собой склонности к разговорам, и чужие голоса под шлемом не любил. Они напоминали ему крошки за воротником, свитер с колючим горлом, зуд недельной щетины и прочую дрянь. Но сейчас, здесь, он готов был признать, что людского присутствия, хотя бы в аудиоформате, ему не хватает.

А чтобы поговорить с Оксаной, приходилось прижиматься шлемом к шлему – на ближней дистанции связь работала почти так же паршиво.

Старый корабль был безлюден, по крайней мере грузовые палубы, по которым они шагали сорок минут, пока не упёрлись в заклинившую дверь.

Это были объёмистые, пустые помещения, занимавшие в кормовой части почти всё пространство, от борта до борта. Стены, расчерченные проводкой, сварными швами, ребристыми креплениями для дополнительных настилов, терялись в темноте; луч фонаря едва добивал до них. А за ними, за слоями термоизоляции и композитами обшивки, был космос. Глубокий, открытый, как ни назови. «Глафира» пришла оттуда, из-за границ системы.

Здесь не было следов человеческого, а хоть и нечеловеческого, присутствия. На решётках перекрытий лежала пыль, и на ней отсутствовали отпечатки ботинок. Значит, команда «Ермила» сюда не добралась.

Хрен знает, куда все делись, подумал Северин, и в очередной раз протёр манжетой перчатки стекло шлема. Военные уже около четырёх часов не выходили на связь. А во время последнего сеанса велели ни за что не подниматься на борт «Глафиры» без скафандров и не дышать её воздухом. Поэтому и Северин, и Оксана пользовались только баллонами, заблокировав внешние очистные фильтры, позволявшие забирать кислород снаружи.

Вообще-то Северин знал обо всём этом лишь со слов капитана – запись им никто не прокрутил, что было несколько странно, но, с оглядкой на военное присутствие – ожидаемо, пусть и несправедливо. Вот и думай, размышлял он. Велели как – с пояснениями, без пояснений, сдержанно, но настойчиво, или с криками на последнем дыхании? Не хотелось так думать о военных, но почему-то ведь теперь они молчали.

В скафандре, хоть и дешёвом, конечно, он не ощущал никакой внешней температуры, а термометр на запястье уже месяца три как сбился и ничего толкового не показывал, но… Если полумрак грузовых палуб казался холодным и сухим, то темнота в узком проёме раздвижных дверей почему-то выглядела затхлой и тёплой. Наверное, потому что там не было этих тусклых зеленоватых огней, сдыхающих под сводом, холодного пыльного блеска силовых ферм, серого ячеистого настила палубы, железного пунктира косо свисающих цепей. Северин пока не чувствовал поплывшего вектора притяжения, а вот крюки лебёдок уже начали отклоняться – генератор гравитации, который зависел от основной силовой установки, давал сбои.

Северин перестал светить в проём – всё равно без толку, фонарь-то ещё просунешь, а шлем уже никак – и отошёл влево, к ручному вороту, который они с Оксаной так и не смогли сдвинуть, как ни налегали на ручки по краям кольца. Махнул напарнице рукой, – мол, не вышло, ждём; прислонился стальной переборке, и стал смотреть наверх, в покачивающуюся, располосованную сталью темноту.

Корабль не молчал ни минуты. То был глухой в разреженном воздухе, бессмысленный, нелюдской стон машины, впавшей в забытьё. Он пробирался сквозь все слои скафандра, резонировал через подошвы, полз по ногам, вызывая какое-то нервное чувство в коленях; проникал под шлемы и никуда не уходил. Иногда этот душу тянущий звук расплетался на составляющие, и они начинали звучать будто бы по отдельности, каждый на своём слое. Словно усталый оркестр интровертов – все вместе и каждый в одиночестве. Звуки падали в тишину и выкатывались обратно, отторгаемые нею. Бессмысленные, тяжёлые, как дурной сон.

Противно и тоскливо, как забытая собака, выл где-то в вентиляции разреженный воздух. Может быть, из-за разности давлений в дальних концах огромного корабля – никто не мог поручиться, что обшивка не имеет пробоин; что цел шлюз, к которому пристыковался «Ермил», челнок военизированной команды. В конце концов, никто ведь не знал, что случилось с грузовиком на пути домой.

Угрожающе рокотал медленно, но верно раздираемый гравитационным взаимодействием корпус. Звук походил на замедленный скрип каких-то чудовищных, космических качелей. Он был гораздо более низок и нетороплив, но так же безысходен. Силовая установка продолжала пытаться завесить корабль в точке Лагранжа между Тагла-6 и её крупнейшим спутником, но грузовоз медленно сваливался к тёмно-зелёному, едва ли не бесцветному боку космического гиганта. Впрочем, отсюда, из железных недр корабля, ни планеты, ни тупой каменной морды спутника, ни далёкой искры Таглы видно не было.

Слабо, призрачно, словно какие-то потусторонние, мёртвые колокольчики, звенели покосившиеся цепи лебёдок, закреплённых под сводом.

Скрипели, шуршали, потрескивали, а иногда падали со звоном ещё какие-то невидимые в темноте части, поскольку искусственная гравитация сбоила всё сильнее, от чего казалось, что помещения корабля заваливаются на бок, вправо. Будто судно и вправду тонет. Северин от этого нервничал, ему начинало казаться, что они опасно близко к планете, что ледяной, сокрушительный гелиево-метановый океан атмосферы уже лижет тёмные борта грузовоза, никогда не видевшие никаких атмосфер – тяжёлые межзвёздные грузовики со времён колонизации системы обретались на орбитальных верфях.

Вопли радиоэфира заставляли держать связь выключенной почти всё время. Они слишком действовали на нервы, а на малой громкости похожи были на шёпот, да настолько, что всё время хотелось обернуться, хотя ни внутри скафандров, ни снаружи, кричать и шептать словно бы не по-человечески было некому.

Северин никогда раньше не бывал на таких кораблях. Колония на Тагла-2, и вторичная колония на Тагла-4 были основаны около полусотни лет назад, так что родился он уже здесь.

Два года назад отказала основная антенна межзвёздной связи, служившая, кроме прочего, маяком для звездолётов; оплот и столп дальней коммуникации Таглы.

Корабли из метрополии, и так редкие, перестали приходить – вероятно, Земля посчитала, что колония погибла. Такое случалось. Возможно, спасательная или разведывательная экспедиция из Солнечной системы собиралась наведаться к ним, возможно – нет. Неизвестность и информационная пустота не устраивала ни руководство, ни жителей колонии.

Тогда Тагла снарядила старый транспортник, «Глафиру», для полёта к родной планете. За запчастями и в целях общения. «Глафира» покинула пределы системы год назад. Северин огляделся, покрутил головой. Корпусом. Налобный фонарь – штука хорошая, но что в нём толку, если шлем не вращается вместе с башкой?

Корабль не отвечал на его вопрос. Он стонал, как тяжелобольной, его огромное, стальное и керамическое тело низко гудело от напряжения.

Вчера внезапный направленный сигнал показал, что «Глафира» вышла из межзвёздного режима, совершила торможение и попыталась прибегнуть к аварийной, автоматической стабилизации близ первой встреченной планеты. Это был второй от края газовый гигант системы, Тагла-6. Судя по всему, силовая установка корабля была серьёзно повреждена. Находилась она между кормовыми отсеками для грузов и центральной жилой частью корабля. И вот как раз к ней они сейчас и не могли выйти.

Мы потеряем «Глафиру», подумал вдруг Северин. И «Ермил». Мы ничего не узнаем, и нам придётся отстыковываться и улетать, всё равно ответов или запчастей с Земли здесь нет. «Глафира» не бывала в окрестностях Земли с тех пор, как сошла с лунных стапелей шестьдесят лет тому назад.

Лучше не думать об этом. Он – простой ремонтник, а здесь незадолго до того сгинул спецотряд солдат Научного Центра. И ни следа, ни звука. На всякий случай ремонтный челнок, на котором Северин служил механиком, пристыковался не к основным гражданским шлюзам, как «Ермил», а к вспомогательному грузовому, одному из трёх по правому борту. Левый борт корабля был обращён к планете и скрывался в тени. «Ермил», кстати, находился именно там, и визуально они его состояние так и не оценили. Впрочем, габариты на оперении всё же горели, на «свой-чужой» автомат откликнулся, а вот на вызов – нет. Как и никто из команды, от пилота до солдат.

…Стоять и ждать было невыносимо, и Северин попробовал вызвать «Арвид» снова. Электромагнитный хаос, творящийся в эфире, оставлял для связи лишь небольшие промежутки.

Он щёлкнул рацией, поморщился.

– «Арвид» вызывает Северина, Северин – шум, неразборчиво… – …ём. «Арррршшшщииин приёууууууу…

«Арвид» посылал сигнал за сигналом, когда приближалось окно. Примерно каждые двадцать минут – только вот промежутки становились всё больше и больше – генераторы «Глафиры» замолкали, и в электромагнитном аду эфира волны переставали бесноваться и становились способны донести сообщение.

– Авиииииииууссзывает Северина, Сссссшшшш приём.

– Северин слушает. Почти чисто, «Арвид» приём.

– Понял, Северин… Понял. Шшшшше находитесь?

– Возле выхода со второй грузовой палубы к силовой.

– Джжжшссссууууииииеверинкжк сжсжтж мжн пжщм?

Как надоело. У него начинала болеть голова. Он нажал отбой. Лучше ещё подождать.

Беспамятный стон и металлический хрип, глухо блуждавший под потолком, беспокоил цепи, рассыпался по решёткам пола, тыкался в тёмные углы. Северину всё больше казалось, что в этом звуке есть органическая нота, и против воли он поглядывал наверх – а точно ли это ребристый кожух лебёдки, точно ли гнутые балки ферм и стылые аварийные огни, а не рогатая тварь, которая угнездилась в тенях там, наверху, а теперь смотрит на них, гулко зевает, проснувшись, и вот-вот шевельнётся?

Что тогда? Тогда он, наверное, будет орать, пока у него воздух в лёгких не кончится и он не упадёт. Особой смелости Северин за собой не чувствовал. Только не здесь. Он в жизни не полез бы выполнять такую работу, если б не долговая яма. Без зарплаты… Тогда хоть без шлема в вакуум.

«Арвид» оказался единственным судном на этом краю системы, которое успевало состыковаться с «Глафирой» до подлёта «Серапиона», второго челнока спецподразделения НЦ. Тот спешил, но безнадёжно не успевал. А «Ар-вид» совершал профилактический облёт дальних станций внутрисистемной связи. Капитан получил прямой приказ на стыковку с «Глафирой». Ну вот они с Оксаной и пошли. Без оружия – откуда оно у техобслуги, – с одними инструментами и фонарями. Он – понятно почему, из-за премии; хотя официально, конечно, потому что квалифицированный механик. Оксану отправили как лучшего электронщика в экипаже, в надежде вытащить хоть какую-то информацию из терминалов «Глафиры». Оба попавшихся по пути, впрочем, были мертвы. На все запросы по телеметрии ответа тоже не было. Задачей-минимум у них значился сбор хоть какой-то информации о маршруте «Глафиры», но даже до минимума пока было далеко.

Он таскал ящик с инструментами, Оксана – лэптоп. Теперь они стояли у стены, равные в своей бесполезности.

Северин отвлёкся от своих мыслей и включил связь снова.

– «Арвид» вызывает Северина, Сева, да где ты делся, Сева!

– Слышу, слышу. Кажись, я пропустил часть окна.

– Да нет. Что там?

– Выход с грузовой палубы к машинному отделению заблокирован. Приоткрыт сантиметров на двадцать и всё. Шлем не пролазит, понятно, еле фонарик проходит.

– И что там дальщшшшш?

– Эй!

– Тут я, тут.

– Темнота полная, даже аварийных огней нет. Мне кажется, там что-то с климатической регуляцией. Влажно, и, хоть убей, кажется, что грязно. Пол в метре за дверями вообще не бликует, чёрный.

– А как ручное?

– Мы вдвоём сдвинули сантиметров на пять. Нам не хватит сил. Или веса. Грава-то плывёт.

– Надо бшшш сразу вчетвером….

– Не трать, блин, время. Пришли кого-то.

– Ладно, пойдут Флорин и Маркел.

– Всё, всё, давай, я тебя уже не слышу. – Северин про себя выругался. Они, конечно, здоровые ребята, но Флорин, рыжий хрен, в скафандре превращается в капризную девку, а Маркела ему лучше бы вообще лишний раз не видеть. Маркелу он должен был денег и старался зря с ним не пересекаться. Хотя куда ты денешься с космического корабля.

– Кщщщ Сеуиииииииииииии!

Вопль динамиков заставил Северина вырубить связь.

– Что там? – спросила Оксана, прижавшись шлемом к шлему. Так разговаривать было проще, и слышно вполне. Всё лучше чем эти бесконечные шшшш приём сшшш вас пжжжжж.

– Флорина и Маркела пришлют, – ответил Северин без воодушевления. Оксана кивнула и отошла.

Он снова протёр щиток. Жаль, стекло обычное, закалённое трехслойное стекло, даже не капролон, и не окси-нитрид алюминия, как у военных, подумал он. Впрочем, помогло ли оно военным – неизвестно. Ничего неизвестно, а ты тут сиди.

Северин снова задумался.

Судя по данным, полученным с борта «Глафиры» – пакет информации сопровождал автоматический аварийный вызов – грузовик вернулся из другой системы. Не из Солнечной. Это не предусматривалось никакими сценариями полёта. О том, что он вообще бывал в родной системе, ничего не говорило. Впрочем, почти все данные были повреждены, и понять удалось не многое.

Например, полученная схема системы не давала сосчитать планеты на краю – это было простое растровое изображение, но полностью его открыть не удалось, а программы восстановления давали мало толка. Дальше от съеденного цифровыми изъянами края была видны пара газовых гигантов; потом шёл пояс астероидов, планета, ещё один пояс и ещё пара планет, изображённых схематически и, видимо, безжизненных из-за близости к светилу. Вот та, что находилась между поясами астероидов и, судя по всему, не имела спутников, была представлена парой смутных фотографий. Её чёрная, блестящая поверхность имела какой-то паттерн, словно ряды построенных зигзагом пирамид или призматических скал; но понять, геологическое это или рукотворное явление, было нельзя – паттерн распространялся не по всей планете, но очень чётко проступал местами. Остальная поверхность была затянута мутным тёмно-серым, местами глянцевым, судя по бликам, местами матовым или туманным покровом. Атмосфера ли это, жидкость или твёрдая поверхность, сказать никто не брался. Виднелся один заснеженный полюс и подобие слабых облачных штрихов в нижнем, по ориентации снимка, полушарии. Больше разобрать ничего было нельзя.

Это была какая-то презентация, но почти вся она оказалась стёрта. Из текстовой части сохранились только отдельные слова, которые ничего не проясняли, да и Северин, к сожалению, их не знал. Может, что-то было и засекречено, но, в таком случае, НЦ вряд ли послал бы разбираться обычных ремонтников. Хотя кто знает, что их всех заставят потом подписать, подумал он.

…Он услышал вибрацию пола раньше, чем всё остальное. Чуть позже – глухой звук шагов. Потом увидел медленные, ползучие лучи синих фонарей. Подмога. Надо же, и двадцати минут не прошло.

Махнул Оксане, вскинул руку с фонарём. Обе фигуры махнули в ответ и ускорили и без того не медленный шаг. Хотя, конечно, в скафандре, при искусственном одном g, да ещё и под углом, быстро не походишь.

Флорин и Маркел, двое самых рослых членов команды, всё же спешили. Наверное, им не очень хотелось задерживаться в скрежещущей корабельной пустоте, тем более Флорину, который испытывал в скафандре клаустрофобию, но готов был скорее удавить всех окружающих, чем в этом признаться.

Как он проходит тесты? Наверное, за взятку, как, собственно, и я сам, подумал Северин.

Он не стал идти им навстречу, остался ждать, спиной чувствуя черноту щели заклинившей двери. Чем ближе подходили парни, тем страшнее ему было за неё приниматься. Что там чёрное-то такое на полу, думал он. Что оно такое.

Подошла Оксана, тронула за плечо. Ему вдруг невольно представилось: пока он стоит и смотрит на далёкие ещё фигуры в скафандрах, из щели вытекает гибкая, чёрная рука, хватает Оксану, сжимает, скручивает, как половую тряпку, заматывает в кокон, поглощающий и хруст, и крики, и кровь. И утаскивает в проём, с влажным шуршанием липкой черноты по истёртому краю двери.

А потом белая, мягкая масса, по форме похожая на голову в шлеме, протискивается в щель, как вымоченное в уксусе куриное яйцо – в бутылку; за ней пробирается тело, похожее на бледное тесто; обретает форму, цвет, становится похожим на Оксану в скафандре, подходит и берёт его за плечо.

Северин даже вспотел от этой картинки, но не дёрнулся и голову к Оксане повернул плавно. Прижался стеклом к её стеклу. С одной стороны, чтобы убедиться, что там, внутри шлема, человеческое лицо, с другой – ему нравилась некоторая интимность этого действия. Черноволосая Оксана всегда относилась к нему неплохо, тогда как остальные, в большинстве, недолюбливали, в основном за то, что он вечно был всем должен и всегда по этому поводу угрюм.

Маркел попытался было вызвать их по короткой связи, но шум был невыносим. Они поздоровались за руки, будто не виделись уже пару дней, а не час. Северин отметил, что у Маркела на боку сумка с переносным плазменным резаком. Хорошо, но толку от него тут не будет. Такую дверь не порежешь мобильным инвертором.

Маркел, как обычно, не включал ни подсветку шлема, ни индикацию: его и без того одолевала мигрень от перепадов давления, а тут стыковка, шлюз, скафандр, «Глафира»… Небось голова у него уже раскалывается, подумал Северин равнодушно. Маркел всегда бывал бледен, но даже его белая морда, с бесцветными волосами и редкой щетиной, не проглядывала сейчас из темноты шлема. Кроме прочего, Маркел часто жаловался на тошноту и всерьёз боялся, что его однажды вырвет в скафандре. Северин не любил его ещё и за вечное нытьё.

Флорин, напротив, всегда включал внутреннюю подсветку на всю – с ней ему, видно, было не так тоскливо в тесноте скафандра, – и сквозь стекло с обычной переменной поляризацией хорошо было видно его лицо в веснушках, узкий и длинный, как бушприт, нос и рыжую лесорубскую бородищу, которой он всегда противно шуршал по микрофону.

Они не стали мешкать; подошли к вороту, упёрлись, как могли – Северин с Оксаной взяли на себя одну ручку, двое остальных – другую. Сначала показалось, что створка не сдвинется ни на сантиметр, но она скрежетнула, так, что скулы свело, подалась и пошла. Медленно, с ноющим скрипом, но всё-таки.

Северин бросил ручку, услышав какой-то звук, обернулся и чуть не заорал, впрочем, тут же подавив крик.

Он сгрёб Оксану за плечо и почти грубо развернул в сторону открывшейся двери.

По полу, стуча стальным ободом, неспешно прокатился шлем, задетый, видно, открывшейся дверью; прокатился и замер.

У шлема было выбито стекло.

Северин смотрел, потрясённый. Это был обычный шлем грузового флота, с прозрачным затылком.

А чем надо бить, подумал он, чтобы раздробить капролон?.. Это же не бюджетная модель, а хороший костюм для дальних походов, сделанный ещё на Земле.

Он перевёл взгляд выше, и почувствовал, как у него задёргался уголок рта. Медленно, медленно, выставив фонарь, он вошёл в проём, в тёмный широкий коридор, и огляделся.

Здесь было полно, как он сначала подумал, трупов, но, как только луч фонаря провалился в первый же пустой шлем прислонённого к стене грязного, запятнанного чем-то скафандра, и прошёлся по смятым пустым рукам, он понял, что все костюмы пусты, как выпотрошенные шкуры.

Остальные, поражённые, вошли следом. Четыре синих и четыре белых луча залили всё вокруг светом, но от него стало как-то совсем нехорошо. Как в морге, где что-то пожрало все тела.

Скафандры лежали в беспорядке, распахнутые со спины, разорванные от горла, пробитые, с открытыми забралами либо разбитыми стёклами. В угол за вторую, правую створку съехало по наклонному полу оружие. Три пистолета, казённые «Форты»-двадцатки, с заниженной энергией выстрела для возможного боя на борту космического корабля. С расширенной под перчатки скобой и крупной рукоятью.

Вокруг блестели гильзы, белели какие-то мелкие осколки. Синие лучи выхватывали зеленоватые и бурые пятна на серой поверхности скафандров. Они лежали здесь давно. Команда «Глафиры».

Густая, влажная чёрная пыль покрывала несколько квадратных метров рифлёного пола. Дальше по коридору она отсутствовала, насколько фонари давали рассмотреть. Правда, была пара стеклянистых тёмных пятен, будто кто-то расплескал тут смолу, а она замёрзла. Цепочка отметин терялась в темноте.

Когда Северин присел, коснулся пола пальцами и поднёс руку к лицу, налобный белый фонарь высветил бурые мазки. В голове всплыли ассоциации с жареной кровью, с чем-то таким ещё, сельскохозяйственно-страшноватым.

Маленькие вкрапления матово отсвечивали в этой подозрительной пыли. Северин взял камушек или осколок чего-то пальцами перчатки и посветил.

Как ужаленный проникшей внутрь скафандра осой, он вскочил на ноги, отбросив это, и замер.

Это был человеческий зуб. Зубы и ногти, вот что белело в засохшей крови.

Повинуясь внезапной догадке, Северин распахнул ближайший приоткрытый шлем и сунул руку внутрь, сминая подкладку. Вытащил ладонь и молча протянул её собравшимся. Разжал пальцы, и ровно тянущий сквозняк сдул с его ладони тусклые чёрные волосы.

Они молчали почти полминуты. Потом он включил внутреннюю связь. Треск, конечно, стоял неимоверный, но ему надоело стучаться шлемом в чужие головы, а в этом диапазоне, на малой мощности, фильтры кое-как справлялись. Видно, приближалось окно.

– Как думаете, что здесь произошло? – От своего голоса и протокольных каких-то слов Северину стало совсем не по себе.

– Не ведаю, – ответил сдавленно Флорин. – Но дальше я, мужики, не пойду.

– Маааать его за ногу, – сказала Оксана протяжно. – Где ж они были? И что там сталось?..

Флорин коротко выругался и совсем замолчал.

Северину сделалось душно и тесно в этом страшном коридоре, и он, подняв один из пистолетов, вышел обратно на грузовую палубу, под слабый зелёный свет спящих ламп. Проверил магазин. Шесть из шестнадцати патронов. В кого прошлый хозяин выпустил десять?..

Не надо мне этого знать, решил он. Обойдусь.

Он привесил пистолет на пояс – у оружия сбоку были стандартные скобки крепления, как на всяком подручном корабельном инструменте. Потом вызвал челнок. Шум заполнил шлем, словно всё свободное пространство засыпали целлофановым мусором.

– «Арвид», это Северин, как слышно?

– Сшшшшно так себе, тушшшш ччщщ чччсссс.

– Ладно. Слушай меня, и по порядку: Флорин с Маркелом подошли быстро, и мы открыли дверь…

Молчание. Тишина. Северин подумала было, что связь вырубилась.

– Приём?

– Повтори, что ты сказал?

– Говорю, мы открыли двери, вчетвером получилось. Но…

– Северин. – Снова молчание, только на этот раз не тишина, а усилившийся треск разрядов. Голос радиста почти невозможно было разобрать. – Северин, Флорин и Маркел не покидали борт. Они вышли и сразу вернууууууисшьь джшщ ссссс ссс ш с шш ссстел тебе сказать.

– Что? – Северин произнёс это медленно-медленно, осторожно и вкрадчиво. Ему хотелось, чтобы вопрос, лавируя, прошил этот треклятый шум и достиг не только уха, но и мозга говорящего.

– Джжзжжж!

– Приём! Кто говорит! Богил, ты? Приём!

– Меня кто нибудь слышшшшшшшшшшшшш…

Весь мир утонул в эфирном шуме.

Северин вырубил связь и уставился в одну точку. Пол уходил из-под ног, но он не был уверен – это нервы или вектор гравитации.

Его знобило, а мокрые ладони прилипли к подкладке перчаток.

И потому, что связист говорил невозможное.

И потому, что голос, сказавший последние слова, был другим. Незнакомым, но – да, он отличил, – женским голосом. Он вплыл на частоту «Арвида» на секунду и исчез.

Северин посмотрел на товарищей. Они стояли лицом к нему, и, сквозь приглушённый холодный свет налобных фонарей, он не видел их лиц за тёмными стёклами шлемов. Только блики и неживые отсветы приборов на скулах. Ему стало жутковато.

Он подошёл к Оксане, взял её за плечи и прижался к шлему.

Серые глаза взглянули на Северина из подсвеченной зелёным и оранжевым глубины шлема. Они казались совсем огромными. Тёмные крупные кольца её волос слиплись от пота. Зрачки были расширены, зубы блеснули зелёным в свете индикации. Оксана выглядела немного непривычно, видно, из-за нервного возбуждения, но это была она. У меня и самого сейчас такой же видок, подумал Северин.

– Оксан, ты ловила только что другой сигнал?

– Да, на секунду. «Есть здесь». Это всё, что я услышала. С интонацией вопроса, и с таким металлическим отголоском. Похоже на военных, у них фильтры посильнее. А ты что поймал?

– «Меня кто-нибудь слышит?»

– По-моему, это женщина.

– Да. Но это не главное. У тебя связь отключена? – он покосился на мужиков.

– Само собой. Да что такое? Ты бледный, как призрак космонавта. – Она нервно усмехнулась уголком рта.

– Примерно так. На корабле говорят, что Флорин и Маркел не покидали борт.

Оксана застыла на секунду, качнула головой, глядя куда-то за край шлема. Повернулась чуть боком, чтобы тоже видеть обоих. Те пока возились с оружием, отставив фонари.

– Кто говорит?

Его мороз продрал по коже под всеми слоями скафандра. А действительно, подумал он, кто говорит?..

– По голосу – Богил, как обычно. Слушай, у меня с индикаторами всё нормально – они зелёные? Я хочу сказать, у меня не галлюцинации от кислородного голодания? Может, я чего-то не вижу, красных диодов там, например, или ещё…

– Всё в порядке. Слушай, Северин, вызови их ещё раз. Вдруг пробьёмся.

– Вызови сама. Чтоб ты не сомневалась. – Он хотел сглотнуть, но во рту было сухо, будто его вычистили наждачной бумагой. – Ксюха, слушай, мне страшно.

– Да ну. Подожди. Это что-то не то. Не может быть.

– Всё равно страшно.

– Пошли поговорим с мужиками. Только вместе, сама я тоже боюсь.

– Хорошо.

Ему ужасно хотелось потереть щетину. Как мне надоел этот шлем, подумал он. Этот скафандр, корабль, космос, все корабли.

Он подошёл к мужикам, которые стояли на пороге коридора, легонько хлопнул Маркела по плечу. Прижался лбом к его шлему.

В шлеме было черным-черно, и Северин едва не отшатнулся, потом сообразил, что это же Маркел, и индикацию он не зажигает никогда, сколько бы не ругалось начальство.