Зов. Антология русского хоррора
TekstПеред ней на экране пробегали кадры с серой безжизненной равниной, сменившиеся горами, а потом ‒ глубоким каньоном, заполненным густым туманом, переливающимся причудливыми цветами.
‒ Планета оказалась обитаема, ‒ продолжала свой рассказ Жанна. ‒ Предварительное сканирование этого почему-то не выявило. Возможно, жизнь здесь полностью замирает в определённые периоды. Да это и не важно теперь.
Переливающийся туман на экране приблизился, сгустился, потом медленно рассеялся, открывая уходящие вниз уступы каньона, густо поросшие какими-то полупрозрачными отростками. Они медленно шевелились, подрагивали, некоторые тянулись вверх и вперёд, к пролетающему мимо них дрону.
‒ Их дроны были оснащены только камерой и манипуляторами, ‒ продолжала говорить Жанна. ‒ Вероятно, они взяли какие-то образцы для исследования.
На экране проплыло что-то большое, сотканное из густого разноцветного тумана, внутри которого пульсировал свет настолько странный и чуждый человеческой природе, что женщину затошнило, и она на мгновение зажмурилась. Сгусток тумана менял очертания, шевелился, вдруг рванул вперёд, полностью заслоняя обзор. Изображение исчезло. Связь с дроном оборвалась. Жанна вздохнула, продолжая монолог:
‒ Они потеряли два дрона из трёх в этом каньоне, третий вернулся на базу. Он привёз с собой образцы чужеродной жизни, которые случайно или нет, но попали в воду, заразив всю ирригационную систему. Судя по данным журналов, сначала отмечался необычно стремительный рост растений, обильный урожай плодов, а потом биосистема стала гибнуть. Марк, колонисты не просто так вырубили почти всё энергоснабжение. Они пытались остановить распространение, но было поздно… Марк? Ты меня слышишь? Кэп?!
Какое-то время она напряжённо прислушивалась к тишине в эфире, потом переключилась на техников:
‒ Ребята, как у вас дела?
‒ Порядок, ‒ отозвался Макс. ‒ Можно запускать.
Жанна снова переключилась на Марка:
‒ Марк, если ты меня слышишь, мы запускаем реактор. Ирригационная система на станции снова работает. Она ‒ основной источник распространения того, что погубило здесь всё. Поторопитесь! Оставаться здесь надолго опасно.
9.
Они бежали по коридору, поднимая серую пыль. Позади них неотвратимо катился поток воды, переливающийся немыслимыми цветами. Жидкость то вздымалась вверх, словно зверь, поднявшийся на задние лапы для броска, то опадала, растекаясь по полу амёбой, тянущей ложноножки вперёд в попытке ухватить добычу.
‒ Жанна! ‒ вызвал на бегу пилота Марк. ‒ Готовься к старту! Если мы не появимся через десять минут ‒ улетайте без нас! Слышишь?! Без нас! Как поняла?
‒ Кэп?! ‒ в голосе женщины слышались недоумение и испуг. ‒ Принято.
Она собиралась ещё что-то сказать, Марк слышал в наушниках её учащённое дыхание, но эфир заполнил полный отчаяния и боли крик Виктора. Капитан обернулся, сбился с шага и кубарем полетел в пыль.
Тело карго, судорожно извиваясь, затягивалось в нечто, похожее на водяную воронку, возникшую поперёк коридора. Виктор отчаянно цеплялся за гладкие стены и пол, но воронка неумолимо затягивала его внутрь. Марк рванул назад, на помощь, но карго закричал:
‒ НЕТ!! Уходи! Уходи отсюда! А-а-а-а…
Капитан застонал от бессилия, стиснул зубы, развернулся и продолжил спасительный бег к приоткрытой двери шлюза, отделяющей коридор от дока, что маячила в полусотне метров впереди. В наушниках, взрывая мозг, продолжал звучать предсмертный крик Виктора, перешедший в хрип, а потом резко оборвавшийся.
Марк врезался в дверь на полном ходу, так, что на мгновение перехватило дыхание, налёг на неё всем весом, отодвигая в сторону. Медленно, словно не желая пропускать человека, шлюзовая заслонка сдвинулась с места. Капитан выругался сквозь зубы, подбадривая себя крепким словом и заодно кляня заевшую дверь. Оглянулся через плечо назад, чтобы убедиться: неведомая водянистая масса, расправившись с жертвой, теперь катила на него, вздыбившись волной и заполнив собой коридор.
‒ А ну! Давай! ‒ прохрипел от натуги Марк, изо всех сил толкая заслонку. ‒ Не возьмёшь, с-с-с-сволочь…
Масса приблизилась почти вплотную, торжествующе заиграла неземными хищными цветами, и в этот миг, будто сжалившись над человеком, заслонка скользнула в сторону, и Марк, вскрикнув от неожиданности, ввалился в помещение ремонтного дока.
10.
Секунды две Жанна с ужасом слушала ушераздирающий вопль, от которого стыла кровь в жилах, потом резко взмахнула рукой, отключая связь. В горле стоял комок. Она сделала усилие и проглотила его, перевела дыхание и связалась с техниками.
‒ Жанна! В доке происходит что-то странное, ‒ ворвался в уши встревоженный голос Киры, точно она только и ждала связи. ‒ Эта вода на полу… Она движется, что ли?!.. Как будто стекается вся вместе.
‒ Свяжись с Марком, надо поторопиться, ‒ это уже Макс.
Жанна сделала глубокий вдох и ответила:
‒ Занимайте свои места. Готовимся к старту!
‒ Эй, подожди! А как же кэп? А ребята?! ‒ выкрикнул в недоумении Макс.
‒ Это приказ капитана. Занимайте места, ‒ Жанна надвинула шлем на лицо. ‒ Все системы работают. Готовность двигателей ‒ есть… Начинаю обратный отсчёт…
‒ Подожди!! ‒ крикнула Кира. ‒ Не закрывай шлюз! Я вижу его! Вижу Марка!!
11.
Почувствовав движение рядом, Жанна сдвинула шлем с лица и повернула голову. Марк, переодетый в обычную летную форму, слегка разрумянившийся после приёма стимуляторов, устраивался в своём кресле.
‒ Рада видеть тебя живым и здоровым, кэп, ‒ улыбнулась женщина. ‒ И хорошо, что мы уже далеко от этой планетки.
‒ Жаль, что парней с нами нет, ‒ сказал Марк, вспоминая двух карго.
Жанна помрачнела, кивнула. Какое-то время они оба сидели молча, думая каждый о своём. Первой молчание нарушила пилот:
‒ Куда прикажешь проложить маршрут, кэп?
Марк мимолётно улыбнулся и, устало прикрыв глаза, ответил:
‒ Домой. Теперь ‒ только домой.
На мгновение в его глазах вспыхнул неземного цвета огонёк, но тут же исчез, скрытый опущенными веками.
Андрей Фадеев
Начал писать в детстве, продолжил в институте. По образованию – театральный режиссер. Планирую создать проект Narrator (Рассказчик) и объединить в нем свою литературу, музыку и разные театральные вещи. Пока же практикуюсь в написании песен и странных графоманских экспериментах. Иногда что-то получается. Поклоняюсь Святой Троице – Камю, Кафка и Паланик.
Маяк
Зубы скрипят, скрежет отдает в голову.
Ключ я выбросил утром. Просто швырнул его так далеко, насколько смог. Он сверкнул в холодном свете солнца и неслышно булькнул у подножья маяка. Вот и все. Теперь я тут надолго, и возможности передумать нет.
Посмотрим, насколько меня хватит. Буду записывать все, что происходит в голове, фиксировать каждую мысль, каждый вдох и выдох. Я взял с собой две стопки бумаги и целый портфель карандашей. Пришел во всеоружии, так сказать.
Спускаюсь вниз, в подвал. Здесь есть своеобразный колодец, хотя и довольно бессмысленный – морская вода совершенно не пригодна для питья. Зато можно ловить рыбу, вот только удочку я не захватил. На первое время я взял еду и воду, но не могу даже предположить, насколько этих запасов хватит.
Да, я безрассуден. Да, я сам до конца не понимаю, зачем это нужно. Но эта мысль грелась в голове слишком долго, чтобы просто ее игнорировать. Она зудела и чесалась, как жук, запертый в черепной коробке. Отдавалась головной болью, мешала мне спать последние два года. Я просто сорвался, не в силах больше этого терпеть.
Я хочу запереть себя. Хочу провести в замкнутом пространстве неопределенное время. Я одержим этой идеей, по-настоящему. Своей семье написал письмо с просьбой не искать меня – появлюсь сам, когда придет время. А пока – буду сидеть один в этом маяке, насколько хватит рассудка. А там – посмотрим.
* * *
У меня теперь много времени для размышлений. Я целыми днями наедине с высшими идеями, с основополагающими тезисами – и у меня есть время разобрать каждое утверждение досконально. По кирпичику, по соломинке, отыскать ту самую иголку, выгрести из бочки меда все, чему там быть не следует.
Вот, например: они говорят – порядок всему голова. Живи и давай жить другим. Оставь после себя что-то, что поможет следующему поколению… или хотя бы представителя этого самого поколения. Будь общителен, не запирайся в себе. Они говорят – не запирайся в забытом Богом маяке.
В таком случае, кто я? Носитель хаоса? Служитель абсурда? Просто ненормальный? Последнее – пожалуй, самое верное.
Я исписываю этой мутью листы. Мне уже и думать не надо, что дальше строчить. Я теперь идея во плоти. Я – то, что они назовут чистым безумием. Ну и ладно. Мой рассудок – моя ответственность.
* * *
Дочь несет мне рисунок. Какие-то невнятные цветы, солнце в уголке листа, и страшные существа из черных палок. Подписаны: «Я, МАМА, ПАПА». Ужасные каракули, по мерке всемирного искусства. Но никто и никогда так не скажет. Дети – настоящие служители абсурда. Для них нет нормального, они всегда верят в то, что сами же придумали. У нарисованных существ безумные огромные глаза, кривые конечности, волосы торчат во все стороны. Лишь на такой ужас способны детские руки. Нельзя их за это винить, но стоит ли поощрять? Когда кто-нибудь делает что-то плохо, ему говорят переделать. Когда ребенок что-то делает плохо – его хвалят, хвалят его некомпетентность, его неспособность сделать хорошо. Кто-то скажет – «недостаток практики». Я скажу – «недостаток теории». Что, если дочь видит людей такими? Что, если она смотрит на меня и видит эту тварь, обугленный черный скелет с вытаращенными глазами и самой вымученной улыбкой, на которую способно человеческое лицо? Что, если это – и есть я? И лишь дочь, этот маленький ходячий кусочек хаоса – видит это? Я сворачиваю рисунок, подношу к огоньку свечи и, глядя в глаза дочке, улыбаюсь – «Умница!»
* * *
После первой ночи взаперти я начал потихоньку жалеть о своем решении. На самый крайний случай у меня есть один единственный выход – заряженный револьвер, закопанный в карандаши в портфеле. Кто-то спросит: «Зачем для этого нужны все шесть зарядов?» Я отвечу – «Чтобы наверняка».
Этот колодец внизу – такой бессмысленный. Но мне нравится сидеть рядом с ним, в тишине, в маленьком подвале, где он – своего рода оазис. Портал в иной мир, сложенный из сырого кирпича. Чернота водной глади завораживает, стоит моргнуть – и ты провалишься туда. Я сижу там, пока спокойствие медленно не переходит в панику. Тогда я бегу наверх, падаю на койку и прячусь под одеяло. А когда успокоюсь – начинаю писать.
«Страх – это наш друг, он уберегает нас от необдуманных поступков, тяжелых последствий. Они говорят, что со страхом нужно бороться. И кто из нас больший безумец? Страх держит свой путь из долины инстинктов. А они испокон веков направляли каждое живое существо, не давая ему погибнуть. Перебороть свои страхи, перестать бояться – значит, автоматически обречь себя на смерть. И никогда не знаешь, когда она явится и в каком облике».
* * *
А еда кончается. Пора мне попытаться что-то поймать из этого колодца. Сижу над ним несколько часов, жду хотя бы одну несчастную рыбешку, лишь бы мелькнул плавник. Я тогда метнусь за ней в черную воду, схвачу руками, буду терзать зубами. Удочки-то нет.
Часы проходят как минуты, я уже не чувствую мышц. Продолжаю глядеть в отражение своих глаз. Туда, в самую глубину. Мои глаза моргают, но я не моргаю. Осознание этого факта очень долго формируется, и я продолжаю наблюдать, как мое отражение потихоньку меняется.
Глаза медленно набирают мертвенность. Кожа бледнеет. Рот раздвигается, и я смотрю, как растут зубы. Не могу отпрянуть, я застрял здесь, глядя на свое пугающее отражение. Оно – уже не я. Морда чудовища приблизилась к границе между нашими мирами – моим, воздушным миром порядка, и морской глубиной ужаса, неопознанного, того, что человечество еще долго не сможет изучить досконально. Между нами лишь тонкая пленка воды.
Лишь мгновение проходит, и я не успеваю разглядеть. Существо прыгает на меня из воды – белое, в человеческий рост. Тонкие длинные руки и огромный рыбий хвост – вот и все, что отпечаталось в сознании. А затем – оно скрывается обратно, в свой мир непроглядной тьмы морской глубины.
* * *
В детстве я до безумия боялся спать без света, но никогда не позволял себе хотя бы зажечь свечу. Тени за окном двигались, черные линии струились по полу и хватали меня за горло. Я не мог кричать, иначе разбужу весь дом. Я прятался под одеяло, и тут наступало самое интересное – какой страх победит: перед ужасными несуществующими чудовищами или удушьем? И оно всегда побеждало – я выныривал наружу, глубоко дышал и ждал, что в меня вцепятся когти и зубы. Но ничего не происходило, и я снова отмечал – человек сам убьет себя с большей вероятностью, чем нечто извне. И смерть от удушья – возможно, худшее, что может с ним произойти.
* * *
Сколько непознанного еще в мире! Человечество ничтожно по своей сути, называем себя царями земли, при этом совершенно не знаем, что скрывается в толще воды. Существо запомнило, что я есть, и время от времени появляется у края колодца. Иногда прыгает, чтобы схватить и утащить, а я запоминаю детали и трясущимися пальцами зарисовываю на бумаге.
Вот хвост, вот руки, вот впалая грудная клетка. На спине плавник, белый, как все остальное тело. Зубы острые, как у пилы, а на лбу – стебелек с лампочкой, как у глубоководного удильщика. Морда плоская, лишь пара черных ноздрей и круглых мертвенных рыбьих глаз. Стоит приблизиться, тварь выныривает, и я дорисовываю новую деталь. У меня осталось немного хлеба. Я крошу его в колодец, прикармливаю существо, как плотву. Так и вижу, как оно бесится там, в своем мире.
Вижу эти глаза, смотрят на меня над краем колодца. Лампочка покачивается, как маятник, завораживает, зовет.
Я бегу наверх и хватаю револьвер – оставшиеся карандаши из портфеля рассыпались и раскатились по углам. Бегу вниз и стреляю туда, в другой мир. Раз, два, три, четыре. Буль, буль, буль, буль. Прямо как ключ от маяка, когда я бросил его в море.
А потом вдруг что-то живое, маленькое, трепыхающееся вылетает из воды и приземляется к моим ногам. Отчаянно бьется на полу рыба, подпрыгивает, глотает смертельный для нее воздух. Я хватаю кирпич и прекращаю ее страдания.
Видимо, я случайно научил существо из глубин искусству подкормки.
* * *
Я всегда покупал дочери леденцов по дороге с работы. Разумеется, она не поняла, почему вдруг однажды подарки прекратились. Не подает виду, знает, что все происходит так, как должно быть. А я наблюдал за тем, как надежда с каждым днем все меньше и меньше сверкает в ее глазах, стоит мне появиться на пороге. Жена очень быстро забрала эту традицию себе, дочь снова стала получать леденцы – но это уже было не то. На вопросы «почему?» я не отвечал, а просто каждый раз откладывал эти несчастные монетки в банку от кофе. Так прошло два года – и наконец я накопил свои деньги. И однажды по дороге домой зашел в подворотню, и обменял эту банку на револьвер.
* * *
Существо больше не прыгало. Смотрело на меня с той стороны, а я смотрел на него. Это длилось часами, игра в «гляделки». Я всматривался в свое отражение и видел эти мертвые глаза, эти страшные зубы. Близко тварь не подплывала, и казалось, что это мои глаза, мои зубы. Пистолет у меня всегда наготове. Еще одну пулю я могу пустить в мой бледный лоб, на котором болтается не моя лампочка.
Заканчивалась эта игра всегда одинаково: чудовищные черты исчезали из моего отражения, а через минуту мне в лицо выбрасывалась скользкая испуганная рыба. Я хватал ее, забивал об стены и съедал. Они говорят, что сырая рыба – это гадость. Я скажу – это лучшая в мире пища.
Прекрасная жизнь, еще бы питьевая вода не кончалась. И, собираясь в спешке, я оставил сигареты на тумбочке.
* * *
Проблему с питьем удалось решить – хоть как-то сцеживаю морскую воду через лоскут рубашки. Большая часть соли остается, но умереть от обезвоживания мне уже не грозит. Разве что все равно сокращу свою ничтожную жизнь. Да и черт с ней.
Бумага стремительно кончается, я перешел на стены. От карандашей остались огрызки – я царапаю слова камнем. Начал замечать – все больше слов я забываю. Пишу, но не понимаю значения. Мышечная память выводит буквы, а я не могу их прочесть. Такого я не учел. И все еще хочется курить.
* * *
Фото этого маяка я увидел в газете. Деревня Драунин-Виллидж, где-то на рогах у черта. Самая потопляемая деревня в мире, море регулярно выходит из берегов, провоцируя массовое переселение жителей. Но самое парадоксальное – они регулярно возвращаются. Никто их них не уходит насовсем, и едва море вернется обратно, они тоже снова заселяют свои дома. Это поистине самое безумное место на чертовой планете! И если уж уходить прочь от болота, которое выходит из берегов и утягивает все больше людей в свою серую, тягучую жижу порядка, то только туда – в место, где изначально во главе всего стоит абсурд.
* * *
Холодно. Борода растет. Плесень повсюду. Кровь на пальцах. Лоб о стену. Камень стерся. Слова несвязны. Рыба – прекрасна. Вода – соленая. Существо – по ту сторону.
Мысли в кучу. Не работают. Слова в голове. Раздроблены, рассеяны, развеяны, разрублены, распилены, расколоты, распороты, размолоты, распяты, расплавлены, разрушены, разломаны, разбиты. Смерть – покой. Рассудок – жив. Почти.
Кто-нибудь. Где-нибудь. Под какой-нибудь половицей. Одна сигарета.
* * *
Я сижу на стуле, гляжу в окно на бескрайнюю морскую гладь. Слова вернулись, но они будто не мои. А я – такой красивый. Причесанный, гладко выбритый, выглаженный и чистый. Такой живой. Сижу и курю сигарету, томно смотрю на мир, который никогда не будет моим.
Я лежу на койке. Похож на кучу мха и плесени. Печальный скелет, запутавшийся в собственных волосах, утонувший в собственной бороде. Разорванная рубашка, разбитые губы, дрожащие пальцы. А половина зубов – выпала. Я практически мертвец. И вот он – мой мир.
Живой-Я смотрю на Мертвого-Себя и мне грустно. Как так? Зачем? Что дернуло меня сюда, на границу порядка и безумия? Можно же было жить, как и прежде, радоваться каждой затяжке. Вместо этого я здесь, в этой клоаке, и единственный мой друг – потустороння тварь в колодце. И все, что у меня есть – бессвязные каракули на стенах.
А может, не стоило выбрасывать ключ в море? Может, не надо было обрывать все контакты с внешним миром? Может, надо было подумать еще раз и просто-напросто признать, что это просто чистое, бессмысленное, абсолютное, не прощающее, непредвзятое безумие!
Мертвый-Я смотрю на Живого-Себя – и мне грустно.
* * *
Портфель собран, все необходимое разложено. Хорошо, что дома никого – никто не попытается остановить, не будет исполнять волю Порядка. Перед уходом я даю себе маленькую поблажку – одна последняя мелодия на пианино. Когда-то я неплохо играл, хотя и мало кто ценил мое музицирование. Я прямо в пальто и шляпе сажусь за инструмент, крышка откидывается с привычным тяжелым стуком, струны внутри издали гул. Одна клавиша, вторая – звук грузный, глубокий, то, что надо. Правые клавиши не для меня, я их не люблю. Левые слегка расстроены, слышно дребезжание – как я люблю. Нот я не знаю, просто жму так, чтобы било в голову – это отгоняет тревогу и неприятные мысли. Перебираю по одной клавише, нажал педаль, чтобы звук оставался, даже когда убираю пальцы – пусть все смешается в какофонию. Да, вот оно – мое искусство, из-за которого меня всегда и прогоняли от пианино. Им подавай Шопена, Листа, Рахманинова. А тут я – такой искренний, в каждой исторгаемой ноте – часть моей личности. Жму по нескольку клавиш разом, шум стоит прекрасный в своей невыносимости. Я прижимаю их целой ладонью. Кулаком иду справа налево к самому краю. Страшный гул расползается сквозь стены, наружу, моя личность распространяется по миру. Бью сильнее, смешиваю несочетаемое. Пусть звучит музыка, даже если только я назову это музыкой! Последние ноты, захлопываю крышку и ухожу – струны издают гул боли. Он продолжается долго и затихает лишь после хлопка входной двери.
* * *
Почему я раньше его не замечал? Стоит в темном углу в подвале, накрыто уродливым покрывалом. Подставка под ноты откинута – а на ней лежит непочатая пачка сигарет. Какая прелесть.
Надо же, столько времени провел около колодца, не догадываясь обернуться – а тут все это время было пианино.
Никогда прежде я не играл так прекрасно – трели соловьев, песни невиданных заморских птиц, журчание ручья наполняет мрачный сырой подвал маяка. В зубах сигарета, пепел падает на колени, на клавиши, растираю его пальцами – пускай. Хорошо же.
Слышу тихий плеск, оборачиваюсь – смотрите-ка, кто пришел послушать мою игру! Существо из глубин выглянуло из колодца, глядит мертвыми глазами, беззлобно скалится. Похоже, у меня появился первый поклонник.
Продолжаю играть, извергать из себя тонны чудесных мелодий.
Пусть звучит музыка, пусть уходит за пределы этого чертова маяка! Пусть танцует вся округа. Эй, существо, зови друзей – маэстро за инструментом.
* * *
Никогда прежде я не спал так сладко. Лежа на койке, я вожу пальцами по стене. Они еще дергаются, будто пляшут по клавишам – прекрасный вечер.
Будит меня шум за окном. А затем оконное стекло разлетается вдребезги, осыпая меня осколками. Ветер бьется с размаху об стены маяка, море кидается волнами – даже в природе на смену мирной тишине порядка пришел хаос. Наконец-то.
Сейчас будет очередное наводнение. Из Драунин-Виллидж уже наверняка потянулась цепочка недовольных сельчан. А вот мне выхода нет – разве что применить два последних патрона.
Бум! В стену ударила волна, вибрация прошла через маяк и сбила меня на пол. Револьвер упал со стола и выстрелил – бетонная крошка брызнула рядом с головой. Один патрон. Хватаю, хочу пустить пулю в висок, но слишком торопливо нажимаю курок. Надо было прижать дуло к голове, а так – выстрел снес мне начисто нос. Кровь хлещет, водопадом льется по губам, красит бороду в алый.
Я бью себя рукояткой револьвера по голове – меняю одну боль на другую. Вот уже и череп пробил, а никак не удается потерять сознание. Бью по зубам – их и так немного, пусть уж разлетаются кусочками кости.
Все это бессмысленно, абсурдно в своей природной ереси. Даже умереть нельзя по-человечески. Хотя по-человечески было бы просто прыгнуть в окно, в бушующее море. Вот только самая страшная смерть для меня – удушье. Когда ты осознаешь все, каждый миг, как жизнь покидает тебя. Ты в панике открываешь и закрываешь рот, как та рыба, но ничего уже не можешь сделать.
Я качусь кубарем по лестнице в подвал. Там так тихо. Лишь вода в колодце слегка подрагивает. Я роняю себя к его краю, смотрю на свое лицо в воде – а лица там нет. Буро-черная масса, два глаза бешеным взглядом сверлят портал в иной неизвестный человечеству мир. Чернейшая дыра посреди этого месива, из нее капает кровь, соединяется с водой, создает волнение – невозможно ничего разглядеть.
И вот вода поднимается, бледная морда выглядывает из того мира. Моя кровь размазывается по белой коже, попадает в мертвые рыбьи глаза. Меня хватают за ключицу, острые, как у пилы, зубы впиваются в лицо. И меня утаскивают в бездну – туда, где нет воздуха, нет ничего, что было бы знакомо или безопасно. Там только смерть, тьма и абсолютнейший хаос.
Зубы скрипят об мои кости, боли уже нет – только адский скрежет отдает в голову.