Шизофрения. Том 1

Сергей. Сука. Повелитель морей. Весьма убогая рифма. Историю на самом деле делают те, кто её записывает, и отпечаток псевдопролетарской ненависти сопровождал Михаила всегда, когда он общался с этим человеком. Конечно, это была не ненависть, а просто зависть. Конечно, он не признался бы в этом, даже произнеся вслух сто раз подряд. Есть люди, которых сама судьба, кажется, произвела на свет, чтобы отравить жизнь другим, а именно большинству, вышеозначенной судьбой не избалованных. Было бы ничего, если бы в сочетании с отцовским богатством Сергей был красивым, избалованным деньгами мальчиком, который всегда жил на всём готовом и посему считал себя белой костью, или напротив, имея довольно-таки посредственную внешность, мог бы всё равно рассчитывать на симпатию женщин уже в силу папиного состояния, но он рано занялся плаванием, выбран был не самый плебейский спорт, вытянулся, приобрёл спортивную, отдающую привлекательной аристократической худобой фигуру, отрастил длинные волосы вопреки увещеваниям тренера (впрочем, не очень-то настойчивым, ибо резкий взлёт питомца не входил в расчётливые планы опытного наставника) и довершил свой внешний вид смесью лёгкой пресыщенности и непритязательной наблюдательности, отразившейся в некогда простом, как из-под штампа, лице. Можно было бы сказать, что он получил блестящее образование в Англии, но уместнее сказать – хорошее, поскольку в Англии уже давно никто не получает образование, но заводит связи среди будущих сильных мира сего; уже поэтому свободно говорил на английском, неплохо на французском (какой же порядочный бритт не ездит на лето во Францию), прочитал несколько десятков неплохих книг, выучил с дюжину цитат из Шекспира и Цезаря, естественно, на языке оригинала, и на этом закончил, разумно рассудив, что более ему для карьеры в компании собственного отца вряд ли что-либо ещё пригодится.

Михаилу, особенно в начальный период их знакомства, отчаянно хотелось выслушать историю падения избалованного барчука, пресыщенного женщинами и остальными удовольствиями (именно в такой последовательности) и обратившегося при помощи менее состоятельных льстивых друзей к наркотикам – столь привычному бичу современного поколения золотой молодёжи. Он даже позволил бы ему опуститься на самое дно, быть оставленным отцом, друзьями и, пусть так, выйти с честью из испытания, сломать себя, свои привычки и сущность наркомана – лишь бы знать, чувствовать, предполагать, что он был на этом дне. Но, как рождённый ползать не предназначен летать, так и небожителю нечего делать на земле грешной посредственности. Сергей был достаточно рассудителен, чтобы избегать ненужных соблазнов, благо жизнь и так дарила их ему во множестве. Спокойное, если не сказать холодное отношение к наркотикам, алкоголю и излишествам вообще довершило его байронический образ, и весь окружающий пусть и не мир, а только мирок, но зато-таки свалился как подкошенный к его развитым плаванием бедрам. Этот мир, большей частью представленный женским полом, смотрел на него подобострастно, по-собачьи и готов был плясать на одной ноге, лишь только хозяин недовольно поведёт бровью. Тем не менее, он так и не познал любовь, ибо любовь есть страдание; любить значит отдавать и не думать о том, получишь ли что-нибудь взамен; это тоска, одиночество и боль – в целом странное наслаждение, доступное лишь посвящённым, но Сергей, очевидно, не был из их числа. Слишком быстро всё валилось как подкошенное от одного его скучающего взгляда, чересчур поспешно расставались немногие избранные со столь опекаемой до этого невинностью, очень докучала эта их не знающая разумных границ привязанность, слепая, как дряхлая старуха, смерть, которой даже очки с диоптрией не помогут уже прозреть и разобрать, на кого она занесла свою подточенную ржавчиной косу.

К чести Сергея стоит отметить, что, в отличие от своего литературного дежавю Печорина, он умел наслаждаться данным ему провидением, радовался жизни, не сходил с ума от праздности, плавал, путешествовал и наверняка со временем нарожал бы каких-нибудь таких же улыбающихся, оторванных от мира придурочных детей, дожил бы на прогрессивной диете до ста лет и, перевалив вековой рубеж, спокойно и с достоинством покинул бы этот мир, окружённый толпой детей-внуков-правнуков, готовых разнести его позитивное ДНК по всей территории нашей планеты, и чего там – по всей вселенной, дай только добраться, а уж мы за себя постоим… Но, хотя мы и живём в век изобилия, в целом свободного от войн и прочих неприятностей общечеловеческого масштаба, судьба до сих пор не лишилась ещё чувства юмора, а потому любит иногда потешить себя всяческими необычными метаморфозами, одна из которых – в виде некоторого не очень колючего, но всё же тернового венца – досталась Сергею.

Ему было двадцать восемь лет, и его отец сделал приличное состояние в девяностых, которые почему-то модно сейчас называть лихими – какой же тогда эпитет заслуживают лихие конники Будённого времён Гражданской? Сумма была достаточной, чтобы не засветиться в первой сотне русского Forbes и не привлечь внимание совсем уж власть имущих, но всё же принадлежать к кругу избранных родиной счастливцев, которым благодаря уму и решительности удалось урвать свой скромный кусочек пирога отечественной промышленности, который на рубеже двухтысячных весил, по рассказам отпрыска, что-то около полумиллиарда уж точно не рублей. Отец Сергея, Павел, к этому рубежу, будучи человеком рассудительным и не жадным, – черты, унаследованные и сыном, – уже покинул прямое управление бизнесом и наслаждался плодами своих трудов, за которые его как минимум трижды пытались убить и один раз почти успешно. Он был похож на русского купца начала двадцатого века: прижимистый, но не жадный, жестокий, но лишь в той мере, в какой этого требовала от него «профессия», чадолюбивый, хотя, вырасти единственный наследник бесхарактерным идиотом, папА переступил бы через молодого Палыча не поморщившись. В жизни этого мини-Третьякова наших дней достаточно уже было эмоций, а потому он удалился на заслуженный покой, развлекая себя подстриганием газона перед домом размером с приличное шато и уделяя изрядное количество времени самой что ни на есть прикладной благотворительности: помогал детским домам, больницам, сам проверял, ездил, радел о деле. И пусть бы даже двигала им при этом мысль о вечном и о том, что неплохо бы подстраховаться на ниве благих дел, но покинутым детям и больным было глубочайшим образом начхать на мотивы дающего – важно было то, что он давал.

В декабре 2003-го он, однако, попал под волну лёгкого передела собственности, затеянного командой нового столпа демократии в России, провозгласившего лозунг «пора делиться». Строптивых, вроде Ходора, лишали имущества и свободы, тех, что были на виду и в первой тридцатке, малость только пощипали, взяв обязательство не лезть в политику, обещая в этом случае поддержку, зато середняк, который был в тени и никак не тянул на показатель инвестиционной привлекательности страны, прижали посерьёзней уже верные псы государевы – не всеми же президенту заниматься лично. И вот именно в последнем факте и затаился подвох, ибо сам властитель всё-таки, люби его или нет, но, надо признаться, был личностью до некоторой степени масштабной, и, в целом, пока ещё не испорченный, разумный Цезарь не сходил с ума в агониях собственного всевластия, тогда как его окружение, набранное по предсказуемому, но не всегда оправданному принципу «знал-доверяю-свой», требовало к себе прямо-таки раболепного отношения. Любой предприниматель в любой стране всегда готов к смене правил игры и, если понадобится, отдаст часть, как говорил г-н Бендер, чтобы сохранить целое, но не всякий человек, сделавший себя сам и рисковавший при этом жизнью, сможет поднять лапки и лечь под бездарного выдвиженца, которому к тому же придется регулярно вылизывать зад.

Подставляя свои уши потокам нежно ласкающей лести, Михаил медленно, растягивая удовольствие, потягивал виски из бокала, и не успел он даже посетовать на его пустоту, как неожиданно расторопная Инна с грациозностью кошки забрала его, легко и будто случайно коснувшись его ладони, чтобы затем вложить ему в руку новый, завершив операцию нежной, почти не фальшивой улыбкой.

Столь горячо обхаживаемый клиент на мгновение почувствовал любимое ощущение расплывающихся контуров реальности, которое до этого момента появлялось у него лишь благодаря многократно превышающей сегодняшнюю дозе алкоголя, но так приятно и, главное, уместно было это сочетание искреннего мужского интереса и женской, хотя и наигранной, но всё же симпатии, что он ненадолго позволил себе «поплыть» – то есть поддаться немного и затем последовать за слегка раздвигающимся границами действительности и, ухватившись за последний обрывок разговора, почти ласково и, всё ещё находясь в приятном полугипнозе, с лёгким официозом ответил:

– Мысль покинуть преждевременно сиё замечательное собрание мне очень даже импонирует. Не пугайтесь, милая Инна, это не от слова импотенция, хотя, не исключаю, что этот факт нисколько бы Вас не расстроил. Я не очень люблю пафосные московские заведения, но в компании успешного богатого бизнесмена мне, полагаю, будет вполне комфортно.

– И в компании красивой спутницы тоже. Вы не против, Сергей Павлович?

Сергея Павловича передёрнуло от игривого тона его сотрудницы, и больше всего он хотел сейчас послать её за новым стулом или ещё куда подальше, но если второй вопрос и был адресован ему, то первый, основной, предназначался всё-таки Михаилу, и, так или иначе, но приходилось несколько поддаться ситуации. Он терпеть не мог, когда что-то шло не по его, и даже часто бывало, что мгновенно охладевал к тому, чем ещё секунду назад страстно болел, лишь только одна мелочь вставала поперёк, но сейчас почему-то покорился происходящему и даже готов был смириться с компанией этой дуры, лишь бы только его новый знакомый не «соскочил», испортив ему весёлый вечер. К тому же, утешал он себя, ничто так не помогает раскрыться полностью натуре мужчины, как хорошая женщина в сочетании с хорошим пойлом, так что вечер обещал быть занимательным, и он примирительно ответил, передавая эстафету решения своему в некотором роде партнёру:

– Это решать не мне, а уважаемому Михаилу – ты как, позволишь Инне скрасить тебе вечер?

– Не пойму, на кой ляд ей это и откуда такая настойчивость, но трудно отказать обаятельной девушке, – вздохнул тот покорно.

– Тогда идите спускайтесь на лифте и подождите меня в лобби буквально пять минут: я распрощаюсь здесь со всеми и спущусь к вам, а пока как раз подгонят ко входу машину, – сообщил Сергей и, непринужденно развернувшись на сильных ногах, дематериализовался в группе гостей.

Михаил был не то чтобы мастак общаться с девушками, да и его извечный запущенный внешний вид не способствовал ему в этом. Он был из тех мужчин, которые привлекают женщину лишь после длительного знакомства, когда становятся заметны его не такие уж многочисленные, но зато существенные достоинства: порядочная эрудиция, чувство юмора – средненькое, но зато вкупе с умением искренне посмеяться и над самим собой, спокойный уравновешенный характер – все эти качества делали его желанным лекарством после бурных страстных переживаний, безудержного секса, измен с предательствами, лёгким мордобоем и всем тем, что именуется у женщин настоящей любовью, нахлебавшись которой, они, как побитые собаки, скуля устраиваются в ногах доброго друга, которому иногда даже искренне отдаются, но в целом в глубине души считают его ничтожеством, тайно вздыхая по ушедшим страстям. Роль, безусловно, унизительная, но лишь для того, кто не способен отбросить своё мужское эго во имя удобства таких отношений, что Михаил с успехом и проделывал, находя даже некоторую эротическую остроту в этих натянутых любовных признаниях раз за разом уходящих обратно в омут страсти подруг, их подчас лёгком отвращении к нему во время секса и непременном апломбе при воспоминании о прошлом. Иногда в изрядном подпитии они даже признавались ему искренне в своих чувствах, открывали, так сказать, несчастному глаза, рассказывали, какой он хороший и положительный, и как им стыдно, несмотря на все попытки не любить такого и прочее в том же духе, всегда одинаковое не только по содержанию и форме, но даже последовательностью открытий напоминающее сотню раз игранную настольную игру. И если раньше минутами он раздражался на них и даже позволял сам себе жаловаться на убогую роль, то последнее время, обдумывая свою идею, смотрел на остальное исключительно с утилитарной точки зрения, возможно, познав истину настоящего мужского достоинства – отдаваясь чему-то действительно стоящему, рассматривать женщин исключительно как средство физиологического удовлетворения и, соответственно, выстраивать любые связи и уж тем паче отношения исключительно с точки зрения удобства. Благодаря же повышению и принципиально новой зарплате, он и вовсе теперь мог позволить себе не забивать голову, иногда разбавляя одинокие алкогольные вечера компанией проституток, снимая с себя, таким образом, бремя физиологии.

В случае же с Инной всё было и того проще, потому что он трезво оценивал свои шансы и должен был с чувством некоторого даже удовлетворения признать, что это птица не его полёта, поскольку это давало возможность расслабиться и не задумываться о производимом впечатлении, манерах и прочей мишуре, постоянно отвлекающей мужчину от чего-нибудь интересного.

Они снова ехали в лифте, на этот раз вниз, но только новоявленный джентльмен уже не шутил, находясь в приятном, что называется, подпитии и концентрируясь исключительно на своём медленном опьянении, умышленно приняв слегка извиняющийся вид, как бы говорившей его обольстительной спутнице: «Всё понимаю, работа у Вас не сахар, но что же я могу с собой поделать. Ничего», – соглашался он сам с собой, пытаясь на этой ноте примирения дотянуть до лобби, потому что лифт, подвластный его изменяющимся контурам пространства и особенно времени, полз вниз удивительно медленно, так что казалось, будто какая-то неведомая, но зато уж очень решительная сила тянет его вверх. Михаил даже посмотрел инстинктивно на потолок в попытке прояснить для своего мутнеющего сознания эту загадку, но, хотя и не обнаружил там ничего сколько-нибудь приоткрывающего для него завесу тайны, зато, видимо, сумел изрядно напугать их капсулу времени, потому что двери тут же открылись, но, как бы в виде насмешки, лишь на третьем этаже. Страждущий новый пассажир спросил: «Вы вниз?» и, видимо, Инна кивнула ему или ещё как-то прояснила направление их движения, потому что мужчина тут же присоединился с твёрдым намерением составить им компанию до конечной станции следования. Зеркало на потолке, в которое Михаил продолжал, не отрывая взгляда, смотреть, издевательски представило его вниманию полную противоположность собственной персоны: элегантно одетый, молодой, уверенный в себе индивид во все свои отполированные, как хороший дубовый стол, тридцать два здоровых зуба улыбался их теперь уже казалось общей подруге, попутно недоумевая, как её угораздило даже оказаться в лифте с таким ничтожеством. Инна неожиданно для обоих мужчин сначала ответила первому многообещающей лучезарной улыбкой, а затем покорно и нежно взяла под руку второго, наблюдавшего эту сцену через зеркало в потолке.

Этот момент станет во многом переломным для их мимолетного знакомого, который, несмотря на все попытки и логику многолетнего опыта, так и не сможет себе объяснить, почему эта красавица так несомненно предпочла ему уставившегося в потолок пьяного кретина: то, с какой трепетной любовью взяла она его под руку, даже не пытаясь отвлечь от по меньшей мере странного занятия, перевернёт с ног на голову его представление о мире, в котором, как он до этого предполагал, задают тон и почти царствуют красивые успешные мужчины, оставляя на обочине жизни своих менее привлекательных собратьев.

«Типичная ошибка очередного баловня судьбы, – продолжал размышлять Михаил, высказывая, к счастью, про себя, потолочному зеркалу соображения на этот случайно подвернувшийся счёт, – выбрать мерилом успеха женщину. Если ты готов всерьёз положить жизнь, зарабатывая деньги и ухаживая за собой, лишь для того, чтобы быть любимым или хотя бы желанным женщинами, если стремишься сделать её целью своего существования, то стоит ли удивляться, что она будет презирать такое ничтожество; и пусть отдельные представители этой инопланетной расы будут отдаваться во имя денег и тщеславия, всё равно ему не разорвать порочного круга убогого существования ради самого яркого воплощения грубой бездушной материи – женщины».

Открывшиеся, по счастью на этот раз на первом этаже, двери лифта вернули Михаила в состояние относительной реальности, потому что Инна потянула его податливое тело на выход, зеркало сменилось грубо, с претензией на стиль, отделанным потолком лобби, стало неинтересно, и он, закрыв даже рот, опустился на грешную землю, чтобы как назло упереться в только что трижды проклятую материю женской обтянутой изрядно декольтированным платьем груди.

На этот раз он стоял так близко, что его дыхание, казалось, колыхало две прекрасные на вид доброго второго размера… он судорожно пытался выбрать подходящее произведённому на него впечатлению слово… перси?

– Вот подумайте, Инна, насколько убог наш язык: я вот вперился в Вашу грудь и поймал себя на мысли, что существует от силы два-три синонима этого слова, и все неприличные. А если я хочу назвать их как-то нежно, с оттенком эротизма, но всё же не грубо, не подразумевая их лишь сексуальным объектом и вторичными половыми признаками, но жажду передать то волнение, которое чувствую, когда они поднимаются с каждым Вашим вдохом. «Грудь» не подходит, это символ материнства, ей кормят новорожденных детей; «сиськи» или «батоны» мало того, что пошло, но ещё и отдаёт пролетарским вонючим сленгом, «перси» – безнадёжно устарело, так как?

Он поднял голову выше до её лица и вопросительно посмотрел в недоумевающие глаза.

– Это ещё ладно грудь, а если мне посчастливилось бы восхититься чем-нибудь пониже, то и вовсе осталось бы только матом ругаться, не декларировать же медицинский справочник. Нет, Вы не подумайте, что я всерьёз рассчитываю на подобное окончание вечера, – поспешил зачем-то успокоить Михаил, – но как всё-таки бедно наше воображение, если не смогло придумать красочных эпитетов того, вокруг чего, в общем-то, вращается жизнь абсолютного большинства мужчин. Что это: ханжество или такой непонятный сорт морали, который заставляет нас быть немыми, когда как раз и стоило бы говорить, не всё же, ей-богу, только делать, это же не физкультура, как-никак…

Если в начале их знакомства во взгляде Инны лишь мельком проскальзывало недоумение, то теперь оно уверенно и, судя по всему, надолго прямо-таки отпечаталось на её лице, придав ему, и без того не слишком щедро наделённому отблесками мысли, вовсе слегка глуповатое выражение, что однако сделало её ещё более обольстительной, так что пьяно пошатывающегося рядом философа спас от стрелы похотливого амура лишь эстрoген, успевший благодаря обильному возлиянию захватить власть в его организме. Он понял, как это на самом деле прекрасно – наслаждаться совершенной красотой женщины без примесей похотливого волнения. Сейчас на неё смотрел художник, улавливающий все оттенки её привлекательности, гибкие линии стана, большие глаза и чувственный, да какой там чувственный, развратный рот. А ноги, ах, ноги были из тех двух пар, которые имел в виду поэт, известный ценитель и знаток предмета исследования.

Со стороны, впрочем, эти возвышенные размышления выглядели как сеанс рентгеноскопии, когда Михаил медленно сверху вниз проводил раздевающим взглядом по фигуре немного потерявшейся девушки. Насладившись впечатлением, он уже повернулся в сторону манящего комфортом кожаного дивана, когда объект его исследования подал голос, разрушив приятную тихую атмосферу музея изобразительных искусств.

– Вы, мягко говоря, неординарный человек.

Способность составить предложение более чем из трёх слов неприятно поразила Михаила. Он уже было настроился весь вечер радовать себя сексуальной непритязательной спутницей, эдакий вариант перманентно сопровождающего везде стриптиза – было бы воображение, а тут вдруг из её божественных, почти неземных флюидов кристаллизовалась грубая своей очевидностью необходимость ещё и поддерживать разговор, и было бы по меньшей мере самонадеянно, если не сказать нелепо, рассчитывать тут на помощь Сергея, который, очевидно, не поддерживал идею спутницы изначально.

«Умею я, однако, влипнуть», – только и успел он мысленно посетовать, потому как нужно было отвечать испуганной его предшествовавшей тирадой Инне. Михаил собрался, взбодрился, сконцентрировался и произнёс:

– Это да.

Засим последовала глубокомысленная пауза, в течение которой он, натянув на себя, как ему казалось, мину роденовского мыслителя, судорожно придумывал, как и о чём продолжать столь неожиданно вторгшийся в его сознание разговор. «А, впрочем, не пошло бы оно всё», – в который раз за сегодняшний вечер послал он мифическое нечто куда подальше и отпустил тормоза, как будто болтал теперь сам с собой в пустой квартире.

– Вообще я скорее не совсем нормальный, если уж быть откровенным. То есть бояться не надо: кусаться там и лаять не стану, равно как и высказывать, а тем паче выказывать претензии на лавры героя-любовника, но в целом немного да, шибанутый – во многом от потерянности и одиночества, впрочем, больше сознательного, хотя и звучит не очень утешительно.

– Михаил, – произнесла Инна, снова мягкой тёплой ладонью беря его за руку, – Вы не думали, как это обидно для девушки, когда Вы с первых минут знакомства постоянно твердите, что не имеете на неё совершенно никаких видов, – ей стоило изрядного напряжения построить эту фразу, следуя заданной, слегка вычурно литературной стилистике Михаила, и потому, как бы вознаграждая себя за труды, она закончила свою мысль лаконично и просто, но вместе с тем действенно. – И почему бы нам уже не перейти на «ты»?

– Неожиданно, – промямлил он в ответ слегка озадаченно. – Давай перейдём.

– Вот и славно, и постарайся уже расслабиться.

– Да я и так уже чересчур, по-моему, расслаблен; надо бы полчаса-час попить кофе, чтобы раньше времени с дистанции не сойти.

– Я имею в виду относительно меня: всё время чувствую какое-то твоё напряжение, я же не съем тебя, в конце концов, разве что слегка надкушу.

Сколько раз Михаил обещал себе никогда не поддаваться женскому обаянию и тем более коварству, но пока стоит мир, умело пущенный укол красотки бьёт по несчастным мужчинам сильнее удара профессионального боксёра. Это было откровенно фальшиво и неприкрыто грубо, но это было хорошо. Усмехнувшись про себя, как быстро рухнула его неприступная цитадель истиной мужественности от одного взмаха руки этого чертовски обольстительного неприятеля, он уже готов был плюнуть на всё и сдать гарнизон на милость захватчику, который, совершенно очевидно, не станет утруждать себя пленением вражеской армии, но равнодушно пройдёт мимо, толком и не прочувствовав удовольствие от столь молниеносной победы, как вдруг мощный контрудар будто вихрем смёл самонадеянных победителей с их позиций, разметал и рассеял по полю сражения, заставляя в панике бежать от одного вида наступающих войск.

Улыбающийся Сергей вышел из спустившегося лифта и приближался к ним пружинящей уверенной походкой, излучая прекрасное настроение и одним только видом утверждая простую парадигму сегодняшнего вечера: «Всё прекрасно, а будет ещё лучше, так что за мной, господа». Оба они как-то инстинктивно сжались при приближении этого слишком явного хозяина жизни, хотя одна из них была заслужившей сегодня лишь всяческой похвалы сотрудницей, а другой и вовсе желанным, но пока ещё сугубо потенциальным клиентом. Тем не менее, они безропотно отдались в его сильные руки, прервав разговор и только что не синхронно, как по команде, повернувшись к нему. Сергей встал между ними на своё как будто бы законное место и, как ни удивительно, но оно действительно стало казаться таковым, лишь только он его занял. Это магия по-настоящему уверенных в себе людей: всё, что ими ни делается, кажется податливым окружающим уместно и хорошо.

Очутившись по центру, он взял обоих спутников под руки и, воскликнув: «Вперёд же, к новым вершинам», потянул их к выходу. Михаилу показалось, что откажи сейчас его ноги, хотя бы и вследствие самой невинной причины в виде изрядного количества выпитого, Сергей с той же непоколебимой уверенностью потащил бы его волоком. Пока они шли к машине, трезвеющий мозг ведомого с поразительной отчётливостью и, надо признать, впервые за всю сознательную жизнь шаг за шагом сознавал, что ему мало того, что не претит играть навязанную ему роль; более того, он впервые в жизни готов был добровольно и со странным удовольствием поддаться чужой воле, превратиться в овоща, который совершенно не владеет ситуацией и тащится вместе со всеми в это неведомое прекрасное далёко, где будет обязательно весело, как в одноимённой песне. Именно поэтому этот вечер надолго и в подробностях остался в его воспоминаниях, и, несмотря на очевидную незначительность происходящего, каждое мгновение прямо-таки врезалось в сознание. Он не был избалован общением с сильными людьми: в быту его окружали посредственные бывшие одноклассники и однокурсники, для которых его молниеносная по их меркам карьера была верхом мечтаний, в то же время работа представляла собой оазис медленного ступенчатого карьеризма, больше похожий на прокачивание героя в онлайн-игре, и потому была бедна действительно яркими личностями, убивая самые зачатки непосредственности вне узких рамок корпоративной этики, а уж одинокие алкогольные возлияния и того меньше способствовали расширению круга знакомств.

«Наверное, я купился на самую жалкую мишуру внешнего лоска нашей проклятой золотой молодёжи», – думал он, озлобляясь, но так и не смог найти ответ на вопрос, за что он их проклинает, потому что – чем же виноват человек, если ему дано всё по праву рождения, и этот баловень судьбы проводит жизнь, полируя собственную личность, вместо того, чтобы прозябать в офисе.

За этим непродолжительным внутренним выпадом против голубой крови последовала открытая дверь недешёвого авто, и задумавшийся Михаил, изменив своим манерам джентльмена, пролез на заднее сиденье, чтобы через секунду почувствовать по правую руку присутствие своего главного сегодняшнего раздражителя, чьё и без того короткое платье ещё больше задралось от погружения в мягкое податливое кресло, и вид стройных ног, оканчивавшихся едва прикрытой возбуждающей тканью белья, вывел его из задумчивости. Михаил не обратил внимание ни на своё продолжительное, в общем, молчание, ни на многозначительные взгляды, которыми иногда обменивались по его поводу Сергей с Инной, впрочем, не нарушая его мысленный покой. Но одно оцепенение сменилось другим, и теперь он по выработавшейся уже за сегодняшний вечер привычке сосредоточенно и нескромно уставился на, так сказать, нижнюю часть своей дамы, несколько забывая про то, что выше. После нескольких брошенных удивлённо-оскорблённых взглядов она повела плечами, немного поёрзала, громко вздохнула, а когда всё это не произвело ровным счётом никакого эффекта, не считая искреннего смеха Сергея, взяла Михаила нежно рукой за подбородок и направила его взгляд туда, куда и полагается смотреть порядочному мужчине – в глаза, хотя бы даже и все помыслы его были о другом. Джентльмен не противился и совершенно таким же образом начал рассматривать очутившееся напротив лицо, благо природа наделила его владелицу правильными до картинности чертами: большие, глубоко сидящие глаза, тонкий выразительный нос, нежные губы и чуть выступающий вперёд подбородок всецело поглотили его внимание, так что уже не оставалось места для какой-либо даже и не очень светской беседы.

Сергей на переднем сиденье потешался от души. Подобно всем самоуверенным людям он лишний раз убедился, что даже самые непредвиденные обстоятельства играют ему на руку, если он чувствует в себе настоящий задор и что-то вроде охотничьего нетерпения в преддверии занимательной травли. Михаил был явно ниспослан ему самим небом, чтобы развеять скуку сегодняшнего вечера, да ещё при случае обрадовать папашу успехами на поприще руководства компанией. Перед ним был действительно особенный тип: и если в начале их знакомства он готов бы отнести его, так сказать, оригинальность на счёт излишне выпитого, то сейчас имел случай приятно убедиться в том, что последнее обстоятельство, а именно – степень выпитого, нисколько не влияет на способность его нового знакомого поражать воображение окружающих. Взглядом опытного ловеласа он видел, как совершенно бессознательно, что, впрочем, было достойно отдельного восхищения, Михаил выбрал единственно верную стратегию общения с блистательной и даже на его избалованный взгляд очень красивой Инной. Совершенно не желая видеть в ней существо, предназначенное служить чем-либо, кроме как бессловесным украшением их мужской компании, он задел её, может быть, самые тонкие струны – юная обольстительная девушка не станет проводить лучшие годы в душном офисе, если не хочет доказать себе, что она есть нечто большее, чем просто симпатичная обложка: в ней живёт личность, страждущая быть независимой и не торговать, хотя бы и под прикрытием дорогих подарков и прочего, своей красотой. Именно на эту личность Михаил сейчас и плевал, не замечая её в упор, но что-то не давало Инне обдать его обычным в таких случаях холодным презрением, которого, наверное, он бы даже не заметил, и отвернуться от этого пускающего слюну неудачника. В нём, может, и не чувствовалось силы, зато как бы подразумевалось некоторое интеллектуальное превосходство над окружающими, и, хотя оно и проявлялось пока лишь только пьяным блеянием, отчего-то не вызывало сомнения. Она в конце концов отвернулась от него и уставилась в окно, частым морганием выдавая своё пошатнувшееся вместе с излишней самоуверенностью душевное равновесие.

Машина неслась по пустеющим улицам погружающейся в пятничную ночь летней Москвы, водитель, видимо, предуведомленный Сергеем, уверенно двигался к цели, на поворотах слегка заваливая друг на друга сладкую парочку на заднем сиденье, Сергей повернулся вполоборота назад, чтобы не пропустить ни мгновения душераздирающей сцены, а Михаил продолжал наблюдать, пока, вдоволь насмотревшись на затылок, не очнулся окончательно, чтобы тут же спросить: «А куда мы едем?»