Молодежь Русского Зарубежья. Воспоминания 1941–1951

В русской начальной школе в Сараеве для мальчиков были уроки переплета, и я решил в Германии стать переплетчиком. На вопрос о профессии в Фертрауенштелле я ответил, что я переплетчик, и мне так и записали в моем удостоверении. Я решил поискать работу недалеко от места жительства. В ресторане, где за обед, включая чаевые, с меня взяли 1 марку и 15 пфеннигов, я еще, по совету Полякова, оставил на столе 10 пфеннигов и, взяв телефонную книгу «по профессиям» и план Берлина, выписал адреса ближайших переплетных.

На следующий день, рано утром, я пошел в ближайшую мастерскую и предложил свои услуги. Хозяин спросил у меня бумаги. Я ему показал рабочий паспорт и удостоверение, где было черным по белому сказано, что я по профессии переплетчик, но хозяину этого было мало. Он попросил меня показать ему мою рабочую книжку (Arbeitsbuch). Я показал ему мое удостоверение служащего Югочелика, написанное только по-сербскохорватски. Оно было внушительным, с фотографией и многими печатями, но непонятным для немца-хозяина. Он повертел его в руках и спросил, почему ничего нет по-немецки. Я объяснил, что хоть удостоверение и было выдано во время войны, в 1940 году, но в Югославии тогда еще не думали, что страна будет вскоре оккупирована немцами, и потому не предусмотрели перевода на немецкий язык. Хозяин улыбнулся, и сказал, что берет меня на пробу.

Он дал мне пачку портретов на меловой бумаге и указал на гору книг на полу. Надо было приклеивать по портрету автора на каждую книгу. Я взял первую книгу и портрет, смазал его клеем и приклеил. Хозяин молча смотрел на меня, и когда я взялся за следующую, то спросил:

– Кто тебя учил так работать? Вот как надо. Он взял всю пачку портретов, выровнял их и одним мазком смазал их все клеем. Потом взял десяток книг и стал быстро приклеивать один портрет за другим. У него все прямо летело.

Потом он показал мне, как сшивать книги проволокой на специальной машине, и был искренно удивлен, узнав, что у меня нет гладилки (маленькой тонкой костяной дощечки), которая у настоящего переплетчика всегда в кармане. Он понял, с кем имеет дело, улыбнулся и подарил мне гладилку. Когда наступил обеденный перерыв, он сказал мне: Дорогой мой, я возьму тебя на работу и буду платить 66 пфеннигов в час. Согласен?

Я знал, что столько получает начинающий (вспомогательный) рабочий (Hilfsarbeiter), и сказал – «нет, я хочу 99 пфеннигов», а это было ставкой для специалистов.

– Я не говорю, что ты не специалист и, в принципе, не возражаю против 99 пфеннигов, но ты работаешь хуже моего помощника, которому я плачу 66 пфеннигов, и если я дам тебе 99 пфеннигов, то и он потребует такую же плату для себя, а платить вам обоим по 99 пфеннигов мне будет слишком дорого.

За проработанные мною 4 часа он дал мне серебряную монету в 5 марок, и когда я вынул кошелек, чтобы дать ему сдачу, он отказался и, пожелав удачи, попрощался. Это был остроумный и добрый человек.

Отмечу, что хотя правительство незаметно изымало не только серебряные монеты, но и медную мелочь в 5 и 10 пфеннигов, заменяя их черными монетами из свинцового сплава, и серебряные, и медные монеты в начале 1942 г. все еще были в обращении.

На следующий день я снова отправился искать работу. Сперва мне отказали в нескольких местах, но потом нашелся один мастер, которому нужен был временный рабочий для переплета 3000 книг, издательницей которых была одна дама, жившая в том же доме, где была и переплетная. Хозяин спросил меня, согласен ли я на временную работу, и когда я согласился, спросил меня, сколько я хочу получать в час. Я назвал 99 пфеннигов, и он согласился взять меня на пробу, предложив сразу же надеть фартук. Я ему объяснил, что, нанимаясь в Хорватии на работу, мне обещали, что халат я получу там, где буду работать. Он извинился и стал объяснять, что у него маленькая мастерская, что он работает без помощников и не имеет лишнего халата.

В этот раз я не ударил лицом в грязь. Получив пачку портретов, я их сложил как надо и одним мазком смазал их клеем и быстро приклеил. Вчерашний урок мне пришелся на пользу. Гладилка тоже торчала у меня из кармана и свидетельствовала о моей принадлежности к переплетной профессии.

Переплетчик выполнял заказ по частям. Сотня книг была почти готова, а все прочее было еще не сброшюровано. Хозяин хотел посмотреть, как я буду брошюровать, и тут я тоже, пользуясь вчерашним опытом, сделал все как надо. Хозяин был доволен, но, прощаясь со мной, просил принести ему на следующий день немецкую рабочую книжку, так как моя из Югославии в Германии не действительна. Я сказал, что ее у меня нет.

– Разве тебе ее не дали на бирже труда?

Когда я сказал, что кроме рабочего паспорта, в котором было сказано по-немецки, что я переплетчик, у меня ничего больше нет, ему стало ясно, что я нанимаюсь к нему нелегально. Он знал, что через биржу труда он никого на временную работу не получит, и принял меня на работу. Я для него был находкой, так же как и он для меня. Платил он мне 99 пфеннигов в час без вычетов, а работал я у него с 8 утра до 5 вечера, а по субботам до двух. Как только сто книг было готово, я их в двух чемоданах тащил к издательнице на третий этаж (лифта в доме не было) и получал на чай 10 пфеннигов. Первый раз, с непривычки, я чуть было не отказался от чаевых, но быстро понял, что, назвавшись рабочим, должен себя вести по-пролетарски.

С работы домой, то есть в НОРМ, я приходил первым, минут через 20 после конца работы. Хоть мы и имели такие же продовольственные карточки, как и немцы, и в начале 1942 г. по ним давали еще вполне прилично, мы все и всегда чувствовали себя голодными. Приходя с работы, я съедал свою вечернюю порцию хлеба с мармеладом, а когда приходил Олег и другие жители НОРМ, то у меня, в самом буквальном смысле слова, начинали течь слюнки. Я не выдерживал и съедал утреннюю порцию хлеба. Но через два-три дня я нашел выход из положения и предложил всем не начинать есть, пока все не вернутся с работы.

Дело в том, что все мы были холостяками и питались в ресторанах, а там, вырезая у нас карточки, давали, конечно, меньше, чем было положено. Не раз нам было стыдно, что мы, идейная молодежь, собравшись вместе, частенько переходили, как мы говорили, на «кулинарные темы». Сперва мы говорили о том, где и что можно было достать без карточек, например, измятку (Buttermilch), картошку и еще что-то, затем, в каких ресторанах за те же карточки дают больше и, наконец, какой вкусный хлеб, сосиски или пирожные были в Югославии. Конечно, кто-нибудь из нас переводил разговор на более идейные темы, но ведь и идейные люди не обходятся без еды.

В НОРМ приходила разная молодежь из разных стран. Члены НТС приезжали в Геманию якобы на работу, чтобы двигаться дальше в Россию, а были среди молодежи и такие, которые приезжали именно работать и приходили в НОРМ, чтобы отвлечься и развлечься. Помню, как один, узнав, что я работаю до 5 часов, предложил устроить меня на вторую работу. Я, конечно, отказался. Не для того я приехал в Германию.

По тому, кто как говорил, легко было узнать, кто откуда приехал. Только члены НТС, готовясь к встрече с молодежью на родине, следили за своим русским языком и не употребляли в разговоре иностранных слов. Впрочем, и у них это бывало. Так я, однажды, решив пристыдить ребят за употребление иностранных слов, услышал от них, что и я этим грешу: я киоск называю «трафикой», а это не по-русски. Я был потрясен. За 22 года жизни в Югославии я ни разу ни от кого не слышал слова «киоск» и думал, что «трафика» русское слово.

Зато члены НТС страдали другим. Все мы употребляли такие советские словечки, как «ребята», «отобразить», или выражения вроде «в разрез и по линии» или зощенковское «что за шум, а драки нет». От членов НТС члены НОРМ научились петь многие советские песни, зачастую не зная об их советском происхождении. Это были и «Крутыми тропинками в горы», и «Веселый ветер», и «Я на подвиг тебя провожала» и многие другие.

Русская молодежь из Франции, даже знающая русский язык, между собой говорила, как правило, по-французски. На вопрос «как дела?» отвечали по-французски – «са ва». Вначале это было забавно слышать, но потом перестало казаться смешным. «Старые» берлинцы чепуху называли по-немецки – «квач» и в виде восклицания говорили «Mensch!» (человече!). Курс для вожаков – КДВ русские из Польши называли КаДеВу и подмешивали польские словечки, чем, впрочем, страдали и эмигранты из Югославии.

Вообще, русская молодежь из разных стран представляла собой довольно пеструю картину. Началось деление на «старых» берлинцев и «новых» берлинцев, т. е. новоприезжих. Это были два разных мира. «Старые» берлинцы либо учились в русско-немецкой гимназии, либо имели интеллигентную работу, питались дома, имели связи с местным населением. «Новые» берлинцы были простыми низкооплачиваемыми рабочими и питались в ресторанах. Во главе НОРМ стояли «старые» берлинцы – Ваня и Ира Мелких, а на всех остальных руководящих местах оказались «новые» берлинцы. Некоторые «старые» берлинцы были этим недовольны, но не хотели понять, что они в этом сами виноваты. Им никто не мешал занять ту или иную руководительскую должность, но они предпочитали не руководить, а быть руководимыми.

Рождественский, работая в редакции «Нового слова», устраивал там после конца работы доклады для членов НТС и их друзей. Первое время «Новое слово» можно было купить и на оккупированной территории СССР, куда спецкором ездил Февр, писавший о своих впечатлениях под заголовком «Солнце всходит на Западе», но потом немцы ограничили распространение «Нового слова» на Германию и Генерал-губернаторство. Редакция получала газеты, печатавшиеся на оккупированных территориях, и делала из них выдержки. На собраниях в редакции Рождественский читал те сообщения, которые почему-либо не попадали в «Новое слово», снабжая их комментариями, где между строк говорилось о том, о чем нельзя было написать. Помню одно такое сообщение об открытии маслобойного завода. Из комментариев становилось ясно, что раньше крестьяне могли использовать молоко для себя, а после открытия завода все молоко шло на масло для немецкой армии.

Когда заказ в переплетной, где я работал, был выполнен и хозяин попрощался со мной, мне надо было снова искать работу. Я ее нашел без особого труда, но хозяин послал меня на биржу труда за рабочей книжкой. Книжку я получил, но одновременно и назначение в другую переплетную, туда, где надо было в спешном порядке переплести новые телефонные книги. Долго я там не проработал, так как в апреле НТС решил послать меня в Варшаву на работу в Дом молодежи, чтобы заменить Мартино, который в мае должен был бы двинуться в Смоленск.

После моего отъезда в Варшаву начальником Отделения одиночек был назначен атаман (так в НОРМ назывались руководители) Павел Синкевич, а его помощником Володя (Владимир Исаакиевич) Быкадоров. Отделение выпускало в Берлине «Костер одиночек». Третий и, кажется, последний, номер вышел перед лагерем, который должен был бы состояться с 15 августа по 1 сентября 1944 г.

До войны издание местных журналов в Югославии было одной из форм воспитательной и образовательной работы с разведчиками. В 1941–1945 гг. в Германии, в ее границах того времени, выходили, кроме берлинского «Костра одиночек», с 1 марта 1944 г. еще «Рук-Вож» – журнал для руководителей и вожаков, в Катовицах-Сосновицах – «К родным полям», в Лицманштадте «Наш труд» и в Альгрингене сборник «Вперед» (кажется, только один номер). О журнале псковских одиночек «Перезвоны» и венском сборнике «Вперед» будет сказано далее.

11. Берлин 1942 г. – V Курс для руководителей

В 1942 г. проводился V Курс для руководителей – одновременно под общим номером в Варшаве и Берлине. Начальником КДР в Берлине был назначен Олег Сергеевич Поляков, который в 1939 г. окончил в Шуметлице (Югославия) II КДР, преподавал в 1940 г. на III КДР под Белашницей около Пазарича – Сараева (Югославия) и в 1941 г. в исключительно трудных условиях сам провел IV КДР под Смедеревом в оккупированной немцами Сербии. V КДР в Берлине был начат в середине мая и закончен 15 августа 1942 г.

В то время как все предыдущие курсы, включая и V КДР в Варшаве, проводились в летних лагерях, КДР в Берлине проводился летом, но в обстановке загородных походов. Кроме самого Полякова, инструктором на курсе был доктор Николай Митрофанович Сергеев, начальник витязей в Чехии, незадолго до этого принятый Р. Полчаниновым в подпольную НОРС-Р. Курсантами были старший звеновой НОРР Владимир Исаакович Быкадоров, Володя Кеппен, по прозвищу «Дима», недавно окончивший версальский корпус-лицей, Катя и Оля Новосельские, ученицы русско-сербской гимназии в Белграде – все курсанты вступили в подпольную НОРС-Р, откинувшую в годы войны слово «скаут».

К курсантам ставились строгие требования, и из всех курсантов окончили курс только Быкадоров и Кеппен. В воспоминаниях о КДР в «Вестнике ЗАО» (1990. № 3) Быкадоров писал:

«Несмотря на разницу в возрасте, образовании и довоенной принадлежности к разным молодежным организациям, с первого дня курса между руководителями и курсантами возникла искренняя, братская дружба. Всеми нами руководила одна, всепоглощающая мысль: бескорыстное служение нашей многострадальной родине.

На курсе пламенных, патриотических слов не произносилось. Все мы тогда и без зажигательных девизов горели, как могут гореть лишь подлинные, готовые на любую жертву патриоты. У нас всех была тайная надежда: с Божьей помощью, благополучно добраться до России, и там, на родной земле, среди своих, применить только что приобретенные знания.

Чтобы получать продовольственные карточки, а также и право на жительство в Берлине, нам нужно было работать на фабриках не менее 56 часов в неделю.

Лекции нам читались по вечерам, после рабочего дня. Часто их прерывали воздушные налеты. По воскресеньям под руководством д-ра Сергеева мы отправлялись за город, в лес, где вдали от посторонних взглядов мы старались заняться обыкновенно проходимой в лагере практикой.

После письменной выпускной работы, прихватив с собой нескольких курсантов, окончивших КДВ – курс для вожаков, мы уехали в лес на ночевку. Доехав до последней станции электрички, мы долго бродили по незнакомому лесу в поисках удобного места для ночлега. Вдруг, неожиданно, на нас направился ослепительный луч электрического фонаря. Одновременно раздается резкий немецкий приказ – Halt!

– Попались, будь они неладны! – шепотом, сквозь зубы произносит кто-то из нас. На сей раз не миновать нам ареста! Выручил нас самый молодой, находчивый член нашей группы – вожак Коля Бельгард. Мгновенно сообразив, что из всех нас он единственный, который безукоризненно и без акцента говорит по-немецки, он вышел вперед и на вопрос – кто мы такие – ответил, что мы находимся здесь по заданию нашей молодежной организации. Цель же нашего задания: закаление воли и характера для будущей борьбы с врагами родины. О какой организации и о какой родине шла речь, наш молодой друг разъяснять не стал.

Приняв нас за Hitlerjugend, охранник проходящей через лес электрической линии высокого напряжения понимающе кивнул головой, сказав: Ah, ja, natuеrlich, selbstverstaеndlich! (Ах, да, конечно, само собой разумеется!). Без всяких затруднений, даже с некоторой услужливостью, пропустил он нас вглубь леса, предупредив, что нам надо держаться правее, чтобы миновать следующих сторожей».

Ни инструктора, ни окончившие курс Быкадоров и Кеппен – все четверо члены НТС, не миновали трагической судьбы. Поляков и Кеппен были схвачены смершевцами и получили по 15 лет заключения в советских лагерях, д-ра Сергеева арестовало гестапо и он погиб в концлагере, а Быкадоров тоже попал в немецкий концлагерь, но выжил.

12. В Варшаве
1940–1941 гг

1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу, а 17 сентября Красная армия вошла в Западную Белоруссию и Западную Украину. Варшава была взята немцами 28 сентября. И нацисты, и большевики на занятых ими территориях запретили Союз польского харцерства, в состав которого входили отряды русских скаутов.

Первый подпольный отряд русских скаутов-разведчиков был создан в Варшаве. Председатель Русского комитета в Генерал-губернаторстве Сергей Львович Войцеховский, описавший вкратце работу с молодежью в своих воспоминаниях, напечатанных сперва в журнале «Возрождение», а затем в сборнике «Эпизоды», по моей просьбе сообщил мне дополнительно некоторые подробности:

«Весной 1940 года служащим Русского комитета в Варшаве Павлом Алексеевичем Жирицким, принадлежавшим до войны в Лодзи к Союзу польского харцерства, была основана дружина русских вожатых и разведчиков, летом того же года переименованная в НОРМ – Национальную Организацию Русской Молодежи»⁴⁹. Это было сделано из осторожности. Немцам можно было сказать, что варшавская НОРМ – это то же, что и ими самими созданная берлинская НОРМ, хотя варшавская не только не вошла в подчинение Берлину, но и вообще с Берлином не устанавливала никаких связей. По существу, дружина вожатых и разведчиков не была переименована в НОРМ, а влилась в новосозданную НОРМ, которая представляла собой клуб молодежи, возглавляемый Виктором Алексеевичем Федяем (р. 1914). В то время как Жирицкий и Екатерина Навроцкая вели с младшими разведческую работу, старшие «встречались, вели беседы, играли в пинг-понг. Был и курс автомехаников, который вел Иван Иванович Виноградов», член НТC. Многие из членов НОРМ вступили в НТС, «в эту популярную в то время организацию»⁵⁰.

1 июля 1940 года при содействии варшавского Русского комитета состоялось открытие летнего лагеря НОРМ в Свидере под Варшавой. Накануне в варшавском православном храме Св. Троицы был отслужен молебен. Первый лагерь в Свидере был устроен на незастроенном участке, на берегу мелководной реки. Обстановка была примитивной и бедной. Участницы лагеря жили в полотняных палатках, участники – в деревянных шалашах. Столовую заменял вырытый в земле ров, на краю которого ребята сидели, получая пищу из кухни под открытым небом. Посуду мыли в реке. Начальником лагеря и его мужского отряда был Жирицкий (1925?–1980-е гг.), его помощницей и начальницей женского отряда – Екатерина Навроцкая. Над лагерем, на мачте, развевался трехцветный русский флаг. Прикрепленный к древку флаг выносился в строю обитателей лагеря. Воскресные богослужения совершал приезжавший из Варшавы протоиерей Георгий Лотоцкий. Для этих богослужений был сооружен из веток шалаш. В августе в лагере состоялось приведение его участников и участниц к Торжественному скаутскому обещанию с вручением им скаутского значка. Скаутская эмблема – лилия – была сложена из небольших камней у подножия мачты с русским флагом⁵¹.

Зимой 1940–1941 гг. сборы разведчиков и разведчиц НОРМ проходили в особняке графа Тышкевича на Аллее Роз, 4, предоставленном Русскому комитету владельцем особняка, женатым на падчерице вел. кн. Николая Николаевича.

Вероятно, немцы узнали о скаутском характере работы Жирицкого и Навроцкой, и Войцеховскому пришлось отстранить их от общественных дел и назначить начальником НОРМ известного своими пронацистскими взглядами Георгия Михайловича Шульгина. В своем письме Войцеховский сообщил только, что «в июле 1941 г. состоялось открытие второго летнего лагеря НОРМ на территории усадьбы Соловьювка в Свидере, арендованной Русским комитетом. Начальником лагеря был Г. М. Шульгин, начальником мужской дружины Михаил Викторович Монтвилов (р. 1914), начальницей женской дружины – Ирина Блюмович. Начальницей созданной при лагере детской колонии была Н. А. Горбань. Для участников и участниц лагеря, включая детскую колонию, была установлена форма – белые фуфайки со щитом русских национальных цветов на груди, синие трусики. Изображение скаутской эмблемы – лилии – у подножия мачты с русским флагом было по требованию члена правления Русского комитета и руководителя НТС Александра Эмильевича Вюрглера заменено на изображение трезубца – эмблемы НТС и надписью “За Россию”». Это изменение привело к конфликту между Шульгиным и Вюрглером, которому Комитет поручил надзор за лагерем. Молебен при открытии лагеря был отслужен протоиереем Дмитрием Сайковичем, совершавшим затем в лагере и воскресные богослужения. Для этого беседка была превращена в постоянную часовню, заменявшую алтарь при служении литургии. «Конфликт между Шульгиным и Вюрглером привел к ликвидации НОРМ, функции которой были приняты на себя Русским комитетом»⁵².

Из-за чего был конфликт и почему надо было ликвидировать НОРМ, Войцеховский мне не написал. От члена НТС Монтвилова, бывшего до войны в Бресте русским скаутским руководителем, а в лагере начальником мужской дружины, мне стало известно, что из-за пронацистской пропаганды Шульгина у него с ним с самого начала были столкновения, и Монтвилов покинул лагерь, не дожидаясь конца, заявив Войцеховскому о невозможности сотрудничества с Шульгиным.

Памятным событием во втором лагере в Свидере были проводы первой группы НТС, отправлявшейся в оккупированную Россию. Задачей группы было служить квартирьерами и готовить путь следующим. Группу вел Владимир Николаевич Кашников (1922–1991), которому тогда было 19 лет. Казалось, что сбываются слова любимой скаутской песни:

 
В путь-дорогу, в край родных полей
Полетим мы сокола быстрей.
Бурным вихрем силы молодой
Разнесем снега страны родной…
 

Вюрглер присутствовал на проводах, но, вероятно, поставил перед Войцеховским вопрос ребром: либо он, либо Шульгин, и ликвидация НОРМ стала для Войцеховского удобным выходом из положения. В результате немецкий ставленник Шульгин оказался не у дел, а Вюрглер был отстранен от надзора за летними лагерями для русской молодежи.

Осенью 1941 г., вместо НОРМ, в которую входили отряд разведчиков и отряд девочек-вожатых и которая занимала целый этаж на ул. Маршалковской, 68, был создан в том же помещении Дом молодежи. Его начальником был назначен приемлемый для немцев Анатолий Викторович Шнее, директор немецкого молочного завода Agryl и немец по происхождению. Как бывший русский офицер и член НТС, он был приемлем и для Вюрглера.

Русская молодежь, посещавшая Дом молодежи, состояла в основном из учеников русского Коммерческого училища на улице Новый Свят, но были и работники разных польских и немецких предприятий. В Доме молодежи за 30 грошей русская молодежь могла получить суп с куском хлеба и стакан молока, а в воскресные дни еще и порцию творога. К скудному польскому пайку, а русские имели те же продовольственные карточки, что и поляки, это было заметной добавкой. Немцы с первого дня оккупации Польши закрыли все гимназии, в том числе и русскую, но русское Коммерческое училище не тронули.