Разумеется, все было не так уж плохо, в чем Безымянная смогла убедиться. Клаудия встречала ее в коридоре и приветливо здоровалась. Уроки проходили по той же схеме, что и всегда. Она совершала пробежки вокруг сада, училась обращаться с клинком, совершенствовала тело, все больше замечая, как оно крепнет.
Клаудия все так же уделяла ей три дня в неделю, пристально наблюдая, как ученица впитывает новые знания по истории, математике и письму.
Но даже в эти моменты она не обращалась к Безымянной по имени. Точно странная сила сдавливала язык в тот самый миг, когда оно должно было прозвучать, да так незаметно, что наставница, наверное, и сама этого не понимала.
Мироздание прогибалось под силой связи, клеймом горевшей на груди.
Клаудия относилась к Безымянной, как и прежде: явно помнила их путешествие от дома матушки в столицу, но имя испарилось. Стерлось из памяти, как пыль, которую смахнули.
Не было ни единого человека вокруг, что обратился бы к девушке по имени или как-то позвал. Будто весь этот крохотный мирок, сжавшийся до размера одного особняка, дружно сговорился и решил мучить несчастную неизвестностью и непониманием.
Впрочем, непонимание длилось недолго.
Мысль об иномирце не выходила из головы, давила на плечи тяжким грузом. Безымянная откровенно боялась, что Клаудия заметит произошедшие перемены. Будто тонкую паутинку, тянувшуюся от груди в пустоту, к темной тюрьме, мог видеть кто-то кроме нее. Но обитатели особняка не обращали внимания на слабое мерцание. Для них этой связи не существовало вовсе.
В конце концов, появилась мысль, что раз имени нет, то стоит придумать его, но и здесь план провалился. Выдуманные имена вылетали из головы на следующее же утро. Наставницы упорно обращались к ней «девчонка» или «эй, ты». Имена не приживались, точно растения, засохшие из-за неправильного полива.
Безымянная. Вот кем она была теперь.
От осознания этого внутри вскипало негодование. На языке ворочалась отвратительная горечь, и перед глазами вставал чернильный образ, от которого дрожали руки и судорогой сводило живот. Даже сейчас, когда их разделял сад и испещренный защитными символами черный камень, Безымянная видела алые глаза так же отчетливо, как если бы иномирец стоял всего в шаге впереди.
Запах жимолости стал ее запахом и отчетливо ощущался даже после мытья.
Мысль о привязи была неприятна, подтачивала силы, вызывала жжение под ребрами, словно там застрял раскаленный уголек.
Доверия к иномирцу не было совершенно. Он почти силой выбил из нее согласие. Знал, что Безымянная погибнет. В ее глазах этот поступок был отвратителен, хотя она и не знала причины.
Да даже если бы и знала, что изменилось бы?
Предупреждение о еде и пище обрело смысл позднее. Когда Безымянная не смогла вспомнить, как попала в столицу.
Открытие настолько ошеломило ее, что пришлось обратиться к дневнику, который заполнялся почти каждый день. События, описанные там, не нашли в мыслях ни единого отклика. Записи казались незнакомыми, чужеродными, сделанными не ее рукой.
Бессмыслица какая-то!
До боли сжимая в руках желтоватые страницы, Безымянная медленно опустилась на стул, еще раз перечитала заметки, понимая, что не помнит совершенно ничего до того момента, как вошла в особняк.
Такая уж и бессмыслица? Что, если Клаудия действительно что-то подмешивает в еду и питье? Но зачем?! Разве я хоть раз ослушалась приказа, проявила непокорность? Дело в чем-то еще, но в чем же? Или это попытка избежать вопросов? Я хотела знать, зачем я здесь, но объяснение явно не входит в планы Клаудии. И чтобы удостоверится, что я останусь покорной, она…чистит мое сознание.
Больше Безымянная не притрагивалась к местной еде. Приходилось изворачиваться, чтобы не вызвать подозрений кухарки и Базель, которые пристально следили за питанием. Раньше она не замечала такой заинтересованности. Или просто не хотела замечать? Усталость не давала сконцентрироваться.
Постоянные тренировки изматывали настолько, что все, на что оставались силы – еда и сон. На это и был расчет?
Безымянная подозревала, что иномирец может знать больше. Он точно знал!
«Для твоего же блага».
Он почувствовал и предупредил. Преследовал свои цели? Несомненно. Если память будет исчезать и дальше, то от меня останется лишь пустая оболочка.
От одной этой мысли скрутило желудок. Вцепившись пальцами в столешницу, она уткнулась лбом в раскрытые страницы и зажмурилась так сильно, что под веками вспыхнули красные искры.
Нужно вернуться туда. Всего один разговор.
Что плохого может случиться? Стоит лишь выбрать подходящее время.
***
Дни смешались с ночами, плотно переплелись, точно в диком танце, незнакомом и запутанном, где отделить одно от другого оказалось слишком сложно. Тренировки пролетали мимо, как одно мгновение, наполненное физической болью и мелкими радостями побед.
Правда, с последним было сложно. Базель спуску не давала и с каждым днем все выше задирала планку требований. Иногда Клаудия приходила посмотреть, как дела у ее избранницы, но чаще уходила недовольной, чем обрадованной. Ее можно было понять. Безымянная попадалась в банальные ловушки.
Базель однажды снизошла до откровенного разговора и даже ободрила, когда бой снова был проигран:
– Нехватка опыта делает свое дело, – пробасила она, – ты никогда не держала в руке клинок. За пару месяцев не узнаешь того, что люди потом, кровью и шрамами познают на поле реального боя.
– А вы там были? – спросила Безымянная, – на поле реального боя?
Женщина криво усмехнулась и указала острием клинка на тренировочную площадку.
– Нечего расслабляться, – ответила она, – тебе ответ ничем не поможет.
Ночи смешались с рассветами, плотно переплелись. Знойная весна перетопилась в холодное лето. Когда удалось выбраться из омута бесконечных тренировок, за окном было двадцать второе июля, и землю нещадно хлестал дождь.
***
Погода разгулялась не на шутку. Холодные капли тарабанили по окну, по комнате метались тени, рожденные дрожащим огоньком свечи. Казалось, что сезон дождей давно закончился, июль на дворе, жара должна быть в самом разгаре, но в этом году все шло не так.
Прижав руку к груди, Безымянная прислонилась лбом к холодному стеклу. Крохотный уголек под пальцами уже не беспокоил, его тепло стало почти привычным. Чувство привязанности росло. Оно вторгалось в знакомое течение жизни, подкидывало неожиданные желания. Хотелось вернуться в темную клетку, поговорить с иномирцем. Даже тема была не важна, лишь сам разговор.
Просто голос услышать, ничего такого. Почувствовать, что она здесь не одна, что кто-то еще заперт в этой тюрьме, полной неизвестности и темных тайн.
Недавно Безымянная ночью прогулялась к выходу из особняка и не смогла преодолеть дверь. Та была распахнута настежь, но невидимая стена не выпускала ее наружу. Чуть не разревевшись от досады, она обошла территорию кругом и везде руками могла нащупать невидимую преграду.
Сама виновата. Надо было бежать, когда была такая возможность.
Нырнуть в первый попавшийся переулок и драпать, что было сил.
Слабовольная трусиха – вот кто ты. Боялась перемен, нуждалась в безопасности и ухватилась за руку Клаудии, хотя знала, что все это плохо пахнет серьезными проблемами.
Дура!
И теперь иномирец стал для нее тусклым огоньком свечи в царстве вопросов и обмана. Казалось, что уж кто-кто, а он не будет врать. Скажет, как есть, и если ей уготована смерть, то лучше узнать об этом сейчас.
Безымянная гнала навязчивые мысли, оправдывая их мороком, навязанными чувствами. Не могло это все происходить на самом деле.
Это все одиночество. Ты просто знаешь, что можешь войти туда и заговорить о чем угодно.
Я не хочу оставаться одна.
Но она не смела подходить к черным воротам. Чувство слежки не покидало ее ни на секунду. Базель казалась особенно напряженной и собранной. Клаудия старалась проводить с ученицей как можно больше времени, что почти не оставляло возможности заняться чем-то, кроме сна.
Что-то грохнуло в коридоре. От тяжелых знакомых шагов волосы встали дыбом, а в голове вспыхнули сотни догадок. Базель или кухарка заметили пропажу еды! Она была осторожна, никогда не брала больше, чем могла съесть за один раз, никогда не трогала свежие блюда, только остатки.
Кто-то сдал меня? Заметил пропажу?
Шаги замерли у двери.
Ручка дернулась, но ее не повернули. Вдох застрял где-то в горле.
Через мгновение скрипнули половицы, и шаги загрохотали дальше по коридору.
Почему наставница не проверила?
Оттолкнувшись от подоконника, Безымянная подошла к двери и выглянула в коридор.
Никого.
Она не переоделась после тренировки: серое облачение сидело, как влитое. Меч было лучше не брать.
Спустившись по лестнице на первый этаж, Безымянная краем уха уловила обрывок разговора. Голоса звучали из кабинета Клаудии, и тон был повышен до той отметки, когда два собеседника уже орут друг на друга, но еще не бросаются вазами. Замерев на последней ступеньке, она присела на корточки и даже старалась не дышать, чтобы не упустить ни единого слова.
– Не указывай мне, что делать! – что-то ударило по столу, – нет времени на новые проверки и тренировки.
– Безрассудство, Клаудия, она совершенно не готова идти на Изнанку, – голос Базель звучал на удивление глухо. – Она выросла, окрепла, научилась простейшему, но во имя Пожинающего, девка не может пойти туда.
– Ты серьезно думаешь, что я могу все отложить?!
– Ты нашла ее слишком поздно! Глупо было ожидать, что я смогу сотворить чудо за пару месяцев!
– Замолчи! – взвизгнула Клаудия. – Ты знаешь, о ком мы говорим? Ей предначертано войти в Беренганд!
– Очнись! Это всего лишь ребенок. Неподготовленный ребенок! Можно ли доверять предсказаниям иномирской твари, чьего языка мы даже не знаем в совершенстве?
На мгновение голоса смолкли. Показалось, что женщины сейчас выйдут из кабинета, и Безымянная шагнула к выходу, чтобы успеть выскочить на тренировочную площадку, скрыться среди деревьев в саду.
Голос Клаудии застал ее на полпути.
– Лучше тебе заняться приготовлениями. Завтра стекло оживет. Она пройдет на Изнанку, готовая или нет. Наш единственный шанс, Базель. Наш и Первородной.
Что ответила Базель, было уже не разобрать. Выскочив на улицу, Безымянная уверенно двинулась вглубь сада, не обращая внимания на дождь, хлеставший по лицу, и холодные струйки, стекавшие за шиворот. В груди разливался жар. Он тянул вперед, к черным воротам, за которыми притаился безжалостный шантажист, отобравший самое дорогое. Из глубины поднималась волна чистого, незамутненного гнева.
Что произойдет завтра?
Безымянная никогда не слышала об Изнанке.
Что это за место и зачем мне быть там? Пора бежать, но как? Смогу ли я выбраться из особняка, если привязана к иномирцу? Может ли он помочь мне преодолеть невидимый барьер?
Толкнув ворота, она проскользнула внутрь и аккуратно закрыла створки за собой. В коридоре воздух напоминал раскаленный кисель. После холодного дождя жара обрушилась на плечи, точно молот на наковальню. Чем ближе были вторые ворота, тем жарче становилось, будто кто-то развел внутри огромный костер и поддерживал его несколько дней.
Пришлось прикрыть рукой лицо, когда створки открылись.
Иномирец стоял у стены слева, так, что можно было рассмотреть его профиль. От защитных символов к когтистой перчатке тянулось не меньше десятка золотистых нитей. Они тихо вибрировали, и именно от них в стороны расходился жар, но мужчина этого не замечал.
Иномирец не обернулся, хотя скрип петель был хорошо слышен. Тонкие губы кривились в болезненной гримасе, рука едва заметно дрожала, и через секунду нити лопнули с оглушительным звоном. Часть надписи на стене погасла.
– Соскучилась? – иномирец не обернулся, но Безымянная и так поняла, что мужчина усмехается.
– Что такое Изнанка? – выпалила она, проигнорировав вопрос.
Из-за жары волосы подсохли и начали завиваться, на лбу выступила испарина. Казалось, что еще чуть-чуть, и от одежды повалит пар.
– Паршивое место, что я могу сказать? – иномирец пожал плечами. – Все мерзости, что человеку могут привидеться во сне, попадают на Изнанку, – мужчина обернулся, сделала шаг. Безымянная только сейчас осознала, какой он высокий. И мощный. – Они поджидают там, высматривают, вынюхивают, протягивают скользкие щупальца, чтобы ухватить тебя покрепче. Изнанка – мир, в котором правил нет. Туда живые не ходят.
Иномирец замер всего в полушаге. Навис над ней, втянул носом воздух, как дикое животное, что обнюхивает свою жертву, но не коснулся. Прослойка пустоты между телами, толщиной в считаные дюймы, завибрировала от напряжения.
Сознание прошила раскаленная и неожиданная мысль, что мужчина жаждет прикосновения. Хотя бы к руке или щеке, к чему угодно.
Ладони он сцепил за спиной, чтобы не дать себе ни малейшего шанса, но откровенная жажда читалась во взгляде. В алые глаза было почти больно заглядывать.
– Клаудия отправит меня туда, – смущенно выдавила Безымянная, делая шаг назад.
– И у нее для этого есть веские причины, – карминовые радужки сверкнули в полумраке зала, – но ты в ее кабинете не бывала. Ты не знаешь.
– Не знаю чего?
Иномирец наклонился, и их глаза оказались на одном уровне. Тело бил озноб, хотя в комнате было жарко, как в печке. Волосы взмокли от пота, а в горле застрял противный кислый комок.
– Что ты – разменная монета, детка.
Мужчина отстранился и снова отошел к стене. Когти перчатки скользнули по защитным символам, золотистые нитки оплели запястье.
– Ты – новое вместилище для их божества, спящего в башне. Кусок мяса, который пригоден лишь, как сосуд для души Первородной. И завтра, в единственный день в году, когда сработает стекло Литгиль, ты пойдешь на Изнанку. Как тебе такая правда?
Безымянная стояла без движения. Наружу вырвался тяжелый вздох. Обхватив голову руками, она закрыла глаза, чтобы не видеть, как зал расплывается и теряет краски. Она не могла объяснить, почему чувствует себя одновременно раздавленной и освобожденной. Будто кто-то уронил на плечи непосильный груз, а затем вытащил из-под завала. И эта двойственность раздирала на части.
– Почему они травили меня? Я начала терять память…когда ты меня предупредил…
– Сразу не поверила, да? Не могу тебя винить, – рывок, и пук ниток разлетелся радужными искрами. – Они пичкали тебя кровавкой. Наверное, подумали, что твой разум слишком крепок и ты будешь сопротивляться вторжению, а у Первородной нет времени с тобой возиться.
– Я умру там, да?
– Необязательно, – иномирец погасил еще одну часть стены, – ведь теперь мы связаны.
– Как это поможет, если ты заперт здесь? – голос ломался и основательно сел на последнем слове.
– А я чем занимаюсь, м? – еще один пучок золотистых ниток оказался зажат в кулаке, – у меня тут работа в самом разгаре!
– Я сбегу! – выкрикнула Безымянная. Вскочив на ноги, она яростно вытерла выступившие слезы, – сбегу!
Ты не можешь бежать…
– Ты в ловушке с того самого момента, как переступила порог особняка, – от спокойного голоса становилось тошно. Он бесконечно раздражал! Видит Пожинающий, хотелось вцепиться в это лицо и разорвать его в клочья, – ты пыталась выйти? Открывала центральную дверь? Вокруг тебя защита и, чтобы разрушить ее, одного желания мало. Ты можешь уйти или через Изнанку, или…
– Умерев здесь…
– Схватываешь на лету.
Нити разорвались, и комната на мгновение погрузилась в кромешный мрак. Безымянная замерла, не в силах двинуться. Жар и мгла сдавливали ее со всех сторон, точно тиски, мешая глубоко вдохнуть. Холод лег на плечи, острые когти впились в кожу, оставляя глубокие отметины даже сквозь ткань. Дыхание обожгло затылок, волоски на шее зашевелились от страха.
Прикосновение было мимолетным, болезненным, почти жадным.
Безымянная резко обернулась, но в зале никого не было. Ошарашенно моргнув, она подумала, что бредит.
– Где ты? – едва выдохнула.
– Совсем близко.
Голос будто был повсюду, заполнял собой комнату. На стену легла густая тень, и крик застрял в горле, когда в глубокой черноте алым блеснул иномирский взгляд.
***
Пробравшись в комнату, Безымянная ждала стука в дверь. Вздрагивала от малейшего скрипа, прислушивалась, не идет ли кто-то.
Клаудия приказала Базель подготовить меня.
Станет ли она ждать до утра? Может, наставница уже заглянула, но, не обнаружив меня, отправилась на поиски?
Нет, Базель никогда не приходила ночью. Какое-то тайное правило, не проговоренное вслух, сдерживало ее от внезапных налетов.
«Ты в ловушке с того самого момента, как переступила порог особняка».
Никто не проверял ее, потому что бежать было некуда.
Изматывающие тренировки были не просто для подготовки. Клаудия надеялась, что я буду так раздавлена усталостью, что даже помыслить не смогу о бегстве. А яд окончательно бы лишил меня памяти и желаний! Нечестно! Все это нечестно!
– Ты просто устала, – пробормотала Безымянная и прикрыла рукой глаза.
Стоило только это сказать, как ткань костюма стала невыносимо тяжелой, а тело впервые пробрала дрожь от холода. Она могла заболеть.
Ледяной дождь, жаркая пещера, потом снова дождь.
Ничего не стоило свалиться с лихорадкой. Это даже обрадовало бы, если бы не Клаудия. Та не стала бы ждать.
У нее просто не было выбора.
Перед мысленным взором встала и остекленевшая трава, и разговоры о болезни, порожденной Пожинающим.
Неужто наставница верит, что, отправив ученицу в башню, сможет противостоять надвигающейся угрозе?
Что может всего один человек? Даже если в его теле поселится дух могущественной богини.
Тяжело прошагав к постели, Безымянная остановилась, так и не решившись опуститься на аккуратно расстеленное покрывало.
Обернувшись, пыталась рассмотреть кровавые отблески, но тени оставались тенями, как им и было положено. Даже знакомый запах почти пропал.
Пальцы скользнули по мягкому вороту, вцепились в ткань. Она рванула куртку, чувствуя, как влага скапливается на рукавах и срывается вниз, бьется о половицы. Одежда никак не хотела отлипать от кожи, поддавалась с трудом, а желание избавиться от отвратительного липкого холода росло с каждым движением. Стянув куртку, она краем глаза заметила, как дрогнула тень за спиной.
Сомнения, родившиеся минуту назад, развеялись.
– Ты здесь? – вопрос прозвучал тихо, даже робко.
– Можешь не сомневаться, – голос доносился откуда-то из угла. Безымянная попыталась уловить интонацию, но иномирец больше не произнес ни слова. Повисшее молчание давило на плечи, а в голове мелькнуло, что она даже не потрудилась узнать его имя.
Рука потянулась к стулу, чтобы повесить куртку, но даже не успела коснуться спинки, как промокшую одежку подхватили прямо в воздухе. Подавив первый порыв заорать во все горло, Безымянная поспешно отскочила и отвернулась, старательно избегая смотреть на иномирца. Щеки обдало жаром стыда и негодования.
В конце концов, это ее комната!
Волна горячего воздуха прокатилась от стены к стене, огладила обнаженные плечи, зарылась в волосы. В комнате стало душно, в горло скользнула теплая влага.
– Высушить надо, а то завтра возникнут вопросы, – хмыкнул иномирец, – снимай штаны.
– Что? – от удивление и страха по коже побежали мурашки.
– Штаны снимай, оглохла что ли?
– И не подумаю! – прошипела Безымянная, прижимаясь бедром к углу стола.
– Я могу и не просить, – она спиной чувствовала чужое движение, горячие волны, накатывавшие при каждом шаге. Сжавшись, словно в ожидании удара, наблюдала, как сверху нависает внушительная тень, – или сама разденешься, или я тебя раздену. Вот только во втором случае я за целостность этих тряпок не отвечаю.
– Тогда отвернись!
Иномирец удивленно хохотнул.
– Что я там не видел? И ты для меня мелковата – кожа да кости.
В горле встал ком обиды. Совершенно неожиданной детской обиды.
Она, конечно, была далеко не красотка, да и формами не могла похвастаться, но даже за глаза никто никогда Безымянную так не унижал.
Словно кто-то с размаху хлестнул по лицу мокрой тряпкой.
Резко обернувшись, она впилась в мужчину ненавидящим взглядом. Губы дрожали от горечи и негодования, рот сам собой открылся – того и гляди посыплются проклятья. Любые!
Только бы вспомнить парочку цветистых выражений, что использовала матушка!
– Ты! – слово со свистом сорвалось с губ, – ты…!
Она едва ли отдавала себе отчет, что стоит перед совершенно незнакомым мужчиной, обнаженной по пояс. Сжав кулаки и отчаянно покраснев, Безымянная могла лишь топнуть ногой и тихо зашипеть от ярости.
– Так мне все-таки тебя раздеть?
Она скинула сапоги, зло ухватилась за застежку, и, в два счета избавившись от мокрой ткани, с размаху запустила скомканные штаны в светящееся самодовольством лицо. Откинула в сторону покрывало и юркнула в постель укрывшись с головой. Пальцы стискивали ткань с такой силой, что ногти вот-вот должны были прорвать ее, точно бумагу. За спиной послышалось странное шипение и шуршание.
– Мы не станем ждать, когда за тобой явятся. Выберемся раньше. Стекло нужно установить за день до его открытия – какая-то чепуха о силе звезд и прочая магическая мишура. Клаудия в это верит, так что врата на Изнанку будут нас гостеприимно ждать. Проблем не будет.
– Тебе легко говорить. Меня тут, вообще-то, хотят убить!
– Не убить, а отослать, – поправил ее иномирец, – бездыханная ты бесполезна.
– Очень мило, – буркнула Безымянная, – мне прямо легче стало.
– Расслабься, мелкая, – от смешка, прокатившегося по комнате, стало не по себе, – смирись с неизбежным. Ты не выйдешь отсюда через дверь. Это раз. Если попытаешься, то тебя схватят. Это два. На Изнанке множество ходов. Это три. Совершенно необязательно идти к башне, – мужчина осекся, будто вспомнил что-то. Безымянная повернулась так, чтобы рассмотреть его. Брови сошлись к переносице, в глазах застыла болезненная решительность, – нам совершенно точно не стоит туда идти.
Отвернувшись к стене, он шагнул в тень, растаял, точно и не было в комнате никого.
– Имя хоть скажи! – крикнула она и тотчас зажала рот, прислушиваясь. Все-таки Базель могла не спать. Понизив голос до шепота, недовольно бросила, – а то мое забрал, раздел, а своего имени так и не назвал.
По комнате растекся, точно патока, тихий смех, а тень напротив блеснула алым.
– Ш’янт, – ответил иномирец.
– Ш’янт, – Безымянная прокатила слово по языку, пробуя, растягивая буквы, как вздумается, и через секунду осеклась, уставившись в темноту широко распахнутыми глазами, – стоп, что? Ш’янт?! Ты…ты тот самый иномирский король?! Эй, вернись немедленно!
– Что тебя так удивляет? – голос, как ни странно, прозвучал из-за спины, но иномирец не показался.
– В смысле…ты же…Как так вообще?!
– Вот так, – отчеканил он.
Откинувшись на подушку, Безымянная уставилась в потолок.
Иномирский король. Настоящий!
– Вот это я влипла, – пробормотала она.
***
Глубокий сон. Тяжелый, обволакивающий и спокойный. Почти детский. Так может спать ребенок, если его ничто не беспокоит. Если странные и пугающие тени не скользят по умиротворенному лицу, не вызывает беспокойства тихий скрип или шорох.
Мир был слишком плотным, слишком твердым, слишком…осязаемым. Когда ладони скользили по стенам тюрьмы, его била нервная дрожь. От первого прикосновения к чужому телу чуть не подогнулись колени. Грудь сдавило, будто сверху обрушилась скала. Через мгновение восторг улегся, уступив место здравому смыслу, но то первое мимолетное касание въелось в память.
Намертво.
Когда же мелкая пришла во второй раз, то у Ш’янта даже кончики пальцев саднило от нестерпимого желания снова коснуться теплой кожи. Неутолимый тактильный голод стягивался под ребрами. Пришлось сцепить руки за спиной, сжать до боли, чтобы не потянуться к человеку.
Она, наверное, сама не понимала, какой раздрай вносит в его мысли.
Единение оказалось куда тяжелее, чем Ш’янт мог вообразить. Оно выжигало его.
Взгляд остановился на тонком запястье, выглянувшем из-под покрывала. Пальцы спазматически сжали ткань, девочка извернулась и перекатилась на другой бок, пошарила рукой по кровати, словно что-то искала. С губ сорвалось невнятное бормотание.
Что-то мучило ее во сне, а вокруг тела плотно стягивался кокон чужой магии. Кто-то покопался в ее чувствах, отсек лишнее, убрал и вычистил эмоции, точно веником по пыльному полу прошелся.
Вот здесь подрезали тоску по дому, а вот здесь убрали горечь потери, подправили и успокоили, погрузив несчастную в полу-безразличие, когда команды выполняются четко, без вопросов, а нутро не терзают слезы и боль.
– Что они с тобой сделали?
Он опустился на край кровати и отбросил с бледного лица мокрый от пота завиток.
Ноздри затрепетали от знакомого аромата. Стиснув зубы, Ш’янт коснулся когтем особенно плотного магического узла, затянутого над сердцем. Серебристое плетение казалось таким тяжеловесным и мощным, что он искренне засомневался, способен ли его расплести.
Девчонка задрожала во сне, стоило только ослабить несколько узелков.
– Я верну тебе твои чувства, – прошептал Ш’янт. – Не сопротивляйся мне, не нужно.
Дрожь нарастала, губы девчонки кривились, раскрывались в немом крике, а по щекам заструились теплые слезы. Только Первородная или ее цепная сука могли сотворить такое с человеком. Выхолостить его чувства, чтобы безропотно вести за собой, как овцу какую-то.
Ш’янт не знал, почему его это так задело.
Ведь без чувств девчонка была бы рассудительнее и полезнее. Она победила стражника его темницы только потому, что не ударилась в панику. Сорвалась немного, когда увидела Ш’янта впервые, но взяла себя в руки очень быстро.
Если я уберу плетение, она слетит с катушек. Может стоит оставить все, как есть?
– Пожалуйста…– ее голос хлестнул по коже, как разряд молнии. – Мне больно.
Девчонка разговаривала во сне, едва ли понимала, что происходит.
Один рывок, еще один. Серебристые ленты трещали под когтями, разлетались в стороны магическими лохмотьями и с каждым новым рывком выжимали из хрупкого горла новые и новые стоны и всхлипы. Ш’янту казалось, будто он ее убивает, рвет на части, оставляет отметины, которых никто никогда не увидит.
– Вот и все, – пробормотал он, отшвыривая в сторону остатки мелких плетений.
Она плакала навзрыд. Беззвучно. И совершенно точно уже не спала, только смотрела на него с такой тоской, что сердце бы не дрогнуло только у каменной статуи.
Сколько же в ней слез, во имя мрака…
Всхлипы превратились в тихие подвывания, с губ срывались мольбы и вопросы, проклятья и чьи-то имена. Девчонка зажмурилась и не могла сдержать рыдания, только кусала костяшки пальцев и прятала лицо в подушке.
– Эй…– когти перчатки прошлись по шелку волос. – Не плачь так, не нужно.
Он укутал ее безвольное тело в одеяло и усадил на колени. Минуты тянулись в бесконечность, а Ш’янт покачивал и баюкал девчонку, как маленького ребенка, а она, кажется, слезами промочила его одежду насквозь. Тонкие ручки цеплялись за его шею, ногти впивались в плечи, а всхлипы становились все тише, и вскоре малявка уснула снова, уткнувшись лицом в его грудь.
– Все пройдет, мелкая. Все всегда проходит, – бормотал Ш’янт, с наслаждением прижимая к себе подрагивающий сверток.
Когда он удостоверился, что девчонка крепко уснула, то уложил ее на место и подошел к ближайшей тени.
Стоило только коснуться расплывшейся на стенах черноты, и та радостно распахивала темные объятия. За границей, отделявшей комнату от неизвестности, не было цветов. Там, по сути, вообще ничего не было. Очертания предметов – сверкающие белые линии – вычерчивали стол, кровать и окно на чернильном холсте. Ни запахов, ни звуков, никакого представления о времени.
Если рядом с кроватью есть тень, то можно одним движением мысли переместиться туда и посмотреть на девчонку сквозь странную призму бесцветности.
Это вообще было чарующим зрелищем. Ш’янт не знал, все ли люди выглядят так, но мелкая напоминала прозрачную люзовую статуэтку, наполненную золотистой жидкостью. Стоило только ей шевельнуться или поморщиться во сне, как сотни крошечных золотистых волн покрывали облик легкой рябью, отчего блеск только усиливался. Страшно и волнующе представить, как она будет выглядеть в движении. Почему-то сегодня, по дороге в комнату, он не додумался посмотреть. Больше таращился по сторонам.
Но и в этой странной красоте был изъян. Даже ткань покрывала не могла скрыть красного пятна на груди, от которого к иномирцу тянулась паутинка связи. Печать пульсировала, стоило только приблизиться, но если отойти далеко, то нить болезненно натягивалась, как было в темнице. В те дни, когда мелкая не приходила, Ш’янт маялся болью и медленно терял рассудок. Стоило скорее проверить, как далеко можно отойти, иначе на Изнанке связь могла превратиться в настоящую проблему.
Мгновение, и он уже у противоположной стены: перекинулся в тень по соседству. От резкой смены картинки закружилась голова, но к этому быстро привыкаешь.
Он старался не смотреть в окно, на башню, хотя спиной чувствовал тошнотворное притяжение, будто кто-то сдавливает шею и пытается повернуть голову в нужном направлении.
Первородная ждала.
Да, Изнанка была полна щелей и разрывов. Высмотреть крохотную дверцу, ведущую на свободу, не составило бы труда. В одиночку он бы это сделал, не задумываясь, но иномирец был не один. Как Изнанка отреагирует на человека, да еще и такого необычного – оставалось только гадать.
Сон Первородной уже не казался таким глубоким. Кто знает, каким фокусам она обучилась за столетия забвения. Кто знает, как ее душа исковеркала и без того нестабильный мир Изнанки. Какие кошмары Первая королева принесла туда? Позволит ли она гостям уйти?
Нет, конечно. Глупо даже надеяться.
Оставалось еще обещание Граци, но, мрак его раздери, дурное предчувствие диктовало уносить ноги, не соваться в Беренганд! Вернуть иномирцев домой – благородно, но какой ценой? Ш’янт едва ли был готов ее заплатить. И силы к нему не вернулись. Точнее, вернулись не все. Попасться на глаза Первородной в таком состоянии – все равно что подставить шею под удар топора.
Граци не мог знать. Никто не мог, кроме Артумиранс, но та промолчала, так что пусть теперь со своим ручным змеенышем сама разбирается!
Снова шагнув в комнату, Ш’янт вдохнул полной грудью и выглянул в окно. Скоро заалеет восход.
И им пора было идти.
Хватило одного касания, чтобы мелкая распахнула глаза. Выглядела она измотанной, но еще больше – изумленной его ночными действиями.
– На что она похожа? – девчонка откинула покрывало и потянулась к куртке.
Ш’янт ожидал, что она постесняется его присутствия, но ничуть не бывало. Это походило на смирение с неизбежным. Раз уж она не может выставить его вон, так хоть будет делать вид, что иномирец – предмет мебели, не более того. Впрочем, предательский румянец все равно окрасил бледные щеки, как бы малявка не задирала нос.