ЛЮДИ И СУДЬБЫ. Незабываемые

Строительство

Под наблюдением духов Сара купила дом в Санта-Кларе, снесла его и начала возводить новый необыкновенный особняк. Не было ни плана строительства, ни проекта, ни единого решения. Каждое утро Сара встречалась с руководителем строительства и давала указания, что сделать за день. Новые комнаты неуклюже соединялись с остальной частью дома. За дверьми часто находилась глухая стена; бесчисленные лестницы вели в никуда; длинные изогнутые коридоры упирались в бесконечные анфилады комнат. В некоторых спальнях стояли камины, всего то ли 45, то ли 47. Внутри дома соорудили лифты, на крышу вывели люки прямо из комнат. Ложные трубы украсили крышу: Сара верила, что теперь привидения не попадут в дом. Снаружи пристроили десятки пожарных лестниц. Год за годом этаж возводили над этажом, крыло присоединяли к крылу… Различные части дома имели разное количество этажей, от одного до семи. Планировка дома была настолько запутанной, что даже руководители строительства иногда с трудом отыскивали выход. Сара уверовала с мистические свойства числа 13: якобы оно отпугивает духов зла и лишает силы недобрых людей. Окна в ее доме состояли из 13 стекол, паркетные полы – из 13 секций, стены – из 13 панелей, лестничные пролеты – из 13 ступеней, крышу венчали 13 куполов. Тринадцать лифтов соединяли части дома; каждый поднимался и опускался только на один этаж.

Жизнь и смерть Сары Винчестер

Сара целыми днями бродила по дому, а бессонными ночами играла на фортепьяно. Казалось, она обрела смысл жизни. Но в 1906 году в Сан-Франциско и его окрестностях разразилось землетрясение. Верхние три этажа семиэтажного крыла Винчестер-хауса рухнули. Однако работа над домом закипела снова. Сара потребовала внутри и даже снаружи дома укрепить множество зеркал, веря, что духи боятся своего отражения; приказала соорудить потайные ходы, чтобы незаметно исчезать из комнаты и неожиданно появляться в противоположном конце здания. Она надевала платья одно на другое, чтобы быстро менять облик… Почти сорок лет строители работали в три смены, 24 часа в сутки, без перерывов, не останавливаясь ни на минуту. Но пришел конец и их трудам. Как только последний рабочий покинул дом, Сара – как и было предсказано – умерла от сердечного приступа. Ей было 83 года; почти на полвека она обманула судьбу и семейное проклятье Винчестеров.

Новые времена

Миссис Винчестер оставила все имущество, в том числе дом, племяннице – Френсис Марриотт. Со временем наследники продали дом предпринимателям, желавшим превратить его в туристический аттракцион. Но даже составить план здания оказалось непросто. Сначала в доме насчитали 148 комнат, потом 160, потом 152 (главным образом из-за различной высоты этажей в разных частях дома). Наконец, усадьбу Винчестеров объявили исторической архитектурной достопримечательностью (landmark): «странным строением с неизвестным числом комнат»; вот тут-то народ и ринулся в Винчестер-хаус. От туристов нет отбоя, усадьба (и судьба) проклятого рода приносит городу приличный доход. Атмосфера дома действительно необычна, что-то странное ощущают многие туристы. Говорят, здесь живут привидения; часто видят призрак Сары Винчестер. Сара боялась фотосъемок, чтобы опять-таки не привлекать силы зла. Но некий хитроумный слуга из-за кустов сфотографировал-таки хозяйку. Только по этой фотографии и можно узнать привидение миссис Винчестер, когда оно является к живым. А еще в усадьбе встречают привидение мужчины – то ли сам Оливер Винчестер, то ли сын его Вильям.

…

Я приехала в Санта-Клару в ясный сентябрьский полдень. Погода стояла сказочная; только в Калифорнии осенью так сияют небеса. В саду Винчестеров кусты цвели золотом и пурпуром; деревья вознеслись над красной черепицей крыш; ядовитый плющ укрывал стены. Туристы заглядывали в сумрачные окна Винчестер-хауса; дети, вопя, охотились на призраков. Наконец двери раскрылись, и толпа, болтая и хихикая, ввалилась в дом.

– Пожалуйста, не говорите громко, – заметила экскурсовод, – привидения этого не любят.

Нашла кого пугать, подумала я. Тем не менее, народ попритих. Мы брели по лабиринту коридоров и комнат; открывали двери, ведушие в никуда; тряслись старомодных лифтах и трогали ледяную облицовку каминов. Дрожь пробирала самых стойких.

Из записей посетителей Винчестер-Хауса в гостевой книге

Я чувствовал, что за мной кто-то крадется, а в спальне Сары увидел красный свет в пустом камине, и ледяной холод пробрался под мою кожаную куртку. Дуглас МакДауэлл

Что-то меня как схватит, да как бросит на пол! Дедушка даже закричал. Хью из Огайо

Я, конечно, не верю в привидения, они бывают только в кино и в компьютере. А тут стоят прямо рядом. Мне вдруг стало так печально… Джулия Брендайз

Мы вошли, а дверь вдруг закрылась, и вся группа изо всех сил навалилась и открыла ее – а там никого. Шон из города Нэшвилл

В ноябре 2008 года на экскурсии по Винчестер-Хаусу мы вошли в Daisy bedroom. Меня начало трясти, сердце останавливалось, я теряла сознание. Я всегда была вполне здравомыслящей, но здесь нет никакого разумного объяснения. Лори из Канады

Зато в магазинчике сувениров все как у людей – чашки, футболки, бейсболки, игрушки, картины, открытки… Мертвые души, невинно убиенные из грозных «винчестеров», молчат. И верно: мы же оружие не изобретали, ни в кого не стреляли, даже на конвейере не собирали… Для нас нынче слово «винчестер» означает мирный компьютерный накопитель. Но вдруг чьи-то души сочтут себя погубленными из-за деяний современных компьютеров и проклянут их создателей?..

У ворот образовался затор: туристы спешили к солнцу. Дети хвастались сувенирными медными «пенни», раскатанными в овал; взрослые обменивались впечатлениями: «Невелик домик для таких миллионов», «Как она тут спала вообще, вдовица-то», «Так она и не спала, ночами на рояле играла», «Зато пожила неплохо – 83 года», «И это жизнь?!»

Садясь в автобус, я оглянулась. Винчестер-хаус был молчалив; но внезапно в круглом чердачном окне женская фигура в длинном белом платье подняла прозрачную руку. Я же видела, только что видела своими глазами, что это окно намертво заделано кирпичом! Но все-таки верю, что сама Сара Винчестер прощалась со мной, почуствовав наше душевное сродство, – одинокая, но не сломленная; по-американски, трудом и верой, на полвека обманувшая смерть и семейное проклятье.

ГОТОРН: Расплата

Натаниель Готорн – один из первых и наиболее известных в мире американских писателей. С юности Готорн был сумрачен и нелюдим; он стыдился своих жестоких предков – пуритан, участвовавших в «охоте на ведьм» в Салеме, – и считал неизбежной свою расплату за их грехи.

США на рубеже XVIII – XIX веков

Могучий поток пионеров двинулся на Запад страны и в течение всего XIX-го столетия отодвигал фронтиры. Чем дальше человек продвигался на Запад, тем меньше в нем оставалось европейского, тем больше появлялось новых – американских – черт, соответствовавших нетронутой природе и суровой жизни: презрения к условностям, веры в себя, изобретательности, выносливости, упорства и силы. Первопоселенцев называли «христиане с кулаками».

Вторая треть XIX века остудила патриотизм многих американцев. Политика президента Эндрю Джексона привела к экономической депрессии, религиозному подъему и расцвету общественных движений; в первую очередь – движения за отмену рабства, аболиционизма.

Тогда же в Новый Свет ринулись иммигранты из Ирландии и Западной Европы и за двадцать лет население страны выросло с 16 до 36 миллионов человек. Но сельские жители массами двинулись в города; фермерские дома опустели, расчищенные земли снова покрылись лесом и выглядели, как заметил Герман Мелвилл, словно «опустошенные чумой и войной».

Салемские предки и их наследие

Натаниэль Готорн родился в 1804 году в одном из первых городов Новой Англии – Салеме, штат Массачусетс. Портовый Салем был основан в 1628 году на том самом месте, где с оружием в руках встретились рыбаки, курившие табак, и пуритане, считавшие табак забавой дьявола. К счастью, разошлись они мирно, а потому город Салем обрел свое название от древнееврейского слова «Шолом» – мир.

Предки Натаниэля известны как первые колонисты Массачусетского залива в 1630 году. Прапрапрадед Уильям и его сын Джон прославились как ревностные пуритане: Уильям жестоко преследовал квакеров (их, виновных только в исповедании иной христианской веры, наказывали сорока ударами хлыста на площади); Джон, по прозвищу «бич ведьм», председательствовал на знаменитых салемских процессах и, как гласило семейное предание, был проклят одной из осужденных им женщин; а всего судья Джон обрек на смерть 16 женщин, трех мужчин и двух черных собак. Отец Натаниэля, капитан торгового судна, погиб в море; вдова с тремя детьми перебралась к своим родителям и в последующие сорок лет почти не покидала свою комнату. Натаниэль рано пристрастился к чтению и развил, по его выражению, «проклятую привычку к одиночеству», которую частично нарушили годы обучения в Бодуйенском колледже в штате Мэйн. Соучениками Готорна были будущий поэт Генри Лонгфелло и будущий четырнадцатый президент США Франклин Пирс. Готорн же ничем, кроме прекрасной хрупкой романтической наружности, не выделялся (сокурсники считали его «красивее лорда Байрона»).

По возвращении в Салем к матери и сестрам он вернулся и к прежнему образу жизни: дальние прогулки, запойное чтение книг по истории пуританской Новой Англии, готических романов и английской литературы XVIII века. Тогда же он начал писать.

Любовь на всю жизнь

К своему счастью, Готорн познакомился с образованным и прогрессивным семейством Пибоди: со старшей дочерью Элизабет Готорна связывали издательские дела, а с младшей, двадцатишестилетней Софией, которую жестокие приступы мигрени сделали затворницей, его соединили пламенная любовь и родство душ. София Пибоди стала впоследствии женой Готорна и матерью его троих детей.

После романтической помолвки и тайного брака Готорн четыре года зарабатывал деньги для будущей семьи, служа на бостонской таможне. После, ненадолго увлекшись трансцендентализмом, он примкнул к «Брук Фарм» – фурьеристской коммуне, сочетавшей физический труд с духовной культурой. Днем Готорн работал в поле, в лесу и на скотном дворе, а по вечерам с упоением участвовал в беседах на философские и на моральные темы. Однако вскоре разочаровался и покинул общину.

Несмотря на финансовые трудности, брак оказался исключительно счастливым: «Я женат на Весне, я повенчан с Маем!» – восклицал Готорн. Супруги обосновались в Конкорде, центральном городе Новой Англии; узкий круг их знакомств составили трансценденталисты Ральф Уолдо Эмерсон, Маргарет Фуллер, Генри Торо, Уильям Эллери Чэннинг, Бронсон Олкотт, позднее – Герман Мелвилл. При полном семейном согласии Готорны, переезжая на новое место, за редчайшим исключением всегда оставались в пределах Новой Англии, штат Массачусетс: Салем, Леннокс, Бостон, Конкорд.

Успех

Первый свой роман («Фэншо») Готорн счел абсолютно неудачным и в начале 1830-х обратился к краткой прозе; его первый сборник новелл «Дважды рассказанные истории» вызвал искренний восторг маститых Генри Уодсворта Лонгфелло и Эдгара Аллана По.

Годы начала Американского Ренессанса оказались для Готорна наиболее плодотворными. За несколько месяцев он пишет свой самый знаменитый роман «Алая буква» (1850), вослед публикует романы «Дом о семи фронтонах» (1851) и «Счастливый дол» (1852), а также две книги детских сказок, основанных на древнегреческой мифологии: «Книгу чудес для мальчиков и девочек» (1851) и «Тэнглвудские истории для мальчиков и девочек» (1852). Репутация писателя в Америке и Европе была настолько высокой, что его ставили в один ряд с сэром Вальтером Скоттом и Чарльзом Диккенсом; он впервые начал зарабатывать сочинительством достаточно, чтобы содержать семью и купить дом в Конкорде. Готорн обрел не только миллионы читателей, но и множество почитателей среди молодых литераторов. Один из них, Герман Мелвилл, даже поселился рядом и посвятил Готорну «в знак преклонения перед гением» свой знаменитый роман «Моби Дик».

Наследие Готорна обширно и разнообразно, включает различные прозаические жанры: роман, классическую новеллу, новеллу-сказку, эссе, скетч, очерк.

Роман «Алая буква» прославил имя Готорна в Америке и Европе. С исторической точностью воспроизводит писатель суровый мир пуританской теократии XVII века. Молодая женщина Гестер отдана в жены старику ученому, который исчез на два года. За это время она полюбила священника Димсдейла и родила от него дочку, но сохранила имя Димсдейла в тайне. Общественный суд выставляет ее на эшафоте и заставляет всю жизнь носить вышитую на платье букву «А», начало постыдного слова «adulteress» (прелюбодейка, распутница). Внезапно вернувшийся муж раскрывает тайну Димсдейла и искусно разжигает в нем муки раскаяния, приводя к гибели. В сильном, страстном и отважном образе Гестер Готорн впервые в истории воспел идеал американской женщины.

«Дом о семи фронтонах» развивает тему неправедно добытого богатства, которое не приносит счастья. Полковник Пинчен обвиняет бедняка Моула в колдовстве, чтобы присвоить его землю. Но предсмертное проклятие невинно казненного Моула губит род Пинченов в нескольких поколениях. Кара прекращается только после гибели последнего преступного стяжателя.

В «Счастливом доле» Готорн вспоминает о фурьеристской общине Брук Фарм. Несколько энтузиастов хотят перестроить мир на началах всеобщей любви, но, как говаривал Марк Твен, «Не сражайтесь с окружающим миром: он всегда побеждает». Увы, герои романа обречены, будучи плотью от плоти того самого аморального мира, который они жаждут перекроить.

Несчастливые времена

Но именно тогда, после написания Готорном своих главных произведений, его бывший сокурсник по Бодуйенскому колледжу Франклин Пирс, только что избранный президентом США, назначил Готорна американским консулом в Ливерпуле. Служебные обязанности отвлекали писателя от литературной деятельности; впрочем, он везде вел записные книжки и на их основании потом создавал сюжеты и характеры. Так, художественным итогом его пребывания на дипломатическом посту явилась книга очерков «Наша старая родина». По окончании консульского срока Готорн с семьей отправился на два года в Италию, где написал свой последний завершенный роман «Мраморный фавн». Готорны вернулись в свой дом в Конкорде меньше, чем за год до начала Гражданской войны.

Во время войны Готорн, всегда осуждавший рабство, занял неожиданную позицию, не приемля фанатизма ни с той, ни с другой стороны. О прославленном Джоне Брауне, одном из первых белых борцов против рабства, сказал: «Еще никого не вешали так справедливо». Джон Браун, потомок пуритан-янки, искавших вдохновение в Ветхом Завете, а не в Новом, руководствовался примером ветхозаветных пророков и воинов, не щадя ни своей, ни чужой жизни во исполнение воли Господней. Для Готорна же насилие, даже во имя правого дела, было неприемлемо, тем более, его глубоко печалило то, что нация «воюет сама с собой». Друг его, бывший президент США Франклин Пирс, отвергал освобождение рабов как противоречащее конституции и был заклеймён как предатель. Одинокий и ожесточённый, Пирс умер четыре года спустя после окончания войны. Готорн, абсолютно не разделявший взгляды Пирса, тем не менее посвятил другу свою новую книгу «Наш старый дом»; это посвящение погубило репутацию Готорна и разрушило его с великим трудом обретенную славу.

Готорн все больше падал духом и слабел физически, едва мог держать перо в руке. Он начинал, но не закончил работу над четырьмя новыми романами. Для восстановления сил его вывезли весной в Плимут, штат Нью-Гэмпшир, на побережье, где он внезапно и тихо умер во сне в возрасте шестидесяти лет.

Власть истории и история власти

Все творчество Готорна (даже те немногие произведения, антураж и действие которых удалены от американской действительности), неразрывно связано с Новой Англией, где писатель безвыездно провел пятьдесят из шестидесяти лет своей жизни. На этом фоне разворачивается действие романа «Алая буква», многих рассказов Готорна: «Кроткий мальчик», «Седой заступник», «Эндикотт и красный крест», «Майский шест на веселой горе», а также его сказок: «Молодой Браун» и «Хохолок».

Готорн вольно обращался с историческим материалом, храня верность не фактам, но духу эпохи. Это романтическая историография, знакомая читателям по романам англичанина Вальтера Скотта и американцев Вашингтона Ирвинга и Джеймса Фенимора Купера. Своеобразие Готорна заключается в использовании новоанглийского устного творчества – поверий, преданий, рассказов времен «охоты на ведьм», в которых ярко запечатлелись особенности пуританского сознания. Да и сам Готорн, с детства живший в атмосфере семейных легенд, был одним из носителей новоанглийской устной традиции. Для него прошлое оказалось тесно спаянным с настоящим. Готорн ясно видел пороки прошлого – фанатизм и жестокость, но считал, что вместе с тем «железные пуритане» обладали цельностью, простотой, мужеством и неподкупностью, утраченными их потомками.

Готорн говорил, что часть его произведений посвящена истории, часть – современности и часть – вечности. Однако интерес Готорна всегда сосредоточен на человеке; природа, история и бытовые реалии увидены глазами героев. В соответствии с идеями романтического гуманизма Готорн видел в душе человеческой и злые, и добрые помыслы вперемешку, и только в самой глубине обнаруживал побеги чистого добра – истинной природы человека. Готорн верил, что «братья во грехе» помогут друг другу… когда-нибудь.

Одна буква

Выбирая литературный псевдоним, Готорн добавил одну букву в родовое имя: Hathorne заменил на Hawthorne (боярышник, национальный цветок Америки). Обладая болезненно обостренной совестью и богатым воображением, он постоянно помнил о «проклятом наследии предков»; отсюда родились многие темы и образы его произведений. Как единственная буква полностью изменила значение имени Готорна, почти не изменив его написание, так изменили и его личность внутренние духовные переживания, происходившие на практически неизменном географическом фоне. Недаром истории, придуманные Готорном в детстве для сестер, всегда заканчивались фразой: «И я так никогда и не возвратился домой вновь». Возможно, вечные скитания вдали от дома казались Готорну самой страшной расплатой за любые грехи, а потому героиня его лучшего романа «Алая буква» не бежит от позора и наказания с родной земли: «Здесь свершился ее грех, здесь она провела много горестных дней, и здесь должно было прийти ее искупление».

ГОФМАН: «Свой среди чужих, чужой среди своих»

Гофман был чужим и среди собратьев-юристов, и среди людей искусства. Он ни в чем не был укоренен, ничему не принадлежал целиком, ни для кого не был безоговорочно своим. Он был способным композитором, даровитым художником, блистательным писателем; даже в ненавистной юриспруденции проявлял безусловный талант. В жизни его преследовали бедность, болезни и беды; да и в его сказках конец редко был счастливым. Ярчайший из немецких романтиков, он не был особо популярен на родине, зато в других странах Европы, в Америке и в далекой холодной России любим и поныне.

Амадеус

Эрнст Теодор Вильгельм Гофман родился в семье адвоката Королевского суда 24 января 1776 года в старинном прусском городе Кенигсберге (до 1255 года – Твангсте, после 1946 года Калининград). Большинство его предков (немецких, венгерских и польских) были юристами. Родители рано разошлись, и мальчика воспитывали бабушка и дядя-юрист. Юный Гофман избрал стезю юриспруденции, но всю жизнь рвался в мир искусства (хотя юридические экзамены сдавал блестяще и на государственной службе отличался).

В честь любимого композитора Вольфганга Амадея Моцарта Гофман изменил имя Вильгельм на Амадей – так звался, так жил.

Скитания

Окончив Кенигсбергский университет, он служил в разных чинах. Попытки зарабатывать на жизнь искусством не удавались (из письма к другу: «Вот уже пять дней я ничего не ел, кроме хлеба»), и Гофман вновь возвращался к службе. После вечера в винном погребке Люттера и Вегнера, где Гофман засиживался подолгу, он садился писать; воображаемые ужасы иногда пугали его самого. А с утра уже был на службе. Через его жизнь и творчество чередой прошли Германия и Польша (Кенигберг, Глогау, Берлин, Потсдам, Лейпциг, Дрезден, Познань, Плоцк, Варшава, Бамберг, снова Дрезден, Лейпциг и Берлин), короли прусские, немецкие и польские, император Франции Наполеон… Творчество Гофмана всегда связано с событиями времени; веяния эпохи не проходят мимо него: психология и психиатрия, медицина, педагогика, теория сна, животный магнетизм, механические автоматы, теория электричества… В эпоху наполеоновских войн после разгрома Пруссии Гофман остался без места, свободным художником, обреченным на скитания и бедность. Он пишет: «Как бы мне хотелось пробиться сквозь строй перевертышей, сквозь толпы людей-автоматов, которые осаждают меня банальными пошлостями, – пробиться, хотя бы силой».