К Матронаалиям Экклесия не имела нареканий. Во-первых, эти торжества справлялись днем, в первый день месяца Юноны, во-вторых, никак не прославляли языческих божков древних людей, в-третьих, проходили открыто: матери получали подарки от мужей, детей и воспитанников, в ответ устраивали застолье, на каком всех щедро потчевали, даже слуг. Название же произошло от почетного слова «матрона» – так могла себя величать только благородная особа, бескорыстно берущая на воспитание девочек из знатных, обедневших семей. Матрона находила и женихов своим подопечным, а те, до конца ее дней, присылали бывшей покровительнице подарки, – далее зародившийся среди аристократов обычай приглянулся незнатным сословиям, видоизменился и превратился в празднество матерей. Патроналии, отмечаемые в первый день месяца Юпитера, празднества отцов и покровителей, почему-то не прижились в качестве больших торжеств ни в одном из королевств Меридеи.
Маргарита, дважды вышедшая замуж до наступления месяца Дианы, упустила свой Дианаалий. Церераалий на втором году сорокового цикла лет выпал в ночь с тридцать четвертого дня Веры на тридцать пятый день, вот только тогда Маргарите собраться было не с кем, да и некогда: Беати и Ульви ожидали разрешения от бремени, с теткой Клементиной она не хотела обсуждать свою личную жизнь, с Дианой Монаро и подавно, Марлена еще носила траур, а сама Маргарита занималась обустройством нового дома. Матронаалий совпадал с весенним равноденствием и с четырнадцатилетием Енриити – самым важным из всех прочих дней рождения в жизни любой девушки. Маргарита пока не имела детей, зато у нее была падчерица, поэтому она решила, что имеет полное право считать это празднество своим и обязана устроить для дочери супруга памятное торжество.
Она начала заранее закупать яства: вырезку копченого окорока, паштет из зайчатины, засахаренные вишни и многое другое, но не санделианские апельсины. Весь день накануне Маргарита провела в кухне – и результатом ее труда кроме двух мясных блюд стало «дерево изобилия». Она соорудила большой сладкий пирог по рецепту Нессы Моллак: из пряничной массы росло разноцветное хлебное дерево, а на его ветвях можно было найти и вафельные листья, и плоды из пончиков, и печенье, и цукаты, и конфеты. Енриити осталась равнодушной к подарку мачехи. Не интересовалась она и тем, что за стол ожидал ее гостей: для этой невесты жизнь окончилась, ведь мечты о танцах с Арлотом Иберннаком растаяли, как снег на улицах города.
И вот наступил девятнадцатый день Смирения, солнечный и теплый. Он обещал возвращение долгожданной весны и скорое цветение миндаля – день восторжествовал над ночью, солнце над луной. Пока же Элладанн берег свое бесподобное, цветущее платье. Девушки в доме на улице Каштанов такому примеру не последовали и, несмотря на то, что их богатые наряды в жемчужинах и самоцветах остались в прошлом, убрали себя столь прелестно, что порадовали бы даже взор короля. Новоявленная невеста облачилась в красный наряд с длинными рукавами-крыльями и шлейфом, распустила свои чудесные каштановые волосы и украсила их тонким обручем – веночком с фальшивой позолотой. Маргарита оделась в бледно-голубое платье, почти белое, приталенное и узковатое в юбке. Рукава тоже были длинными, но не расширенными к низу, а спускающимися до колен трубой. На торжествах замужней даме дозволялось иметь открытую прическу, однако белый головной убор Маргариты не оставил видимым ни одного золотистого волоска.
Принарядившиеся девушки ждали гостей. Сначала Маргарита переживала, что мало всего приготовила – намечалось не менее пятнадцати гостей, включая подруг падчерицы. Когда к концу первого часа никто не пришел, она стала огорчаться, что слишком расстаралась.
– Ну что ты так изводишься, – утешал ее муж. – Если надо, то я всё съем. Я и так уже толстый – никто не заметит, если еще толще стану.
Маргарита не могла не улыбаться ему с благодарностью. Когда она уж думала, что совсем никто не подоспеет, то услышала звук подъезжающей повозки, и скоро дом на улице Каштанов наполнился шумом, людьми, младенческим криком.
– Еле вас сыщали! – пожаловался дядюшка Жоль, вваливаясь, снимая плащ и лобызаясь с Ортлибом Совиннаком в щеки. – Забралися вы в дикую глушь, ну и ну! Эка нарочное! Три раза мимо езжали! Да еще Филипп заплутал в этих каштанах, хоть и бывался тута! То ли наш малец сторон свету не разбирает, то ли точно, поди, истинна правда всё ж таки глушь!
Ортлиб Совиннак посмеивался в усы.
– Не так хорошо ты знаешь этот город, Жоль Ботно. Не то что я!
Дядя Жоль привез свои мудреные маринады. Пока Маргарита миловалась с голубоглазой Звездочкой, тетка Клементина хозяйничала в гостиной и кухне, выставляя закуски на стол, а также проводила по мебели пальцем, заглядывала в углы и недовольно трясла оборками чепца. Беати и Ульви занимались малышами. Жон-Фоль-Жин получил в подарок от Маргариты посеребренную застежку с ангелом, так как серебро являлось его счастливым металлом. Случись ей дарить подарок в более счастливые времена, то она разорилась бы на диамант – счастливый камень этого ребенка, но теперь драгоценности стали чете Совиннак не по карману. Добрый дядюшка Жоль, конечно, сделался вторым отцом и для Жон-Фоль-Жина – теперь у него было уже пять детей по сердцу. Из-за сего богатства Клементина Ботно кривила рот и закатывала глаза, а ее муж радовался и махал на сварливую супругу рукой.
Синоли, Нинно и Филипп расспрашивали Ортлиба Совиннака о новостях из Нонанданна, желая узнать: состоялось ли решающее сражение. Еще они обсуждали нового градоначальника и говорили, что всё повидал Элладанн, но такого отродясь не знал. Бывший градоначальник в ответ благодушно щурился. Затем прибыла красная телега Гиора Себесро. Суконщик привез мать, сестру и племянника, появившегося в день рождения своего отца – шестого дня Смирения. Мальчика, родившегося на рассвете, назвали Люксà, что означало «светоносный»; Гиор стал его вторым отцом. Люксà получился темноволосым, как все Себесро, но симпатичным до умиления. Оливи прискакал, опоздав на две триады часа, так как тоже заблудился. В приподнятом настроении и не без злорадства он сообщил, что при новом градоначальнике сразу получил разрешение на нотариальное дело. Последней появилась чета Шотно; Марлена добавила на стол рыбу в горчичном желе, ореховый десерт и тутовую наливку. Подружки Енриити не нанесли даже короткого визита. Довод, что дом непросто найти, ее не утешил.
– Ничего, дочка, – сказал ей отец. – Может, всё станет лучше, чем было. Не унывай. А таких подруг на порог не пускай. Запомни, никогда не прощай и никогда не забывай! Считай, что повезло: избавилась от навоза! Уж лучше жить без друзей, чем под коровником!
Восемь с Филиппом мужчин, десять женщин и три младенца еле поместились в гостиной за заставленным угощениями столом. Четыре борзые собаки улеглись у ног хозяина. Енриити из-за Гиора Себесро воспаряла духом и что-то радостно щебетала этому черноволосому человеку с лошадиным лицом.
После долгой трапезы, когда стол разобрали, Огю Шотно и Ортлиб Совиннак взяли по бокалу тутовой наливки и достали шахматы. Филипп в свои одиннадцать пробовал ухлестывать за Енриити: он принес маленькую флейту и порадовал всех тонкой, пробирающей до души мелодией, но Енриити под эту песнь пошла танцевать паво с Гиором, чем сразу разбила сердце подростка, – Филипп обиделся, хотя старался не подавать вида. Беати танцевала с Оливи, а Синоли с Ульви. Тетка Клементина и Деора Себесро сплетничали весь день. Залия при них казалась обычной, только молчаливой. Нинно пришлась по душе компания столь же несловоохотливого Идера Монаро. Больше Нинно не смотрел на Маргариту пронизывающим взглядом, осознав, что она по-настоящему любит своего толстого и немолодого мужа.
Пока Ортлиб Совиннак сражался с Огю Шотно в шахматном поединке, Маргарита сидела рядом с мужем на скамье и следила за фигурками воинов. Супруг уже с полгода как учил ее «седьмому рыцарскому мастерству», и она запоминала, что он делает и почему. Нарушая правила Культуры – «не проявлять чувств на людях, холодно принимать знаки внимания супруга и никогда не подавать их первой», Маргарита положила кисти рук Ортлибу Совиннаку на левое плечо, туда же уткнула подбородок. Кроме нее за игрой наблюдала Марлена. Дядя Жоль в это время качал малютку Жоли и рассказывал ей, пока еще несмышленой, сказку о сбежавшем блинчике:
– Накатал сызнова бока непоседливый блинчак, рад-радешенек! Глянь тута: старый волк дремает. И нет бы всё ж таки катить блинчуку подальше́е, да он, глупыш, всё хвастует: «Я блинчак сладкай и жирнай, из тесту белу да на молоку пышно квашеный, бока мои румяны и сам я, что из золоту ценного. Я из дому от мамки и папки в лес насбёгал, там меня заяц гнал – не догнал, медведь меня тама хватал – да бок лишь примял, врана я совстречал – он спустеньку меня поклёвал, попался мне змиев клубок – отожрали с добрый кусок, хитрый лис меня обманум глотнул – да я новёхонький стался и от него убежался! И от тебя, старай седой волк, тожа сбёгу!» А волк как хвать блинчик – и пожрал уж вовеки глупого, хвастуливого непоседу!
«Матушка и мне эту сказку часто сказывала, – отстраненно думала Маргарита. – Я и боялась, и знала, что она ни за что не даст съесть меня страшным лесным зверям. И сейчас так же хорошо, как в ее объятиях: я с семьей, с подругами, рядом любимый муж – и он тоже меня в обиду не даст, даже волку не даст. Чего еще желать? Лишь того, чтобы этот день никогда не заканчивался… Идеально счастливый день!.. Последний счастливый день…»
Она испугалась промелькнувшей мысли, с негодованием отбросила ее – и почувствовала спиной холодок. Оглянувшись, Маргарита увидела каменное лицо Гиора. Но испугало ее другое: на короткий миг ей показалось, что его черные глаза вспыхнули ярко-красным огнем, а затем пожелтели. Когда мужчина опустил веки и снова их поднял, то его глаза опять стали привычно черными. Он дернул ртом на одну сторону и отошел от окна к Енриити и Диане. Маргарита вскоре забыла о странном, мимолетном явлении, решив, что это игра света, блики из-за заката, отраженные в столь же необычных, сольтельских глазах Гиора, как и его малокровная кожа.
Гости разъехались в седьмом часу, задолго после наступления темноты. Маргарита едва начала вместе с Тини наводить в доме порядок, как супруг подхватил ее на руки и унес на второй этаж, в их спальню.
«Идеально счастливый день», – засыпая, думала Маргарита.
________________
Тот идеальный день, действительно, оказался последним безмятежным днем. К вечеру двадцатого дня Смирения все в Элладанне узнали, что в решающей битве войско Лиисема сокрушено – погибло не менее сорока тысяч защитников Нонанданна. Город еще держался, но его осадили. Выжившие в том кровавом и страшном бою пехотинцы убегали из войска. Их расцветастые истории о том, как земля тряслась, извергая молнии и огонь, приумножали ужас горожан. Много семей исчезло из Элладанна: люди стремились уехать вглубь Лиисема, разуверившись в победе над врагом и больше не желая защищать свои дома. Все только и говорили, что после взятия Нонанданна пройдет пару дней и Лодэтский Дьявол будет у стен их города.
К концу второй триады Смирения в Элладанн вернулись остатки войска вместе с полководцем Лиисема: они бежали из Нонанданна, прорвав осаду и потеряв множество людей, а город вместе со всеми пушками и оборонительными орудиями бросили на разграбление врага. Вернувшиеся воины выглядели измученными усталостью, болезнями или ранениями. Их осталось не более пяти тысяч человек. Удачливый Раоль Роннак пережил и последний бой, и осаду, и прорыв, – воротился с войском из Нонанданна, но более не захотел служить в пехоте. Двадцать седьмого дня Смирения он возник на пороге дома управителя замка, нежданно попав на сорокалетие Огю Шотно. Марлена уговорила мужа помочь другу своего брата – так, благодаря ей, Раоль стал преторианским гвардейцем.
В Элладанне градоначальник Диорон Гокннак объявил третий призыв. Мужчины, что не остались равнодушными, вышли на защиту города. Гиор Себесро купил себе и своему гнедому рысаку панцирную защиту, стал вместе с верным другом частью легкой конницы. Синоли, Нинно, дядя Жоль, дед Гибих и Филипп, – все они, вооруженные топорами и короткими копьями, решили помогать войску обороняться в народном ополчении. Нинно сделал для своей родни шлемы и металлические пластины, похожие на кирасы. Пегую Звездочку забрали городские стражники – старая кобыла и та отправилась противостоять захватчикам, зато Оливи даже не подумал защищать родной город. Идер Монаро тоже не стал ополченцем, но только потому, что ему Ортлиб Совиннак наказал в свое отсутствие охранять в доме на улице Каштанов четырех перепуганных женщин и четырех взволнованных собак. Сам Ортлиб Совиннак, как и прочие храбрецы, не захотел отсиживаться в стороне. Лично знакомый с бароном Тернтивонтом, он добился встречи с ним и получил назначение командовать ротой ополченцев в Северной крепости. Дядю Жоля, деда Гибиха и Филиппа он взял к себе, а Синоли и Нинно вместе с третью других кузнецов отправились в Западную крепость.
Своей плачущей жене Ортлиб Совиннак твердил одни и те же слова: «Ничего не бойся. Ты должна мне довериться. Я позабочусь о тебе лучше, чем о себе. Покидать Элладанн мы пока не будем. Из соседних городков власти уже сбежали, и там черт-те что творится – одно беззаконие: и грабят по ночам, и убивают, и насильничают. Здесь безопаснее. Просто верь мне».
Тридцать четвертого дня Смирения, в день юпитера, войска короля Ладикэ и Лодэтского Дьявола подошли к стенам Элладанна. Они давали срок в три неполных дня, до заката тридцать шестого дня, чтобы им открыли ворота и впустили их в город, а герцог Альдриан признал поражение и поцеловал Ивару IX руку. Возможно, Альдриан Лиисемский согласился бы подписать бесславный мирный договор да выплачивать дань Ладикэ, но последнее условие он принять не мог. Элладанн закрыл ворота у четырех своих крепостей и приготовился отразить нападение.
Глава XVII
Лодэтский Дьявол входит в Элладанн, а палачи умирают
В Книге Гордости, в жизнеописании святого мученика Эллы́, можно было прочесть о его встрече с Олфобором Железным – антоланец, пришедший с разбоем на юг Орензы, познакомившись с благочестивым аристократом, сам переменился. Граф Элла Лиисемннак вызвал того на поединок, и в сражении на мечах одолел Олфобора Железного, но не убил его: потребовал как плату за проигрыш остановить кровопролитие и беззаконие, в награду же добровольно передал родовые земли пришлому горцу, а сам удалился в монастырь. Олфобор Железный, пораженный поступками праведника и его речами, отрекся от язычества, стал ревностным меридианцем и правителем нового герцогства. Вместо разрушенного им храма, он повелел построить новый, еще краше, чем прежний; городок Даори после гибели мученика получил название Элладанн, герцогство, в знак почести, имя «Лиисем», статуя с костями Святого Эллы обрела дом в храме Благодарения. О причине чудесной перемены, случившейся с самим графом Лиисемннаком, некогда рыцарем и, как все люди, грешником, «Книга Гордости» гласила: «Еще в юном возрасте сей муж столкнулся с дьявольской силою, воочию увидел демона, как иной видит живого человека, и понял, что тьма властвует среди нас и побеждает, ибо, лукаво принимая светлые образы, туманит нам разум божественными идеями свободы, равенства и справедливости, какие возможны лишь в Небесном Элизии, на самом деле ввергая людей в распущенность, богохульство и себялюбие».
Мученики веры добровольно принимали смерть на кресте в Возрождение, когда заканчивался високосный год – всего за цикл лет такой чести удостаивались восемь человек. В Великое Возрождение, при смене цикла лет, умирал сам Божий Сын. Косые кресты мучеников, сложенные вместе с крестом Божьего сына, символизировали меридианскую звезду, соединение святости Бога и праведности человека – так и рожалась бесконечность этого мира, так не наступал Конец Света.
Восходили мученики на крест с началом сорок шестого дня Любви, с началом Судного Дня, и, привязанные к распятию, умирали от удушья, от невозможности подтянуться на руках и выдохнуть воздух из сдавленной грудной клетки – как правило, суток для наступления смерти хватало, редко кто страдал дольше. Святой Элла прожил почти трое суток, корчась в муках всё это время, – с тех пор его статуя помогала тем несчастным, тела которых выжигало изнутри столь сильным огнем, что даже их руки и ноги, будто обугливаясь, чернели. Эту жуткую хворь называли «огневица», а насылали ее ведьмы и демоны на целые поселения, города или королевства. Свирепствовала огневица и в Бренноданне незадолго до рождения Маргариты – именно поэтому ее родители на то время перебрались к Идерданну, в земли под покровительством Святой Майрты. Эта мученица помогала от всех хворей, но только женщинам, тогда как к монастырю вблизи Элладанна стекались уже заболевшие мужчины, чтобы принести дар статуе Святого Эллы и попросить через нее у Бога исцеления. По милости Создателя они выздоравливали, правда, если почерневшие части тел, источавшие смрад, им вовремя отрезали хирурги. В самом Лиисеме отродясь не было огневицы, в отличие от севера Орензы, – и всё благодаря заступничеству Святого Эллы.
Появились мученики с началом второго меридианского века, с двадцатого года, четвертого цикла лет, когда вера распространилась в Санделию и Лиисем, поэтому в здешних землях было так много чудотворных статуй – из двухсот восьмидесяти четырех мучеников веры девятнадцать приходилось на юг Орензы. В двух днях езды от Элладанна, в северо-восточной стороне, в монастыре Святого Вере́ля, хранилась чудотворная статуя, помогавшая тем, у кого скрючивало спину и ломило кости; статуя Святого Ми́тте из городка на западе от Элладанна предупреждала глазные болезни, статуя Святого Фо́ля из города у свинцово-серебряного рудника, из Фольданна, славилась тем, что исцеляла кашель, статуя Святого Нона́на из Нонанданна лечила разные мужские болезни, о каких не говорили вслух. Вот только ни одна статуя не излечивала «змеиную болезнь» или проказу, какой меридейцы боялись больше прочих недугов, даже чумы или огневицы. Заболевшие проказой, проклятые Богом, считались мертвыми для своих родных – их имена заживо хоронили, сами они никогда не покидали стен уединенных монастырей, где пытались отмолить свои грехи.
«За войной следует мор», – так писали летописцы Меридеи. «Среди войска идет Жнец, а за войском плетется Смерть-старуха и уносит выживших, сбирает их, словно на поле колоски», – утверждали и старожилы, вспоминая прошлые войны. Маргарите казалось, что мор уже пришел в Элладанн: когда сонмище ладикэйцев в синих накидках окружило город, улица Каштанов совсем обезлюдела: соседние дома выглядели мертвыми, смотрели темными, неосвещенными окнами.
В день юпитера Ортлиб Совиннак не пришел из Северной крепости ночевать домой. Вечером дня венеры, во второй день ультиматума, в доме из желтого кирпича ожидали появления Огю Шотно. Тот забирал за двойные замковые стены всех женщин из родни приятеля, да вот он не мог взять Маргариту – о ее появлении вблизи герцога Альдриана не могло быть и речи. С Маргаритой, вопреки отговорам, решила остаться Тини. Ортлиб Совиннак обязал Идера заботиться о своей супруге, значит, охранять и прислужницу. Влюбленная в Идера девушка заранее готовилась к любым испытаниям рядом с высоким, благообразным сыном бывшего градоначальника и мечтала, что совсем скоро – тридцать седьмого дня, в день ее рождения, получит предложение руки и сердца.
После полудня дня венеры, тридцать пятого дня Смирения, на улице Каштанов нежданно возник гнедой рысак с лоснящимися боками. Вскоре Гиор Себесро, одетый в кольчугу и желто-красный нарамник, вошел на крыльцо двухэтажного дома из желтого кирпича и позвонил в дверной колокольчик. Енриити весело сбежала вниз, чтобы впустить его, – да обомлела: этому продавцу сукна и платья облачение воина подходило как никакое иное. Но радость Енриити быстро сменилась разочарованием: Гиор хотел поговорить только с госпожой Совиннак и только наедине.
Маргарита вышла из кухни в гостиную и остановилась у лестницы, в то время как Енриити, оглядываясь и поджимая губки, уходила на второй этаж. Отдельной передней, как и обеденной, в доме не было – лестница, начинаясь от порога, переходила в балкончик, а тот, минуя спальни Енриити и Дианы Монаро, упирался в двери хозяйской спальни. Из-за этого потолок в гостиной получался очень высоким, и комнатка выглядела подобием парадной залы.
– Вы, должно быть, тревожитесь о сестре, матери и племяннике, господин Себесро? – спросила Маргарита. – Господин Шотно обещал, что все найдут прибежище.
Гиор, ничего не отвечая, прошел вглубь комнаты и встал недалеко от того окна, где недавно так странно смотрел на Маргариту.
– Прошу, подойдите, – тихо попросил он. – Это не должны услышать.
Маргарита, оглянувшись на лестницу, подступила к нему. Он же сделал еще один шаг навстречу ей и оказался совсем близко.
– Выслушайте, – взволнованно прошептал Гиор. – Мы уходим из Элладанна. Уходим, – повторил он в округлившиеся зеленые глаза. – Войско покидает город. Уходим ночью из Южной крепости, чтобы никто не догадался: ни противник, ни горожане. Я тревожусь о вас, госпожа Совиннак: вы не будете внутри замковых стен, как моя матушка, сестрица и Люксà. Вы уверены, что ваш супруг сможет вас защитить?
– Да, – как можно более твердо ответила Маргарита. – Он говорит, что позаботится обо мне лучше, чем о себе. Со мной будет Идер. Господин Совиннак утверждает, что он один стоит четверых. Не о чем волноваться.
Они помолчали.
– Значит, город отдают врагу на растерзание? – прошептала Маргарита, не до конца поверив в услышанное.
– Мне хочется думать, что это неспроста, что есть план. Вроде бы идет набор войск на юге. Княжество Баро не останется в стороне, ведь герцог Лиисемский – триз принцу Баро. Адальберти Баро – прославленный рыцарь, герой Меридеи. Уверен, он прибудет… Лишь бы не было поздно!
Маргарита поднесла руку ко лбу, с ужасом осознавая последствия предательства для Элладанна от его же защитников.
«Как так? – думала она. – Что же делать горожанам? Кто спасет женщин и детей, которым не спрятаться внутри замковых стен? Что будет с ополченцами, вооруженными лишь топорами и копьями? С моими братьями, один из которых еще даже не достиг возраста Послушания, что с ними будет? С толстым, немолодым дядей или с дедом Гибихом? Что случится с моим мужем, который сейчас в крепости и не знает, что воины их бросят? Как мог герцог Альдриан так подло поступить со своими подданными? Он кидает их в бойню, а сам пирует за замковыми стенами! Да будь он проклят! Нельзя так: даже не предупредив горожан, выводить войско! Те, кто остались в Элладанне, надеются лишь на его защиту!»
– Гиор, – допустила свободное обращение Маргарита и не заметила этого из-за своих дум. – Спасибо. Я очень вам благодарна… Вы могли бы моего супруга предупредить? Он в Северной крепости.
– Простите, – грустно дернул губами Гиор. – Я никак не могу. Я ненадолго смог отлучиться. Северная крепость – чересчур далеко от Южной. Я и так опоздаю… Но даже если бы вы жили в другой части города, то я всё равно бы приехал и рассказал вам! И насколько бы я не опоздал и что бы мне за это не было…
– Спасибо, – благодарно улыбнулась Маргарита. – Конечно… Я найду, как передать супругу.
– Рад слышать, что мое предупреждение будет небесполезным.
– Оно, возможно, спасет жизни нашей родне. Спасибо, – в третий раз повторила она. – Ну… если это всё, то поспешите, вы ведь и так опаздываете.
– Да, только вот еще одно, – сильнее взволновался Гиор. – Выслушайте меня. Я… кажется, имею к вам чувства, каких сам пока до конца не понимаю, но мне нравится то, что я чувствую… Всё уже не так, как когда я делал вам предложение.
– Гиор… – прошептала изумленная девушка и тут же поправила себя: – Господин Себесро… Зачем? Это излишне. Я же…
– Выслушайте, – прервал ее Гиор. – Не перебивайте, прошу. Я не собираюсь за вами волочиться и красть вас у супруга. То, что вы его любите, я понял, когда увидел вас в Матронаалий, в этой гостиной. Он потерял власть и богатство, но вы так смотрели на него… Я… – искал он слова. – Я не встречал еще такого. Из-за своего ремесла я повидал много неравных союзов… девиц, которые выходят за тех, кто их втрое старше или даже более. Многие тепло относятся к своим мужьям, но лишь пока есть средства. Не скрою, что и о вас я думал подобным образом… Тогда, в Матронаалий, я увидел вас иначе. И то дерево изобилия, что стоило вам стольких трудов, и то, как вы нежно смотрели на супруга… А ведь это Ортлиб Совиннак, – дернул губами Гиор. – Я, пожалуй, опасаюсь его больше, чем Лодэтского Дьявола. Примите это, как похвалу… Но я другое хотел сказать. То… что хотел бы, чтобы и у меня было так же – точно такая же супруга, заботливая, нежная и верная… и большая семья. Не знаю, почему раньше я не хотел всего этого, но вот в тот день я понял, что мне это нужно.
– Спасибо за добрые слова. Не знаю, что сказать, – натянуто улыбалась Маргарита. – Желаю вам встретить достойную девушку.
– Я понимаю, что смущаю вас. Но смущу еще больше. Я не думаю, что останусь жив. Если я встречу врага, то буду биться – не стану отступать Я готов к смерти. Вот только… Бывает, что не сразу умираешь. Бывает целая минута перед концом, а то час или больше, если не повезет. Мне бы хотелось вспоминать что-то милое напоследок. Рыцарь годами поклоняется своей прекрасной даме, не получая взаимности, как раз для того, чтобы в походах и при смерти думать о дорогой его сердцу красавице, чтобы согреваться теплом от подобных дум. Я не рыцарь, но уже воин… И у меня сегодня день рождения. Мне исполняется двадцать восемь… Можно… – он помолчал и продолжил: – Можно вас поцеловать?
– Не надо, – ответила оторопевшая девушка. – Это же не взаимно. Я налгу и вам, и супруга буду обманывать, а сама в Ад попаду – мне там за такое черти станут губы жечь…
– Нет, если вы не ответите на мой поцелуй, то черти вас в Аду не тронут – лишь меня одного… А я даже там буду улыбаться, вспоминая вас… Госпожа Совиннак, я не подумаю о вас дурного, никогда более не побеспокою вас подобными просьбами и никогда никому не расскажу. Я знаю, что и вы будете молчать, – и мне именно это нужно. Мне хочется иметь тайну, какую хранят влюбленные, сокровенное воспоминание: то, о чем мы будем молчать, но оба помнить… А то мне и вспомнить нечего. Я никого не любил, и меня не любили… Хочу хотя бы обмануться перед гибелью… Прошу, закройте глаза, – тихо попросил Гиор. – Отвечать не надо. Прошу тебя, Маргарита, молю… Грити… Окажи милость перед моим концом… Подари милосердие…
И слова, и голос Гиора тронули девушку – ей стало его жалко.
«Это очень неправильно, – думала она. – Гиор, оказывается, не имеет греха мужеложства. Но с другой стороны – это такой же поцелуй, как с герцогом Альдрианом, ничего не значащий поцелуй и безответный, а Гиор и впрямь может умереть… Возможно, благодаря ему, останутся живы Ортлиб, дядя, Филипп, Синоли и Нинно, а он умрет. Какой же он, должно быть, сейчас несчастный – осознал, что хочет любить, когда может быть слишком поздно. Была бы у него любимая, он не пришел бы ко мне в свой день рождения с такой неправильной просьбой».
– Только если это будет такой же поцелуй, как в щеку, – начиная смущаться и розоветь, тихо проговорила девушка. – Не пытайтесь пойти дальше, а то я закричу. И не надейтесь ни на что – я люблю супруга. В первый и последний раз.
Нахмурив брови, Маргарита закрыла глаза. Затем она почувствовала на своих губах губы Гиора. Ей всегда казалось, что из-за его бледной кожи они должны были быть холодными, как у ящерицы, но они оказались очень горячими, как у больного лихорадкой. Отвечать на поцелуй она не стала.
– Спасибо, – поднимая голову, проговорил Гиор. – Не переживайте, я обязательно умру и об этом никто не узнает.
– Нет, не умирайте, – вздохнула Маргарита. – Пожалуйста, возвращайтесь живым и выгоните лодэтское чудовище отсюда – вот что вы обязательно должны сделать.
Гиор поклонился и затем направился к выходу.
– Ваш супруг, госпожа Совиннак, точно сможет обеспечить вам защиту? – спросил он, оборачиваясь к Маргарите на крыльце.
– Да, – твердо ответила она, мечтая, чтобы Гиор Себесро скорее ушел. – Вне всякого сомнения. Я в этом ничуть не сомневаюсь.
________________
Оставшись одна, Маргарита села на скамью в гостиной и неосознанно обняла ладонями щеки. О поцелуе она позабыла, едва за Гиором закрылась дверь, погрузившись в размышления о том, как предупредить мужа, что войско бросает Элладанн. Идер где-то гулял с собаками. Самым простым представлялось именно его отправить к отцу.
Енриити спустилась к ней с лестницы. С того места, куда Гиор позвал Маргариту, балкон не просматривался: Енриити легко могла там затаиться и подслушивать.
– И о чем вы ворковали? – с вызовом спросила мачеху хорошенькая Енриити. – Словно любовники…
– Енриити! – возмутилась Маргарита. – Девица не должна о таком даже еще знать! И это слово, вообще, неприлично произносить культурным людям! А предполагать такое – это мерзость! И еще мерзость – то, что ты подслушиваешь!
– Батюшка просил нас всех тебя опекать, – зло ответила Енриити. – Я не подслушивала, но почему Гиор даже не попрощался со мной? А ты почему перепугалась, что я могла что-то услышать? Так что Гиор сказал?
– Господин Себесро! – разозлилась и Маргарита. – Вот он кто для тебя! И тебя не затрагивает то, что он говорил – ты с моной Монаро спрячешься за замковыми стенами, а я нет! Это были для меня важные вести!
– Такие важные, что вы минут девять шептались! – закричала девушка, сузила глаза и стала походить на отца. – Не обманывай! В любви тебе признавался? А ты ему? Сошлись, пока он платья носил? Оголялась перед ним, да?! А мой дурак-отец всё оплачивал! Культурная какая! Года еще не минуло, как ты прачкой и посудомойкой была! Чего ты о себе возомнила?! Прачка! Прачка! Прачка! – будто загавкала Енриити. – Прачка!
Маргарита закрыла уши руками, но это плохо помогало. В конце концов она встала, сняла шерстяной плащ с напольной вешалки, надела поверх сапожек деревянные сандалии и молча вышла из дома. Разозленная и гневная, она решила, что лучше сама дойдет до Северной крепости, чем возвратится в дом, где будет скандалить с Енриити.
________________
Спустя без малого два часа, пройдя почти через весь город пешком, Маргарита оказалась у Северной крепости. На площади перед городскими воротами толпились горожане, которые хотели покинуть Элладанн, но никого не выпускали. Люди свистели, оскорбляли стражников и даже герцога Альдриана – народная любовь улетучилась и сменилась озлобленностью. Маргарита направилась к надвратной башне крепости, но и тогда ей пришлось протискиваться сквозь плотную толпу. Вскоре она оказалась перед полукруглым проездом, перегороженным опускной решеткой, а за ней юный страж, лет шестнадцати, одиноко скучал и поигрывал алебардой в руке.