– Он-то с назшим-то герцогом ц самогу начолу-то, – перебила ее Хельха. – Есшо со Цвященной-то войны в Цольтеле. Говорют, до неё-то прям пелся чижиком, а нынчо сыч-сычом…
– Ох да бёда-бёдааа… – протянула Геррата. – А мы при кухне все трое цлужим: я, Хельха и Гёре. И ты с нами цавтру тожо. Аразак сказжал, чо ты раньшою в кухне цлуживала – вот герцог тобя туда и поцтавил. На приборку быть: со штолов там тёрывать всё, полов мётлять, – нецложное!
«Будто прошлое стало настоящим, – грустно усмехнулась Маргарита. – Возвратилось грубое белье, платье-мешок и кухня… Сколько же посуды здесь надо будет начистить! И Гюс Аразак вернулся… И снова один Ортлиб может меня спасти…»
Хельха и Геррата показали Маргарите кухню, обеденную залу, небольшую женскую уборную в полуподвале и при ней мыльню, где можно было наскоро протереть тело, если нет желания идти в более удобную баню. Такого желания Маргарита не имела: мраморная купальня, похожая на царскую палату, как о ней говорили, находилась по соседству с ратушей, а что за помещение для омовений было в полуподвале, пленница предпочла не выяснять. Комнатушка при уборной, закрывавшаяся на засов, ведро воды, нагретое брошенным туда раскаленным камнем, льняное полотенце и оливковое мыло ее вполне устроили, – она с наслаждением отчистила себя от запаха Идера Монаро и будто почувствовала себя немного легче.
Добрая Хельха позволила пленнице пользоваться своим зеркальцем и гребнем. После обеда соседки Маргариты ушли к своим любовникам, и комнатка на третьем этаже осталась в ее распоряжении. Соолма принесла мазь для лечения синяков, белый головной платок, запасное белье, а также совсем новую кисть для чистки зубов, меловой порошок для этой же цели и даже пузырек аптечного эликсира для полоскания рта. Перед сном Маргарита сняла повязку и увидела, что отеки с лица сошли, правый глаз стал открываться, только жутко посинел. Намерение выброситься из окна она пока отложила: ее пребывание в плену складывалось лучше, чем она представляла. Засыпая, девушка помолилась и попросила Бога, чтобы супруг ее не забывал, старался спасти и очень скоро спас, а вот Лодэтский Дьявол позабыл о ней, а еще лучше куда-нибудь исчез.
________________
Первый завтрак для войска Лодэтского Дьявола проходил в ратуше с пяти до шести утра, в час Воздержания, когда Экклесия порицала трапезы. Но лодэтчанам, грешникам и наполовину язычникам, было наплевать на то, что так быстрее наступит Конец Света. И вечером они трапезничали в час Воздержания, и второй завтрак начинался в ратуше с полудня – в час Веры, в час молитвы, когда тоже считалось неправильно обильно кушать, а правильно – сходить в храм на службу.
Весь день солнца, тридцать седьмого дня Смирения, северяне обустраивались в Элладанне, разграбляя город. Одни дома они заняли под жилье, другие под госпитали, конюшни, склады, лупанары; до ночи через ворота въезжали телеги с припасами, разряженными девками, хмельным…
Затем наступила медиана. С четырех часов утра колокола стали привычно оповещать мирян о времени, словно никто не захватывал город. С этого же времени ратуша пробудилась – захлопали двери в коридоре, затопали тяжелые шаги, загудели мужские голоса – и гудели они до середины шестого часа. Маргарита выходить из своей спальни боялась. Только в шесть часов без одной триады часа она решилась выглянуть за дверь. Далее, повязав на голову платок, прикрыв лоб и шею, пленница отправилась простым маршрутом: с третьего этажа в парадную залу, из нее – в обеденную залу. Раньше там, в обеденной, устраивались праздничные пиршества для патрициев Элладанна. Теперь за длинным буковым столом уместилось сотни три крепких мужчин разбойничьего вида, залу наполнила непонятная громкая речь, скатерти исчезли, а вместо стульев появились скамьи из трактира.
Маргарита робко вошла, не понимая, что ей делать. Геррата у буфетного стола увидела ее и замахала рукой. Маргарита, не глядя ни на кого, пошла туда, где розовели три великих медных блюда: с вареными яйцами, лепешками и початой сырной головой весом в половину таланта. Тем временем шум в обеденной зале стих: головорезы с любопытством осматривали избитое лицо девушки и оценивали ее хваленую фигуру. Несмотря на мешковатое платье, Маргарита чувствовала себя голой, а еще грязной.
– Не мямлись и не мнись! – сказала Геррата, вручая Маргарите лепешку на дощечке, вареное яйцо и кусок сыра. – Где твоя чашка? – спросила она и тут же сама ответила: – Ах да… у тобя её нету. Давай-ка сиживай к штолу. Я сысщу тобе чашку. Нось ее всёгда ц собою, когда сюда ходить. Первый цавтрак и второй – нёхитры́е. Так, чоб ты цнала. Пирогов маршпановых не жоди. А на обеду ужо лопаем цнатно: с пяти до шости. Да-да, тожо в час Воздершанию – кода ты на войне, то можною… Да и корми их раньшою, не корми, – всё одно до отбою закладывать будют. И пиво, и вина пьём – коль и тобе синячить по сердцу, то не обидим, но всё до вечёру. Как кончить есть, не ходи – ходи в кухню. Там – на тряпку и мётлу. Хельха подмогёт и подсказжёт. А сщаз ходи и сысщи себе месту.
Маргарита с ужасом оглянулась на улыбавшихся ей разбойников.
– Можно я в кухне покушаю? – спросила она. – Или после. Я же буду здесь прибираться.
– Ниет, в кухне незьзя. Герцог воспретил тобя пущать туды без надзору. Цледить за тобою, чо ли? Дёлов других ни у кого нету? А послю трапешного часу цдесь никто ужо и не зжрет – токов закон. Увидют, чо ты цдесь лопать в одиночку – удумают, чо мы с Гёре тобя лакомим, – тобе жо худо будёт или есшо худее, коль удумают, чо ты наворовала. Тут всяковое быть. И в шпальня́х незьзя: крысов пло́дить токо! И везде незьзя, окромю обедной иль кухни. Ты ходить – все за тобою ходют – везде быть грязи, а виноватые цтанемся мы ц Гёре! Нам тока бяда напрацная и тобе тожо. И в наш цвет тобе пора ходить, гаспажа… Да не боизь ты их! Они не кусаюца, разве чо куснут, и то по любвови, – весело хлопнула Геррата оробевшую девушку по плечу. – Сщаз сыщем тобе месту… Эй, Эорик! – закричала она по-лодэтски. – Поухажива́й за гостьиею герцогу! Мёстов ей сыщи!
Мужчина с перебитой переносицей молча подвинул соседа слева и встал, показывая куда идти.
– Ходи-ка давай! – легонько подтолкнула Маргариту Геррата. – Он ротно́й глава, и ёго слухаются. А тобе он ничё не сделат. Цолотой парень, – подмигнула она.
Потупив взор, Маргарита с дощечкой в руках прошла мимо головорезов самого жуткого вида. Не поднимая глаз на Эорика, она перелезла через скамью и села рядом с ним за стол. Мужчина с перебитой переносицей сказал «привец» и более не пытался с ней заговорить. Другой ее сосед, вчерашний полуголый здоровяк, нынче надел кафтан, но по-прежнему глуповато улыбался, широко разводя рот, отчего его голова с низким лбом и массивной нижней челюстью, становилась похожей на грушу. Девушка дрожащими руками принялась чистить яйцо, замечая, что за ее действиями все вокруг внимательно следят, и начала краснеть. Так кушать было невозможно, поэтому Маргарита положила очищенное яйцо на дощечку и стала выжидать, пока назойливый интерес к ней стихнет. Постепенно разговоры и смешки возобновились – тогда она стала отщеплять куски от лепешки и сыра. Наконец Геррата принесла сладкий напиток в глиняной чашке, и завтрак уже не показался пресным, вот только после того, как она один раз надкусила яйцо, на нее снова уставились лодэтчане.
«Больше не буду здесь кушать яйца, – решила Маргарита, замечая вожделение в глазах тех, кто сидел напротив нее. – Что они себе рисуют, не хочется и думать! Прощай орензская трапеза – с яйца и до яблока».
Эорик несколько раз улыбнулся ей за то время, пока они сидели рядом. Он пытался ухаживать за дамой, как того требовала Культура: подвинул к девушке миску для скорлупы и отодвинул ее назад. Маргарита невольно разглядела этого мужчину и нашла его квадратное лицо приятным, однако лохматой и неровной стрижкой он напоминал Гюса Аразака. Одевался Эорик не как сильванин и не как варвар: сегодня на нем были серые узкие штаны и хорошо скроенный камзол из светло-серого сукна без каких-либо украшений, кроме глубокого треугольного выреза спереди, соединенного шнурками с пуговицами. Белая рубашка, выглядывающая из выреза, казалась вполне чистой. Пил этот лодэтчанин из дорогой латунной чаши, клал пищу в рот с помощью изящного кинжала, а на его поясе поблескивали посеребренные ножны. Позднее Маргарита узнала, что здоровяка по ее левую руку звали Си́урт и он был единоутробным братом Эорика с разницей в тринадцать лет.
Скушав лепешку и сыр, Маргарита хотела выйти из-за стола, но спрашивала себя: будет ли правильно просто встать и уйти? Не разозлит ли она невежливостью присутствующих? Тем более таких присутствующих, которых ей даже чуть-чуть не хотелось злить.
– Мне надо в кухню, – сказала она улыбающемуся Эорику. – Простите, я вашего языка совсем не знаю. Это не по правилам Культуры: уходить из-за стола, когда другие трапезничают, но я пойду, а то меня ждут. Хорошо? Спасибо… Любезно благодарю за всё… Я пойду, хорошо?
– Пзжалузца, – с трудом ответил Эорик, будто произнесение слов причиняло боль его горлу, и стал шире улыбаться.
Маргарита растянула разбитые губы в плоской улыбке, еще пару мгновений помедлила и резко поднялась из-за стола. Облегченно выдыхая, она шла к кухне, когда ее тронули за плечо. Девушка вскрикнула, обернулась и увидела Эорика – он побежал за ней, чтобы отдать позабытую на столе чашку.
– Ой, – теперь она улыбнулась ему по-настоящему. – Я и забыла! Спасибо. Правда, вы меня напугали… Но всё равно – спасибо.
– Пазжааалзца, – с нежностью во взгляде ответил Эорик.
«Боженька, этого еще не хватало! – испугалась Маргарита. – Он так влюбиться может… Если уже не влюбился. Боженька, забери меня отсюдова!»
________________
Столы и печь в кухне ратуши расположились так же, как в хлебной кухне замка. Стол для уже приготовленных блюд, встал справа от входа, слева виднелась здоровенная плита под колпаком вытяжки. На этом очаге можно было сразу запечь и тушу быка, и еще кучу разных кушаний. За плитой виднелся стол, заваленный поварской посудой и стол для посудомойки. На нем беспорядочно разложили грязные котелки и миски. Зарешеченные окна кухни находились слишком высоко; по глиняной плитке пола рассыпалась то мука, то зерно, то просто сор; желтоватые стены из песчаника напоминали цвет кирпичей дома на улице Каштанов.
У большого центрального стола суетилось девять помощников повара. Хельха прежде всего отправила Маргариту к толстяку, что сгорбился на табурете у очага, повернувшись спиной к другим работникам кухни и демонстрируя две складки жира на соломенноволосом затылке да внушительных размеров зад. Устроив локти на широко расставленных коленях, повар увлеченно читал книжечку под названием «Сердце любви». Маргарита улыбнулась, поскольку знала, что это душещипательное произведение повествовало о бескрайнем мужском самопожертвовании, и оно пришлось по душе Енриити, а Ортлиб Совиннак обозвал роман дуростью. Чуть пройдя вперед, Маргарита увидела хитроватое, круглое лицо повара, уже не молодое, но и не старое, – где-то лет тридцати.
– Здравствуйте… – обратилась Маргарита к толстяку. – Я… госпожа Совиннак…
– Цнаю я, – не поднимая глаз от книги, отозвался повар. – А я Гёре…
С самым серьезным видом, словно читал научные изыскания, он перевернул страницу и замолчал. Маргарита не понимала, что ей делать, – в отличие от повара все в кухне казались занятыми, и не хотелось их отвлекать.
– Кто-то еще будет завтракать? – спросила девушка, показывая на немалый, где-то на ушат, горшкообразный котел, подвешенный за цепь у огня.
– Это до внутрешнёго двору надо цнесть… – с неудовольствием оторвался от чтива Гёре. – До пленняков…
– И много там пленников? – взволновалась Маргарита.
– Полню. Штуков зто… Всей двор позанямали, черти…
Толстяк неохотно отложил книгу, полез деревянным черпаком в котел – и показался знакомый ком овсяной каши.
– А что с пленниками делать будут?
– Да есть мне разница? На опасною или рабскою работу бросют. Кто уцлеет – на цвободу, но токовых с чуток… Ты цдесь будь, ц Хельхой, – сказал он Маргарите, – покудова в обедной пушто не цтанется. Завтра ходи в концу часу или жоди за штолом, покудова все не цходют. Нашему герцогу не по нраву, чо ты быть цдесь. Кухня – это самое ранишное месту у войцку! – подняв к потолку палец, с глубокомысленным видом изрек повар. – А я, цначат, самой важной цдесь чоловек!
Он кликнул двух поварят, и те потащили котел из кухни, а сам Гёре с черпаком наперевес важно зашаркал позади них. Маргарита, солгав Хельхе, что идет в уборную, побежала на лестницу и поднялась на третий этаж. Незнакомая ей простоволосая девушка, одетая в бархатное ярко-синее платье аристократки, подметала в коридоре пол. Решив дерзнуть и нарваться на расспросы, Маргарита прильнула к мутноватому стеклу окна, выходившего во внутренний двор.
Ополченцы, защитники обреченного Элладанна, выглядели как разномастный сброд и мало отличались от пленивших их лодэтчан. Вглядевшись в тех, кто выстроился в очередь за кашей, Маргарита сразу узнала высокого Нинно, хотя его лицо наполовину превратилось в отекший синяк, а на лбу алела содранная кожа. С мольбой девушка уставилась на человека за спиной кузнеца и вскоре убедилась, что в серых от каменной пыли и растрепанных гнездом волосах скрывается лицо Синоли. Вознеся хвалу Богу за то, что ее братья живы, Маргарита обернулась – девушка в коридоре равнодушно водила по полу метлой. Внезапно внизу, на лестнице, показался рыжий великан со шрамами, Ольвор. Маргарита вскрикнула от неожиданности, но потом с невозмутимым видом спустилась к нему, обошла великана и удалилась на первый этаж. Ольвор проводил ее своими водянисто-голубыми, настороженными глазами.
Работу Маргарите назначили простую: приборку обеденной залы после трапез. Как оказалось, мыть посуду, натирать пол, даже сводить пятна со стола не требовалось. «Махни крошков да ходи на раз с веником», – так объяснила пленнице ее обязанности Хельха. Как назло, Маргарита именно в это утро желала подольше задержаться у кухни и у «самого важного чоловека». Тщательно протерев скамьи, буфет и буковый стол, она взялась за метлу.
«Мое положение, по сравнению с пленниками во дворе, просто сказочное, – вздыхала она, по третьему разу подметая пол. – Весна слишком поздно наступила: по ночам еще мерзло. Спать сейчас на открытом воздухе – это верный путь к лихорадке…»
Дождавшись, пока повар останется один в кухне, Маргарита зашла туда.
– Господин Гёре… – как можно ласковее произнесла она, – хотите, я и у вас здесь метлою пройдусь? А то я ничуть не устала… И в комнате сидеть целый день одной неохота. Я скучаааю…
Тот, не отрываясь от своего чтива, пожал плечами и махнул рукой, показывая, что не возражает. Девушка начала подметать, старательно выгребая сор из дальнего угла, за столом посудомойки. Приближаясь к повару, она будто бы невзначай спросила:
– Гёре… Господин повар, а можно ли пленникам давать что-то из одежд? Или покрывал? Я просто так интересуюсь… Из любопытства… Им же холодно там по ночам, а мне их жалко… Как меридианке жалко.
– Одёваны они в погоду, – ответил повар, хитро посматривая на Маргариту поверх книжечки, – а то к утрю одни мёртвяки цтались бы. Нууу, а кто сомрёт – те, цначат, сами виноватые: натепляца нада бы лучшою, когда нас шбирались гублять. Но, – круглое, пухлощекое лицо повара стало еще более хитрым, – ецли я дам покрывал – никто воспрёкать не будёт. Кто у тебя там?
«Раз этот роман ему явно нравится, то это нравственный человек, – решила Маргарита. – Тот красавец-рыцарь из книги лет двадцать хранил верность своей прекрасной даме, чужой супруге, не получая от нее ничего, даже поцелуя ее руки, хотя был очень богат, знатен и окружен восхищенными красавицами – всех отверг. Женился, а целомудрие всё хранил. И делал всё, о чем бы его возлюбленная ни просила… Интересно, чем у них всё окончилось? Эх, надо было почитать эту книжицу, кто бы знал… Да что теперь… Придется открыться: одна, без чьей-то помощи, я Синоли и Нинно точно ничем не смогу помочь, а повар самый важный человек… Он кажется добрым».
– Старший брат, кровный, – ответила она после раздумий. – И мой брат по жене брата. Только, господин Гёре, умоляю, ничего не говорите своему герцогу. А то я… Не знаю… Боюсь я за них сильно… Пожааалуйста, – жалостливо и нежно проговорила девушка.
– Добрююю, – почесал себя под животом Гёре.
«Слава Богу, он в тунике до колен!» – подумала Маргарита и решила далее вести себя с поваром холоднее, но было поздно.
– А давай так, крацавица, – стал медовым голос Гёре. – Я к вечёру покрывал добуду для твоей родни или дажо пласщей, а есшо мясу в кашу для их брошу… Токо ты мне уцлугу за уцлугу.
– Конечно, – обрадовалась Маргарита.
– Ну тода послю обеду, послю приборки, в кухню глянь, – снова почесал Гёре себя под животом. – Уцлугёшь меня в упло́ту.
– Я не могу! – тихо возмутилась Маргарита. – Я замужем! И… после того, что со мной… Я просто не могу! Давайте я вам лучше котлы помогу чистить! Всё отчищу до блеска!
– Герцог не хотит, чоб ты в кухне вообсще быть. Твоя обяцно́сть – чисто́та в обедной. Углянёт цдесь – и прибить могёт… – хмуро заявил Гёре, снова утыкаясь глазами в книгу. – А ецли хотишь подмочь братья́м, то и меня наблагодарять цмогёшь. Мне нушно-то ц чуток ласки. Так чо, сысщать для них покрывал или нет?
– Да, ищите, – печально поджала здоровую сторону рта Маргарита. – Я зайду после обеда.
«Может, как-нибудь выкручусь, – с ненавистью глядя на обманувшее ее чтиво, подумала девушка. – А он к тому времени покрывала уже им даст. И правда дурость, а не книга!»
________________
Хельха сказала Маргарите, что днем ратуша «пуцтеет», и посоветовала приходить на второй завтрак в середине часа Веры. В ожидании полудня Маргарита закрылась в комнатке на третьем этаже. Там, из маленького окошка, виднелся замок герцога Альдриана и единственная непокоренная врагами Южная крепость на холме.
– Хоть вы, Беати, Марлена и мои сердешные детки, Жоли и Жон-Фоль-Жин, в безопасности, – вздыхала Маргарита. – Надолго ли?
Когда она услышала два перезвона колоколов, то взяла зеркальце Хельхи и неохотно глянула на себя – кожа вокруг правого глаза посинела до цвета спелой сливы, а слева, на нижней губе, выросла неприятного вида короста.
«И почему они так смотрят на меня? – с горечью думала девушка. – Я безобразная уродина, но и Эорик, и повар, да и многие другие находят меня привлекательной. Яйцо скушать не дали… Видимо, чтобы быть красивой среди толпы мужиков, достаточно просто быть женщиной!»
Эорик на втором завтраке не присутствовал, зато стол в конце обеденной залы пустовал – Маргарита, получив лепешку с чечевицей, расположилась там, но ее одиночество длилось недолго. Через минуты две к ней под смешки приятелей подсел рыжеватый парень, в каком она узнала Плута.
– Цдаров, – сказал он на орензском. – Я Ло́рко! Эт кличка, затем дча мене всягда вязёт. Лорко – бог древнай у нас, у лодэтчан. Он магёл украть дча угодна и обдуть каго угодна. И в любвови яму вязло, – засмеялся он. – А цвать мяня И́ринг, коль дча, но по-таковски мяня никта не кличкаэт.
– Госпожа Совиннак, – холодно представилась Маргарита.
– Гаспазжа! – кривя шутовские губы, засмеялся Лорко. – Тъы цмаатри! Своёйное имю-та у тябя есть или ток музжнино, а? Я дружица ц табою хатил, а тъы мня так нёвяжлива… Так как тябя цвать, златовласка, а?
Маргарита строго посмотрела в каре-зеленые плутовские глаза, вспомнила, как он гладил ее грудь и посылал поцелуй – от этого воспоминания она вздрогнула и отодвинулась от Лорко.
– Для вас – госпожа Совиннак, – хмуро ответила девушка.
– Гаспожа – дак гаспожа! – смеялся Лорко.
Он вернулся к друзьям, и они, глядя на Маргариту, вместе заржали.
«Надо еще позднее приходить, – решила она. – Ровно в конце часа, когда здесь вовсе никого не будет».
В обеденное время она так и сделала – пришла аж перед окончанием шестого часа. Ратуша переполнилась крепкими мужчинами. Они заняли и парадную залу с колоннами, и Залу Торговых собраний, откуда доносились хохот и задорные звуки какого-то струнного инструмента. Обеденная тоже оказалась забитой народом. За столом уже не осталось места, и те, кто опоздали, кушали, прислонившись к стене.
– Ну что жо ты?! – всплеснула руками Геррата. – Цвезло тобе, чо я о тобе забочуся, а то б голодною шплять лёгла. Вот, хвати, – всунула она Маргарите деревянную тарелку с тушеными овощами, лепешкой и куском мяса. – Блюдю эту тожо с собою топеря на трапезы нось. Послю ополошни её в той лохани, – показала она на угол обеденной залы. – Всё, давай ужо ходи – сиживай, где глянеца.
Маргарита, с тарелкой в одной руке и чашкой в другой, огляделась, не понимая, куда ей идти: Эорик отсутствовал, мужчины теснились на скамьях, и занять место за столом не представлялось возможным. Многие уже поели, но болтали с приятелями, не спеша покидать обеденную залу. Во главе стола сидел Красавец, Аргус, а рядом с ним находилась незнакомая Маргарите губастая девушка. Иссиня-черные, блестящие волосы волнистыми змеями спускались по ее спине к сиденью скамьи. Девушка оделась в атласную красную юбку и прошитую золотыми нитями светлую, свободную рубаху, позабыв о белье – сквозь шелк рубахи проступали острые, ничем не стесненные груди. На ее плечи была наброшена подбитая соболем шубейка из парчовой камки. Смуглое лицо можно было назвать как красивым, так и жестоким. Черные, изогнутые брови близко сходились на переносице.
«Это и есть Эмильна, женщина Аргуса», – догадалась Маргарита.
Где-то в середине залы из-за стола встал Плут и свистнул.
– Эй, Госпожаня! Даввай придчаливай сюдъы! – махал он.
Рядом с ним Маргарита ни за что бы не села. Она решила как-то исхитриться и скушать свой обед у стены, но даже там найти безлюдное место оказалось сложно: головорезы ей улыбались, подмигивали, что-то говорили на своем «варварском»…
– Госпожаня! – кричал Лорко. – Ходи, не баизь. Будят кордчать из сябя! Я нёсзлопамятно́й! И душа у мяня, ах, большаа, и всё продчаа тожа – ах! И больцшое… Меня ж за тябя, Госпожаня, дасадна: эких радосцов лишашься!
Его друзья засмеялись. Аргус, посмотрев усталыми глазами на Маргариту, встал и приблизился к ней.
– Пъойдём, – сказал он, увлекая ее за локоть к своему месту. – Всэгда цдэсь кузшать, в надчалэ зтола.
Аргус усадил Маргариту справа от себя, как дорогого гостя (плотно сидевшие головорезы еще подвинулись, и место нашлось). Эмильна, занимавшая место спутницы Аргуса, по левую его руку, наградила Маргариту таким же взглядом, какой был у Соолмы, только более длинным и пронизывающим – она не просто ударила ножом, Эмильна еще и провернула его, как это делал Идер Монаро. Маргарита, принимаясь за еду и используя вместо приборов лепешку, невесело подумала, что подлинный повод для ревности был лишь у Герраты, которая с теплотой отнеслась к пленнице.
Очень хотелось не предавать доброту Герраты, а Гёре она мечтала вовсе не видеть, но, спускаясь на первый этаж, Маргарита посмотрела в окно и убедилась, что повар выполнил свое обещание – у Синоли и Нинно появились плащи, пришедшиеся кстати: за окном дождь щедро поливал Элладанн, стирая следы крови со стен и мостовых.
________________
Послеобеденную приборку Маргарита затягивала, как могла. Она надеялась, что Бог смилостивится над ней и Гёре передумает. Бог и на этот раз ее не услышал. Нетерпеливый повар сам зашел в пустую залу и позвал девушку:
– Будёт ужо мётлять. Цавтру есшо намётляшься, мятлянья. Ходи сюды.
Озираясь, с бегающими глазами, «мятлянья» робко пошла за ним.
– Я не могу, – смущенно сказала она, проходя в полутемную кухню. – У меня дни, когда женщинам нельзя… Пару часов назад узнала…
– Ааа, во оно чо… – понимающе оскалился повар. – Добрю… Насмёкаем…
Сначала несмело Гёре положил свои ладони на плечи девушки и стал ощупывать ее. Маргарита закрыла глаза, чтобы не видеть его полного похоти лица. Повар становился смелее – его руки примяли ее грудь, затем талию и устремились ниже. Она слышала, как он сглатывает слюну, облизывается и причмокивает. Гёре придвинулся очень близко, и Маргарита почувствовала бедром недвусмысленную твердость – ее тут же передернуло от отвращения.
– Не могу! – вскричала она и попыталась вырваться. – Не могу этого делать! Отпустите!
Она отпрянула назад, отступая вглубь кухни и отбиваясь от рук, что ловили ее. В конце концов девушка оказалась зажатой в углу, за столом для посудомойки.
– Да утихни, – шептал повар, наваливаясь на нее. – Я насильнишать не будю. Дайся натрогаца тобя, и всё! Я обесщаньё сполнил – твойный чёрёд… А то заберу ихние пласщи и вконец кормить не цтануся – с голоду цдохнут. Всем плявать…
Маргарита, зажатая боком в стену, закрыла лицо руками и отвернулась, чтобы не видеть Гёре. Одной рукой он тискал ее сзади сквозь платье, сжимал ее ягодицы и пыхтел. Что он делал правой рукой, она отлично представляла, не открывая глаз. Скоро повар взял запястье Маргариты, оторвал ее ладонь от лица и потянул вниз.
– Ххвати ёго, – хрипло шептал он. – Токо и всего. Давай…
Маргарита пыталась вырвать руку, однако повар крепко держал ее и, хотя обещал не применять силу, всё настойчивее тянул ее ладонь вниз.
– Давай жо, – требовал он. – Хвати жо… Ну, пожааалстю, хвати…
– Щас я хвачу! – резко и зло прозвучал мужской голос.
Гёре сразу отшатнулся от Маргариты, как от волны печного жара.
– Отхвачу твой хер на хер!
В кухню заходил Рагнер Раннор. Он был в черном полурасстегнутом камзоле поверх белой рубашки и со слегка влажными волосами; его лицо выглядело уставшим и из-за этого особенно мрачным. Вернувшись в ратушу несколько минут назад, он узнал от Ольвора о странном поведении пленницы. Великан славился удивительной интуицией, и Рагнер не стал пренебрегать его мнением, – так он оказался сначала в обеденной, а затем и в кухне.
– Ваша Свееетлость, – залебезил Гёре по-лодэтски. – Я вам всё сготовил… Ща вам всё снесю! Припоздали вы, Ваш Светлость, как завсегда…
– Что это было, Гёре? – зло спросил Рагнер. – Я тебя кухарить нанял, а не чужих жен по углам лапать. Сказал же, чтоб ее в кухне не водилось! Чего тебе было неясно?
– Простите… Простите, ради Богу! – с чувством взмолился повар. – Бесы попутали… Никоды больше́е не ослушусь, крест даю!
– Пошел вон отсюда со своим крестом, – еще сильнее разозлился Рагнер. – Я уже весь в твоих крестах должен был бы быть. Вон из кухни! – повторил он. – Потом еще поговорим!
Маргарита ничего не понимала из их речей, лишь видела, что Лодэтский Дьявол разгневан. Она стояла в темном углу у стены и ждала своей участи.
Проводив ледяным, колким взглядом убегавшего толстяка, Рагнер перенес лампу с кухонного стола на стол для посудомойки и осветил лицо девушки – избитое, обрамленное белым платком, с распахнутыми от страха зелеными глазищами и ярко-розовыми щеками.
– Так, теперь ты, – заговорил Рагнер по-орензски. – Что тебе нужно от моего повара?
– Ну… – замялась Маргарита и нервно захлопала глазами. – Вы всё видели… Любовь у нас…
– Любовь?! – изумился Рагнер и стал буравить ее зрачками. – Живо правду говори! Чего ты тут задумала? Отравить нас всех, быть может?!
– Да откуда у меня яд? – искренне удивилась Маргарита этим подозрениям. – У меня здесь ничего своего нет… На улицу меня не пускают… Откуда яд?
– Вот поэтому и повара моего тут охмуряешь – голову хочешь заморочить этому дураку, чтобы он это сделал за тебя. Любовь у них!
Он помолчал, переводя дух.
– Живо всё выкладывай, – мрачнея и хмурясь, сказал герцог. – Если опять врать начнешь, то… Я тебя предупреждал. Не зли меня еще сильнее.
Маргарита молчала: узнай Лодэтский Дьявол, что он пленил ее брата, наверняка как-нибудь этим воспользуется.
«Убьет его, – думала она. – Будет пытать, чтобы разузнать про Ортлиба, а потом убьет».
Жизнь брата для нее была дороже собственной. Что Лодэтский Дьявол не сделал бы с ней, ей стало уже всё равно: честь у нее забрал Идер Монаро, супруг, скорее всего, не примет ее вновь. Она опустила глаза и спокойно ждала, что будет дальше. Страх куда-то ушел.
– Ты что дура?! – услышала она жесткий голос Рагнера. – Я едва слово скажу, что можно, – и тебя на части поделят, и к каждой части очередь выстроится! Я не против, чтобы мои воины развлеклись, – заслужили!
Маргарита безмолвствовала, хотя при мысли, что ее ждет, она всё же перепугалась: глаза предательски увлажнились, а руки задрожали. Рагнер тоже молчал, решая, что делать дальше.
– Гёре! – громко крикнул он.
Запыхавшийся, толстый повар появился в кухне менее чем через минуту.
– Давай, Гёре, говори ты, – потребовал Рагнер. – По-орензски…
– Да-да… Я щас-сщас… – смахнул пот со лба повар и коротко выдохнул. – Сиживаю я, цначат, читываю себе, ясзыкзнаньё своё лучшаю… Не в часу труду – нет, нет! А она тут, зленоглазья чёртовка, с мётлою своею рядом павою гуливает… И так цладенько шоптаца, чо я ужо большею цпокойно не могёл! «Гёре, – тонко пропел толстяк, – хотишь, мятлою пойдуся́? Я цкучаааю…» Ну я и гадаю, – продолжил говорить нормальным голосом повар. – Мятла – эт мётла иль не мётла? Да и чё за «пойдуся́»? Вовсе нё полов она, кажись, мётлять хотит! Глядю: вёрная мыцля! Цталась вон в тот край, где и нынчо, да гнёца всё и гнёца! Обольсщат меня! Нижею и нижею всё гнёца! Как греху-то не цдаться, Ваш Светлость, кода вот прям так?!
На этих словах Гёре стал неуклюже сгибаться в поясе и выставлять к герцогу свой зад.
– Гёре! – возмутился Рагнер и брезгливо поморщился. – Я всё понял уже давно! Стой прямо!
Маргарита, слушая повара, покраснела до макового цвета, но продолжала молчать. Взгляд у Рагнера изменился – он смотрел на девушку с прежней жесткостью, но и с интересом вместо гнева.
– Тебе нечего сказать? – спросил Маргариту герцог. – Так всё и было?
От ужаса, что он теперь точно исполнит свою угрозу и отдаст ее жутким головорезам, она начала резко бледнеть – и всего за четверть минуты ее щеки почти сравнялись по цвету с платком. Рагнер тоже молчал, сдвигая брови и не отрывая от нее колкого взгляда. Понимая, что девушка, хоть и сильно напугана, но ничего не расскажет, он повернулся к повару.
– Хм, – критически осмотрел его Рагнер, – Гёре, а ты же записной… красавчик… Что-то я раньше как-то не замечал… Значит… метлой тебя обольщала? А мне вот не показалось, что у вас всё сладилось.
– Обдула, Ваш Светлость! – залепетал толстяк. – Вёдьма зленоглазья околдовала, разума натуманишла… а как до дёлу, то кровить, дескать, её мятла шначала!
Маргарита от новой волны стыда закрыла лицо руками.
– И ничё нё могёт она! – продолжал повар. – Я ёй уцлугу, а она мнё – шиш!