– Конечно, белый…
Как гостю Рагнер изначально отдал ей «белое войско», и она сделала первый ход. Несколько минут они играли молча, затем Рагнер проговорил:
– Седьмой день, как ты здесь, а твой муж не объявился. Что думаешь?
– Я говорила, что не уверена, придет ли он. Может, он даже мертв, – прикусила Маргарита здоровую сторону нижней губы.
– С такой отметиной, как у него на черепе, мертвецов мы не нашли… – переставил черного конника Рагнер.
– Аразак? – грустно усмехнулась Маргарита.
– Аразак. Появился в Тронте и изъявил желание помочь за вознаграждение… Он нам много чего рассказал: о городе и его слабых местах, о градоначальнике и вашем новом доме… Ну и о тебе.
– Даже знать не хочу, что этот человек вам рассказал, – ответила Маргарита, срезая черного конника Рагнера своим белым мудрецом.
– Неужели? – спросил он по-меридиански. – Аразак сказал, что ты была неграмотной… прачкой работала, что соблазнила того, кто на сорок лет тебя старше, вышла за него замуж сразу после траура. Ах да… Градоначальник еще от бывшего супруга тебя избавил – он же стал помехой. И убил твоего первого мужа тот человек, который, по твоим словам, надругался над тобой, – незаконный сын градоначальника. Еще Гюс считает, что ты и тот незаконный сын давно стали любовниками и он решил избавиться от тебя первым, пока ты не избавилась от него, как от первого супруга… Что скажешь?
Маргарита сжала губы от праведного гнева.
– Да никогда я не работала прачкой! – возмущенно ответила она на меридианском. – Я и медной монеты не получила за стирку тех проклятых простыней! Это выручка семьи была… А в замке я честной посудомойкой трудилась. Начистила, должно быть, тысячи тысяч тарелок! И супруг старше меня не на сорок лет, а на тридцать восемь с половиной. Ложь! И остальное – ложь! Хотя, нууу, – замялась она. – Про образование… Это правда – мой меридианский не очень хорош, а остальные науки и искусства еще хуже, особенно вышивание.
– Не знаю, как с вышиванием, – ответил Рагнер по-меридиански, – но на языке Святой Земли Мери́диан ты говоришь неплохо, – задумался он. – Так что же твой супруг? Сильно он тебя любит?
– Да не знаю я! – вскричала Маргарита, перешла на орензский и постаралась себя успокоить. – Как можно другому в голову залезть? Он непростой человек, – посмотрела она белого шахматного мудреца и на маску козла в его руке. – Не такой, как я. Я не знаю, из чего состоит его любовь…
Они продолжили играть молча. Первой не выдержала и заговорила Маргарита:
– А Гюс Аразак не рассказывал вам о крысе? Наверняка не рассказал, что он Гюс I Помойный.
И Маргарита с радостью поведала, как Аразак с ее помощью уселся в мусорный бочонок.
Рагнер едва сдерживал смех. Его глаза подобрели, и в них появилось озорство.
– Теперь понятно, – широко улыбался он, показывая серебряные зубы, – почему он тебя так ненавидит. Я думал, что там чувства, но теперь понятно…
– Он меня чуть в бочке за это не утопил, – зло говорила Маргарита, вспоминая тот летний полдень. – Схватил с приятелем в курятнике – и они потащили меня к тунне, что стояла рядом. Я уже почти утонула, но смогла с пояса Аразака снять кинжал и… Сквозной шрам, какой у него на предплечье, и порезанный палец на другой руке, – это моя работа. Но если бы не Ортлиб… – грустно добавила она, – то меня всё равно бы утопили: их было двое и они были намного сильнее меня. А Ортлиб услышал крик Аразака, поднялся к курятнику и одним ударом повалил его приятеля, а сам Аразак сбежал, расталкивая женщин и сваливая их с лестницы. Вот так мы с Ортлибом и познакомились, – вздохнула она. – Он меня из той бочки на руках вынес… – прослезилась она от благодарности мужу и утерла уголок глаза.
Рагнер задумчиво глядел на нее.
– Что же он сейчас не спешит?
Маргарита пожала плечами.
– Я не знаю, может ли он вам помочь… Если может, то предать, проиграть войну, отдать вам Лиисем ради одной женщины, пусть и любимой… Я не уверена, что он пожертвует всем ради меня, – призналась Маргарита в своих страхах и незамедлительно стала защищать мужа: – Ну а вот вы… Вы бы пришли за супругой на его месте? – ехидно поинтересовалась она. – Проиграли бы войну ради жены?
– Даже не сомневайся, – ответил Рагнер, глядя Маргарите в глаза. – И ради своей супруги тоже, хотя я ее не люблю и совсем не знаю, но она моя жена. Мой долг беречь ее и ее честь, поскольку это и моя честь. Может, поэтому я ошибся в твоем супруге. Я сужу людей по себе и по своим друзьям. Все делают эту ошибку… – задумчиво постучал он пальцами по шахматной доске. – Мне сказали, что он очень гордый. Надеюсь, это не ошибочно…
В молчании они стали доигрывать партию, но через три хода Маргарита не выдержала и горячо заговорила:
– Это лишь слова! Окажись вы на его месте… Болтать легко!
Рагнер с интересом на нее посмотрел и, ухмыляясь, помотал головой.
– Зачем ты оправдываешь супруга? Он не стоит этого. Когда человека берут в плен, как шахматного короля, то он проиграл – всё: конец игре! И плати выкуп за свою свободу или свободу тех, кто тебе дорог. Я сделал щедрое предложение твоему супругу – сказал, что твоей чести ничто не грозит. Поверь, даже дамам из первого сословия не всегда так везет, тем более дамам из третьего. А он, нет чтобы поспешить тебя выручать, испытывает твою удачу и мое терпение. Здесь все считают, что твой супруг забыл о тебе, бросил тебя. Не самые благородные и порядочные люди, мои вояки, и те считают, что жену надо бы побыстрее вызволить, а раз столько времени прошло, и муж всё не идет, то уж и не объявится. Что бы он ни мыслил… Я не могу этого понять. Он же прекрасно осознает, что с тобой тут могут сделать… или уже делают каждый день. Он должен был появиться, даже если ничем не может помочь, хотя бы попытаться… И где он?
Маргарита не смогла ничего возразить. Произошедшее в зале собраний стало следствием того, что ее считали ненужной мужу, а значит, ненужной и герцогу Раннору – то есть доступной для них самих. И чем дальше, тем сильнее к ней будут приставать все эти мужчины, которых только в ратуше проживало около тысячи человек.
– Конец игре! И платите выкуп за свободу своего короля! – разозлено сказала она, переставляя белого мудреца, так похожего на Ортлиба Совиннака, и окончательно перекрывая черному королю Рагнера пути к бегству. Жутковатый обсидиановый мудрец с мордой козла замер на середине доски, будто удивляясь и негодуя.
– Я же говорил, что ужасно играю! – весело усмехаясь, воскликнул Рагнер. – Даже девчонке проиграл! Выкуп, говоришь… Забирай шахматы, если желаешь: ты честно выиграла свое королевство.
– Они мне не нравятся… – не улыбнувшись, помотала головой девушка. – Можно мне теперь пойти к себе?
– Пока нет. Самого главного я еще не сказал.
Он перестал ухмыляться, задумчиво постучал пальцами по шахматной доске и спросил:
– У тебя еще кто-то из близких может быть в неволе? Хочешь… помогу их освободить?
Маргарита кивнула.
– Я завтра собираюсь проехать до трех крепостей, что мы взяли, – внимательно смотрел на девушку Рагнер. – Поедешь с нами. На кого укажешь пальцем, того отпустят.
– Спасибо, – растроганно ответила Маргарита. – Я даже не знаю, что сказать… Это благородно. Я за вас молиться буду! – воспаряла она.
– Не спеши благодарить или молиться. Ты поедешь без платка. Весь город будет видеть тебя с нами и с непокрытой головой как нашу женщину, как мой трофей. Если твой муж и после этого не объявится…
Маргарита тут же сникла. Для женщин их волосы имели особый смысл: в них таилась волшебная природа материнства. До первой крови девочкам не заплетали кос, только подрезали им волосы, чтобы они впитывали из мира силу для чадородия; после мать торжественно делала дочери косу вдоль позвоночника – и до рождения первенца волосы стричь было уже нельзя. Девушка на выданье частенько распускала косу, разводя вокруг себя чары, ведь душам девственниц Порок Любодеяния не грозил. Словом, неприкрытые волосы, даже распущенные, сами по себе не означали ничего дурного и гласили о естественной потребности женщины отдавать любовь.
Но для замужней особы показать всем на улице волосы было так позорно, что без молитв у крыльца храма никак нельзя было избавиться от грязной славы. Даже в купальне дозволялось обнажить перед чужими мужчинами ноги, грудь, живот или ягодицы, но не явить волосы – ни на голове, ни у срамного места. Если замужняя дама появлялась на людях с косой, словно добропорядочная невеста, то это могли расценить как нежелание рожать от своего супруга и сделать далеко идущие выводы, а за распущенные волосы можно было заслужить обвинение в прелюбодеянии, взойти на эшафот или быть забитой камнями в праведном гневе соседей. Тетка Клементина на протяжении шести с половиной лет твердила Маргарите, что даже девочке «не носить чепчику – подобиться кошке», а в недавно прочитанном романе, какой Ортлиб Совиннак не посчитал дуростью, даме предоставили выбор: смерть или снять головною повязку перед сотней мужчин, – та героиня романа, само собой, предпочла погибнуть.
«Меня едва видели в городе, – размышляла Маргарита. – Мало ли кто на кого похож… Нет, один узнает – и всё… пойдут сплетни… Ортлиб тогда точно меня убьет. Я покрою позором его имя, а этот жуткий лодэтчанин этого и добивается – унижает Ортлиба, дает понять, что дальше будет хуже… К его гордости обращается или даже к Гордыне, а не к любви».
Рагнер понимал, о чем она думала. Он скривил рот на одну сторону, нахмурился и снова постучал пальцами по доске.
– Ты можешь отказаться, – произнес он. – Я не настаиваю. Это по твоему желанию.
– Я поеду с вами… – тихо сказала Маргарита. Перед ее глазами проплывали добряк дядя Жоль и бьющаяся головой о дверцу своего замка розовая принцесса, малолетний избалованный Филипп, читающий «гимну» в ее день рождения и корчащий «очаровательное личико», дед Гибих, отжимающий простыни и целующий ее в лоб через подвенечную вуаль.
– Я поеду, – тверже повторила она. – Там старик и мой дядя, толстый и немолодой, и маленький брат – ему всего одиннадцать исполнилось в восьмиде Веры. Он пожить еще не успел… Я не могу их бросить. Если они погибнут, что я буду думать о себе? Я уже опозорена. Что мне терять? Я поеду.
– Они мужчины, а ты женщина! – резко сказал Рагнер. – Старые, малолетние или толстые – они мужчины. Погибнуть, защищая свой город и свой дом, – это достойная смерть. Ты не обязана их спасать. Так что, – вздохнул он, – мне, конечно, нужно, чтобы ты поехала, но мой совет тебе – этого не делать. С тебя довольно.
– Нет, – помотала головой Маргарита. – Я поеду. Я не смогу жить, если буду знать, что ничего не сделала, когда могла. Всего лишь платок, – печально вздохнула она.
– Ладно, – вставая со стула, заключил герцог. – Иди к себе и еще подумай. Если поедешь с нами, то завтра забудь на день про метлу. И утром, к седьмому часу, выходи на первый этаж к лестнице. После шестого удара колокола будем ждать тебя не больше девяти минут.
________________
Люди не знали имени Божьего Сына, ибо оно было священным и ему надлежало оставаться в тайне. По иной причине имена минувших культур стерли из Истории: древние предки меридейцев подвели мир к гибели, осквернили себя и обрекли весь род людской ужасаться Конца Света, – за это и были наказаны забвением. Разницу между тайной и забвением меридианцы различали хорошо: всё таинственное следовало изучать и пытаться обратить в знание; скверну – изгнать и навечно похоронить. Божий Сын, когда посчитал бы людей достойными, обязательно открыл бы человечеству свое имя, чтобы общаться с людьми на равных. Пока же меридианцы оставались во власти грехов и лжи. Четвертый Божий Сын так записал в Святой Книге: «Из неисчислимых путей человек всегда изберет самый губительный, даже если будет жаждать иного, ведь сам себе лукавить любит – более чем кому-то прочему. Ежели внезапное бедствие человека постигает, будто в дом его вихрь вторгся и все стены порушил, не рыдать по тленным предметам мудрец будет, а радоваться – Создатель над ним сжалился. Примет длань Божию мудрец без противления и позволит вывести себя, малоумного, на дорогу верную».
Именно эти строки вспоминала Маргарита, пока обдумывала вчерашнее предложение Рагнера Раннора. Утром ее каменная решительность дрогнула трещинами сомнений. Не зная, как поступить, она просила Бога дать ей знак, молила вывести ее на верный путь, но знака от Создателя она не получила, надежд на его вмешательство у невезучей девушки тоже было немного, – пришлось выбирать «путь» самой.
«Прескверный день окончается не яблоком, а конфетою», – вспомнила она пословицу дядюшки, поверила, что ее страшный позор обратится в столь же огромную радость, и в итоге решилась. Пока же, покрыв голову платком, Маргарита спустилась в обеденную залу на первый завтрак. Аргус издали заметил ее, заулыбался своими полными губами, стал ожидать, что она подойдет и сядет рядом с ним за стол. Томные глаза проследили ее путь от дверей и до буфетного стола. Получив от Герраты лепешку, кусок холодной свинины и отвар из сухих яблок, Маргарита направилась к середине стола.
– Здравствуйте, Эорик, – обратилась она к мужчине с перебитой переносицей. – Можно мне сесть рядом с вами?
Она даже договорить не успела – Эорик и Сиурт раздвинулись. Одержав маленькую обеду, Маргарита немного повеселела. Аргус больше не улыбался. Он хмуро смотрел на нее с минуту, потом отвернулся и обнял Эмильну. Жестокое и красивое лицо черноволосой сиренгки говорило Маргарите: «Вот и сиди там да не возвращайся, а то худо будет».
После завтрака Маргарита поднялась на третий этаж, сняла в комнатке платок и стала думать: расплетать ли косу. Лодэтский Дьявол ничего не сказал о том, насколько сильно он желал ее унизить. Решив, что распустить волосы, она всегда успеет, Маргарита поглядела на себя в зеркальце. Стекло отображало хмурую блондинку, красивую, хоть и с пятнами у глаза. На нижней губе, будто нагло усевшаяся муха, темнела выпуклая короста.
Спускаясь вниз с боем колоколов, она еще со второго этажа увидела, что ее ждали герцог Раннор, Аргус и рыжий великан со шрамами, Ольвор. Все трое мужчин так уставились на изрядно похорошевшую без монашеского платка девушку, что она смутилась и зачем-то прикрыла руками грудь.
– С косой можно? – спросила Маргарита, чувствуя, что ее щеки начинают гореть.
– Пойдет, – к ее облегчению ответил Рагнер.
Он протянул ей чей-то изумрудно-зеленый плащ с оторочкой из куницы и золочеными застежками – дорогой и броский наряд, дозволительный только аристократке, – наряд, из-за какого на пленницу обязательно обратят внимание горожане. Роскошная накидка еще больше украсила Маргариту, даже синяки под правым глазом и ссадина на губе стали меньше бросаться в глаза. Пока она надевала плащ, Аргус смотрел на нее с неясным выражением на лице. Рагнер Раннор, казалось, мало интересовался пленницей – он о чем-то тихо говорил с Ольвором и не поворачивался в ее сторону.
«Только бы не пришлось ехать с Аргусом, – думала Маргарита, пока они выходили во внутренний дворик. – Даже пусть с герцогом, только не с ним. Нет, нет, нет! С ним тоже нет! Грязные стишки бродяги, конечно, чепуха и неправда, но чем дальше я буду от лодэтского чудовища, тем спокойнее. Лучше всего… пусть мне лошадь дадут, и я одна поеду. Пожалуйста, Боженька!»
Во внутреннем дворе, у конюшни, их ожидали десять всадников и три лошади – все три с мужским седлом. Аргус взял девушку за плечо.
– Пъойдём цо мной, – сказал он ненавистную Маргарите фразу.
Она вырвала руку и со злобой поглядела на него – Аргус посмеивался. Его томные глаза будто ласково говорили: «Дуреха».
– Иди с Ольвором, – приказал Маргарите Рагнер. – С ним поедешь. Иди, иди, – добавил он, замечая робость девушки перед великаном. – Он страшный и злой, но ты не в его вкусе. Будешь с ним в безопасности и в городе, и у крепостей.
Конь жуткого Ольвора напоминал хозяина – рыжей масти и размерами с рыцарского коня самого герцога. Жеребец повернул к Маргарите морду, по-человечески нахально осмотрел ее и щелкнул зубами, отчего девушка вздрогнула. Ольвор с необычайной ловкостью для такого большого человека запрыгнул в седло, даже не используя стремени. Маргариту он подхватил под грудью – и она опомниться не успела, как оказалась у великана на коленях.
– Отлично, – произнес Рагнер, оглядывая их. – Просто отлично: злой людоед и прекрасная бедняжка.
Ольвор направил коня к воротам, а Рагнер подошел к Аргусу и тихо сказал:
– Я знаю, что вчера произошло. Аргус, приказ к ней не лезть был и для тебя. Не пытайся более… и не надейся. Как бы ни было – она не для тебя.
Мужчины схлестнулись взглядами. Аргус не спешил отводить свои томные, темные очи, какие сейчас смотрели столь же жестко, как и светло-карие глаза герцога, но он всё же опустил густые ресницы и невесело усмехнулся.
– Во второй раз повторю, – холодно произнес Рагнер. – Она не для тебя. Забыл о ней – это приказ.
И он резко направился к черному с рыжими подпалинами коню, а Аргус исподлобья глядел на него со смешанными чувствами, но потом выдохнул, очистил взор и подошел к броскому, темно-буланому в яблоках скакуну.
________________
Солнце из-за позднего прихода весны еще только наливалось зноем, тем не менее уже слепило резким светом глаза. Плодовые деревья пышно усыпались розовыми и белыми цветами, крапинки нежных липких листиков облепили голые ветки кустов, зеленела короткая, едва пробившаяся сквозь землю трава, а ее уже раскрасили синие и желтые всполохи первоцветов. Природа воскресала, возрождалась и жизнь в Элладанне.
Город больше не грабили. С медианы король Ивар IX и Рагнер Раннор наказывали за бесчинства своих наемников, но, конечно, ротные на многое закрывали глаза, а изъятие снеди вовсе не считалось разбоем. Все деревни вокруг города стояли разоренными, однако и войска не голодали, и предприимчивые торговцы богатели на войне – везли товары из городов у Лани. Половину они отдавали новым хозяевам Элладанна за право торговать, вторую продавали за такие деньги, о каких и помыслить раньше не смели.
Главную площадь лодэтчане заполняли трофеями. Они заселились в близлежащие к ратуше дома, отметив их жутким черным знаменем с белым морским змеем и сероватым ликом веселящейся Смерти. На окраинах, включая крепости, хозяйничали ладикэйцы. Четверть войска в синих нарамниках ушла обратно в завоеванный Нонанданн, так как один город не мог прокормить полчище, превышавшее сорок тысяч голов.
Отряд Лодэтского Дьявола, покинув ратушу, направился к крепости на западной окраине. К восьмому дню с захвата Элладанна горожане уже без страха сновали по дороге между пехотинцами в синей форме – люди покорились, смирились со своей новой действительностью, опять начали торговать и копить добро. Как и в мирное время в Элладанне работали трактиры, где кружку пива по древнему закону продавали за четвертак, только щедро разбавляли ее водой, а по всегда оживленной Западной дороге без опаски шагали лоточницы, что, как и прежде, отпускали за медный регн ржаную буханку, еще сильнее потемневшую из-за желудевой муки.
Перед темно-красным особняком, бывшим домом градоначальника Совиннака, жевали сено лошади – это жилище тоже занял враг.
«В мрачноватых залах времен Альбальда Бесстрашного ныне слышится ладикэйская речь, похожая на звон мечей и гул камней, ударяющихся о металл, – думала Маргарита. – Дом, насколько мне известно, еще не нашел покупателя. Ортлиб отдал его управе вместе со всей обстановкой за половину стоимости, за пятьсот золотых монет… Альдриан же назначил взыскание в тысячу альдрианов, в тысячу тысяч регнов – столько же Лодэтскому Дьяволу король Ладикэ заплатил за Сиренгидию. По весу это аж осьмина таланта из золота или тунна серебра! Целая золотая голова или та бочка, полная серебряных монет, в какой меня чуть не утопили…»
Заметив отряд Лодэтского Дьявола, горожане, побросав свои дела, останавливались и таращились на непокрытые волосы жены бывшего градоначальника Совиннака, на ее богатый плащ, на следы побоев на лице красавицы и на то, как она, чтобы не упасть, держалась за плечо жуткого великана, а когда кони убыстрялись, то уже великан обхватывал девушку за талию и крепко прижимал ее к себе. О мыслях этих людей Маргарита боялась гадать: оглядываясь, она видела, что многие чертили крестики на груди.
В Западной крепости поселился Ивар Шепелявый. Он мог бы занять лучший из особняков на улице Благочестия, но из-за мнительности предпочитал более надежные укрытия. Опасаясь покушений и огнестрельных ран, он не снимал сплошных доспехов, поверх них носил парадный синий нарамник, расшитый гербами предков, блиставший каменьями и золотыми оторочками. При всем при том свою лысеющую голову король прикрывал шлемом лишь вне крепости. Таким, в рыцарском облачении, Маргарита впервые увидела венценосного Божьего избранника – Ивар IX по-простому вышел встречать Рагнера, показывая тем самым, насколько его ценит.
На втором году, сорокового цикла лет, правителю королевства Ладикэ исполнялось шестьдесят два, то есть до возраста старости ему осталось всего три года. Благодаря ежедневному фехтованию, умеренности в пище и долгим конным прогулкам, пожилой король еще чувствовал крепость плоти, выглядел статно и ходил легкой поступью. Будто пересаженная с другого человека, малосимпатичная широкая голова с лицом, похожим на морду бычьей собаки, увенчивала его высокое, сильное тело. Он прятал обвисшие брылями щеки под седой бородкой, но всё равно, то ли из-за короткого приплюснутого носа, то ли из-за глаз навыкате, властитель Ладикэ напоминал матерого бойцового пса. Когда Ивар Шепелявый говорил, то у него во рту, посередине, зияла дыра от давным-давно выбитых на турнире зубов; слова у него из-за этого получались мятыми, порой с присвистыванием и частенько сопровождались брызганием слюны.
Король Ладикэ прошелся по Маргарите откровенным взглядом, но после слов Рагнера, перестал проявлять к красавице интерес. Лодэтчане и король удалились в крепость, Маргарита и Ольвор направились к пленникам – те таскали валуны, укрепляя стены и восстанавливая развороченные ворота, разгребали завалы, доставая из-под них мертвых ополченцев, а иногда лишь части тел. Все пленники выглядели изможденными. Большинство имело легкие раны, какие они перевязали грязными тряпками. Представив, что здесь творилось при штурме, Маргарита едва не зарыдала от осознания собственной вины за трагедию Элладанна.
«Ведь у меня был день, чтобы сказать людям, что их бросили, призвали, дабы обмануть врага, создать видимость обороны в крепостях, в то время пока войско уходило из города. Но я ничего никому не сказала, как того хотел Ортлиб. Ни одному человеку не помогла. Я сидела дома, ждала, пока меня спрячут, и вышивала. Так мне, наверно, и надо».
Пленники, не прекращая работы, кидали изумленные взгляды на жену Ортлиба Совиннака и на ее жуткого спутника со шрамами на лице. Из-за редкой для Лиисема сиренгской внешности Маргариту узнали сразу – она слышала, как мужчины шептали друг другу ее имя. Девушка же вглядывалась в них, выискивая хоть кого-то, кого знала.
Невозможно было им всем помочь. Она выбрала самых изможденных: двоих стариков и одного подростка возраста Филиппа. Эти люди дрожали перед Лодэтским Дьяволом так же, как недавно трясся Синоли. Слова Маргариты, что не надо бояться, их не успокаивали – они не верили, что их просто отпустят.
– Я думал, старик должен быть один, – увидев эту троицу, удивился Рагнер.
– Я не знаю этих людей, – ответила Маргарита. – Вы сказали, что отпустите любого, на кого я покажу, – пояснила она приподнявшимся бровям герцога.
Тот шумно вобрал ноздрями воздух и, справляясь с гневом, столь же шумно выдохнул.
– Ладно, – неохотно согласился Рагнер. – Их отпустят, но ты не наглей. Я говорил только про твоих близких. А еще сказал: «На кого пальцем покажешь». Я могу оставить тебя без единого пальца. Думай об этом в Северной крепости.
На Северную крепость Маргарита возлагала самые большие надежды – именно там находились в предыдущий день сатурна ее муж, дядя, брат и дед Гибих. Дорога, площадь у крепости и соседние дома пострадали куда как сильнее, чем в западной стороне. Сама крепость частично оставалась черной от копоти, две ее башни обрушились, поверху торчал горелый частокол. Через провал, что раньше являлся воротами, виднелась огромная пушка – «Дурная Маргарита», захваченная ладикэйцами, внесшая свою лепту в разрушение Элладанна и, возможно, принесшая гибель родным той, в честь кого ее назвали.
Среди всех пленников Маргарита узнала двух лавочников из Безымянного проезда и их троих сыновей. Лавочники, гончар и башмачник, ничего не смогли рассказать госпоже Совиннак об участи ее родных, пояснив, что в аду, какой здесь творился, все потерялись, но еще они немного успокоили ее тем, что их тел тоже не нашли.
– Но кой-кого на куски искидало по окружью, – добавил башмачник. – Упованье могёт быться пустою – не надобно верить в чуде́сы…
Гончар в это время с сочувствием разглядывал синяк под глазом Маргариты, ссадину на ее губе и непокрытую голову.
– Как ж вы можетесь с сими, госпожа Совиннак? – спросил он.
«Жалеет меня, но думает, что я стала девкой врага, – поняла пленница. – Решил, что я с радостью разоделась в куньи меха, какие раньше не могла себе позволить, что срамно себя веду, ведь не убиваюсь от горя, как должна была бы делать из-за того, что потеряла честь».
– У меня нет выбора, – только и ответила Маргарита.
Рагнер отпустил этих пятерых пленников, согласившись, что раз она их знает, то имеет право дать им освобождение. Проводив за ворота Северной крепости счастливых лавочников, отряд направился к Восточной крепости, но там снова не нашлось ни одного лица, знакомого Маргарите. Чтобы ее позор принес хоть какую-то пользу, она стала уговаривать герцога Раннора отпустить еще троих, самых немощных. Заявив, что уже второй раз за день он необычайно великодушен и что в третий раз она от него просто так добра не дождется, Лодэтский Дьявол махнул рукой, и пленников отпустили.
– Чего ты так за них переживаешь? – спрашивал Рагнер, когда они возвращались назад по Восточной дороге в ратушу. – Они знали, на что шли, когда брали оружие, – и теперь обязаны выкупить свою свободу – такие воинские законы. И им еще весьма повезло: моим пленникам хуже. Они сейчас вырубают деревья у холма, чтобы мы могли подтащить боевые машины к замковым стенам, а сверху на этих людей летят пули и стрелы – так что они по ночам работают… но всё равно умирают. Повезло тем двоим, твоему брату и громиле, что я их отпустил, – они тебе жизнью обязаны, а громила так дважды обязан. Но самое дрянное, – с досадой сжимая губы, добавил Рагнер, – что Альдриан сбежит из замка через подземный ход, как только мы начнем штурмовать чертовы двойные стены, поэтому мне и нужен твой супруг. Он должен всё знать об этом городе. В бумагах из вашего дома мы ничего не нашли. Я же хочу, чтобы герцог Лиисемский прямо в мои руки бежал. Вот только, похоже, твоему супругу его герцог дороже тебя.
– Может, он мертв, – всё еще пыталась защитить мужа Маргарита. – Мой супруг оборонял город в Северной крепости, а она сильнее прочих пострадала. Мне сказали, что людей разорвало на куски и их было не узнать.
У нее выступили слезы при мысли, что дядя Жоль и маленький Филипп тоже валяются где-то изувеченными кусками. Рагнер вздохнул.
– Может быть… и мертв… Так что же мне тогда с тобой делать, несчастная юная вдова?
Маргарита затравлено на него поглядела, холодея от осознания, что тогда ее участь очевидна. Она перевела взгляд на спину Аргуса в знакомом темно-бежевом плаще, и ей стало противно до жути. Рагнер понял ее страх и странно улыбнулся.
– Твой девичий дом недалеко, – сказал герцог. – Да, я смог разузнать, что он у Суда… Поехали туда. Поглядим: может, кто объявился.
Уже солнце начинало клониться к закату, а Толстая Тори поведала Элладанну, что наступил пятый час, когда Лодэтский Дьявол и его конные охранители появились в Безымянном проезде. Зеленый дом Ботно и лавка казались безлюдными, как и соседние жилища. Не считая мусора у крыльца, в каком Маргарита узнала старые тряпки и побитые горшки с чердака, дом выглядел неплохо. Закрытые ставни и двери подарили ей призрачную надежду: дядюшка Жоль намеревался оставить двери открытыми на время штурма, чтобы их не сломали. Впрочем, запереть дом могли Синоли и Нинно. Покричав немного и не увидав ни родни, ни соседей, девушка отчаялась. Она уже не надеялась встретить кого-либо, когда, обогнув по узкому проходу дом, всадники попали в тихий тупичок за зданием суда – там, во дворике зеленого дома Ботно, Маргариту ждал невероятный подарок Фортуны: дед Гибих как ни в чем не бывало храпел на сеновале. Он отпер ворота нежданным гостям и предстал перед Маргаритой в привычном облике: заботливо расчесанная борода, топор за поясом и розоватая коленка в разошедшемся шве вонючих кожаных чулок.
Обрадованная девушка повисла на его шее. Дед же, положив руку на топор, неприязненно глядел на Лодэтского Дьявола, возникшего пред ним сущим кошмаром всей Орензы – в черных кольчуге и плаще, на большом черном коне, среди двенадцати жуткого вида всадников. Мог ли дед Гибих подумать, что цветастым двориком скромного дома Ботно когда-либо заинтересуется сам демон со своими слугами?!
– Деда, – обнимала старика Маргарита. – Я так рада, что ты жив. Где дядя и Филипп, знаешь? А Ортлиб? Что-нибудь знаешь о них?
Дед Гибих опомнился, снял со своей шеи руки девушки и поставил ее перед собой.
– Не ведаю, чё с кем да как. Ворота́лся из мясобойни в расбедокурню: чё не покрали – всё спортили. И никогошеньки с сих пор не видывал. Да раз никто в сей дом не явился – то все помёрли. Ему благодарствуй, – кивнул дед на Рагнера. – Любвляник твойный ужо, да? Иль еще ближе́е? Любвоник? – строго смотрел на Маргариту старик. – Да погля́нь на ся! Что сталось-то с тобою! – продолжал цедить с презрением дед. – Явилася с сими… Свела сюды! Волосья некрытые, растрёпа! На коленьях ихних рассидаешься, как девка-потаскуха гуляща! И по уляцам так… В соболях одёжа? – плюнул старик на землю у ног девушки. – У шеи́ меха соболие – кошке под юбою раздолие! Э-эх! Про мужа она прашивает! На кой черт те теперича муж? У тя, поди, теперича вся сия дюжна и один мужов! А чё, гоже! Дюжна мужов – дюжна даров! – снова плюнул он.
По щеке Маргариты скатилась слеза и оставила блестящую дорожку. Девушка стояла понурая, с опущенной головой, схваченная мозолистыми ручищами деда Гибиха.
– Эй, старик, – услышала Маргарита голос Рагнера. – Юную даму легко оскорблять, а ты меня попробуй.