Глава XXIII
Пятнадцатый день рождения
Меридианская звезда соответствовала кругу – совершенной фигуре и началу всех форм; меридианский крест – квадрату, несовершенной фигуре и концу всех форм. Круг и звезда символизировали идеальный, божественный мир, квадрат и крест – суть человека и земного мира, то есть изначальное стремление человека к несовершенству и к уничтожению своего мира. Из металлов квадратом обозначался хрупкий свинец, а круг – пластичным золотом.
Двадцать шестой Божий Сын оставил в Святой Книге такую запись: «Из-за рамок своей плоти человек и есть создание, какому так любы углы прямые и строенья кубические: размах рук человека равен росту его. Человек с разведенными в стороны руками и сведенными ногами – это рамка квадрата с центром у места детородного; человек с раскинутыми в сторону руками и ногами – это круг с центром в пупе. У младенца годовалого со сведенными ногами – центр это пуп, да чем старше человек, тем сильнее середина его плоти к местам детородным уходит. Центр – это есть сосредоточье сил, перехлест стихий и мощи, потому плоть ребенка много заботится о животе своем, а голод человека взрослого метается меж животом и местом детородным». Крест стихий, полученный при обряде единения, усмирял звериное естество плоти, дарил дополнительный центр силы в верхней части груди, помогая человеку в борьбе с Пороками и животными страстями.
Согласно знанию, люди имели друг с другом незримые связи, и вырастали они как раз из центра плоти, из сосредоточения сил: будто в лесу одни души переплетались лишь ветвями, вторые – еще и корнями, третьи никак не объединялись, а четвертые боролись друг с другом, – вот и связи у кого-то были прочными, у других же они обрывались. Самые сильные связи были внутри семьи и между влюбленными. Люди с сильной связью могли понимать друг друга без слов или, когда один о чем-то думал, другой это говорил.
Соединение между родителями и еще бездушным младенцем было иного рода. Экклесия называла эту связь «незримой пуповиной сил»: с момента зачатия и до трех лет, чтобы окрепнуть, плоть ребенка питалась жизненными силами своих родителей, – значит, существовала возможность передать наследникам свою душу. Мужское тело могло передать душу только наружу, как семя, женское – внутрь себя, в матку, где был центр силы. Из-за строения человеческой плоти Божий Сын умирал на кресте в пропорции квадрата: его душа перед гибелью плоти собиралась у детородного места и перетекала по незримой пуповине в его собственного годовалого сына, – такой возраст был наилучшим для принятия души младенцем от родителя из-за крепкой «пуповины» и центра силы в пупке. Могла душа передаться и дочери, но из-за строения женской плоти в дальнейшем душа передалась бы лишь тому младенцу, какой был бы еще в утробе. Погибнув на кресте, Божия Дочь уже не смогла бы родить, ребенок в ее чреве умер бы вместе с ней, – так прервалась бы череда возрождений: божественная душа отправилась бы на Небеса, не найдя пристанища в плоти, а Бог мог и не отыскать вторую столь праведную женщину, как Пресвятая Меридианская Праматерь. Следом наступил бы Конец Света. Таким образом, только строением человеческой плоти и ничем иным обуславливалось то, что божественная душа Спасителя жила в мужском теле и передавалась его сыновьям.
________________
Двенадцатый день плена сменился тринадцатым, затем прошел еще день. Маргарита уже три дня прожила у Рагнера в спальне и не понимала, как ей быть, ведь после дня венеры герцог точно перестал ждать Ортлиба Совиннака.
И в день юпитера, и в день венеры Рагнер приходил в ратушу за пару минут до начала восьмого часа и времени отбоя. Он где-то обедал в городе, а в свою спальню возвращался ради вечерней прогулки с Айадой да сна с ней в обнимку на полу. На рассвете или около того он вставал, отправлял собаку прогуляться, сам же укреплял тело: делал три раза по сто отжиманий, приседаний и сгибаний туловища из положения лежа для твердости живота. Маргарита в это время притворялась спящей, но из любопытства она иногда за ним подглядывала и тогда невольно восхищалась его сильным телом, особенно, когда видела игру мускулов на оголенном мужественном торсе, отмеченном шрамами и меридианским крестом. Ругая себя на чем свет стоит, она успешно противостояла искушению, отгоняла греховные мысли и лишь тихонько вздыхала.
Рагнеру никогда не требовалась нагретая вода, чтобы искупаться: после упражнений он просто обливался холодной водой; а Маргарите ежедневно, до второго завтрака, доставляли полтора десятка бочонков воды для большой купели. Из-за этого она чувствовала необъяснимые угрызения совести, хотя, казалось бы, могла ликовать, что причиняет хлопоты самому Лодэтскому Дьяволу, кошмару Орензы. Еще ей стали приносить сливки для кожи – и из-за них ей также становилось тяжело на душе. И из-за того, что «лодэтское чудовище» спит на полу, она тоже себя терзала. Пока Рагнер ни слова не сказал о ее переезде. Завтракая с Маргаритой, он подшучивал над ней, скорее даже измывался, и радовался, когда она пыталась дерзить ему в ответ, но ни разу за три дня он не упомянул о том, что пленница загостилась в его спальне, словно его не беспокоили собственные неудобства.
Пятнадцатый день плена совпал с днем рождения Маргариты. Шестого дня Нестяжания, второго года, сорокового цикла лет, в первый день сатурна, ей исполнялось пятнадцать лет. Она проснулась с гадким чувством обиды на мужа и с убеждением, что даже сегодня, в ее празднество, он не объявится. Трехдневный срок, какой в унизительных и грубых изречениях дал Рагнер, истек вчера, – с наступившего дня Лодэтский Дьявол угрожал отдать пленницу своим головорезам. Любила ли она супруга до сих пор или уже нет, девушка не понимала, только знала, что так сильно на него злится, что если он не придет за ней до окончания суток, то она сама больше не захочет его видеть.
По заведенному порядку, закончив упражнения, искупавшись и одевшись, Рагнер, уходя гулять с собакой, крикнул Маргарите, чтобы она вставала. В подавленном настроении девушка вылезла из-за красной завесы балдахина и, закрывшись в уборной, за триаду часа тоже привела себя в порядок. В свой день рождения она облачилась в ярко-зеленый наряд, что очень ей шел. Благодаря ли сливкам, или вышел срок, но синяки полностью исчезли с ее лица, будто они никогда и не пытались уродовать красавицу. Причесавшись, она покрыла голову платком и вышла в спальню, где на столе уже стоял завтрак.
В ожидании девушки Рагнер, сидя на большом сундуке, заострял меч обычным точильным камнем. Его волосы были перехвачены в хвост – значит, Соолма уже приходила. Она же принесла своему мужчине в день сатурна не белую, а символичную для этой планеты черную рубашку.
– А костью вы не пробовали меч затачивать? – поинтересовалась Маргарита, проходя к столу. – Человечьей, например?
– Зачем? – озадаченно спросил Рагнер, поднимаясь на ноги и вешая меч за цепь на стену. – Тем более человечьей… Это какие-то новые изыскания при дворе герцога Лиисемского или что?
– Почти… Не при дворе, скорее при кухне… Работницы хлебной кухни были уверены, что вы именно так делаете. Даже более… Могилы оскверняете, когда рядом нет живых красавиц. Ну, чтобы после насилия из их бедра вырвать кость, – невольно улыбнулась Маргарита, пока это произносила. – Так ваш меч острым и получается, то есть колдовством, – и пробивает любые доспехи насквозь… Я верила…
Посмеиваясь, Рагнер сел за стол напротив нее и ответил:
– Чего только про этот меч не болтают. Даже на Бальтине такое оружие – это большая редкость. Лучше сандел-ангелийских сплавов, да вот тайна бальтинской стали утеряна. Наверно, был какой-то мастер, который так и не открыл никому свой секрет. Ну или это сами гномы, духи земли, выковали… – улыбался и Рагнер. – Бальтинцы именно в это верили. Да из металла, какой послали боги. Меч, в самом деле, необычайно прочный, острый и легкий при этом. Едва тупится от ударов. Но лишь в единении с мастерством хозяина, меч может повредить доспех… Ладно, не говори никому – я ни разу не пробил мечом ни одного доспеха – у человека нет такой силы, чтобы пропороть сталь, а меч – это всё же не топор и не копье. Длинный меч отменно сечет – здесь его главная сила. Бывает, попадаешь мечом в сочленения на животе, но из-за нарамника другим кажется то, чего нет. Однако… Я раз видел на лесопилке, как тонкая струна режет и кость, и металл, и дуб. Твоя рука становится такой струной, и если она сильна, то твой меч тоже силен. Хороший меч может даже надрезать другой меч, а потом сломать его, но чтобы собственный меч не повредить и не сломать, нужно правильно бить и отражать удары, нужны долгие тренировки. Словом, меч требует куда большего мастерства, чем владение любым другим оружием, а если всё сделать правильно, то человека без защиты этот бальтинский клинок легко делит надвое.
– И как он к вам попал?
– Просто: я убил его прежнего владельца и честно заслужил оружие. Кстати, я назвал меч Ренгар – своим именем, только наоборот: он мое отражение… Там, на рукояти, две звезды с пятью лучами, одна перевернута. Все знают строки из Святой Книги о пропорциях человека – про круг или квадрат… ну и где центр плоти тоже. Сама звезда вписывается в круг, а вот если человек встанет, как пятиконечная звезда, то получатся, что он руками выпадает из окружности, то есть из меридианской звезды, а ногами из квадрата или из меридианского креста, центр же в пупке или около. Свобода, одним словом, – никаких рамок нашей меридианской веры! Правда, эти измышления не мои, а моего друга… Я же сперва думал лишь о том, что такая звезда мне напоминает о море и о том, как здорово качаться на волнах в теплый день. Распластаешься, отрешишься от всех мыслей, закроешь глаза и кажется, что уже не в этом мире… и даже немного другой человек…
– А что означает перевернутая звезда?
– Не знаю, – ответил Рагнер, принимаясь за еду. – Это же бальтинский меч. Когда Ренгар ковался, те язычники о меридианской вере слыхом не слыхивали, так что явно вкладывали какой-то иной смысл в символы. А его прежнего хозяина, мертвеца, уже нельзя было расспросить.
Рагнер быстро съел свою лепешку, вытер руки салфеткой и, отпивая из простой глиняной чашки напиток бедняков, желудевый завар, сказал:
– Я сегодня буду около полуночи. Не жди и ложись спать. Дверь не запирай – Айада никому не даст к тебе подойти, не бойся.
Внезапно Маргарита решилась на непростой для себя разговор. Она отложила лепешку и уставила глаза в стол.
– Вы же знаете, что мой супруг меня бросил! – в отчаянии сказала девушка. – Срок вышел, и раз его еще нет, то он не придет. Я сама… его уже не жду… – дрогнувшим голосом проговорила она.
– Только не плачь! – воскликнул Рагнер, шумно ставя на стол чашку. – Довольно мне тут слезы свои лить, – жестко сказал он, но когда Маргарита на него посмотрела, то не увидела ледяного стекла во взгляде. – Научись уже не реветь из-за тех, кто этого не стоит. Не придет – так не придет, – вздохнул он, помолчал и добавил: – Я давно допускал, что так может случиться: без твоего супруга обойдусь. Замок пока не буду штурмовать – лишь время тратить. Подождем войск с юга и будем с ними сражаться. Может, тогда ваш Альдриан, после того как мы его последнюю надежду уничтожим, образумится и сдастся. Если нет – выгоним его, и будет Альдрианом Безземельным. Не думал, что всё так затянется, но, – улыбнулся он и заглянул Маргарите в глаза. – Но мне так даже лучше: подальше от всей этой новой герцогской жизни, что ждет меня дома.
– А со мной, что будет?
– Нууу… Всё же я думаю, что твой супруг может мне потом пригодиться, – снова стал пить темный напиток Рагнер. – Посмотрим… Пока будешь здесь. Как уйдем из города, то отпущу тебя, так что не кисни.
Маргарита, не поверив тому, что слышит, уточнила:
– Отпустите? Без всяких условий.
– На все четыре стороны. Даже подброшу до дома дяди.
– Спасибо, – улыбнулась она и с благодарностью посмотрела на него, но тут же обеспокоилась другим вопросом: – И я здесь всё это время буду жить? В вашей спальне?
– Как по мне, с тех пор как ты здесь, я из-за тебя более бед не знаю. Как тебя переселишь? У тебя нынче платья красивые и белье тонкое. Чтобы опять тут все из-за тебя передрались? Мне точно не до этого. Или… – пристально посмотрел на нее Рагнер, – тебя что-то не устраивает? Не стесняйся, говори… Ну же?
– Мне неудобно… – слегка поджимая подбородок, попыталась улыбнуться Маргарита. – Вы на полу спите. Я себя обузой чувствую… из-за воды для купели и из-за остального… Я ведь вам не приношу пользы, одни хлопоты… Я не заслуживаю всего этого…
– Всё? – усмехнулся Рагнер. – Ты страдать, значит, хочешь? Сидеть в темной комнатке без лампы и ненавидеть меня? Так? Наверно, желаешь, чтобы Лодэтский Дьявол тебя терзал и мучил? И реветь мне тут постоянно собираешься?
Маргарита ничего не ответила.
– Я в походах привык спать на земле, так что про пол ты не беспокойся. И не мни о себе много: если что – мигом заточу тебя в темницу. Но ты себя неплохо ведешь: Айаду не обижаешь, пожара не учинила. А что врушка – так я уж смирился. Зато с тобою весело – то тебе сады полить надо, то про вишни мне свои аллегории расскажешь, то призраком вырядишься, то меч человечьей костью предложишь наточить… Я, наверно, даже скучать по тебе буду. Словом, как сказал: живи пока здесь, потом посмотрим.
– А как же Соолма?
– Соолме, как и мне, к походным условиям не привыкать. Или ты о чем? – повеселел Рагнер, и Маргарита поняла, что сейчас начнутся его унизительные шутки. – Беспокоишься, не страдаю ли я без женской ласки?
– Уверена, вы ею не обделены, – держала удар Маргарита.
– Не будь так уверена. Но если ты тут мне свою помощь предлагаешь – нынче я от тебя отбиваться стану, – так и знай! Как там было… Оставьте, – передразнивал Маргариту Рагнер. – Я больше не буду делать с вами блуд… Я порежу себя…
Маргарита гневно посмотрела на него. Она уже знала, что ее щеки стремительно розовеют. Рагнер был счастлив: он беззвучно посмеивался, показывая серебряные зубы и бесцеремонно положив локти на стол. От удовольствия, что задел ее, он даже наморщил нос. Маргарита молча взяла свою лепешку, уже выучив, что Рагнера, когда он так шутил, нужно было не замечать, и ему надоедало паясничать.
– Кушай, кушай, – ласково произнес Рагнер. – Голодать тебе нельзя. Может, ты уже чадо ждешь… От меня, – дернул он бровями вверх.
Маргарита с ужасом на него посмотрела.
– А что ты думала? Ты меня там так сжимала, что я не смог сдержаться аж два раза. Да в последний раз уже и не хотел, – его улыбка стала фальшивой, а глаза внимательно следили за откликом девушки.
Маргарита похлопала глазами: она неожиданно осознала, что, пошутив, Рагнер может оказаться прав.
– Дети – это всегда радость, – негромко и серьезно ответила она. – И уж лучше от вас, чем от того, мрази… – она замолчала, с ужасом понимая, что и Идер может оказаться отцом ребенка. – Намного лучше… Раз в тысячу примерно или даже в сотни тысяч раз…
Рагнер тоже замолчал и, продолжая наблюдать за ней, откинулся на спинку стула.
– Ну я рад, что ты меня хотя бы в один ряд с ним не ставишь. А то я уж думал…
– Нет, – твердо сказала она. – Даже близко не ставлю.
Что-то раздумывая, Рагнер встал из-за стола и начал собираться. Разгоралась жаркая лиисемская весна, и он надел черненую кольчугу прямо на рубашку, затем пояс с кинжалом и кошельком, застегнул ремни шпор и в завершение всего закрепил на бедрах золоченую цепь с мечом. Ни плаща, ни камзола поверх кольчуги он больше не носил.
– Хочешь, чего-нибудь привезу? – спросил он.
Маргарита помотала головой, откладывая наполовину съеденную лепешку: охота до еды пропала. Она взяла чашку и, отпивая из нее сладкий цветочный завар, начала гадать: угораздило ли ее так некстати понести во чреве.
«Беспокоиться рано, – думала она. – Кровь должна была пойти где-то три дня назад, но это ничего не означает – так говорила Марлена. Такое случается».
– Можно мне немного вина? – повернулась девушка к Рагнеру.
– «Вина» это вино, или ты опять мне свои загадки загадываешь? – озадаченно нахмурился он. – Ты же вроде дня три назад, за обедом, сказала, что никогда не выпиваешь вина?
– Иногда выпиваю… редко… «Вина» – это вино, никаких загадок. Только не куренного, не белого, а самого обычного. Для… Не знаю, чтобы протирать кожу вином с водою, например, то есть водой с вином… Нужно, чтобы было хоть немного вина. Любого, но лучше красного… или желтое лучше… Я даже не знаю…
– Будет тебе вино. И красное, и желтое, и черное. Срочно нужно или до вечера подождет?
– Подождет, – улыбнулась Маргарита. – Это не к спеху. Спасибо вам большое, – благодарными зелеными глазищами смотрела она на Рагнера. – За всё: за могилу Тини, за спасение брата Амадея, за Звездочку, за то, что… так благородны!
– Я всё же рыцарь, – криво усмехнулся герцог. – Но если хочешь отплатить добром, то потом, когда неволя для тебя кончится, не хвастай об этих моих подвигах, очень прошу, иначе моя добрая слава Дьявола будет испорчена. А я привык, что святоши при моем появлении сатурномеры скручивают, – нет, без этого уже жить не смогу! Забудь: мелочи всё… Монах жив остался, а остальное всё – сущие пустяки.
Маргарита наградила его еще одним признательным взглядом за скромность и снова задумалась.
«Значит, уже завтра утром я узнаю, – вздохнула она. – И кто же, если я понесла, отец ребенка? Ортлиб, который потащил меня на старый тюфяк в Северной крепости, Идер Монаро или герцог Рагнер Раннор? Все трое могут быть… Я почти догнала по бедствиям Гелни, дочку костореза. Если те сплетни вовсе не были бреднями сильван, и Гелни зачала, потому что ей на самом деле понравилось с тем проходимцем, то тогда выходит: Рагнер Раннор более вероятен, ведь с мужем, как оказалось, я не знала подлинного удовольствия… Но мое «полнолуние» случилось раньше – значит: или Ортлиб, или… нет… Боже! Да за что же это мне?! Я больше трех восьмид не могла затяжелеть от мужа… Зная мою несчастну долю, отцом ребенка, если он зачат, точно стал мразь-Идер!»
Задумавшись, она не замечала, что Рагнер, заканчивая собираться, поглядывает на нее и что-то решает для себя.
________________
Как и год назад в свой день рождения Маргарита грустила в одиночестве и раздумывала о неприятных для себя вещах: о тех, что так долго отгоняла прочь, старалась не замечать и не видеть. Она пробовала читать учебники, но то и дело утыкалась глазами в слова «супруг», «муж» и «венчание». Найдя текст о братстве рыцарей, она с удивлением узнала, что воинам Бога Экклесия прощает множество прегрешений. Их незаконные дети получали право стать рыцарями и наследниками, имея герб с каймой, и даже преступнорожденные мальчики, если рыцарь признавал их своими детьми, наследовали титул, родовое имя и герб, отмеченный диагональной полосой, а после восьми лет, проведенных на Священной войне, могли венчаться. Но сильнее всего Маргариту удивило то, что Экклесия никак не порицала воинов Бога за обольщения замужних дам – более того: дамы через покаяние могли получить прощение за супружескую измену с рыцарем и не попасть в Ад.
Чтобы убивать без греха, судить воинским судом, возглавлять дружины и в свободное время открыто соблазнять красавиц, все воины четвертого ранга мечтали стать воинами Бога. Но для приобретения рыцарского достоинства требовался подвиг: участие в Священной войне, выигранный турнир среди оруженосцев, битва с медведем на охоте или что-либо другое, что бесспорно доказало бы Доблесть – вторую, после Веры, и не менее важную рыцарскую Добродетель. А чтобы стать оруженосцем, ученик рыцаря сдавал экзамены, одним из которых было испытание болью. Все экзамены зависели от строгости наставника, ведь он разделял позор со своим оруженосцем, – даже мог получить из-за него позорную метку в свой герб. В конце текста было написано, что путь рыцаря выстлан розами, да в начале он состоит из одних острых шипов.
Немного обрадованная тем, что может избежать Ада за неверность мужу, Маргарита закрыла книгу, опять вспомнила об Ортлибе Совиннаке и едва не разревелась: девушка не понимала, какие же такие более важные заботы могли у него быть, чем она – его жена, часть его плоти и души, как он сам говорил. Он вел себя так, будто бы она не была его супругой и он не разделял с ней позора за поруганную честь.
Так и прошел целый день: Маргарита печалилась и пыталась понять, что же ей делать дальше. За час до обеда, после прогулки с собакой, она решила проведать брата Амадея. В этот раз она хотела поговорить с ним наедине о крайне важном вопросе. Лорко, который никогда не покидал комнатку, несмотря на ее просьбы, и в этот раз отказался уходить.
– Лорко, – сказала ему тогда Маргарита. – Прости меня, пожалуйста.
Лицо Лорко с зелено-синими очковыми пятнами от удивления вытянулось.
– Я недавно прочитала, что лишь в себе нужно искать огрехи и не винить никого. Не знаю, что я тебе сделала, но раз ты обижен, значит, я тебя обидела. Прости меня, пожалуйста. И я более не держу на тебя зла… И за сплетни, и за ту ночь, когда ты меня нашел… разглядывал и трогал, – у меня больше нет обид и злобы.
Полулежавший на кровати брат Амадей внимательно слушал Маргариту. Лорко кривил свои шутовские губы, исподлобья смотрел на девушку и ждал подвоха.
– Пожалуйста, я тебя превелико прошу, выйди ненадолго. Хоть на девять минут.
– Ага, – усмехнулся рыжеватый парень. – Авозь мяне герцог приказжал зирать за вами, дчаб въы тута не лупилися за ягойной спиною.
– Лорко, пожалуйста, – не сдавалась Маргарита. – Ты сам знаешь, что сказал глупость и грязь. Пожалуйста…
Она уже не верила, что он уйдет, но Фортуна явила милость: Лорко, всем своим видом показывая, что делает грандиозное одолжение, немного помялся и вышел за дверь. Маргарита села перед братом Амадеем на стул.
– Что ты хочешь спросить, сестра? – приподнялся выше на подушках праведник.
– Я хотела… – занервничала Маргарита, понимая, что брат Амадей обо всем догадается. – Просто вопрос, не относящийся ко мне. Если на венчании невеста теряет сознание, не успевая ответить на поцелуй, то что дальше делают по правилам?
Брат Амадей не подал вида, что о чем-либо догадался.
– Сестра, на этот счет есть строгие правила: если невеста отказывается в храме от венчания, то свадьбу с тем же мужчиной, ее женихом, можно повторить не раньше, чем через полгода.
– Полгода?! – удивилась Маргарита.
– Да. И это только, если священник установит минимальный срок. Если невеста признается, что ее принуждают или она сомневается, то венчание может быть отложено на большее время – пока духовник не убедится в искренности согласия невесты. Супружество, – ласково добавил брат Амадей, – это священные узы на всю жизнь. Ты же знаешь, что дозволение на развод получить почти невозможно. Даже если ты король Санделии, для Экклесии это не имеет значения. Развод разрешается лишь мужам и в очень редких случаях, например: бездетность по исходу многих лет, но нужно иметь заслуги перед Святой Землей Мери́диан – не будь в гербе герцога Альдриана меридианского креста, он не смог бы получить развод ранее, чем через восемнадцать лет бездетного супружества. Или же причиной разрыва супружеских уз может стать проказа, но тогда это не развод, а вдовство. Третья причина – уход из мира в монашество. Четвертая – самая скверная, когда жена нарушает клятву верности или убивает свое потомство, – и чтобы так не вышло, невеста должна искренне желать союза с женихом и подтвердить это перед алтарем. О том, что две руки, соединенные перед распятием с Божьим Сыном и под взором Пресвятой Праматери, – это цепи, что сплетение пальцев подобно скрепляющему их замку и что поцелуй равен запирающему ключу, а Наш Господь хранит такой ключ, – об этом подробно написано в Святой Книге.
– Да, но что там написано про потерю сознания на венчании?
– Экклесия считает, что если невеста теряет сознание до окончания ритуала, то, возможно, она хочет избежать супружества, страшась сказать об этом открыто. Или Наш Господь против такого союза и обрывает венчание. В любом случае церемония может быть повторена не ранее, чем через полгода.
– А если… – стала терзать свои пальцы Маргарита. – Если в самый последний миг? Вот совсем в самый. Жених стал целовать невесту, а она едва чувствовала… Руку подала, но уже не было сил, чтобы самой переплести пальцы… И никто не заметил этого.
– Невеста должна встать у святого распятия по доброй воле, сама соединить руку с женихом и не разомкнуть замка до взаимного поцелуя. Спускаясь с алтарного взлета, супруги словно вместе сходят с Небес, где и был на самом деле заключен их союз. Вся церемония должна быть пройдена от начала и до конца, а взаимный поцелуй – это самая главная часть ритуала. Скажи, сестра Маргарита, священник, что проводил неудачное венчание, потом поговорил с невестой?
Маргарита пожала плечами.
– Священник обязан всё выяснить, ведь деньги за церемонию не возвращаются. Свидетели расписываются в храмовой книге, и последним, – вздохнул брат Амадей, – делает запись священник. Еще он заверяет запись личной печатью, какую бережет как сокровище. Храмовая книга в конце года отправляется в Святую Землю Мери́диан с половиной доходов храма, и эти книги хранятся не менее семидесяти двух лет. Если священника уличат в подлоге – он будет судим Божьим Судом. К духовенству законы Экклесии крайне строги: раза в четыре строже, чем для мирян. Так, сестра Маргарита, епископ Аненклетус Камм-Зюрро говорил с тобой?
Маргарита помолчала, не желая признаваться, но потом ответила:
– Какая разница? Всё равно для всех я госпожа Совиннак. А если бы он спросил меня, то я, наверно, наврала бы, что ответила на поцелуй. Я тогда хотела замуж за Ортлиба больше всего на свете.
– Ты правда способна на лукавство перед самим епископом?
– Да, вы правы, – вздохнула Маргарита. – Я не смогла бы лгать наместнику Святой Земли Мери́диан в Лиисеме. Да и любому другому священнику тоже…
– Сестра, ответь мне четко и честно, – потребовал брат Амадей; любовь из его глаз исчезла, и в них осталось только беспокойство. – Епископ Камм-Зюрро убедился, что ты ответила на поцелуй, да или нет?
– Нет, он со мной не говорил, но Ортлиб сказал, что супружество им подтверждено… Я же ни разу с тех пор не видела епископа. Уроки Боговедения после свадьбы мы отложили, а после венчания я очнулась у Ортлиба на руках, уже на улице, потом мы сразу поехали праздновать. Моя подруга Беати сказала, что после того, как я потеряла сознание, они меня и Ортлиба ждали у храма с триаду часа. Так… я и Ортлиб, – испуганно спросила она, – мы муж и жена?
Праведник еле заметно помотал головой.
– Что мне делать, брат Амадей?! – в отчаянии спросила девушка.
– Молчать и никому об этом не говорить, – строго ответил праведник, чем удивил Маргариту. – Это может быть очень опасно, – пояснил он. – Совиннак, конечно, всё знает. Он и епископ обманули тебя… Я помогу тебе, когда поправлюсь… Кажется, свадьба состоялась в Венераалий?
– Да, в первый день празднества… И, – закрыла лицо руками Маргарита, – Ортлиб от епископа получил послабление… чтобы пост в восьмиду Целомудрия не соблюдать. Боже, какая грязь и подлость!
– Сестра Маргарита! – с неожиданной резкостью в голове сказал брат Амадей. – Я понимаю, что тебе плохо, но ты никому не должна и слова сказать! Никому! Мы их всех накажем, но молчи, как бы тебе не хотелось пожаловаться: ни одному человеку не говори, даже… Я бы сказал, даже матери не говори, если бы она у тебя была, иначе ты можешь пострадать, а скорее всего, умереть… И даже Ортлиб Совиннак тебя не спасет.
Маргарита с ужасом смотрела на брата Амадея.
– Не могу в это всё поверить! Как? Как епископ Камм-Зюрро может делать что-то настолько дурное? Он что, убьет меня? Он же наместник Святой Земли Мери́диан в Лиисеме!
Брат Амадей грустно дернул губами. Было заметно, что он сильно расстроен.
– Все мы люди, даже епископы… И никто не хочет отправляться на Божий Суд. Священник не имеет права нарушить правила в любом из четырех главных ритуалов и решать что-либо так, как ему вздумается: в его руках великая власть, доверенная ему Богом. Он не имеет права злоупотребить ею ни одного раза. Кара за это – неминуемое испытание Божьим Судом, позор и смерть от Божьего Огня.
Маргарита и праведник молчали. Молчала и Айада, которая, словно всё понимая, участливо смотрела на них коричневыми глазами.
– Прошу, оставь меня сейчас одного, сестра, – нарушил тишину праведник. – Спасибо за то, что ты открылась и сказала мне правду. И ничего, что поздно… Так даже всё более наглядно… – глубоко погруженный в свои мысли, проговорил он.
Маргарита кивнула и, сама находясь в тягостном раздумье, направилась к двери. Когда девушка и собака ушли, явился Лорко.
– Намилувалися, а? – спросил он, садясь к окну.
– Что имела в виду сестра Маргарита, когда говорила, что ты, брат Иринг, трогал ее в ту ночь? – строго спросил праведник.
Лорко, выдыхая воздух и поджимая губы, посмотрел в сторону.
– Ну трогал дчуть. Тожа мяне гярцогиня. Она тама ляжала вся как на подносу. Вся-вся на видах и юбка задрана. Я всяго-до сиську трогал, и вся! Ну, – так же глядя в сторону, вздохнул он, – пъялился ащя. Там есть на дча пъялидься – я жа не статуй из камню. Кдо зжнавал, дча она цдесь маядчидь пярёд глазьями будёт, а? И мне не стъыдноа, яцная, да? Ничё я не дэлал. И цплетни енти… Проста я цдесь навой. Мне нада цтать на равню с тёми, кда давноя с герцогом. Болтать с ими… А я проста сказывал, дча мене Гюс казжал, и вся. Казжалось правдай, дча он казжал.
– Гюс Аразак? – уточнил праведник.
Лорко кивнул.
– Знать его, да?
– Приходилось встречаться, когда был у градоначальника, в этой ратуше.
– И чаго о ём казжать, а?
– Ничего. Это будет мое мнение. Ты должен составить свое. Раз пересказываешь чужое и собственного разума не имеешь, то ты либо глуп, либо ущербен.
– Эй, тъы! – обиделся Лорко. – Енто вовся не дак!
– Давайте помолчим, брат Иринг. Я устал. Но позволь, еще одну вещь сказать. Только не отвечай мне, прошу тебя, брат. Представь на месте сестры Маргариты ту, которая тебе дорога: мать, сестру или возлюбленную. А на своем месте чтимого человека, лучшего друга, например, который тебе как брат. Или наставника. Если тебя не коробит эта картина, и ты не изменил мнения о своем лучшем друге после этого – значит: ты на самом деле не сделал ничего предосудительного. Ответь не мне – мне это неинтересно. Ответь себе.
Лорко дернул губами, стараясь улыбнуться.
– Дча-та новае: тябе нентярэсно… Тъы здаровой, а?